Текст книги "Нам здесь жить"

Гена рассказывает нам, что скоро у него начнется совершенно другая жизнь. Гена собирается устроиться в центральную больницу Твери работать охранником. «Только учиться на охранника надо целых 10 дней, – объясняет Гена. – А потом все – работа. Можно даже выбить график два через два. Не могу я существовать на этом Шлюзе».

Плиты шатаются и гремят. Шпалы зарастают мхом, лишайником и тонкой травой с белыми цветами.

Электричка Тверь – Бологое

Проезжая Муташелиху

222 км от Москвы, 423 км от Санкт-Петербурга

В электричке весело, даже, пожалуй, слишком. В середине вагона – гогочущая компания.

Женя, Серега, Юра, Антон и его девушка Валя.

Шашлык, пиво, чебуреки, очень паленая водка.

Ребятам жарко, сидят в одних шортах, футболки валяются рядом. Валя обмахивается рукой.

В Твери они дернули стоп-кран. Потому что «не все девушки успели до поезда добежать».

– Рука, блядь, затекла его держать. Онемела! – кричит Женя на весь вагон. – Я ору: «Быстрей, быстрей!» А они девушек затаскивают. Эй, девчонки, ну че, спас ли мы вас? А? Че молчим?

Судя по кислому выражению лиц, три спасенные «девчонки» уже и сами не рады, что успели на эту электричку.

Женя, Юра, Серега, Антон и Валя вместе ездят на электричке каждый день. Кроме Сереги (он обычно выходит на станцию раньше), они все живут в Калашникове и вместе возвращаются с работы домой.

Женя и Серега – кладовщики. Юра про себя ничего не рассказывает. Антон – «мент поганый», сержант, сейчас учится, как доучится – пойдет на повышение. Валя – тоже пока что учится.

Антон и Валя встречаются уже три года. «На платформе и познакомились, – рассказывает Антон. – Только она в одну сторону стояла, а я – в другую. Так я прямо на рельсы прыгнул, чтобы у нее взять телефон! И закрутилось-завертелось! Давай целоваться, э!» Валя краснеет и отбивается.

«Ментом работать нестрашно, – говорит захмелевший Антон. – Нас же много, и у нас – оружие. Это нас люди боятся! И всякие чмыри нас боятся! Да и какие в Твери преступники? Наркоманы удолбанные одни!»

По проходу пробирается дед, трясет газетами. Газет не берет никто.

Женя вдруг хватается за газету, пытается вырвать. Но дед, оказывается, готов: товар держит крепко. Орет:

– Руки убрал живо!

– Да я посмотреть! – оправдывается Женя под общий смех ребят. – Я б денег тебе дал! Много!

– Денег я не видел, – строго говорит дед. – Только руки твои видел.

– Ладно, дед, замолк уже! – говорит Антон. – Пошел-пошел!

Дед уходит. Ребята продолжают пить. Серега подходит к девушке на соседней скамье и начинает перебирать ее волосы. Девушка сначала огрызается, потом жалобно уговаривает его перестать.

Вместе выходим в Калашникове.

В тамбуре за руку Жени цепляется какой-то мужик в джинсовой куртке:

– Парни, где милиция?

– Вот милиция, – Женя показывает на совершенно пьяного Антона. – Чего тебе?

– Багратян раздел меня. Снял все, часы, деньги. Фамилия: Ба-гра-тян. Там! – мужик машет рукой в сторону соседнего вагона.

– Иди проспись! – орет на него Антон, выпучив глаза. Парни хохочут, ссыпаются со ступенек. Платформы в Калашниково нет, и Антон помогает Вале спуститься: на 10-сантиметровых шпильках самой с электрички не слезть. Электричка дергается, отъезжает.

Станция Калашниково

231 км от Москвы, 419 км от Санкт-Петербурга

«21.03. «Сапсан» прошел», – говорит Ваня в рацию. «Еще парочка, и можно идти спать», – говорит он нам.

Ваня – «цербер». То есть человек, который охраняет «Сапсан».

«Цербером» быть непросто. «Церберов» все ненавидят. Не за то, что они охраняют «птичку». А за то, что их зарплата вопиюще не соответствует уровню дохода местных жителей. «Цербер» получает 1300 в сутки. «То есть я работаю 15 на 15 и за две недели спокойно делаю 20 штук, – говорит Ваня. – Ну где бы я еще такие деньги заработал?»

Ваня родом из Тамбова. Армия, потом работал охранником за 10 тысяч в месяц, потом повезло: завербовался в Москву, а оттуда его и отправили в Калашниково – охранять «Сапсан».

«Работа не то чтобы сильно сложная, но муторная, – рассказывает Ваня. – Пропускаешь каждую «птичку», передаешь время ее прохождения по рации следующему посту. И наблюдаешь за обстановкой до и во время прохода. Камни у нас не кидали пока, а вот бегать перед поездом пытались. Нужно задержать силой или убедить подождать, пока поезд пройдет».

Живут «церберы» тут же, на станции – в вагоне на запасных путях. Электричества в вагоне нет, воды тоже. К комарам «вроде привыкли». Мыться «церберы» ходят в калашниковскую баню. Кипяточек – «Роллтон развести» – им наливают девочки-кассиры на станции.

Но это еще ничего. Завтра Ивану предстоит дежурить в Левошинке: «Вот там вообще пиздец. Не то что спать – присесть негде». Вообще-то в Левошинке Ваня дежурить не должен. Но «мы с ребятами станциями меняемся, чтоб им не так тяжело». Всего на Калашниково и Левошинку приходится пять «церберов». Двое из них местные, и график у них 2 на 2, «как у нормальных».

– А мне пятнадцать дней помучиться – и домой, – улыбается Ваня.

Дома его, впрочем, никто не ждет. Жены и детей у него нет.

– Я еще сам не решил, зачем мне эти деньги, – при знается Ваня. – Работа – роскошь, от нее не отказываются. Может, потом путешественником буду. Вот в прошлом году я ездил в Украину, к морю. Понравилось, можно и еще. И Питер я ни разу не видел. Там, что ли, правда в белые ночи девушки в солнечных очках ходят?

Из станции выходит кассирша Ульяна. Молча отсыпает «церберу» семечек. Становятся рядом, начинают щелкать.

– Что, жалуешься? – спрашивает Ульяна «цербера». – Грех тебе жаловаться, морда ты наетая!

Оба смеются.

Ульяна живет в деревне Гриствянка, которой нет ни на одной карте, кроме военных. И каждый день она «топает» 11 километров до станции и 11 километров обратно. «Зато какой фитнес, девочки, – щурится Уля. – Зимой еще весила 104, а сейчас уже 73, красота».

Вообще-то у Ули есть целых два образования. Среднее – «Экономический работник лесной отрасли» и высшее – «Социально-культурный работник». Но оказалось, что кассиршей работать выгоднее.

– Искала и в Твери, и в Калашникове, и в Лихославле. ТЮЗы, ДК, концертные залы. Потолок моей специальности – 5 тысяч, – говорит Уля насмешливо и зло. – Была открыта вакансия режиссера в Тверском драматическом. 4300 в месяц. В Калашникове в ДК мне говорят: «Больше 5 не поднимешься ни при каком раскладе». Я спрашиваю: «Совмещать можно?» Ах нет? Ну и до свидания!

Работая кассиром, Уля получает «почти 12». И хотя пытается убедить себя, что работа хорошая и «необидно», чего там – обидно, конечно.

«Я ведь осознано шла на эту специальность – «Социально-культурный работник». Шесть лет учебы, хороший диплом. Книг сколько прочитала. А оказалось, кассиры стране нужнее, – смеется Уля. – А вообще, на следующий год я попробую во ВГИК на сценарный пробиться».

Еще из вариантов трудоустройства в радиусе 11 километров от Улиного дома есть лесопилка и электроламповый завод. «Его долго финансировало Минобороны, потому что оборудование под изготовление лампочек легко переделать под изготовление гранат. Но недавно завод выкупил один человек. И творит там теперь, что хочет. Себя не уважать – там работать».

В Калашникове живет 4700 человек. «Вообще, местные живут огородами, – объясняет Ваня. – Еще лес валят – кто по лицензии, кто на сторону. Ну и браконьерствуют, то есть охотятся. Вы не думайте, они не для понтов, ни шкуру на стену, ни тушку на рынок. Просто один лось – это 100 килограммов мяса. Это типа на зиму семью обеспечить».

Еще в лесах вокруг Калашникова водятся кабаны, медведи и даже рыси. «Бабка из Федоськина два года назад пошла по грибы. И пропала, – пугает нас Уля. – Нашли объеденную. А головы так и не нашли». А зимой – редко, но бывает – пролетают полярные совы.

Еще реже, чем сов, здесь можно увидеть только местных милиционеров. «Сегодня двое по перрону шли, – рассказывает Уля. – Так девчонки все из касс выбежали – посмотреть».

До главной площади от станции доходим за пять минут. Пара лавочек, травяной газон.

И точно такой же Ленин, как в Редкине.

Местные объясняют, что не точно такой же. На груди у калашниковского виднеется шрам от сварки. Месяц назад местный парень решил сдать вождя на цветмет.

– Отпилил верхнюю часть, а она и грохнулась на него, – рассказывает поддатая Алена, держа на руках двухлетнюю племянницу-именинницу (празднуется ее день рождения). – Так Ленин порвал ему живот и селезенку. До сих пор в больнице в Твери мальчик лежит.

А Ленина только пару дней назад как приварили и серебрянкой подкрасили.

До этого нижняя часть вождя три недели стояла, прикрытая простынкой.

Дальше – Дворец культуры имени того же Ленина. У каждой колонны угнездилась компания. Густо накрашенные девочки обмахиваются березовыми вениками: комары. Подходы к ДК густо усыпаны уже пустыми бутылками. У калашниковской молодежи есть еще одно развлечение – «горящие карты». Это когда проигравший в «дурака» должен поджечь какой-нибудь дом.

«Зато теперь пожарная часть Калашникова чуть ли не самая профессиональная в области», – говорит Уля.

Дальше – школа (зданию 120 лет), затем – училище, «поновее» – 75. И – пожарище от сгоревшей больницы, заросшее фиолетовыми цветами. Уля рассказывает, что каждые выборы здесь начинаются с того, что больницу обещают отстроить заново. Но дальше фундамента дело пока не продвинулось. И из Калашникова едут лечиться в Тверь – за 64 километра.

Напротив руин больницы – амбулатория. Здесь можно получить скорую медицинскую помощь. Перегнувшись через забор, смеются две нянечки в белых платочках. Тут же топчется бабушка – Галина Михайловна, 73 года. Галина Михайловна услышала, что в амбулатории скоро откроют дом престарелых, и пришла «встать в очередь»: «Одинокая я, немощная, заботиться обо мне некому, так я к вам пойду. Вот только картошку докопаю и сразу пойду».

Калашниково заканчивается. Начинается лесная дорога, которая, по словам Ули, вскоре перейдет в «непролазное месиво». Уле пора обратно на станцию, а нам предстоит пройти семь километров до деревни Бухалово.

Пытаемся дать Уле наши телефоны: чтобы было где остановиться, когда приедет поступать во ВГИК. Уля телефоны брать не хочет:

– Обойдусь. И знаете, мне нечего делать в вашей Москве. Там надо просить, заискивать, быть обязанной. По телевизору: «связи, связи, связи…» Я, наверное, слишком гордая. Я хочу здесь хозяйкой, в своем хуторе. Чтобы и дом на солнечных батареях, и канализация, лошади, и собаки, и машина-внедорожник. Я знаю, что для этого нужно много работать.

– Я много работаю. Мне 26, и я все время работаю, – говорит Уля. – Но, наверное, чтобы сбылось, надо жить в другой стране.

Затем Уля подробно объясняет, что, если встретим медведя, надо «взять палку побольше, поднять руки и махать ими над головой – тогда он подумает, что перед ним большой зверь, и, наверное, уйдет». «Не кричите только, – говорит Уля. – зверей это очень раздражает». Уходит.

Бухаловский переезд

236 км от Москвы,

414 км от Санкт-Петербурга

От поселка Калашниково до деревни Бухалово мы шли около двух часов.

Лесная дорога, вначале вполне приличная, с каждым шагом становилась все хуже, потом свернула в поле и просто исчезла. Дальше направление задавали несколько глубоких выбоин, оставшихся, видимо, от грузовых машин. Идти приходилось быстро, иначе ноги просто уходили в землю. Подгоняли и тучи комаров. Насекомые забивались в ноздри, в уши, легко прокусывали матерчатые кеды. Смотреть приходилось исключительно вниз – не подвернуть ногу, не сползти в грязь.

А потом мы по очереди до колен ухнули в наполненные водой ямы, и искать, где посуше, стало бессмысленно. Мы потеряли ощущение времени и топали, топали, топали. Дорога снова свернула в лес.

К деревне Бухалово мы вышли уже ночью. Над двумя рядами деревянных домов вырастали две вышки сотовой связи и один-единственный горящий фонарь. Рядом скучал завязший в грязи и уже заросший травой ржавый трактор.

В Бухалове – 65 домов. Сложно поверить, но когда-то здесь был животноводческий совхоз, школа, магазин, клуб и медпункт. Была, конечно, и дорога.

Теперь единственная связь деревни с миром – это железка. Раньше здесь останавливались все спировские, академические, вышневолоцкие и бологие электрички. С появлением «Сапсана» количество «собак», останавливающихся на станции, сократилось ровно вдвое. А сейчас отменили и первую утреннюю электричку, и все вечерние в сторону Бологое.

Администрация сельсовета Краснодарского сельского поселения, которому принадлежит Бухалово, сидит в селе Бердичево и в деревне появляется раз в несколько лет на тракторе – на выборы. Но два года назад разъяренные местные алкоголики погнали «мужика с ящиком» через всю деревню. Больше администрация в Бухалове не появлялась.

30 мая тетя Валя – Валентина Михайловна Алексеева – вышла на пенсию. 39 лет оттрубила слесарем-ремонтником на тверском хлопчатобумажном – хватит. Собрались всей деревней отмечать. Послали гонца на электричку за продуктами, накрыли столы. Расселись. И тут рухнула печка.

– Атомная бомба отдыхает! – смеется тетя Валя. – Взрыв, пыль… Отчихались, а сами все серые, и вся еда ровным слоем крошки присыпана.

Печку не отремонтировали до сих пор. Стройматериалы в деревню можно привезти только на той же электричке. «Скоро жить будем в этих электричках!» – говорят местные.

И продукты тоже можно привезти только на «собаке». Раньше в деревню кое-как ездила автолавка. Отважный дагестанец Рагим на «уазике» за 4–5 часов добирался до деревни от Калашникова. И даже накатал себе какую-то тропку. Но лесовозы опять ее разбили. И разъяренный Рагим сказал, что ремонт машины после каждого посещения Бухалова «стоит дороже, чем я тут с вами наторговываю». И ездить перестал.

Из «продуктов» в деревне теперь продают только «чернуху» – разведенный стеклоочиститель.

Водопровода в деревне, конечно, нет. И бабушкам за водой нужно пройти всего-то 800 метров – до деревенского колодца. Но колодец давно не чистился, и потому эту воду можно использовать только для мытья полов и посуды. А для питья воду нужно набирать на роднике – 2 километра от деревни.

От деревни до станции Бухаловский переезд – километр с небольшим. Дорогу до железки бухаловцы построили сами – «выходили все, кто мог лопату в руках держать».

Платформы в городском понимании этого слова просто нет. Сложнее всего, конечно, на электричку забираться. «Руками, подбородком – чем угодно по ступенькам ползешь, только бы залезть, – рассказывает тетя Валя. – Повезет, если ребята в тамбуре курят – они за шкварник хватают и тянут наверх. А бабок обычно еще и сзади толкают. Ноги-то у старух на метр не поднимаются уже». Но, как правило, попытка затащить старух в электричку заканчивается «аутом»: «Бабки падают как жуки на спину и руками шевелят».

Чтобы удачно выйти из электрички в Бухалове, тоже есть свои хитрости. Относительно ровное место для выхода длится ровно два вагона. Поэтому садиться нужно в первые два вагона. Иначе придется прыгать в канаву. Впрочем, машинист часто проскакивает платформу, и в канаву приходится прыгать все равно. Бухаловской героиней стала Анька Ботина. Везла маму из Тверской больницы после сложнейшей операции на бедре. Машинист снова проскочил ровное место, и за распахнутыми на минуту дверями оказался овраг. Аня спустилась сама, выгрузила маму, а затем нашарила камень и залепила в стекло кабины. Стекло, правда, не разбилось – сил не хватило. Но душу отвела.

Еще в центре деревни есть могила летчика, который разбился здесь во время войны. Раньше на 9 мая вокруг могилы составлялись столы из досок, и вся деревня праздновала. Теперь обычай пришлось отменить – все доски ушли на дорогу до станции.

На зиму из деревни уезжают все, кто может. В отличие от Рагима, который продавал основные продукты без наценки вообще, поставщики дров не стесняются задирать цену. Чтобы протопиться зиму, надо заплатить 10–12 тысяч – немыслимую здесь сумму.

О том, что мимо станции идет «Сапсан», местные жители узнают по помехам в телевизоре. В Бухалове ловятся два канала – 1-й и 2-й соответственно. «То есть если война начнется, узнаем», – серьезно говорят бухаловцы.

Внимательно смотрят, пожалуй, лишь «Малахов+», записывают рецепты. Ведущая с тревожным лицом декламирует: «Следующий наш герой считает, что коктейль из чистотела и мать-и-мачехи помог ему победить неизлечимую язву желудка». Последний раз врач в деревне была два года назад. «Собрались в доме у одной бабушки. Она провела массовый прием, померила давление, выписала рецепты».

Если в деревне случается больной, его грузят на «говняную тележку» – тачку для навоза – и везут на станцию. Там сажают в первую проходящую электричку и по громкой связи просят машиниста вызвать к ближайшей крупной станции «скорую». Машинисты привычные – вызывают.

Вот однажды тетя Валя, прыгая с электрички в овраг, сломала себе ногу. «Это была последняя электричка, – рассказывает тетя Валя. – Пришлось ждать утренней. За ночь нога так распухла, что не влезала и в резиновый сапог. И везли меня на «говняной тележке» в белом моем плаще. До Твери в тамбуре сидела, как бомжиха. А там «скорая» меня встретила».

Если больной нетранспортабелен, начинается самое удивительное – лечение по телефону.

Три года назад Анатолий Стрельцов пережил инсульт. «Голова у него сильно болела, он на кровать прилег, – рассказывает его жена Валя. – Я подхожу, а у него глаза закатились и челюсть вывихнулась». Валя позвонила в «скорую». Дежурный врач долго расспрашивала о симптомах, потом вынесла заключение: нетранспортабелен. И посоветовала собрать все лекарства, которые есть в деревне. Из более-менее подходящих лекарств в Бухалове нашлись корвалол, коринфар, адельфан, фуросемид и энап. Повезло. Дежурная назвала дозировки и попросила перезванивать через каждые полчаса. Через сутки, опять же по телефону, врач решила, что больного можно «попробовать везти». И Анатолия повезли в Спирово – так же, ближайшей электричкой. Анатолий выжил.

Вообще Стрельцовы в деревне считаются почти олигархами. У них единственных есть лошадка по имени Венера и телега без бортов. Поэтому они могут себе позволить добираться до Калашникова своим ходом.

И Анну Кружанову, которую не успели довезти до электрички, Стрельцовы везли в Калашниково на телеге. Уже мертвую. Родственники очень просили – обычно трупы из Бухалова вывозят на тех же электричках, в тех же тамбурах.

Бабе Тоне – Антонине Андреевне Марковой – 89 лет, и уже 4 дня у нее нет хлеба. Сама она в электричку забраться не может – болят ноги, поэтому купить продукты просит соседей. А соседи пока в поселок не собираются.

«Что-то я разожралась», – самокритично замечает баба Тоня. Ведь если экономно есть, буханки хватает на пять дней. Остальной НЗ бабы Тони хранится в кастрюле, задвинутой под телевизор: пакет пшенки, гречка, макароны, мука, сахар.

Бабе Тоне повезло больше, чем большинству бухаловских бабушек. У нее есть дочка, и каждую зиму она забирает Антонину Андреевну в Карелию, в город Сегежа. Правда, что за Сегежа такая, баба Тоня не очень знает – ноги не ходят, и она сидит дома. Но на эту зиму хочет остаться в Бухалове. «Пора мне уже, девки. Все мои там, – говорит баба Тоня. – А в Карелии страшно помирать. Там не земля – одни камни».

Баба Тоня на жизнь не жалуется. Она вспоминает, как в 41-м эвакуировалась из крымской Шепетовки в Саратовскую область. Поезда, товарняки и 70 километров пешком с полуторагодовалой дочкой на руках. Девочка эвакуации не перенесла – так и умерла на руках у Антонины Андреевны. И вот тогда было действительно плохо, а сейчас просто очень нудно и бессмысленно.

«Я пережила больше, чем ваша Анна Каренина», – говорит баба Тоня без всякой рисовки.

На 65-летие Победы губернатор Тверской области Дмитрий Зеленин прислал ей два махровых полотенца. Одно розовое, другое красное. Антонина Андреевна их

пока не разворачивала. «Мыться-париться» в Бухалове ей особо негде.

Администрация Спировского района проявила большее понимание ситуации: прислали пачку чая, конфеты и 100 граммов водки.

Леонтьево

294 км от Москвы,

356 км от Санкт-Петербурга

Леонтьево «Сапсаны» проходят совсем тихо – буквально ползут. Тут идет ремонт дороги на Москву – 17 парней в оранжевых робах распиливают рельсы. Потом, прямо вместе со шпалами, специальной машиной, похожей на паука, поднимают и сваливают на откос, экскаватором выгребают старую щебенку, насыпают свежую. Работают быстро: во-первых, надо закончить до двух часов дня – должны пустить поезда, во-вторых, повар Коля сегодня готовит плов, а уже доподлинно известно, что кусков курицы там будет только 14.

Здание станции заколочено, окна забиты металлическими листами. Зато через железку есть автомобильный переезд, и – совсем роскошь! – по обочине тянется сетка-ограждение. Сетку здесь поставили, после того как этой зимой поезд протащил машину, выехавшую на пути, «аж до самой Цны». Через зазоры между секциями уже протоптаны тропинки.

12 января 35-летний безработный леонтьевец Михаил Самарцев кинул в «Сапсан» ледышку. Попал – в шестом вагоне выбило стекло. Ущерб РЖД оценили в 120 тысяч рублей.

«Я не верю, что это он, – говорит его мать Нина Федоровна. – Менты просто пошли и взяли пьяную компанию у станции. У него у одного не было паспорта, вот и повесили все на него».

Нина Федоровна живет в поселке Солнечный – через железку от Леонтьева – и работает учительницей в здешней школе. Ведет третий класс – 8 человек.

Ее муж, Владимир, извиняется и уходит копать огород. Чтобы прокормиться, Самарцевы сажают картошку и держат овец.

«Мишка у нас все потащил, – жалуется Нина Федоровна. – Дуршлаг – уж что там металла – и то стащил. Сковороды все. А потом приходит и просит поесть. Я говорю: «Тебе на чем разогревать-то?» Муж обвиняет меня, но разве я виновата? Вот Лена, дочь моя. Они вместе росли».

Лена – гордость Самарцевых. Окончила Тверской государственный университет, выучилась на биолога «с экологическим уклоном». Очень увлекалась философией, «Аристотель и Кант – ее любимые», ездила на научные конференции. Говорит по-итальянски. Пишет стихи и прозу.

Работает Лена на Валдае, бухгалтером на биологической станции. А в свободное время переводит стихи молодого итальянского поэта Марчелло Менни и выкладывает в их в Интернет.

 
«Может быть, лучше и не бороться,
и оставить надежды
в туманных пространствах…»
 

Нина Федоровна пытается найти фотографии Миши. Самая поздняя – десятилетнего возраста. «Может, у него сил не хватило? – пытается она оправдать сына. – На жизнь сил не хватило? Он учился на выдувальщика в училище. Хотел работать на «Красном мае» – завод у нас тут недалеко, тут еще кремлевские звезды отливались. А завод закрыли. Он и начал пить. Но нельзя же руки опускать. Или всем сил по-разному положено?»

Когда Нине Федоровне перестает хватать сил, она начинает вспоминать свой класс, который выпустился в прошлом году: «22 ребенка, и все такие замечательные, такие дружные, такие добрые. Двое поступили в лицей!» Но, начав вспоминать детей, прошедших через ее руки, она уже не может остановиться: «Было у меня. Сначала мальчик перестал ходить в школу. Вроде как у матери денег не было оплачивать какие-то школьные расходы. А потом его нашли замерзшим на сеновале. А на следующий год заживо сгорели еще два ребенка – брат и сестра, 9 и 7 лет. Их мать, моя соседка снизу, стала ходить на трассу. Ну, пошла в очередной раз, а электричества не было. И она зажгла детям керосиновую лампу… Теперь пьет».

«Как после этого понимать жизнь? – спрашивает Нина Федоровна. – Кто-то спасается, кто-то нет. Почему? Теперь я верю в мойр – слепых греческих баб. Они плетут судьбу человеку из того, что подвернется под руку, и обрезают нитку, когда хотят. Только так я еще что-то здесь понимаю».

– Я уже не верю, что Миша сможет подняться, – говорит Нина Федоровна. Она уже давно плачет, не замечая этого. – Если я, мать, говорю: «Возьми веревку».

Мишу Самарцева нам найти так и не удалось. В доме-бомжатнике у железной дороги пережидает дождь его собутыльник Леша. «Нет Самары. В Цну ушел или в город уехал».

Зашли и в разрушенную казарму, где Самарцев иногда ночует. Ровный слой бутылок на полу, грязное тряпье у стены. Невозможный запах.

У магазина бухают молодые, здоровые парни. Пропивают зарплату Жени. Женя работает на железной дороге «вальщиком» – спиливает деревья, которые находятся на расстоянии 15 метров от путей. Если спиливать по 40 кубометров в сутки (10–12 часов работы), то к концу месяца зарплата составит нереальные 40 тысяч. Вот их-то и пропивают.

Женя подходит и просит: «Передай там, в Москве, что они – пидарасы!» У Жени к власти претензии. Во-первых, он сирота, сиротам положена квартира, а квартиры он не получил и живет в деревянном доме с дедушкой и бабушкой. Во-вторых, Юшкова, глава администрации сельского поселения, допустила, чтобы две бани в Леонтьеве были закрыты. «И теперь нашим старикам негде мыться! – орет уже изрядно поддатый Женя. – Мне негде мыться! А у этой бляди Юшковой коттедж на берегу озера!» (Проверили потом – так себе коттеджик. Очень не новый деревянный дом, и озера нет. – Е.К.)

– Вот я кошу от армии! И мне не стыдно, что я кошу от армии! Я лично ничего не должен этой стране!

Женя ведет нас знакомиться с Антоном, своим другом.

Антон Абдулхланов сидит на лавочке со своей бабушкой Лидией Викторовной. Антон прошел обе Чечни и готов поддержать военную тему.

– Моздок, Ханкала, Алхан-Юрт, Комсомольское, Червленое, – спокойно перечисляет Антон.

– У меня брат прошел Чечню! – орет Женя. – Однажды у него было плохое настроение, и он при бил свою жену к стене! Ноги и руки прибил ей вилка ми к стене! Это все Путин! Не может защитить свой народ!

– Две контузии, четыре ранения – два огнестрельных и два осколочных, – продолжает Антон.

– Мне нужен танк! И я раскатаю эту юшковскую администрацию по бревнышку! – вопит Женя. – А потом в Кремль! Путь меня посадят, но я убью Путина! И Медведева! Почему наши старики не могут мыться?

– Ой, да, доченька, мыться негде, в корыте воду грею, сама себя обтираю, – начинает причитать Лидия Викторовна. – Пускай Юшкову снимут, поставят хорошего! – и начинает плакать и мелко креститься.

– Баб, ну перестань. Ну, давай не нервничать, – успокаивает ее Антон, приобняв за плечи.

– Сраные козлы во власти! – вопит Женя.

Ни Жене, ни Антону, двум здоровенным парням, ни их приятелям, бухающим у магазина, похоже, просто не приходит в голову построить баню самим или нанять строителей. Но страшнее, что и Лидии Викторовне не приходит в голову попросить об этом внука.

«Сапсан»

Проезжая Угловку

381 км от Москвы,

269 км от Санкт-Петербурга

И вовсе он не такой быстрый, как нам рассказывали и как казалось снаружи. Средняя скорость – 190 километров, лишь однажды разогнались до 223.

Кресла с мягкими подушками для головы, большие панорамные стекла, «Обитаемый остров» по телику. В наушниках можно еще послушать музыку.

У каждого проводника – красивая серая форма и бейдж с именем и флагом, чаще всего британским. Флаг обозначает знание языка. Если подойти к «британцу» и спросить: «Do you speak English?», он ответит: «A little bit»[5]5
  – Вы говорите по-английки? – Чуть-чуть.


[Закрыть]. Кофе стоит 50 рублей, а обед уже около 500. Курить нельзя, и народ выскакивает на редких минутных остановках на станциях и жадно затягивается. К пассажирам тут же несутся торговцы с лотками: копченые угри, хохломские ложки, вяленая рыба, семечки, водка, абрикосы. Проводники приходят в ужас и заводят: «Господа, мы отправляемся!». Но кто-то из пассажиров обязательно успевает купить какой-нибудь фарфоровый колокольчик или леща. Разговоры:

– 75 человек надо каждую неделю туда возить. Вот такая задача была поставлена. Я сказал: это глупость – делать доставку буровиков без вертолетов…

– Если вы хотите страховочку, то мы вам оформим, и под нужный процент…

– Дорогой Виктор Иванович, здравствуйте! – (Детский голос.) 4+4… 8+6… 12+7… 30+7…

– Это будет прорыв в российском судостроении – судно, которое способно за 10 часов на винтах дойти до…

– Ты знаешь, совершенно не впечатляющая эта его выставка, и с политическим подтекстом.

– Сейчас вы свободны, а потом, когда я закончу с этими господами, подойдите еще раз.

Очень дорого одетая и ухоженная беременная женщина лениво щелкает в своем блестящем Vaio, а затем принимается читать распечатку «Дело А.А., или Что делать в случае противоположных версий». Делает пометки на полях, хмурит лоб. В статье идет речь о борьбе московских и питерских психиатров вокруг расширения понятия «шизофрения».

(Генка Матижев со станции Шлюз говорил: «Обидно даже не то, что они летят мимо, в этом дворце. А то, что в окна не смотрят. Головы не повернут»).

Мы пытаемся смотреть в окно, но глазам вдруг делается очень больно – наверное, от скорости.

Поезд доходит до Москвы за 4 часа 14 минут.

ЗАПЛАНИРОВАННЫЙ ТЕКСТ О PUSSY RIOT НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ОПУБЛИКОВАН ПО ПОЛИТИЧЕСКИМ ПРИЧИНАМ

ЗАПЛАНИРОВАННЫЙ ТЕКСТ О PUSSY RIOT НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ОПУБЛИКОВАН ПО ПОЛИТИЧЕСКИМ ПРИЧИНАМ

ЗАПЛАНИРОВАННЫЙ ТЕКСТ О PUSSY RIOT НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ОПУБЛИКОВАН ПО ПОЛИТИЧЕСКИМ ПРИЧИНАМ

ЗАПЛАНИРОВАННЫЙ ТЕКСТ О PUSSY RIOT НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ОПУБЛИКОВАН ПО ПОЛИТИЧЕСКИМ ПРИЧИНАМ

ЗАПЛАНИРОВАННЫЙ ТЕКСТ О PUSSY RIOT НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ОПУБЛИКОВАН ПО ПОЛИТИЧЕСКИМ ПРИЧИНАМ

ЗАПЛАНИРОВАННЫЙ ТЕКСТ О PUSSY RIOT НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ОПУБЛИКОВАН ПО ПОЛИТИЧЕСКИМ ПРИЧИНАМ

ЗАПЛАНИРОВАННЫЙ ТЕКСТ О PUSSY RIOT НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ОПУБЛИКОВАН ПО ПОЛИТИЧЕСКИМ ПРИЧИНАМ

ЗАПЛАНИРОВАННЫЙ ТЕКСТ О PUSSY RIOT НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ОПУБЛИКОВАН ПО ПОЛИТИЧЕСКИМ ПРИЧИНАМ