Текст книги "Нам здесь жить"

– Я даже знаю, кто связал, – вполголоса хмыкает Мага.

Абсолютное большинство легенд продуцируют сами охранники. Чаще не нарочно – так, Мага в белом платье, распевающая «Мне нравится, что вы больны не мной», была описана случайными очевидцами в интернете как «призрак погибшей невесты». Невеста шагнула вслед за любимым с крыши ХЗБ и теперь «ходит, поет и убивает». Иногда Мага вспоминает свое участие в школьном театре. Тогда для туристов организуются сумасшедшие представления с дедушкой-рыбаком, девочкой с мячиком, домохозяйкой со скалкой, маньяком и смертью в балахоне. «Тут главное не заржать, – говорит Мага. – Ну и чтоб кроссовки из-под балахона не палились». Ну, погреметь железом в параллельном коридоре, повыть, выйти из темноты с арматурой и с вопросом: «Ты же хочешь умереть», – это даже за розыгрыш не считается.

Некоторые напуганные платят, чтобы напугали друзей. К таким постановкам охранники подходят с еще большей изобретательностью. Как-то за пару тысяч даже симулировали задержание опасного преступника в здании, не поскупившись на массовку и травматические патроны. С гордостью рассказывают, что девочка, которую «опасный преступник» захватил, держа нож у горла, описалась.

В ХЗБ Мага попала в 15. Тогда у нее погиб парень, и она месяц провела в психушке. «Как погиб? Убили его.

Слили тормозную жидкость у машины. Он с другом ехал. Когда понял, что не затормозить, вывернул своей стороной на столб. Друг остался жив. А мой тоже не сразу умер – в больнице, там медсестра пошла покурить, мутная история. Он вообще-то ко мне на дачу ехал».

Сейчас ей 17, но большинство обитателей ХЗБ уверены, что она гораздо старше. Рация на поясе, камуфляж, длинные волосы, цепкий взгляд, спокойная улыбка. Абсолютная безбашенность. Год назад, когда в здание на разборку явились «40 дагестанцев с ножами», Мага, пока не подошло «подкрепление», убалтывала их одна.

Мага успела отучиться год в медучилище. Потом забрала документы.

– Я поняла, что мне в принципе наплевать… наплевать на чужих людей. Спасать их… А врачу нужно клятву давать. Клятвы вообще не моя тема. Иначе я буду та кой же, как эти равнодушные суки в поликлиниках, – говорит Мага.

Летом Мага будет подавать документы на госуправление. Только дождется августа, пока исполнится 18 – «не хочу маму вмешивать в этот процесс».

Ребята понимающе молчат. Родителей в свою профориентацию вмешивать не хочет никто. Более того, в свою жизнь родителей не хочет вмешивать никто. Как сформулировала одна девочка, «мне вполне достаточно их присутствия в моем свидетельстве о рождении».

– За меня мать уже решила, что я буду ментом. Орет: «Даже не обсуждается», пьянь трахнутая. А я хочу быть археологом, – говорит Лиза. – Я летом в Воронинские пещеры поеду.

– Она же тебя уже не бьет полгода? Может, разрулится все, – говорит Аня. – А то в синяках в школу ходила, да?

– Я тут посчитала… – вдруг говорит Лиза. – Ну, со всеми ее выкидышами и абортами… У меня бы было 9 братьев и сестер.

– И что?

– И ничего!

Мальчишки уходят играть. Игра совсем простая: берешь с пола «пеноблок» – бетонный обломок потяжелее – и стараешься, чтобы он попал в голову противнику. Во многом это игра на пространственное ориентирование – засады на пролет выше, прыжки из темноты, подкрасться сзади. Вообще развлечения в ХЗБ незамысловатые. Летом девчонки загорают на крыше. Мальчики какают в шахты – развлечение, требующее сноровки и серьезной выдержки. Ценится громкость удара. «Как-то прилетело одному туристу, – рассказывает Мага. – А он чудной такой, серьезный, сюда недели три собирался – духи ХЗБ, пространственные аномалии, то-се. А тут говно на голову. Он расстроился: духи, говорит, меня принимать не хотят».

Правда, в 2009-м энтузиасты организовали в подвале ХЗБ каток. «Нормальные такие ребята, пришли к нам посоветоваться, – рассказывает Мага. – Ну, мы им объяснили расклады – 50 на 50, они согласились. Убрали там все, девочки-графитчицы стены расписали, прямо на бетоне нарисовали меню. Бар, свет, музыка, прокат коньков. 600 рублей вход. С пятницы на субботу по 150 человек собиралось. И нам чистыми выходило по 10–12 тысяч. Посетитель доплачивает еще 150 – экскурсия. Как-то мы с Жекой за два часа только с экскурсий собрали 14 штук».

Каток крышевали пэпээсники. Брали по три тысячи с вечеринки, всех все устраивало. Потом о заработке коллег узнали опера. С ними договориться не получалось – просили сильно больше. И в одну из зимних ночей в ХЗБ ворвался ОМОН.

«Суматоха, все орут, кто-то на лед падает. Ну, мы первым делом вывели тех, кто знал нас в лицо как организаторов. Еще часть сами разбежались. Менты сами там еще попрыгали немного: музыка же, выпивка. И потом всех взяли: кто организатор? А никто не знает. Кому деньги платили? Да какие деньги! Так и не закрыли нас».

На балкон вваливается Димас. 17-летний увалень, младший брат Нычки. Вопит: «Где она?»

Где-то в здании прячется Симка – девушка Димаса. Они поссорились, и теперь Димас намерен ей «голову отвернуть». Он пьян и абсолютно невменяем.

Нычка и Слем пытаются его удержать.

– Ты не Слем, ты говно! – орет Димас.

Драка. Димас отпихивает Слема, тот полосует руку об осколки под ногами. Димас хватает Нычку за горло.

– Ща я тебя сломаю.

– И что? – спокойно говорит Нычка. – И что дальше? Димас отпускает ее, уходит. Через некоторое время появляется на крыше. Выходим на крыло 4-го этажа – так лучше видно. Димас ходит по самому краю, то и дело вытягивая одну ногу вперед, в пропасть.

– Он не сбросится, – говорит Нычка спокойно. – Ну то есть сбросится, но не сейчас и не из-за нее. Потому что он ее не любит.

– А вот у нас летала на днях!

Пьяная Тая извивается на руках своего парня Темы. Тема, серьезный кудрявый мальчик, пытается ее удержать. Они ровесники – им по 15.

– Тай, ты лежи. Глаза закрой и лежи.

– Отвали, пидор, я не бухая!

Тая, убегая от ментов, прыгнула с четвертого этажа.

– Как?!

– С разбега, – ухмыляется Тая и смотрит на меня в упор. Я вдруг понимаю, что она не так уж пьяна.

– Она еще в шоке пробежала метров двести, спряталась в кустах… повреждения позвоночника, повреждения внутренних органов… Тая, лежи! Вон туда упала…

Внизу – месиво из поваленных веток, арматуры и осколков кирпича, кое-как прикрытое травой.

– Просто ей лучше сдохнуть, чем к ментам по пасть, – гордо говорит Тема. – Она такая.

– Я тоже с четвертого в шахту летала, – говорит Йена. – Но на спину, на рюкзак. А в рюкзаке была банка «Страйка». И она лопнула! Лучше бы я ногу сломала, чем банку «Страйка»!

Димас тем временем спускается «прощаться». Окидывает всех взглядом, замирает в бетонном проеме, потом идет обнимать ребят, расцеловывать девчонок. Возвращается на лестницу. Остановить его никто не пытается.

Снова ходит по краю крыши, иногда замирая. Меня начинает подташнивать.

На крыло выходит Симка – низенькая миловидная 16-летняя барышня. Нычка не спеша перекидывается с ней парой слов, затем кричит: «Димас! Тут с тобой поговорить хотят!»

Димас спускается:

– Кто хочет поговорить?

– Она.

– Я никого не вижу, – Димас упорно смотрит мимо. – Я, знаешь, стоял на краю, уже ногу занес. А потом думаю: чтоб я из-за этой шлюхи…

Симка разворачивается, быстро идет в здание. «Ну молодец!» – орет Нычка брату. Димас бежит за ней. Появляются минут через 20.

– Ты должна передо мной извиниться, – говорит Димас Нычке.

– Я?!

– А кто кричал: «Прыгай, брат, давай, ждем тебя внизу»?

– Я не кричала!

– Говорила, что я ее не люблю… А я люблю. Извиняйся.

– Ну извини, – бурчит Нычка.

– Я уже на самом краю стоял. Хотел шагнуть. Но ради этой девушки…

Симка прижимается к нему. В ее глазах удивительная, лучащаяся пустота.

Здание всегда оставляет возможность умереть. По сторонам коридора то и дело открываются полуметровые провалы, неогороженные лестницы с крошащимися ступеньками, заостренная арматура, качающаяся на потолке, проломы в стенах. Под ногами – обломки кирпичей и согнутые железные штыри, помогающие запнуться. Но главное – «сквозные» шахты лифтов. У таких шахт нет стен – просто дыра посреди темного коридора. Коридор освещается окнами и выглядит вполне безобидным.

Обитатели ХЗБ с удовольствием пересказывают имена всех разбившихся, поломавшихся, пропавших. Кажется, что близость смерти, возможность ухода, выхода, который может открыться прямо под ногами, резидентам по вкусу.

Вены резали все, минимум по разу. Шрамы показывать не любят. Шрамы – это неудача.

– Берешь банку, камнем фигачишь, получаются металлические полоски, острые…

– Вены резать бессмысленно. Никого не украшают шрамы. Человеку не хватает внимания, вот он и начинает фигню творить.

– О, а у нас пацан, Федя. «Я убью себя! Убью себя!» Мы ему типа: «Давай!» Он нож к руке подносит, и так… ну то есть не хватает у него силы воли себя убить.

– Это все погода…

– Когда у человека все хорошо, никто не интересуется, как он.

– Есть друзья, при которых плакать опасно.

– Мне 8 было, отец умер. Сердечный приступ, да. Мама такая: «Иди сюда». А я убежал в свою комнату от нее. Я кровать подвинул к двери и месяц спал у двери.

– Я боюсь заплакать, – вдруг говорит Аня. – Больше всего я боюсь заплакать. Не знаю почему.

– Идите сюда, мирить вас буду, – Мага отводит в сторону Димаса и Симку.

– Фен[4]4
  Произвольная смесь амфетамина и лекарств, постоянного состава не имеет.


[Закрыть] час ебашит. Для дискачей классно. Радостно так. Потом уже начинает штырить, но не жестко…

Шушукаются, потом уходят. Возвращаются минут через десять.

– Сим, под носом, – бросает Джампер.

Симка резко вдыхает воздух носом, трет перегородку пальцами, отворачивается.

– Снюхала вещдок! – веселится Димас.

– Короче, смотрите, – Мага серьезна. – Даю вам десять мешочков, вы мне приносите десять штук. В мешочке по грамму. Грамм – косарь, понятно? Можете бодяжить. Вообще смотрите на клиента. Если лох, бодяжьте смело. Главное, чтобы претензий по качеству не было.

Мешочки – крохотные пузырьки из полиэтилена – убирают в рюкзаки.

– Самим понюхать вам всегда будет, – говорит Ма га. – Даже не нервничайте.

– А я вот чистый, – говорит Слем. – Некоторые люди прямо удивляются. Говорят: рекордсмен, ты 4 дня чистый. Не курю, не… Мага, погладь Слема, Слему плохо. Я с тобой тут постою, можно?

– 88 – наш пароль! Победим или умрем! – орет Димас.

Антон, 22-летний высокий обрюзгший парень, докапывается до девчонок. «Системный инженер, – представляется он. – С 5 лет за компьютером, зрение минус 5».

– Когда началась Вторая мировая? Я это в пять лет знал!

– Ну, в 41-м…

– Что ты мне рассказываешь? Я Фрейда, Юнга читаю… С Японией еще воевали. На Хиросиму и Нагасаки бомбу сбросили! Как вас заставить учиться-то?

– Никак. Школа – это ад, – говорит Катя.

– Надо вам школу по типу концлагеря сделать, – продолжает Антон. – В концлагерь вас засадят. И спать там будете. И есть там будете. Только конституции российской это противоречит.

Девчонки молча пьют ВД.

– Боюсь, когда вы вырастете… Свалить в Европу, в Африку – подальше от вас.

Живет Антон совсем рядом с ХЗБ, один, так что вписка постоянно открыта. «Ты к нему ночевать не ходи, – предупреждает Катя. – Он меня всю ночь лапал. Не выспалась ваще».

– Я люблю ее. Мы с ней встречались полгода. У меня был стиль такой – эмо-хардкор, косая челка до подбородка. А в марте челку сбрил. 4 дня меня не было в Здании, с моими лучшими друзьями. А она в это время на три стороны мутила. Я ее на этаж отзываю, говорю:

«Ты хочешь быть со мной?» Она такая: «Да». Потом вижу – она с инвалидом в обнимку стоит! С инвалидом!

Инвалид – Гоша – и сейчас стоит с Йеной в обнимку, прихлебывая Ягу. У него легкий ДЦП, ходит, как бы пританцовывая. Гоша только что сбежал из интерната-пятидневки, куда его сдали родители. Хвастается: «У нас там колючая проволока ваще». Родители Гоши пьют, но «нормальные» – с пенсии по инвалидности выдают Гоше аж по пятьсот рублей в неделю.

Йена презрительно щурится в сторону Слема и молчит. Ей 15, очень красивая девочка, холодный взгляд. Надпись «Диггер Йена» на рюкзаке.

Из глубин здания выходит Самурай – мужик лет 40 в халате, еще одна легенда ХЗБ. На плече – катана.

«Я рад вас приветствовать в месте, страшном и непонятном», – говорит Самурай и повторяет то же самое на кантонском диалекте китайского.

В здании он медитирует и пьет. «Это такое очень толерантное место, принимает всех, кому плохо снаружи, – говорит Самурай серьезно. – Это идеальный мир, мир после апокалипсиса». Начинает упражняться с катаной. Лезвие рассекает воздух.

Слем, покрутившись вокруг, просит катану – самурай передает с поклоном. Подходит к Йене, замахивается.

– Ну, давай, – Йена смотрит ему прямо в глаза. – Давай же.

Замешкавшегося Слема оттаскивают, отбирают катану.

– Ты даже на убийство не способен, – презрительно говорит Йена.

Алекс Уголовный Розыск входит с трубкой в руке: «Человека дай сюда, груз забрать. У меня камней на пол-ляма, если по доллару толкать». Алекс – «ювелир». Под общий ржач рассказывает: «Влезаю как-то в дом к бабке. Там монеты 1913 года. И тут этот шкаф дубовый, 100 кг сверху падает. Пол подо мной проваливается, и шкаф сверху. Я звонить друзьям, а полчетвертого ночи, а они все спят».

Лиза плачется Алексу, что «не получается отжимать» – сегодня она не смогла развести на деньги группу из восьми туристов.

– Наглые такие вообще. Я им говорю: «Платите», а они: «Почему мы должны платить?»

– Ну, правильные ребята, че, – ухмыляется Алекс. – Надо давать людям выбор, а иначе вы как гопота. Говорите им: «Если попадетесь ментам, заплатите в 10 раз больше».

Случай для практики представляется довольно скоро – через дырку в заборе пролезают трое. Парень, две девчонки.

Переговоры о деньгах никогда не ведутся снаружи – случайные прохожие, гуляющие по парку, могут вызвать милицию. С балкона ребят вежливо просят войти в здание, показывают вход.

Когда они входят в прихожую, путь к отступлению уже отрезан – за их спиной встает Антон, перед ними скучают Алекс, Слем и Лиза.

– Откуда? – бросает Алекс.

– Мы с Алтуфьева, – начинает объяснять девочка.

– Совершеннолетние есть? Нет? 58-я статья УК. 10 минимальных окладов, и забирать вас будут родители. Вызываем наряд.

– Алекс, может, договоримся, – говорит Антон. – Пускай заплатят и гуляют себе.

Алекс непреклонен: «Мне дети на объекте не нужны!» – но через некоторое время Антон убеждает его на «по 150 с носа – и пускай».

– У нас нет таких денег, – тянет девочка. Ее подруга, нервничая, пытается прикурить – и кладет зажигалку в рот. «Охранники» смеются:

– Антон, звони уже в дежурку.

– А почему мы вам должны платить деньги? – встревает мальчик.

– Тебе объяснить? – орет Слем, подлетая. – Нет, тебе объяснить?

– Слем, только не надо объяснять, как вчера, – пугается Лиза. – А то ушел с двумя девчонками, вернулся один.

– У нас нет 600 рублей. Но мы готовы заплатить, сколько есть, – встревает девочка.

Денег у детей хватает на две ВД и сигареты – «купите и принесете». За покупками дети уходят к станции. «С паршивой овцы», – вздыхает Алекс.

На балконе тем временем началась «политика». «Политику» начала Вера – 15 лет, в восьмом классе, со всеми разговаривает «на вы».

– У нас в классе все правые, кроме четверых, – рас сказывает Вера. – А директриса в школе – Аракелян. Армяшка. И вот, эта чурка увольняет русских учителей, которые по 20, по 30 лет отработали! Племянница ее ходит королевой. Как-то мы на уроке Триган-Д съели, так она разоралась: «Наркоманы, наркоманы». Месяц нас проверяли перед школой. И вообще, Бескудниково – чурочный район.

Правой Вера стала по наущению своей старшей подруги – Марины. «Она и объяснила мне за жизнь».

– Приезжают из своей Чечни, держатся как у себя дома, – говорит Вера как по писаному. – С девушками нашими ходят. Из Чечни, из другого государства!

– Это тоже Россия вообще-то, – встревает Антон.

Короткая дискуссия по южным регионам. Вера узнает, что Дагестан и Ингушетия – Россия, а Армения и Азербайджан – нет. «И что? – встревает Джампер. – Чурка всегда чурка».

– Вот с Лизкой перебегаем как-то дорогу на красный, а там хач в «Вольво», – продолжает Вера. – Высунулся и орет на нас: «Бляди!» Ну, то есть на своем орет, но понятно по интонации все. Я такая: «Зига-зага!», и зигу кидаю. Ну и убежали сразу, конечно. Они же звери.

– А у нас в классе девочка-чурка есть. Айшат звать, прикинь? – встревает Аня. – Так у меня с ее отцом день рождения в один день – 28 марта. Так западло!

– Гастарбайтер, пробил час! – орет Димас. – Мы избавимся от вас!

– То есть я понимаю, что хачи – лучше нас, – вдруг говорит Вера. – Все понимают по-честному. Поэтому их и пиздят. Не пьют, за своих сплоченные. У нас смотри: все мужики пьют… К детям у них отношение другое, семьи, я же вижу. Вера у них опять же есть. Бог за них. А война должна быть культурной, то есть мы воюем своим внутренним содержанием. Вот как-то я в субботу пришла пьяная, на контрольную по русскому. И написала на три. И мне было стыдно! Потому что это наш, русский язык, я его на пять знаю.

– Вот в Италии бросил бумажку на землю – штраф! – говорит Лиза.

– Я же не говорю, что хороших чурок не бывает. Дворы, там, метут пускай. Проблемы, когда они за людей себя ставят, выше нас себя ставят…

С балкона замечают двух мужиков. После дырки в заборе они не идут в здание, а начинают обходить его – оперативники?

Мага и Димас идут проверять. Спускаемся вниз по переходам. Периодически останавливаемся, прислушиваясь. Когда до земли остается 1,5 метра, Мага прыгает – и падает на землю, кусая губы, давя вой. «Коленная чашечка вышла, – шипит. – У меня там были связки порваны».

Обратно Димас несет ее на руках. Мага рассказывает – была КМС по футболу, а два года назад, что обидно, не на матче даже – на тренировке… обезболивали анальгином, и Мага выжрала весь алкоголь в доме. «Кость ходит с тех пор. Врачи говорят – привычный вывих».

В травмпункт Мага не хочет: «Дождемся Крысолова, он уже вправлял». Звонит, плачется в трубку.

Приходит Крысолов, рыжий крепкий бородатый парень в байкерской кожанке. В Здании главный он, и все по очереди подходят к нему поздороваться. Про Крысолова знают мало – рубился на ролевых играх, очень умный, именно он ведет переговоры с ментами. В свободное время от «работы в здании» сидит охранником в цветочном магазине на станции. Осматривает ногу: «Тебе в травмпункт надо».

– Ща, допью и поеду, – Мага открывает банку «Страйка».

– О, дай сюда, я «ключики» собираю! – орет Лиза.

«Ключики» – колечки от жестяных банок – Лиза нанизывает на веревку. «Ключиков» за сотню, ожерелье почти готово. «Тут только шесть не мои, остальные сама выпила», – хвастается.

Крысолов уходит на переговоры с Алексом. Алекс, похоже, отдал не все туристические деньги. Алекс кивает на Шамана, и охранники тихо договариваются устроить Шаману завтра «утро длинных ножей». Затем охранники спускаются вниз и довольно быстро находят тех самых мужиков, которых Мага приняла за оперов. Снизу доносится: «Цель проникновения на объект! Цель проникновения на объект! Самурай, фас!»

За день экскурсий у «охранников» скопилось 2,5 тысячи, и Слема с Антоном посылают в магазин – батон, майонез, «Винстон», 2 ВД, 2 «Страйка», водка. На выходе из магаза их тормозят трое парней в спортивных штанах, туфлях и с цепями. Отводят в сторону «поговорить».

– Со светлой пятницей, уважаемые. Хотя кому свет лая, кому – страстная, – начинает бугай, стоящий по центру. – Отведи нас в больничку на экскурсию.

Антон мнется.

– Нам сейчас нужно. Ты говорил, что ты охран ник – веди.

– Да не охранник я, – тянет Антон.

– А мы по делу. У вас там дрыщ мелкий бегает, Лева. Наказать его хотим. Нужен нам к пятнице. Найдешь нам его?

– Ну… да, да, если увижу, – Антон бледнеет.

Слем отходит и возвращается с Крысоловом и неизвестно откуда взявшимся Жекой – огромной татуированной горой мышц. Мужики встают друг напротив друга.

– Проблемы? – с улыбкой спрашивает Крысолов.

– Мы с Зеленоградской улицы, – начинает бандюк. – Тут человек намедни говорил, что фраер. Про сил 500 рублей с носа.

– Да я не… – говорит Антон.

– А помолчи, – бросает Крысолов.

– Вот, а с ним малолетки, клеем обнюханные, фарами светят. «Охрана», бля! Мы вообще туда по делу шли. У вас там дрыщ такой бегает, Лева…

– А кто у вас старший? – уточняет Крысолов. – Отойдем.

Забивают стрелку на четверг. На стрелке Крысолов должен передать Леву бандюкам.

Бандюки уходят, пожелав «приятного вечера». За ними уходят и «охранники».

– Бля, чего ты ушел? – орет Антон на Слема.

Под балконом – крик. На территорию явились мамы – две блондинки в высоких сапогах и ярких пальто.

Одна из мам ловит Психа за капюшон: «Быстро, блядь, сюда». Псих вырывается, прячется за спину Антона, вышедшего с Лизой из здания.

Снизу несется: «Ты сука!»

Наконец одна блондинка хватает другую: «Ира, пошли».

– А мы с мамой ходили в аквапарк, – хвастается Аня. – Там есть такая горка, «унитаз», так она прямо протрезвела. И вообще я сегодня домой. Мне отец обещал 3 тысячи дать. Если не даст, я его убью.

Лезем на крышу. Семь этажей по лестнице без перил, ноги гудят. На крыше совсем тепло, только сейчас понимаем, как было холодно в здании. Ложимся на нагретый мох. Саша с пластырем на щеке, девушка Крысолова, рассказывает, что первый раз пришла в ХЗБ в 7 лет: «Тогда все было по-другому. Вон там – пруд, деревянные домики. Закаты тут было классно встречать. Сейчас – везде высотки, ХЗБ чуть ли не самое низкое здание в районе».

Со станции доносятся объявления о прибывающих электричках. Над вертолетной площадкой кружит белый голубь. За вертолетной площадкой рвет Веру.

– А знаете, что есть такая примета: если голубь вокруг вас облетит, можно загадать желание? – говорит Лиза. – Только не сбывается ни хера. Я пробовала.

– А что загадывала-то?

– Да пять тыщ на день рождения.

Вера выходит из-за площадки, достает телефон, долго набирает номер. Кричит в трубку: «Че ты мне тут устраиваешь! Сама что ли не нажиралась?»

– А я хотела открыть лекарство от рака. С 12 лет мечта у меня такая была, – вдруг говорит Саша.

Спускаемся на четвертый. Навстречу нам несется Йена и ребята: «Менты, менты».

Бежим по коридорам. Йена прячется в пролом в стене, поворот, дети разбегаются по коридорам.

Перед нами остается только Гоша. Он бежит широко, нейлоновая куртка раздувается, руки хватаются за воздух.

Поворот, вбегаем в абсолютную темноту. Притормаживаем, идем медленно. Слышно, как Гоша бежит впереди. Вдруг шаги прерываются. Шорох нейлона.

Зажигаем мобильники. В шаге чернеет квадратный провал, огороженный десятисантиметровым бортиком. Сквозная шахта лифта.

Гоша лежит на четыре этажа ниже, зарывшись лицом в кирпичи. Длинные волосы полностью закрывают голову. Он не двигается.

По этажам несется:

– ОВД «Ховрино». Стоять, блядь! Наклоняются, переворачивают. Просят нас вызвать скорую с мобильного – «с рации будет ехать дольше». Двое сотрудников конвоируют нас на лестницу. Там уже бьется в истерике пьяный Антон.

– Пустите меня! Это мой друг! Мой друг, вы не понимаете! – его удерживают.

– Я тоже много чего видел, – говорит опер. – Им занимаются уже. Не мешайся.

– Мать на него наплевала! – продолжает орать Антон. – Я его к себе в дом взял, чтоб он хоть чему-то там набрался!

– Че, бля, лезут? Вот че, бля, лезут? – говорит другой. – 11-летние, блядь. Расстрелял бы всех.

Сверху спускается очень спокойный Крысолов. Бросает Антону: «Не кипеши», – тот тут же затыкается. Предлагает помощь – медицинское образование, «интенсивная терапия». Менты отказываются.

– Кто из оперов приедет? – уточняет Крысолов. Выясняется, что приедет Толя, и «с ним поговорите».

Крысолов отводит в сторону одного из оперативников. Разговаривают вполголоса, смеются.

Антон уже не орет: переключился на любимую тему – оружие.

– Приклад у живота с той стороны, разворачиваешь и стреляешь. А если без приклада…

– Нет автоматического оружия без приклада, – опер смотрит презрительно.

По лестнице поднимаются два мужика: «Мы родители. Поляков Станислав, 15 лет…»

– Вот там посмотрите, там упал один, – бросает опер.

С окаменевшими лицами мужики спускаются к шахтам. Скоро выходят – «не наш».

– А нож зачем? – спрашивает внимательный мент.

– Оборона.

– Главное, чтоб превышения не было, – советует.

Подъезжают «скорая» и МЧС. Идут к шахтам, рассматривают. Женщина-врач выходит покурить с операми: «Дыхание есть, сейчас поднимать будут».

Гоша скоро приходит в сознание. Называет имя, дату рождения. На вопросе «Что болит?» начинает плакать.

Гошу грузят на тканевые носилки. Из головы течет кровь, пачкает ткань. Несут в темноту коридоров к выходу. Обходят провалы по бокам коридора, спускают по переборкам.

«Как я упал? Как я упал? – начинает плакать Гоша. – Я здание знаю, я не мог, я здание знаю!»

Из темноты вылетает зареванный Тема: «Гоша, Гоша! Это мой друг! Уйдите, я сам понесу!» Один из оперов оттаскивает парня, бьет кулаком в скулу, и тот давится криком.

– Будешь еще мяукать?

– Нет.

– Все понял?

– Да.

У «скорой» обнаруживаются мамы. Бросаются на Антона:

– Это он, он держал моего сына! Загородил: «Никуда он с вами не пойдет, он никуда не пойдет, он мой друг». Ты сволочь! Где мой сын?

– Ты, сука католическая… – начинает Антон.

– Я православная!

– Да какая ты, блядь, православная?

Антону заламывают руки, кладут на капот, надевают наручники.

Мама объясняет любопытным прохожим:

– Я ему: «Миша, быром сюда». А там еще мелкая такая говорит мне: «Ты шлюха». Шалава малолетняя, убивать их…

– Заявление писать будете? – уточняет опер. – На этого?

– Буду писать, буду.

Нас сажают в машину с Темой. Пацан держится гордо, улыбается дерзко: «Я папе расскажу. Папа вам устроит». Прапорщик за рулем бесится.

Затормозив перед отделением, вытаскивает из машины Тему и бьет в грудь. У мальчика подкашиваются колени: «Я не могу дышать».

Тему втаскивают в отделение, бросают на лавку. Он пытается подняться, мамы, оказавшиеся рядом, хватают его за руки: «Успокойся, успокойся». Мальчик дышит ртом, слезы брызгают из глаз.

– Вы все будете извиняться!

Прапорщик наклоняется над ним, улыбается – и вдруг хватает за воротник, прижимается лбом к плачущей голове:

– Ты когда пугаешь, в глаза гляди, ублюдок. Смотри мне в глаза.

– Мой отец приедет… – начинает парень, зады хаясь.

Женщины зажимают ему рот ладонями:

– Ты мужчина. Молчи, терпи…

Прапорщик замечает мой внимательный взгляд, вытаскивает покурить.

– Прапорщик милиции Ананьев Женя. Ну, пишите на меня жалобу, чего. У меня пиздюк такой же. На него повлиять не могу, к сожалению. Если ему хоть что-то сказать, если с ними ласково, он на тебя смотрит как на говно. А так у него в голове хоть что-то отложится.

– Да до ста в год, – лениво говорит следак. – Как лето, мы каждый день там. Падают…

– Когда у тебя будут свои дети, когда ты их будешь бить, ты поймешь, – говорит Женя. – Ну, будешь на меня жалобу писать? Я к гражданке готовиться буду, 15 лет отслужил. Такого вот пиздюка вытаскиваешь, а он не дышит.

Компания тусит на остановке – Мага собирается ехать в травмпункт, провожают. Выпивка, смех – школьники радуются, что снова ушли от милиции.

– Жив? Ну, слава яйцам! – вопит Катя. – Второй чел за неделю в шахты! Кто следующий?

Йена, девушка Гоши, спокойна:

– Я никого не люблю. Но лучше бы это был Слем. Он мне такой говорит: «Не проводи экскурсии, одной пидовкой в здании будет меньше». Лучше бы он упал… С крыши – и прямо на голову.

– Или лучше бы его в ментовку забрали, – возражает Катя.

– Точно.

– И под ЧОПом, и под ментами, и под нами – всегда эти малолетки падали, – говорит Мага. – Тут ничего не сделаешь. – Она тоже абсолютно спокойна.

– Шаман, будь завтра в 12, – говорит Крысолов. – Мы сами попозже подойдем, а ты деньги с туристов собери.

– Хорошо.

Слем носится кругами, вопит:

– У меня травма сейчас. Год еще – и заживет. Год еще, девчонки, и все. Уйду отсюда. Сенсей снова меня будет по снегу босиком гонять.

Через 9 дней Слем умирает, упав в шахту лифта с девятого этажа.