Текст книги "Избранницы. 12 женских портретов на фоне времени"

В период увлечения Дмитрием Павловичем Коко взяла к себе на работу многих русских эмигрантов. В ее модном Доме зазвучала русская речь. Родная сестра Дмитрия, великая княгиня Мария Павловна, возглавила вышивальный цех и, узнавая на богатых парижских дамах свои вышивки, порой не могла сдержать слез. А принимал заказы от клиенток представительный и благообразный князь Кутузов, бывший губернатор Крыма, потомок знаменитого маршала.

Дмитрий Павлович познакомил Шанель с парфюмером Эрнестом Бо, эмигрантом из Санкт-Петербурга, отец которого работал при императорском дворе. Бо, создавший к юбилею династии Романовых в 1913 году духи «Сады императрицы», широко известные в советские времена под названием «Красная Москва», разработал специально для Шанель новый аромат. Образец во флакончике номер пять понравился мадемуазель больше всех.

Она сделала ставку на это число, как ставят в казино Монте-Карло, и выиграла. Цифра пять стала ее фетишем, а духи – самыми продаваемыми в мире. Особенно после публичного признания голливудской звезды Мэрилин Монро в том, что на ночь она надевает несколько капель «Шанель номер пять» – и ничего больше.

«Лучший подарок женщине мужчина делает тогда, когда он женится», – говорила Коко. Но ей подобного подарка так и не суждено было получить. Похоже, что ее преследовал какой-то рок. Мужчины любили мадемуазель без памяти, но женились на других. Или не доживали до свадьбы, как без пяти минут муж Коко, помолвленный с ней художник и дизайнер Поль Ириб.

Их любовные отношения сложились где-то к 1930 году. Ириб был элегантным мужчиной довольно крупного сложения, с густой кудрявой шевелюрой, живым и умным взглядом, сиявшим из-за оправленных в золото очков. А Шанель – пока еще красива, баснословно богата и в самом зените славы. Но Поль не мог не понимать, какая острая боль одиночества скрывается за славой Шанель, и постарался ее утешить.

По ее словам, Ириб был самым сложным созданием из всех, кого она когда-либо знала. Это был настоящий человек искусства, с которым Коко было о чем поговорить. Она всем сердцем любила его. К несчастью, солнечным сентябрьским днем 1935 года он скончался на ее глазах от сердечного приступа прямо на теннисном корте. Когда приехала «скорая», было уже поздно…

Из постели дипломата – в кабинет разведчика

Немецкий дипломат Ганс Гюнтер фон Динклаге – герой последнего романа императрицы французской моды. Высокий блондин с голубыми глазами, любитель музыки, искусный танцор, спортсмен, плейбой, чье обаяние с легкостью покоряло сердца самых красивых женщин из высшего общества. С 1933 года он пребывал на посту атташе при посольстве Германии в Париже на рю де Лилль. Его прозвали Шпатц – воробей по-немецки.

Все началось с просьбы Шанель помочь в освобождении ее племянника из немецкого плена. Динклаге обещал содействие, но это оказалось вне его компетенции. Тогда он познакомил Коко со своим другом, влиятельным офицером Теодором Моммом, ведавшим в оккупированной Франции текстильной промышленностью. Племянника освободили.

Нежность Коко к Динклаге, подогретая благодарностью, не знала границ. А немецкий дипломат хвастался друзьям, что такой потрясающей любовницы у него никогда не было – Шанель даже в преклонном возрасте не утратила своего магического обаяния. О многом говорит такая деталь: до самых последних дней жизни мадемуазель не выходила на улицу, не накрасив губы. Любовники проводили время в ее квартире на рю Камбон и на вилле «Ла Пауза» на Лазурном Берегу, вдали от посторонних глаз, избегая всяческих развлечений и светских тусовок.

Но без политики все же не обошлось. Деятельной, энергичной Коко овладела мечта положить конец войне. Сколько же можно терпеть весь этот кошмар? К этим мотивам присоединялся и страх перед захватом Европы Сталиным, приславшим Гитлеру поздравления по случаю взятия Парижа войсками вермахта.

Похоже, что в руках Шанель, кроме иглы и знаменитых ножниц, на какой-то миг оказалась судьба Европы. Или ей нравилось так думать и считать себя если не Жанной д’Арк, то уж новоявленной Мата Хари точно?

Идея заключения сепаратного мира между западными союзниками и фашистской Германией витала в воздухе. На войну до победного конца в Германии были настроены далеко не все. Попытки остановить кровавую бойню предпринимались неоднократно. Вспомним хотя бы приближенного к Гитлеру Рудольфа Гесса, который пытался встретиться с премьер-министром Великобритании Уинстоном Черчиллем на предмет переговоров о мире, приземлившись в Шотландии на угнанном «мессершмитте».

Момм, с которым Габриэль поделилась своей мечтой, сначала остолбенел, а потом задумался. Что, если сепаратный мир возможен? Что, если Шанель каким-то образом убедит своего старого приятеля Черчилля отказаться от идеи безоговорочной капитуляции Германии, унизительной, если не сказать убийственной, для страны? Вот так мадемуазель! Чем не подвиг Орлеанской девы во имя короля Франции?

Отправившись в Берлин, Теодор Момм задался целью заинтересовать высших сановников Третьего рейха проектом Коко. Это удалось ему не сразу – понятно, что никому не хотелось быть схваченным гестапо по обвинению в предательстве, – но все же удалось.

Его единомышленником оказался Вальтер Шелленберг, протеже Гиммлера и доверенное лицо самого фюрера, в свои тридцать три года возглавлявший Шестое управление по контролю за службой внешней разведки. Бригаденфюрер СС получил диплом юриста в Бонне и свободно говорил на нескольких языках.

Страшно сказать, но и его шефа Гиммлера порой посещали подобные мысли. Может статься, что Черчиллю покажется перспективной идея заключения мира, которая избавила бы Англию от высадки десанта на материк и дальнейшего кровопролития. Гиммлер постарался на всякий случай дистанцироваться от этого дела, но негласный карт-бланш своему подчиненному Шелленбергу предоставил.

– Достаточно ли хорошо вы знаете британского премьера, чтобы вести с ним переговоры?

– О, да. Мы часто встречались в доме герцога Вестминстерского, моего жениха, и были добрыми соседями в Рокебрюне.

Шелленберг достал из именного портсигара любимые сигареты «Camel». На его правой руке поблескивал перстень с печаткой, в котором была спрятана золотая капсула с цианидом – на случай экстремальных обстоятельств.

– Вы позволите, если я закурю.

Удивительно! Эта маленькая, хрупкая женщина с кошачьими повадками обладала какой-то особой властью, всюду становясь хозяйкой положения, и, чтобы закурить в своем собственном кабинете, всесильному шефу нацистской разведки понадобилось спросить у нее разрешения. Он счел, что Шанель идеально подходит для выполнения секретной операции, получившей название «Модельхут» – «Модная шляпка», и направил Коко в Испанию, где тогда находился Черчилль.

Неужели умница Шелленберг всерьез надеялся, что светское знакомство заставит Черчилля склониться в сторону сепаратного мира? Тем более что уже становилось ясно, что Германия проиграет войну. Или он тоже подпал под мощные чары Коко, как и многие другие, не менее умные и не менее дальновидные мужчины, и уверовал в ее исключительную миссию? Загадка.

Опомнившись от наваждения, Шелленберг предпочел перестраховаться и отправить собственное письмо Черчиллю с предложением о встрече. О том, что это письмо было послано, Шанель так и не узнала.

Охота с премьером

– Скажите господину премьер-министру, что я Коко Шанель. Мне совершенно необходима встреча с ним. Это дело государственной важности.

В приемной британского посла в Испании сэра Сэмюэля Хоуара стояла элегантная женщина в белом твидовом костюме. Юбка слегка за колено открывала стройные ноги, короткий жакет подчеркивал изящные линии фигуры. Поверх черной блузки шесть ниток искусственного жемчуга, на голове – соломенная шляпка-канотье.

С Уинстоном Черчиллем Шанель познакомилась в фамильном замке герцога Вестминстерского Итон-Холл. Тогда Черчилль еще не был премьером, а возглавлял Министерство финансов. Они вместе охотились на кабанов в Мимизане и ездили ловить на спиннинг лососей в Шотландию. При этом Коко всегда была с добычей, а сэр Уинстон частенько ругался, проклиная свою невезучесть.

Черчилль был в числе лучших друзей герцога Вестминстерского, многолетнего любовника Шанель, едва не женившегося на ней. До этого он уже был женат дважды. Герцог, или, как его звали в дружеских кругах, Бендор – кличка, достойная норовистого скакуна, – был сказочно богат, обладал живым умом и той простотой, что в чем-то придавала ему сходство с парижским клошаром. Его камердинер гладил ему шнурки для ботинок. А вот обувь герцог предпочитал изрядно поношенную, порой даже с протертыми подошвами.

Свою любовницу Бендор ежедневно одаривал свежей клубникой и роскошными букетами, а под подушку совал бриллианты. Он страстно мечтал о наследнике, а возраст Коко подходил к критической черте – ей шел сорок шестой год. Несмотря на усилия врачей и советы знахарок, попытки Шанель забеременеть не увенчались успехом. Все было впустую.

После курса мучительных, но оказавшихся бесполезными процедур Коко пришлось распрощаться с мечтой о ребенке. Но рана в ее душе долго не затягивалась. Однажды это обернулось тем, что Шанель выгнала – резко и бесцеремонно, как она умела это делать, – пришедшую к ней на интервью беременную журналистку, посоветовав ей «телиться в другом месте». Расстроилась и намечавшаяся свадьба. Позже из газет Шанель узнала об очередном браке герцога Вестминстерского с какой-то аристократкой. «Герцогинь много, а Шанель одна!» – с достоинством отреагировала на это известие Коко. И это было правдой.

…Возможно, услышав имя Шанель, премьер-министр Великобритании тотчас бы принял ее. Но в то время он был тяжело болен и физически не мог ни с кем встречаться. Даже с самой, по его мнению, очаровательной и сильной женщиной на свете. Ответа от сэра Уинстона Коко, поселившаяся в мадридском отеле «Ритц», так и не дождалась. Или отсутствие ответа и было ответом? Можно только предполагать, что осторожный политик, получив отправленное вдогонку Шанель письмо Шелленберга, продемонстрировал таким образом свое отношение к сепаратному миру.

После освобождения Парижа на Шанель тут же навесили позорное клеймо коллаборационистки и в один прекрасный день арестовали, с помощью дюжих молодцов похитив из отеля «Ритц». Это еще что – балетмейстеру Парижской оперы Сержу Лифарю, прятавшемуся на квартире Коко, открыто угрожали убийством. Закрыть глаза на «прегрешения» Шанель президенту де Голлю, видимо, посоветовали Уинстон Черчилль и другие высокопоставленные лица.

Под арестом мадемуазель провела ровно час. По выражению Момма, она хранила «героическое молчание», видимо не желая распространяться о тех, кто сыграл не последнюю роль в конструировании «Модной шляпки». Ее отпустили на свободу, но с непременным условием – немедленно покинуть Францию. Коко так и сделала, на десять лет обосновавшись в тихой Швейцарии. Туда же приехал и Шпатц.

Время тянулось медленно, ничего не происходило, бездеятельность и монотонность угнетали Шанель. Она помогала стареющему красавцу материально. Так же как и Шелленбергу, отделавшемуся по приговору Нюрнбергского суда шестью годами заключения. И не только им. Многие мужчины зависели от ее финансовой помощи. В их числе композитор Игорь Стравинский с семьей, долгие годы живший на деньги Коко. Она финансировала постановки и бесплатно создавала костюмы для «Русского балета» Сергея Дягилева, считая его своим единственным учителем и не жалея для близкого друга денег, а когда великий импресарио без гроша в кармане неожиданно умер в Венеции, похоронила его на свои средства. Отношения с Динклаге продолжались почти до семидесятилетия Коко. Они уже не были столь нежными, как в начале знакомства. Бывало, между любовниками вспыхивали и потасовки…

Шанель умерла 11 января 1971 года в воскресенье, самый ненавистный для нее день, праздный, свободный от работы. Ничто на свете не утомляло ее так, как отдых, тем более вынужденный. Вернувшись с прогулки в свою мансарду в «Ритце», восьмидесятисемилетняя мадемуазель почувствовала себя плохо и, не раздеваясь, прилегла на кровать. Как назло, ампула с лекарством никак не разбивалась, и назначенный врачом укол сделать не удалось. Ну и черт с ним! «Вот так вас оставляют подыхать», – четко произнесла Коко. Как отрезала.

Каторга для курского соловья. Надежда Плевицкая

Любимая певица последнего русского императора. Босоногая Дежка, уроженка села Винниково, что под Курском. Монастырская послушница. Кафешантанная артисточка. Сермяжная царица народной песни. Родной «жаворонок» Федора Ивановича Шаляпина. Сестра милосердия на фронтах Первой мировой войны. Певица народной удали и народного горя. «Красная матушка». Кумир русской галлиполийской военной молодежи. Агент ОГПУ под псевдонимом Фермерша. Заключенная номер 9202 в тюрьме французского городка Ренн. Невероятно, но это все одна и та же женщина, Надежда Васильевна Плевицкая.

Знаменитая исполнительница народных песен блистала на подмостках дореволюционной России, а позже Европы и Америки. Судьба одарила ее с особой щедростью – и необыкновенным голосом, и выразительной внешностью, и неповторимой исполнительской манерой. Слава Плевицкой в начале прошлого века была огромной, а ее богатая разнообразными событиями и полная драматизма жизнь могла бы послужить сюжетом для захватывающего фильма или романа. Она и сама была героиней киноэкрана, с шумным успехом снявшись в картинах «Власть тьмы» и «Крик жизни». Она принимала в подарок за свой уникальный песенный дар драгоценности из рук Николая II, а умерла в тюрьме, покрытая позором и забытая всеми…

– Ваше имя?

– Надя.

– Профессия?

– Певица. Замужем, детей нет. Под судом не состояла. До эвакуации с Белой армией всю жизнь провела в России, за границу не выезжала.

Так в декабре 1938 года в Окружном суде Парижа начался один из самых громких и скандальных процессов двадцатого века, широко освещавшейся в прессе разных стран.

На скамье подсудимых находилась русская эмигрантка, женщина за пятьдесят, со следами былой и на европейский взгляд весьма экзотической красоты. Газеты наперебой смаковали многочисленные подробности биографии эстрадной дивы. Действительно, в ней было столько головокружительных поворотов и разнообразных событий, столько взлетов и падений, что казалось странным, как все они могли вместиться в сравнительно небольшой отрезок времени под названием «жизнь»…

Если бы в дореволюционной России существовало понятие «секс-символ», то Надежду Плевицкую, несомненно, наградили бы этим титулом. Но тогда таких слов не знали, что не мешало неимоверной популярности певицы среди всех слоев общества, особенно мужчин.

Высокая, статная, с волнующим сочным голосом, черными как смоль волосами, блестящими темными глазами и большим чувственным ртом, Плевицкая всюду производила фурор. Николай II называл певицу «курским соловьем». На большую сцену ее пригласил Собинов, заприметив в ресторане во время Нижегородской ярмарки 1909 года. В большое искусство напутствовал Шаляпин: «Помогай тебе Бог, родная Надюша. Пой свои песни, что от земли принесла, у меня таких нет, – я слобожанин, не деревенский». Он подарил ей на память свою фотографию с дарственной надписью. Эту фотографию Надежда Васильевна всю жизнь хранила среди самых драгоценных реликвий. В высший свет Плевицкую вывел министр двора барон Фредерикс. На гастролях в Америке ей аккомпанировал Рахманинов. Он разучил с Надеждой Васильевной старинную песню Курской губернии «Белилицы, румяницы вы мои» и записал на граммофонную пластинку, ставшую раритетом.

…В половине первого ночи Надежда Васильевна, как всегда, завершала ресторанную программу на ярмарке в Нижнем Новгороде. Гул голосов подвыпивших посетителей внезапно затих, звон посуды и суета официантов как-то сами собой улеглись, едва на сцену вышла статная молодая женщина. Она запела, и песня ее была протяжной, печальной: «Тихо тащится лошадка…» Черты лица певицы преобразились, стали одухотворенно-прекрасными. Заговорили выразительные руки и особенно гибкие пальцы, делавшие ее музыкальный рассказ почти осязаемым. Казалось, зрители растворились в глубоких, проникновенных звуках ее прекрасного, выразительного голоса. Неожиданным было услышать среди ресторанного гула старинную песню о похоронах крестьянки. А под занавес певица исполнила свой коронный номер – лихого «Ухаря-купца», завершавшегося в ее исполнении горестной пляской, после чего она уходила за кулисы.

«Вдруг слышу из публики, среди рукоплесканий:

– Народная печальница плясать не смеет.

Видно, кто-то не понял моей пляски, а пляской-то я и выражала русскую душу: вот плачет-надрывается русский, да вдруг как хватит кулаком, шапкой оземь да и в пляс», – вспоминала певица.

Сидевший за одним из столиков Леонид Витальевич Собинов почувствовал, что у него на глаза навернулись слезы.

– Заставить смолкнуть такую аудиторию может только талант. Вы – талант, – сказал он, познакомившись после выступления с Плевицкой.

Великий певец подарил ей букет чайных роз и пригласил выступить с ним в благотворительном концерте в городском Оперном театре. В нем также должны были участвовать и другие прославленные артисты: актер Московского Художественного театра Василий Качалов, балерина Мариинки Матильда Кшесинская. Петь с самим Собиновым! Ей, примадонне кафешантана… Да о таком и не мечталось, как не мечталось о том, что вскоре имя Надежды Васильевны Плевицкой прогремит на всю Россию. Ее ждал настоящий триумф.

После Нижнего певицу пригласили в Ялту, в Летний театр Зона. Ей предстояло дать сольные концерты народных песен перед самой изысканной публикой – казалось, в ту осень в Ялту съехалась вся российская знать, подолгу дефилировавшая по знаменитой набережной, шурша подолами дорогих туалетов и сверкая эполетами мундиров. Царская семья собралась на отдых в любимой Ливадии. Ялтинские гостиницы переполнены – бархатный сезон. Для певицы с трудом нашли комнату на даче Фролова-Багреева на Николаевской улице этого чудесного курортного города, наполненного южными ароматами и засаженного кипарисами, зеленевшими на фоне белоснежных дач.

«Господи, помоги мне, чтобы не провалиться», – молилась Надежда Васильевна перед концертом. Перекрестившись, она вышла на сцену в своем самом дорогом розовом платье с длинным шлейфом. В зале было темно, она ничего не различала, кроме поблескивания направленных на нее биноклей и лорнетов, а ей непременно нужно было видеть лица, особенно глаза, зрителей. Тех, кому она будет «сказывать» свои песни, с кем поведет задушевную беседу… По ее просьбе зал осветили. Певица увидела публику, заметила ободряющие улыбки сидевших в первых рядах партера, ей стало спокойно, и она, как всегда, «захмелела в песнях»…

Впоследствии она часто вспоминала совет, который ей дал Константин Сергеевич Станиславский и который ни разу ее не подводил:

– Когда у Вас нет настроения петь, не старайтесь насиловать себя. Лучше в таком случае смотреть на лицо, которое в публике больше всего Вам понравилось. Ему и пойте, будто в зале никого, кроме Вас да его, и нет.

Лето следующего, 1910 года Плевицкая тоже провела в Ялте, но к осени погода испортилась, начались проливные дожди, и от выступлений в летних театрах пришлось отказаться. Она дала десять концертов в Ялтинском театре Новикова, подписав контракт с украинской труппой Глазуненко. Ее ждал оглушительный успех. Последовало приглашение министра двора барона Фредерикса, барственного старца с седой шевелюрой, выступить у него в номере – он тогда занимал апартаменты в самой шикарной гостинице Ялты «Россия».

Знатные петербургские дамы, ошеломленные талантом Плевицкой, разглядывали ее в лорнет, как диковинную вещь. Одна дама с русской фамилией, путая русскую и французскую речь, стала расспрашивать артистку про ее песни:

– Что такое куделька, что это батожа?

Надежда объяснила. Дама еще раз вскинула лорнет и, осмотрев певицу с головы до ног, сказала:

– Charmant! Вы очень милы.

И удалилась, шурша роскошным вечерним платьем.

Надежда тихо спросила у стоявшего рядом и слышавшего этот разговор генерала Николаева:

– Разве эта дама нерусская?

И генерал ответил так же тихо и коротко:

– Она русская, но она дура.

И снова невероятный успех. «Плевицкая, как и Шаляпин, родится раз в столетие», – писала газета «Русская Ривьера».

Признанная русской красавицей, Плевицкая не была красива с точки зрения классических стандартов. Скуластое лицо, тяжеловатая нижняя челюсть и глубокая посадка глаз не раз становились предметом карикатур и дружеских шаржей. В ней сквозило что-то дикое, необузданное. Какая-то сумрачная страсть, сражавшая мужчин наповал. Лицо певицы было свежим и сияющим, словно только что умытым ключевой водой. Шикарное платье с длинным шлейфом до мельчайших подробностей обтягивало ее упругое, налитое тело славянской павы. Больше всего Надежда дорожила своей роскошной фигурой и очень боялась похудеть. Концертный туалет зашивали прямо на певице перед выступлением, иначе влезть в него не представлялось возможным. И пластика артистки в таком наряде была тщательно продумана и отрепетирована – чтобы, не ровен час, не лопнули швы. Присесть в таком платье было нельзя – только стоять и петь.