Текст книги "Избранницы. 12 женских портретов на фоне времени"

Ингрид писала Петеру: «Хотела бы попросить у тебя прощения, но это звучит смешно. Ну как ты можешь мне простить, что я хочу остаться с Роберто? Я вовсе не собиралась влюбляться в него и оставаться в Италии. Но – случилось! И что здесь можно изменить?»

Для Америки ее отъезд стал шоком. Поведение кинозвезды обсуждали даже в американском конгрессе. В обличительном запале ее назвали «пятном на флаге страны», хотя она оставалась гражданкой Швеции. Кинопрокатчики отказывались от фильмов с участием Бергман, объявив ей бойкот. А один лос-анджелесский священник заявил по радио, что она «оставляет после себя грязь и вонь распутства». Сколько же грязи американцы вылили на бывшую любимицу! Вот уж действительно, от любви до ненависти один шаг. То, что прощают обычной женщине, не могли простить кумиру. Что пришлось пережить Ингрид, как она страдала бессонными ночами, остается только догадываться. Развенчанный кумир – тяжелый жребий.

Многие месяцы, опасаясь оскорблений, Бергман боялась выходить на улицу при свете дня. Но она все равно была безумно счастлива с Роберто, несмотря на травлю и скандальную шумиху, несмотря на вспышки ревности Росселини, его ночные исчезновения, склонность к депрессиям и угрозы покончить жизнь самоубийством, если Ингрид сделает что-нибудь не так, а именно – снимется у другого режиссера. И она ради него отказывала и Федерико Феллини, и Лукино Висконти. Сценарии, которые ей предлагали, Росселини называл полной чушью и предсказывал, что, если Ингрид решится сниматься, фильм непременно провалится. И с треском!

Из звезды первой величины она превратилась в просто счастливую женщину. Кинокарьера отошла для нее на второй план, а в полную силу зазвучали любовные чувства. 2 февраля 1950 года Ингрид родила Росселини сына Роберто. Но поскольку она оставалась женой Лидстрома – тот долго не давал ей развод, упрямился, втайне надеясь на то, что, может быть, она все же одумается и вернется, – ребенок считался его сыном. Росселини не мог допустить такого. Он оформил малыша на свое имя, а в графе «мать» появилась запись; «Временно не установлена». Конечно, Ингрид это было неприятно, если не унизительно, но что поделать? Юридические формальности еще никто не отменял.

Через несколько месяцев развод все же состоялся. 24 мая 1950 года Ингрид Бергман и Роберто Росселини обвенчалась, уехав в Мексику от назойливых журналистов, не дававших им прохода. Теперь их супружество стало законным. 18 июня 1952 года родились дочери-близнецы: Ингрид-Изотта и Изабелла. Из детей Росселини только Изабелла пошла по стопам матери, став известной актрисой и лицом модных брендов. Сбылось предсказание Хемингуэя, который хотел стать крестным отцом близнецов и понести их в собор Святого Павла – по одному на каждой руке.

Семья поселилась на вилле в Санта-Маринелла неподалеку от старой римской крепости. О новых ролях Ингрид мечтала, чтобы заработать деньги и купить детям обувь – Росселини не отличался бережливостью и тратил деньги направо и налево. В их совместной жизни постепенно намечались трения. Однообразные будни, наполненные заботами, начинали тяготить актрису.

«Ему нужна жена, которая сидит дома и ждет его, – говорила Ингрид о Роберто. – Он считает меня своей собственностью. Но такое покорное существование не по мне. Может быть, все бы обстояло иначе, если бы мы сделали вместе хоть одну удачную картину. Как бы там ни было, мне придется вернуться к работе, а ему – привыкнуть к этому. Мне нужно делать что-то ради самой себя и детей… Меня очень тревожат постоянно растущие долги».

В душе Ингрид оставалась незаживающая рана: Пиа, настраиваемая Петером, написала ей, что больше ее не любит и даже не хочет смотреть на Италию на карте. Ингрид отправляла ей письма, посылала подарки, но все напрасно… Дочь не хотела разговаривать с оставившей ее матерью даже по телефону.

От этого Ингрид чувствовала себя Жанной д’Арк на костре – именно так называлась оратория Онеггера, поставленная для нее Росселини, с которой актриса объехала всю Европу. Она испытывала жгучую вину и перед Пиа, и перед Петером, и это чувство не оставляло ее ни на минуту, отравляя существование. Покоя в ее душе не было.

«Костер Жанны пылал всего час, от силы – полтора, – говорила Бергман. – Меня же жгут уже несколько лет, и одному Богу известно, сколько это еще продолжится. Права ли я была? Да, права. Но, господи, как же жалко Пиу!»

Время шло, и постепенно скандальный накал, окружавший Ингрид, стал терять свой градус. Хотя в свое время ей грозили, что она больше никогда не сможет ступить на американскую землю, возвращение Бергман к зрителям состоялось. «Ничто не длится вечно, и люди обо всем забудут», – утешал Ингрид Альфред Хичкок – и оказался прав.

Все понемногу успокаивалось, и вот уже Америка простила согрешившую актрису, Сенат принес ей свои извинения, а компания «ХХ век Фокс» предложила ей контракт на съемки в фильме «Анастасия» о Великой княжне Романовой, дочери последнего русского императора, якобы чудом избежавшей расстрела. Она подписала его, вызвав неописуемый гнев Росселини. «Вот увидишь, фильм провалится!» – яростно кричал он. Тогда Ингрид решила дать ему отпор – впервые за семь лет «профессиональной ссылки» – и настояла на своем. Росселини обозвал ее дрянью и предательницей, в очередной раз пригрозил, что разобьется на машине, и с горя уехал в Индию снимать документальный фильм.

Из Индии Роберто привез новую жену – молодую черноволосую красавицу Сонали Дас Гупта, родившую ему сына. У нее было еще двое детей от первого брака с кинопродюсером. Ингрид приняла это как данность и только грустно улыбнулась – когда-то она сама вот так же увела Роберто у Анны Маньяни. И Анна все эти годы вела себя безупречно, ни в чем не упрекнув Бергман, во всяком случае, публично, хотя была оскорблена и как женщина, и как актриса. Теперь история повторялась, но с новой героиней. А на душе у Ингрид наконец стало спокойно – ее безумная любовь к Росселини закончилась. Чары развеялись, уступив место трезвому взгляду на вещи, и Ингрид вдруг поняла, что Роберто может быть некрасив, жалок и истеричен, а это означало конец. Ингрид сразу же дала Роберто согласие на развод, чтобы он мог жениться на Сонали, неуловимо напоминавшей Анну Маньяни, и никогда не считала годы, проведенные с Росселини, потраченными напрасно. Жизнь совершила новый виток, прошлое ушло навсегда. А Ингрид приобрела что-то очень важное для себя…

Теперь сердце знаменитой актрисы было открыто для третьей, и последней, любви. Она вышла замуж за Ларса Шмидта, продюсера и импресарио, в котором словно переплелись черты ее двух прежних мужей – Ларс был шведом, как Петер, таким же, как тот, высоким и красивым блондином, и человеком искусства, как Роберто. Кроме того, он был очень богат и обладал прекрасным, легким, ровным характером. И очень надежным, что было крайне важно для Ингрид. После двух неудачных замужеств она надеялась обрести в браке хотя бы позднее семейное счастье…

При первой встрече в Париже Ингрид почему-то приняла Ларса за официанта и быстро о нем забыла, а после третьего свидания Ингрид и Ларс уже не расставались. Он только что похоронил нелепо погибшего единственного сына и развелся с женой. Ингрид сделала все, чтобы ему снова захотелось жить. Они зарегистрировали брак в Лондоне в 1958 году, получив благословение в шведской церкви.

«Я давал ей ощущение надежности, которого ей не хватало, – вспоминал Ларс Шмидт, – а она дарила мне страсть и уверенность в необходимости нашего союза». Они понимали друг друга без слов и говорили на одном языке. Ларс восхищался интуицией Ингрид, ее несгибаемой силой воли и ее великолепным умением во всем находить смешные стороны и веселиться от души.

Сорокадвухлетняя Ингрид называла себя «старушкой», «троллем», «несчастьем», но по-прежнему выглядела так, что ей можно было только позавидовать, несмотря на то что много курила, мало спала, налегала на десерты, особенно она любила сливочное мороженое, и, как многие в Голливуде, увлекалась виски, но никогда не пьянела. Походка Ингрид оставалась стремительной, лицо молодым, и ей, как и прежде, быстро надоедало безделье. Секрет был прост: она снова влюбилась, как школьница. Бергман писала Ларсу потрясающие любовные письма, где в каждой строчке звучали ее страстные признания.

«Одна из причин, почему он мне так нравился, состояла в том, что мы вместе отпускали шутки по адресу наших соотечественников, – признавалась Ингрид. – Кроме того, было так весело удивлять журналистов. Они только начали писать о бедной, несчастной Бергман – и тут уже появились мы с Ларсом! С ним началась моя третья жизнь».

Каждое лето супруги проводили в Швеции, в маленьком коттедже без особых удобств на купленном Ларсом живописном островке Даннхольмен. Сидя на берегу среди громадных валунов, вдыхая бодрящий морской воздух, под шум прибоя актриса учила новые роли. Пиа наконец простила свою маму – почти простила – и с удовольствием проводила время с ней и со своими сводными сестрами и братом. Они вместе купались, загорали, рыбачили… И Ингрид ощущала, что постепенно ее отпускает глубоко въевшееся в душу и отравлявшее жизнь чувство вины.

Третий брак Ингрид был гармоничным и счастливым, но супруги виделись редко. Актриса летала на съемки в Голливуд и на каникулы в Италию – она оставила детей их отцу Роберто Росселини, как в свое время Пиу – Петеру. История опять повторялась! По этому поводу Пиа замечала: «Конечно, прекрасно, когда рядом есть кто-то из родителей, но вырасти можно и без них. Думаю, все мы, дети, понимали то, с чем ей приходилось считаться: силы, двигавшие ею, желание играть, потребность находиться в дорогой ее сердцу семье, которой для нее была съемочная группа».

Ингрид совсем не умела отдыхать и расслабляться, ей постоянно надо было что-то делать. Когда съемки фильма заканчивались, Ингрид чувствовала себя несчастной. Играла в театрах Лондона и Парижа – она была и великолепной театральной актрисой («если отобрать у меня сцену, я перестану дышать», – говорила она), – а Ларс колесил по делам по европейским столицам.

Каждый был предан своей работе, и спустя несколько лет Ларс признался Ингрид, что полюбил другую женщину и очень хочет детей… Естественное для мужчины желание. Его можно было понять. Ведь Ингрид при всей огромной любви к мужу не чувствовала в себе призвания к материнству, роль матери удавалась ей с трудом, да и забеременеть она уже больше не смогла. И Ларс в своем мужском стремлении иметь нормальную семью предпочел великой актрисе обыкновенную женщину по имени Кристина, ждавшую от него ребенка.

Для Ингрид это стало ударом. Конечно, она не была образцовой женой. Конечно, она слишком подолгу отсутствовала и тем самым невольно ускорила, возможно даже спровоцировала развитие событий. Но все же она не верила, что Ларс уйдет от нее, и была готова на любые унижения, чтобы его удержать. Она стремилась всеми силами сохранить этот брак, ведь она так любила Ларса! Но естественному ходу вещей трудно что-нибудь противопоставить. Мировая звезда, и на склоне лет купавшаяся в невероятном успехе и оглушительной славе, плакала по ночам в подушку от неизбывного чувства потери и одиночества. Она любила в последний раз, и ей казалось, что это чувство любви самое сильное…

Ларс остался другом любящей его Ингрид до конца ее дней. Семейная жизнь с Кристиной оказалась неудачной. Счастье быстро куда-то испарилось, и даже наличие желанного ребенка не могло ничего изменить. Когда Ингрид тяжело заболеет, Ларс будет заботиться о ней, возить ее к врачам и выполнять все ее пожелания и просьбы. Он подарит ей нежность, в которой она так нуждалась. Вместе, под руку, они в последний раз пройдут мимо Стокгольмского королевского театра. Ингрид бросит в воду канала лепестки цветов в память о своих так рано ушедших родителях. Вместе с Ларсом они посидят на морском берегу на своем любимом острове, слушая прощальные крики чаек… Она попросит Ларса развеять ее прах над этими волнами после ее смерти, и тот сдержит обещание.

Жизнью великой актрисы, помимо тройки, управляло еще одно магическое число – семерка. Седьмого июля (седьмой месяц года) состоялась помолвка Ингрид Бергман и Петера Линдстрома. Актриса семь раз номинировалась на «Оскара» и три раза его получила – за фильмы «Газовый свет» и «Анастасия» и за роль второго плана в фильме «Убийство в Восточном экспрессе». И болела она тоже семь лет. И умерла в шестьдесят семь.

Ингрид давно предчувствовала, что семейная болезнь, так рано унесшая ее мать, не пощадит и ее. Так оно и случилось. Однажды, листая газету, Ингрид наткнулась на статью о раке груди и тут же решила провести самообследование, описанное в газете. Под левой грудью она нащупала небольшое уплотнение. Но у нее не было времени ходить по врачам и заниматься своим здоровьем. Работа стояла для нее на первом месте. Контракты, спектакли, съемки, партнеры, зрители… Она скрывала свою болезнь и держалась мужественно. Никто ни о чем не догадывался. А через несколько лет, когда Ингрид все же легла на обследование в одну из клиник Лондона, ей объявили страшный диагноз.

Актрису мучил рак груди, разъедая ее совершенное тело. Она перенесла три тяжелые операции, но, несмотря на ужасные боли в позвоночнике и правой руке – туда проникли неумолимые метастазы, – продолжала играть на сцене, отчетливо осознавая, что каждый спектакль может стать последним. Она никогда не теряла лица и не щадила себя.

Незадолго до смерти Бергман снялась в фильме «Женщина по имени Голда» – о премьер-министре Израиля Голде Меир, – где воплотила потрясающий образ женщины, противостоящей неизлечимой болезни. По сути, в этой роли она играла себя, свое неповторимое сочетание достоинства и безрассудства. Критики назвали роль Голды последним бриллиантом в короне Ингрид Бергман. Возможно, жаркий климат Израиля повлиял на то, что ее болезнь стала развиваться стремительно…

«У меня была чудесная жизнь, – говорила Ингрид Бергман на склоне лет, словно подводя итог пережитому. – Я никогда не сожалею о том, что сделала. Жаль лишь того, что сделать не удалось. Моя жизнь была полна интересных событий. Я всегда поступала так, как считала нужным, иногда даже не задумываясь о последствиях. Судьба наградила меня смелостью, авантюризмом и чувством юмора… Все мы умрем, но я как-то не чувствую себя старой, потому что не знакома с равнодушием и не обращаю внимание на неприятности».

…Подходило к концу короткое лондонское лето 1982 года. Стояли последние теплые дни. Ласковые солнечные лучи, пробиваясь сквозь светлые льняные портьеры, освещали комнату, где лежала Ингрид. Она уже несколько дней не вставала с постели. Сегодня 29 августа. Дом наполнялся звуками голосов родных и друзей, приехавших поздравить ее с днем рождения. Двоюродная сестра Бритт Бергман помогла Ингрид сесть в кровати, подложив под спину подушки, и слегка подрумянила ей щеки, чтобы лицо больной не казалось слишком уж бледным. Ларс открыл ее любимое шампанское.

О чем думала великая актриса, глядя на игру искристых пузырьков в хрустальном бокале?

Вспомнился Стокгольм, такой же погожий августовский день. Ингрид держит экзамен в Королевскую драматическую школу. Нарядно одетая, в туфлях без каблуков, чтобы не увеличивать и без того высокий рост. Она начала читать отрывок из ростановского «Орленка»… «Достаточно!» – резкий жест экзаменатора прервал чтение на полуслове. Вздрогнув, как от пощечины, с запылавшим лицом Ингрид выбежала из зала. До ночи она бродила по узким улочкам Старого города, сидела на скамейке на берегу залива и смотрела на корабли, не решаясь вернуться домой после такого позора. Но оказалось, ее остановили потому, что сразу поняли – перед ними выдающийся талант…

«Ты что-то хотела сказать, дорогая?» – Ларс склонился к ней, но Ингрид, пошевелив губами, глубоко вздохнула и не произнесла ни слова. Стенные часы пробили семь. И в этот момент сердце великой Ингрид Бергман остановилось. Судьба замкнула свой круг.

«…У меня была жизнь каскадера». Франсуаза Саган

Франсуаза Саган – стильная стрижка, хрупкая фигурка, задумчивый взгляд огромных карих глаз, сигарета в тонких пальцах, обаяние интеллекта, смутная улыбка, чуть глуховатый голос, смех, похожий на птичий щебет, свобода и естественность.

В тринадцать лет, начитавшись Сартра и Камю, она утратила веру в Бога и вообще во всякие чудеса, что не мешало ей обращаться к ясновидящим, когда она влюблялась. Увлекшись Элюаром и Рембо, по ночам сочиняла стихи, пряча тетрадку от посторонних глаз. Была строптива и самостоятельна. Больше всего любила скорость и азарт, море и ночь. Делала то, что хотела, ни на кого не оглядываясь. Ее часто соблазняла перспектива прожигать жизнь.

Легенду о себе Франсуаза носила, как вуалетку. Она никогда не теряла присутствия духа и никогда ни о чем не жалела – ни о проигранных за зеленым сукном деньгах, ни о проданных за долги домах, ни о неверных любовниках. Знаменитая французская писательница, автор мировых бестселлеров, стала символом целого поколения, которое так и назвали – «поколение Франсуазы Саган».

– Признайтесь, вы всего лишь посыльный. Кто же это написал?

Самый известный издатель Парижа Рене Жюйар не мог поверить, что сидящая перед ним худенькая остроносая девушка, утопающая в огромном плаще, и есть автор присланного ему по почте романа, обещающего стать бестселлером – у Рене на такие дела было потрясающее чутье. Чего стоят только откровенные описания плотских радостей, невиданные во французской беллетристике того времени! В ответ девушка положила ему на стол четыре тетради черновиков, исписанных стремительным почерком. Да, это она, восемнадцатилетняя Франсуаза Куаре, дочь состоятельных родителей, выпускница престижного католического колледжа, отчисленная с филологического факультета Сорбонны из-за проваленной сессии, за несколько недель двумя пальцами на пишущей машинке написала роман, изнывая от скуки жарким парижским летом 1953 года. Но это страницы, полные страсти и печальной чувственности, изысканного цинизма и разочарования. Откуда они у совсем неопытной девушки, напомнившей Жюйару испуганную белочку?

– Вы уверены, что это вымышленная история? Что это не автобиография? Что вы это все придумали? – продолжал допытываться издатель.

Допрос длился почти три часа.

– Да, от начала до конца, – твердо отвечала Франсуаза.

Подобного с ней не могло произойти – еще не достигнув совершеннолетия, она оставалась невинной во всех смыслах. Хотя молва приписывала ей связь с собственным старшим братом, но кроме как чушью это назвать было нельзя. За всю жизнь про нее наговорили столько глупостей! Просто они с Жаком очень нежно и с пониманием относились друг к другу с детства. Одно время брат с сестрой жили вместе в трехкомнатной квартире на улице Гренель. Жак всюду сопровождал сестру, всячески опекал ее, запрещал ей пользоваться косметикой и отращивать длинные волосы. Он же и напророчил ей неудачную личную жизнь, как-то выкрикнув в пылу ссоры: «Ты никогда не будешь счастлива! Как ни старайся!» Франсуаза расплакалась. И в самом деле, она всегда была с кем-то и при этом все время одна…

Франсуаза легко увлекалась и так же легко разочаровывалась. «Я никогда не боюсь, что человеку станет скучно со мной, – говорила писательница, – я боюсь, как бы мне не стало скучно с ним». А скучно ей становилось очень быстро. Наскучившему тут же подбиралась замена – до следующего невыносимого приступа скуки и горького разочарования. И так всю жизнь… Когда впоследствии, прославившись, Саган попробовала описать случившуюся в ее жизни любовную историю в романе «Смятая постель», критики сочли его надуманным и пафосным, навсегда укрепив писательницу в мысли о приоритете искусства перед жизнью. «Иллюзия искусства: оно заставляет поверить, что великая литература вырастает из жизни. Но все обстоит наоборот: жизнь аморфна, литература дает ей форму», – говорила Саган.

Перед тем как идти в издательство, Франсуаза по совету школьной подруги Вероники Кампьон заглянула к известной парижской гадалке. Едва взглянув на детскую ладошку Франсуазы, прорицательница воскликнула: «Вокруг вас сияет слава! Вы написали роман, который пересечет океан!» Как она обо всем узнала? Но на то она и гадалка. Франсуазу распирало от гордости: теперь она знаменитая романистка! Она заработает много денег и купит себе «ягуар», о котором давно мечтала. Вот уж погоняет от души!

Помахивая полученным от Жюйара чеком на пятьдесят тысяч франков, Франсуаза, прихватив с собой Веронику, отправилась в кафе «Флор» праздновать победу. Подруги на радостях выпили вина. А вернувшись домой, девушка ошарашила ни о чем не подозревавших родителей, сидевших за обеденным столом, потрясающей новостью: она написала роман, и его скоро напечатают в крупнейшем издательстве Парижа!

К счастью, родители никогда не докучали ей вопросами по поводу того, что она делает, и принимали свою любимую Кики такой, какая она есть. Ну, вот такой скандальный чудо-ребенок уродился, что же теперь поделать! Ни на кого не похожая. Не унаследовавшая ни благородную красоту матери, ни благоразумие и уравновешенность отца. То и дело норовит улизнуть из-под надзора. Строптивая и самостоятельная.

Родители Франсуазы были гармоничной, обеспеченной парой. Они покупали Кики лучшие игрушки и самые нарядные платья, но ее мало интересовали эти девчачьи увлечения. Часами она носилась с мальчишками по окрестностям Кажарка – не было, наверное, ни одного дерева, на которое она не залезла, – не плакала и не ныла, если случалось ушибиться или порезаться. Типичная пацанка. Оказавшись в католическом колледже, Франсуаза повергала монахинь-воспитательниц в шок своими дерзкими выходками. Однажды, войдя в класс, учительница литературы с ужасом увидела… болтающийся в петле бюст великого Мольера! Так Франсуаза протестовала против рутины и скуки.

– А насчет нашей фамилии можете не беспокоиться, не опозорю, – добавила Франсуаза. – Я взяла псевдоним у Марселя Пруста. В его «В поисках утраченного времени» есть княгиня Саган. Звучит?

Еще как звучит! Роман никому доселе не известной Франсуазы Саган «Здравствуй, грусть» потряс добропорядочную Францию. Так о любви, свободной от условностей и запретов, до нее не писал никто. Название романа ей подсказали строки из стихотворения Элюара:

 
Здравствуй, печаль,
Любовь податливых тел,
Неотвратимость любви…
 

Продавщицы книжных магазинов назвали писательницу «маленькой бесстыдницей» и прятали скандальную новинку под прилавок от неискушенных девушек. Известный писатель Франсуа Мориак, прочитав роман, воскликнул: «Маленький очаровательный монстр!» – и посвятил автору редакционную статью на первой полосе «Фигаро». Прозвище прилипло к Саган. В стране началась настоящая «саганомания» – за юной писательницей толпой ходили поклонники, журналисты наперебой брали у нее интервью, ее фотографии печатали на обложках модных журналов, ее объявили пророком и пытались подражать во всем.

В течение года тираж романа в разных странах и на разных языках достиг миллиона экземпляров, а на его автора свалился огромный гонорар – полтора миллиона франков, с которыми Франсуаза не знала, что делать. «Потрать их как можно скорее. В твоем возрасте деньги – это беда», – посоветовал ей отец Пьер Куаре, преуспевающий промышленник из французской провинции. Он знал, что говорил. И она начала тратить – купила норковое манто, красный «ягуар», яхту, виллу на Лазурном Берегу…

Но и повзрослев, Франсуаза так и не научилась обращаться с деньгами. Вернее, не научилась их копить. Всю свою жизнь она словно пыталась от них избавиться, швыряя деньги направо и налево, проигрывала в казино немыслимые суммы. Она считала бесполезным зарабатывать деньги, если невозможно их тратить. Если она встречала нищего на улице, она могла отдать ему все деньги, что были при себе.

В этом жутком водовороте успеха иногда ее с головой накрывала щемящая тоска… Тогда Франсуаза закрывалась в комнате и под музыку Моцарта и Равеля ночь напролет пила виски и что-то писала на листках, утром отправлявшихся в мусорную корзину. Мужские объятия тоже казались ей спасением от тоски. Она не помнила, как стала женщиной. Ее случайными партнерами становились приятели брата, не стеснявшиеся в его присутствии обсуждать интимные тайны его сестры, их удивляло, как мог «такой неопытный котенок» откровенно описывать страсть, каких-то знакомых, а то и малознакомых мужчин. Франсуазе нравилось, когда отношения складывались просто, она не придавала им слишком большого значения, как не придавала значения деньгам, вещам и своим трудам, что свойственно широким натурам, но грезить о «прекрасной любви» не переставала…

Первой по-настоящему сильной любовью Франсуазы стал фотограф Филипп Шарпентье, красавец блондин, сопровождавший Саган в поездке через Иерусалим, Дамаск, Бейрут и Багдад. Писательница должна была делать репортажи со Среднего Востока для декабрьских номеров журнала «Эль». Но молодые люди занимались гораздо более интересными вещами. Утром они фотографировали кедры, после полудня – ослов, вечером пили, танцевали, носились на арендованном «плимуте» по дорогам… Франсуаза с удовольствием купалась в море и каталась на водных лыжах. Филипп не разбирался в литературе, даже издевался над ней и плевать хотел на то, что Франсуаза – знаменитость. Ему не нужны были ни ее деньги, ни ее слава. Он просто полюбил эту худенькую, живую, умную девушку, обладавшую поразительным сочетанием детскости и женственности. Правда, по возвращении в Париж все закончилось…

У нее не было выбора – читатели ждали, надо было продолжать писать. На вопрос журналиста, почему она пишет, Франсуаза отвечала, что обожает это занятие. За первым романом последовал второй – «Смутная улыбка», который тут же смели с прилавков, а критики высоко оценили роман как более зрелый (ведь Франсуаза повзрослела!) и назвали дебютантку «наследницей великого Расина». И в самом деле, простые человеческие чувства «малышка Саган» поднимала до уровня трагедии.

Гонорары Франсуазы постоянно росли, и она безудержно тратила их, не считая: угощала многочисленных друзей в лучших парижских ресторанах, закатывая пиры на тридцать – сорок персон, возила в Ниццу и за океан, в Нью-Йорк, раздаривала дорогие авто и драгоценности, раздавала немалые суммы благотворительным организациям, в частности внесла немало личных средств в помощь пострадавшим от аварии на Чернобыльской АЭС. Никогда не отказывала в помощи молодым писателям и актерам. При этом Франсуаза испытывала неимоверное чувство облегчения.

«Меня часто упрекают в том, что я выбрасываю деньги в окно. Но именно это меня, может быть, и спасло. Будь я человеком обеспеченным и материально независимым, не знаю, стала бы я писать… Я сочиняю по ночам с отключенным телефоном, когда меня ничто и никто не беспокоит. Пишу, как дышу, следуя своему инстинкту, не думая о том, что надо непременно сказать нечто новое. Конечно, случаются и благословенные моменты, когда чувствуешь себя царицей слова, и тогда кажется, что ты в настоящем раю! Райская ленивая жизнь – валяюсь в кровати и, как говорил Бодлер, смотрю на бегущие облака. Читаю детективы, гуляю, хожу в гости… Наступает момент, когда в голове появляются сюжеты, смутные идеи и неясные силуэты. Это действует мне на нервы. Вдруг возникает какой-то внешний фактор – больше нет денег или надо платить налоги. Приходится садиться за стол», – признавалась Саган.

Она была королевой эпатажа и совершала странные поступки. Отказалась войти в состав Гонкуровской академии, отклонила лестное предложение быть избранной в члены Французской академии, объясняя это тем, что ей не идет зеленый цвет академического мундира. И со смехом добавляла: «Я всегда опаздываю и тем самым могу задержать работу над словарем французского языка, над которым уже много десятилетий трудятся наши „бессмертные“. Наконец, я не люблю почестей, которые утомляют меня своей бессмысленностью».

Ее имя не сходило со скандальных полос, ею владел безудержный азарт, ей были чужды всяческие предрассудки. Она жила на полную катушку, ни в чем себя не ограничивая и завязывая бесконечные романы, которые быстро заканчивались. Мысли о смерти, прочно засевшие в ее подсознании, заставляли ценить радости жизни. Неутолимая жажда острых ощущений. Нескончаемая череда аттракционов. Серия сменяющих друг друга скандалов. Немного страха в море веселья. И неизбывная грусть, пронизывающая все ее произведения. «Счастье мимолетно и лживо, вечной бывает только печаль», – говорила писательница.

Ранняя и громкая слава не вскружила ей голову, но внешне Саган изменилась. Если раньше Франсуаза причесывалась раз день, да и то ладошкой, могла месяцами ходить в вытянутом свитере и заношенной парусиновой юбке, чем очень огорчала маму, красавицу и светскую львицу Мари Куаре («Она даже не старается выглядеть привлекательно!» – жаловалась Мари подругам), то теперь она приобрела неотразимый шарм и дизайнерские вещи, отдавая предпочтение простым моделям. Она потрясающе выглядела в любимом пальто цвета морской волны с золотыми пуговицами. Правда, привычку бегать за городом босиком Франсуаза сохранила до конца дней.

Из невзрачной худышки Саган превратилась в стильную женщину, утонченную интеллектуалку, истинную парижанку, провозвестницу эпохи свободных нравов, кружившую головы самым ярким мужчинам своего времени. И не только мужчинам, но, говорят, и женщинам. «Она всегда была такая естественная, горячая, свободная, она покорила меня своим обаянием!» – с восхищением отзывалась о Франсуазе ее школьная подруга Флоранс Мальро, дочь известного французского писателя. Они были настолько похожи внешне, что их часто принимали за близнецов.

Франсуаза, отличаясь душевной деликатностью и сдержанностью, не любила рассказывать подробности о своей личной жизни и тем более афишировать свою бисексуальность. Ей приписывали романы с актрисой Авой Гарднер, певицей Жюльетт Греко, манекенщицей и дизайнером Пегги Рош, но так ли это было на самом деле, кто знает? Да, она относилась к ним с нежностью, и что с того? Саган нежно любила очень многих, таким уж любящим и доброжелательным человеком она была. Она вообще любила людей, любила жизнь, как ребенок…

«Я не могу выразить, как прекрасна жизнь, когда мы любим ее. Прелесть дней, ночная дрожь, голова кружится от алкоголя, от удовольствия, нежные звуки скрипки, возбуждение от работы, ощущение здоровья, это невероятное счастье проснуться и ощутить себя живущей» – так устами своей героини Дороти Сеймур писательница выразила свое отношение к жизни. Правда, Пегги Рош долгое время жила с Франсуазой и ее сыном под одной крышей и похоронена в одной могиле с Саган, хотя на надгробном памятнике ее имени нет.