Текст книги "Нам здесь жить"

Просто концерт?

Студия «Круг II». Как поют люди, молчавшие много лет

03.03.2014

Вот их около 20 человек. Половина из них – «с особенностями»: ранний детский аутизм, и вообще разнообразный аутизм, синдром Дауна, нарушения слуха, нестандартное тело. Остальные – обычные: от девятиклассницы до 24-летнего корректора. Эта граница проведена для вас искусственно, мною: сами они ее не особо ощущают, и дружбы/влюбленности/ работа здесь случаются вне зависимости от. Сама я в оценке «нормальности» того или другого человека пару раз серьезно ошиблась, потом вообще перестала думать об этом.

Есть Паша, который родился 7 января, одновременно с Христом: «Мало кому так повезло».

Есть Маша, ей 15 лет, и она хочет стать коррекционным педагогом.

Есть Марина, которая сейчас учит Богемскую рапсодию. У нее голос идет «как бы сверху», и она чувствует ответственность.

Есть Саша, он сейчас влюблен и танцует лучше всех, кого я знаю. Еще умеет собирать люстры и даже работал на заводе.

Есть Лена, у нее пирсинг в щеках. Возмущена и говорит Леше: «Ты не хочешь договариваться. Тут не только ты, есть актерские задачи, которые надо решить».

Есть девушки с именами Ангелина и Серафима.

Есть Света – она выучилась на цветовода, сейчас будет переучиваться на закройщицу, а еще у нее скоро будет сольный номер.

Все эти ребята, а также остальные 20 студийцев, которые участия в этом концерте не приняли, работают четыре дня в неделю по 8 часов на базе детского центра в Строгино. Театральное и актерское искусство, ритм, вокал, танец. Студия называется «Круг II». «Еще у нас новая группа аутистов, 10 человек, все огромные молодые парни, и у них очень интересное общение между собой получается», – говорит не без хвастовства руководитель Андрей Афонин.

Поэтому часть студийцев с полным правом говорит: «Я работаю в театралке». У студии уже есть несколько спектаклей, о «Нарциссе и Кристофере».

Вот и перед концертом они пришли в КЦ «Москвич» за 9 часов. Все. Расставить декорации, распеться, погладить вещи, прогнать номера, прогнать выходы на сцену, отдельно технический прогон в костюмах, собрать декорации, разобраться с подсветкой внутри кубов, сделать прически, настроить инструменты, дождаться вас.

Люди почти заполнили маленький зал на 200 человек. Девушка Женя, которая брала на расклейку афиши, отчиталась о местах расклейки: «ПНД, поликлиника, больница». Большинство в зале – родители выступающих студийцев, и родители других студийцев, и родители детей с особенностями, и одногруппники студийцев, которые учатся в университете. Это очень доброжелательная публика, а доброжелательную публику нелегко поразить, но они были поражены, как и я.

Я-то начала плакать еще на репетиции.

Услышала, как Леша, один из авторов пьесы «Нарцисс и Кристофер», с которым два года назад на сцену выходили три человека, – чтобы «поймать» текст, если он замолчит (говорить было сложно), поет песню про теленка, которого везут связанным на ярмарку, а ветер смеется. Леша пел как человек, молчавший много лет. Наверное, так поют, когда выходят из долгой тюрьмы.

Концерт называется «За звуком». 25 песен, русских, украинских, македонских и греческих, чешских и польских, английских, цыганских и испанских, ритмы, барабанные номера. Все эти песни пелись в «Круге» давно, подбирались по одной и прирастали к студийцам. Каждый пел свое и хором; Стас вообще читал рэп; играли на барабанах, палках из леса, скрипках и флейтах; был рояль и шарики, чтобы пожонглировать. Все танцевали. На заднем плане шли мультики, которые нарисовала мама одной из студенток. Все срежиссировано и отрепетировано на таком профессиональном уровне, что менеджер Эвелина обижается, когда люди не хотят платить за билеты.

За неделю до концерта у ребят был мастер-класс с греческим режиссером Стаматисом. Он длился четыре дня. В конце я пришла к режиссеру и спросила, чему научился он. Стаматис сказал: «Ты понимаешь, насколько ты нетерпелив. И насколько они терпеливы. К нам».

Я сидела в тесном темном зале. В спину мне дышал ребенок в странных очках (его мама на мой внимательный взгляд сказала короткое «да»), слева – подросток с пылающими глазами. Я вспоминала, как давно, в чуждом городе и чужой стране шла на тяжелую работу и на ходу дочитывала «Сто лет одиночества». Не могла перестать. Дочитала и села на тротуар (было лето). Я сидела на асфальте, пекло солнце, а люди обходили меня. И вот надо же, через 8 лет это вернулось. Чувство бессмертия и одновременно чувство родства с каждым.

Про что же они пели, если переводить с македонского и греческого, с украинского и цыганского. Что все люди – больные деревья, и ангелы, и связанные телята на телеге, и герои тюремных романсов, и беглецы с родины, забывающие свои имена. Они поют на разных языках, и без языка вообще, они стучат палкой о палку и играют на скрипке, танцуют на светящемся кубике и катаются по полу – и все для того, чтобы стать ближе к нам. Чтобы громко спеть себя.

И вот стоят эти ребята (тесно, сцена маленькая), держатся за руки и выводят: «Мир – это очень узкий мост. Самое главное – не испугаться».

Ну да, самое главное.

Ахтырка

Документальная повесть про убийство в одном обычном российском поселке

26.03.2014

Глава 1. Барак

Первый раз мы увидели Оксану в бараке. Деревянный дом, перегородками поделенный на семь семей, просыпается в 6 утра. Жарко: всю ночь горела газовая печь, на пленке, заменяющей стекла, пар. Погреть воду, умыться, наболтать кофе. Смена – продавщицей в маленьком магазине – начинается в 7. Проснувшийся Степа бесится, как могут беситься четырехлетки. Брат первого мужа должен сейчас заехать забрать.

– А-а-а! – рычит Степа. – А-а-а! – с разбега кидается на Оксану. Оксана перехватывает его и раскручивает за ноги, Степа падает на диван, оба смеются.

В единственной крохотной комнате – обои нежных цветов, попытка барачного уюта. Кружевные занавесочки, на одной стене наклеены ночные небоскребы. Оксана не знает, откуда этот вид, предполагает: Нью-Йорк.

Оксана работает без выходных – отрабатывает кредиты. Больше 100 тысяч – на адвоката, передачи, связь.

Связи с Антоном, впрочем, нет уже две недели: в колонии проверка, но каждую минуту она ждет звонка.

Ей 22, но выглядит на 16. Маленькая, худенькая. Пирсинг в носу, светлые глаза, которые она подводит густым темным. Говорит на выдохе, улыбается.

Поселок, в одном из бараков которого живет Оксана и ее сын, – Ахтырский. Это Краснодарский край, ближе к Кавказу. Из северной части поселка – местные ее называют Абиссинией – видны зеленые холмы Кавказских гор. На гербе поселка – вышка и дубовые листья. Вышка похожа на смотровую, но на самом деле это нефть.

Убийство

Убийство, за которое посадили мужа Оксаны, произошло 13 августа 2012 года, между 10 и 11 утра. По скверу, идущему к ДК – «центрее» места в поселке просто нет, – двигался местный алкоголик Давыдов, и у Давыдова были приспущены штаны. Другой местный алкоголик – Шучев, или, как его зовут местные, Шуч, 35 лет, и некий парень, представившийся Шучу вроде бы Сергеем, – пили утреннее пиво на лавочке.

Давыдов прошел мимо них, и собутыльники обратили внимание на его неподобающий внешний вид.

…Тогда, в сквере, от лежащего уже Давыдова их отогнал местный житель Бондаренко. Шучев громко апеллировал к общественной морали и личному знакомству, но Бондаренко все равно их разогнал. Побитый Давыдов тем временем встал на ноги и, следуя совету Бондаренко, начал «двигать отсюда» – к сожалению, в сторону ДК. Слева от ДК располагается трехметровый красный серп и молот, растущий из земли, а сразу за ним – детская площадка.

Следствие сформулирует мотивы убийц так: «В свою очередь Шучев В.Ю., будучи осведомленным о том, что на указанной площадке играют малолетние дети, опасался аморального поведения со стороны Давыдова В.Ю.».

Там они его и нагнали. Площадка в этот момент была переполнена: два летних школьных лагеря дневного пребывания, вожатые-старшеклассники, учителя и родители – всего около 100 человек.

Несколько ударов с разбега, прямо перед играющими детьми. Затем его повели за ДК. За ДК начинается огороженный бетонной стеной пустырь, поросший густой полынью и высокой осокой, дальше – развалины кинотеатра. Сбоку – спортивный стадион, вроде бы выкупленный у администрации армянским предпринимателем, тоже безлюдный. Привычное место поселковых драк.

Позднее судмедэксперт, восстанавливая картину, скажет, что Давыдову было нанесено более 20 ударов «тупым твердым предметом» – «прижизненно и за короткий промежуток времени». Через несколько минут мальчик примерно 8 лет (его личность так и не установят) прибежит на площадку с криком: «Дядьки бьют другого дядю блоком по голове!» Вожатые-старшеклассники доложат учителям, учителя скомандуют увести детей в школы, «подальше от этого всего».

Давыдов умрет через три часа, по пути из одной больницы в другую.

В 1948-м длинными деревянными бараками по соседству со станицей заложили поселок нефтяников. И теперь та архитектура – экономная, но не без претензий, с мезонинами и круглыми окнами под крышей – и есть лицо поселка. Бараки совсем легко горят, но треть Ахтырки все равно живет именно в них – обкладывают кирпичом, штукатурят прямо по дереву. Они неубиваемы. В бараки же пытаются подвести канализацию и воду – у кого на что хватает рук, – но уличное туалетное амбре имеет место быть.

Начало 90-х местные описывают двумя словами: «Ушла нефть». То есть нефть вовсе «не ушла», не кончилась, как говорят еще не сокращенные подсобные сотрудники «Роснефти», – но вышек становится все меньше, а ценный нефтяной газ спускают просто в воздух. Теперь на бывшем градообразующем предприятии работает пара сотен человек, исполняя в основном сторожевые функции. Новых скважин тоже не запускали. Как главное событие последних лет нефтяники вспоминают, что ездили в столицу на выборы – митинговать на Поклонную: «Там превосходно красиво было».

В поселке живет 20 тысяч человек. Парни – практически поголовно – шабашат на стройках, от Краснодара до Сочи, или уезжают «на севера». Девчонки – тоже сменами – едут в Краснодар официантками и уборщицами, снимают вместе квартиры. Еще рядом есть завод «Новороссметалл» – «крытый концлагерь». Еще можно «собирать яблоки у французов», выкупивших участок земли под Ахтыркой. Всё.

«Он не заслужил ТАКОЙ смерти»

Характерно, что жертву в поселке не жалеют совсем. Юрий Давыдов (ему было 60 лет) болел туберкулезом. Жители с удовольствием рассказывают, что в то время, когда он не лежал в больнице, он шлялся по парку и прилегающим улицам – то выпрашивал 15 рублей, то просто сидел на бордюрчике. Вроде как даже собирал с малышни монетки за показ того самого, в штанах. Моральные побуждения убийц поселку вполне понятны.

Жена Давыдова Вера Анатольевна, учительница 42-й школы, в момент убийства присутствовала на этой же площадке, но дальше, в глубине, за горкой. Уходящие дети даже найдут мобильный ее мужа – она потом его заберет у директора.

Тело Юрия Александровича лежало в Хомске, и оттуда очень просили «ваш кусок мяса» забрать побыстрее: как раз случился Крымск, и мест для трупов не хватало. Вера Анатольевна тела так и не увидела – зато увидел сын, 27-летний Денис. «Глаз не было, носа не было, лица не было тоже, – говорит сын. – Голова круглая, как мяч. А патологоанатом руку протягивает и начинает нос туда-сюда дергать, с хрустом – смотрите, какая подвижность».

– Я потом к гробу подходила, но закрывали от меня. Только руки выпустили, и дочь их гладила.

Случившееся Вера Анатольевна воспринимает как большой позор для семьи. Кажется, больше всего ее задевает не само убийство, а вроде бы нагота мужа. «Когда на суду всю эту грязь думали… – говорит она снова и снова. – Мы не верим в такую причину. Им нужно было выбрать такую причину, чтобы оправдаться». Она долго доказывает нам, что штаны быть спущенными не могли: как бы он ходил-то, а если и могли, то ничего не было бы видно. «На нем была жилетка, на нем была рубаха, на нем была верхняя широкая рубаха-камуфляж».

Сами Давыдовы – беженцы, бежали из Душанбе в связи с «событиями». А до «событий» Юрий Александрович был сначала главным инженером, а потом и директором арматурного завода имени Орджоникидзе. В 1979-м, как офицера запаса, его отправили в Афганистан – «первыми-то наших душанбинцев ввели, пока армия не подошла».

В 1992 году «бежали в одних тапочках». Жили в общаге «бурсы» – местного училища, сначала ночевали в коробке лифта. Юрий Александрович в школе преподавал черчение и труд, недолго калымил на Севере, но так и не смирился с потерей статуса. Начал пить, появилась запись в трудовой книжке. О туберкулезе стало известно 4 года назад. Семейным советом приняли решение: купили комнату в бараке, отселили, – но навещали, супы по выходным, «мы не бросали его».

– Да, каким он стал – я соглашусь, – говорит она поселку через меня. – Но мы не знаем наперед, как наши условия жизни, наши рамки переменятся. Он не заслужил такой смерти.

Единственный из поселка, кто вмешался в избиение, – Александр Бондаренко – живет прямо напротив парка, первый этаж. В тот день он ремонтировал машину у гаражей, и его позвала дочь-третьеклассница, углядевшая драку в окно.

Бондаренко вальяжен и красноречив. Описывает драку, все больше отходит от первоначальных, вполне скромных показаний. Он «буквально раскидал алкашей». Погодя рассказывает, что драки тут – обычное дело, и изнасилования пьяных девчонок – обычное дело, и «чего только нету в сквере в нашем». У Бондаренко есть телефон мэра, и в особенно громкие моменты он звонит и говорит: «На, послушай дискотеку».

Красноречие Бондаренко обрывается, только когда я прошу припомнить того, второго, нападавшего. «Не видел я. На Шуче сосредоточился».

Глава 2. Оксана и Антон

Антон Сачков и Оксана Поздеева выросли в одном детском доме, учились в одной бурсе (так тут называют училище). Антон – на строителя, Оксана – на повара. Они ровесники. Оба круглые сироты. У обоих были братья, но они уже мертвы. Оксанин брат утонул четыре года назад – тоже темное дело, поступил в вуз, поехал с друзьями отмечать к морю в Лазаревское, и все.

Друзья путаются в показаниях, на теле травмы, грудь проколота, но официальная версия: «Побило прибоем». Брат Антона умер от рака – и Антон об этом узнал через четыре месяца после похорон, случайно. Сирот на гособеспечении о таких вещах извещают не всегда.

Оксана родилась под Тихорецком. В детдом попросилась сама: ее и брата бил отчим. Но и до нового отчима мама пропадала на полтора года, и дети (8 и 6 лет) жили одни, подрабатывали в огородах соседей и на общих полях. Соседи подкармливали и иногда оставляли ночевать. Потом мама вернулась с новой любовью. В опеку Оксана приходила дважды (первый раз оснований для вмешательства опека не увидела), но, когда отчим избил девочку «розой» (ветками шиповника), соседи услышали крики и вызвали милицию.

Дети попали в приемник-распределитель «Остров детства», который Оксане показался раем. Потом комиссия, и брат, не сдавший «задачку про озеро» и не знавший в свои 6 лет порядок месяцев года, был распределен в Ахтырку, детдом коррекционного типа. Оксана была признана нормальной, но она попросилась «вместе».

В детском доме тогда не было окон, кормили скудно, девчонки и младшая группа воровали картошку с чужих полей, мальчишки ходили «по металлолом». Потом поменялся директор, все вроде наладилось, появились фрукты и сырники…

(Оксана рассказывает совсем без трагизма – жизнь есть жизнь, что уж.)

С Антоном Оксана познакомилась в детдоме. Однажды он ее даже избил, в назидание: она не хотела встречаться с его другом, который «проявлял интерес». Били ее компанией, втроем. Потом Оксана подстерегла каждого из троицы и избила сама – «восстановила статус».

Потом начали встречаться в училище, но Антона вскоре отбила дочка преподавательницы, Валя. Оксана зажила с сотрудником детдома, родила от него ребенка.

Потом снова случайно встретились и «сошлись». Оксана говорит: «Как рай». В признаках рая она перечисляет ранее непредставимое: ласковые записки на холодильнике, встречал с работы, ходил с малым в поликлинику и в больницу и даже плакал, когда он, неродной, болел. Много работал: общие знакомые устроили Антона в фирму по кондиционерам, устанавливали на всем побережье.

Все сложилось. Не расписывались только потому, что надеялись – как отдельные детдомовцы – получить две квартиры вместо одной. Продать их и купить свой дом.

…Накануне убийства Давыдова вся станица отмечала День строителя. Шабашник – здесь основная профессия, и гулянья получаются действительно всенародными. У Оксаны тоже собралась компания, и ребенка на ночь отдали в семью первого мужа. Обратно Степу привезли в 9 утра – Оксана и Антон поставили чайник и еще час посидели общей компанией. Потом родственники уехали, а молодые опять легли спать. День для Антона должен был быть рабочим, но начальник фирмы задержался на свадьбе в другом городе, и работу отменили. Днем Антон выходил еще в туалет на улице, столкнулся с соседкой, поздоровался. И соседка охотно подтверждает нам его алиби на все утро. Слышимость в бараках прекрасная, через стенку можно разговаривать.

Об убийстве за ДК они узнали от детдомовцев: их по одному начали «тягать» в РОВД. Дал показания и Антон – еще летом. А 9 ноября на мобильник позвонил участковый, попросил подойти в отдел. Там Антона задержали. Суд состоялся в январе 2013-го. Антону и Шучу дали по 8,5 лет колонии строгого режима.

Глава 3. «Это не он. Извините»

Так получилось, что свидетелями убийства в основном являются дети. Взрослые, присутствовавшие при драке, отвернулись тогда и явно стараются не концентрироваться на деталях сейчас. Вот показания учительницы математики школы № 5: «Заметила, что двое начинают вести пожилого за здание ДК. Попросила Артема (школьник. – Е.К.) вызвать полицию, после чего увела детей. Что происходило далее, мне неизвестно».

Детей, которые дают показания, – пятеро. Все они на момент убийства были старшеклассниками, 16–17 лет. Нам удалось поговорить с каждым.

Романа Зейтуллаева на встречу пригласили друзья, нас он увидеть не ожидал. Высокий, патлатый, похожий на галчонка, руки в карманах. Роман видел человека, которого потом в присутствии следователя опознал как Антона, – потому что «похож по телосложению». Хохмил, курил, говорил, что дело «козырное» и имело для местных правоохранительных органов большое значение. Больше он с нами не встречался.

С остальными удалось поговорить более подробно.

Лиза Галактионова до сих пор хранит распечатанную памятку – «день вожатого». «Вот, в 9 завтрак, потом заходили в кабинет, брали вещи. В 9.40 приходили на площадку. А случилось все тогда в 10–10.30». Лиза тогда стояла на асфальтовой дорожке – играли с детьми в мяч.

На опознание ее не приглашали, и Антона она увидела лишь на суде.

«Мы в коридоре сидели. Рома, Артем, я и Оля. Когда его мимо нас в зал ввели… Мы переглянулись и хором сказали: «Не он». Начали разговаривать в голос: взгляд, глаза, волосы вспоминали».

Дочь художника, она дает практически фотографическое описание того, второго. «Телосложение да, похоже. Но цвет волос совсем другой. У того, настоящего, было более квадратное лицо, выделялись скулы. И глаза были очень выразительные. Очень глубоко посажены. У меня такие же, это редкость, я таких людей всегда отличаю и запоминаю. Парень тот был русский, но волос черный-черный, сам смуглый-смуглый. Мне в суде говорят: «Может, загар?» Но я что, не различу? Какой загар, там даже уши смуглые!»

Оля Повякалова говорит более сухо: «Меня на суду спрашивают, а я говорю: «Это не он, не похож. Тот смуглый, черные волосы, и худее, и выше. У нас есть похожие ребята в бурсе, на автомехаников учатся».

(Начало драки в сквере видела и Олина мама – выходила из обувного магазина. Тоже уверенно описывает совсем другого человека. Но ее показаний в деле нет.)

Владислав Мишков – студент училища – приехал на мотоцикле к детской площадке к приятелям-вожатым. Драку видел с самого начала. «Вдвоем начали драться. Длинный в кепке пожилого человека ударил раза три. Шучев подбежал, раза два с ноги, с руки ударил. Потом они унесли его за ДК. Потом минут через 10–15 вышли».

Говорит, что видел «того, ненайденного», в тот день два раза: «Они еще часа в 4 подошли к нам, мы все в сквере находились. Шуч попросил сигарету, мы сказали, что не курим. Тот вдалеке стоял. Сутулый такой. Даже по росту не подходит. Худощавый, длинный».

Важно, что Влад – единственный из детей-свидетелей – шапочно знаком с Антоном: его девушка общается с Оксаной, виделись в общих компаниях. Говорит уверенно: «Я бы его узнал, конечно. Но это правда был не он».

Артем Новаков – еще один, опознавший Антона «по телосложению». «Ну похожи они по фигуре, что теперь? Я ж не рассматривал особо, вокруг мелюзга носилась». Именно снимок, где Артем указывает на Антона (процесс опознания фотографировался), прокуратура предъявляла суду как исчерпывающее доказательство. На опознание Артема привезли без родителей. (Вообще все следственные действия с подростками проводились без родителей, ребята говорят: «Расписывались за взрослых сами».) Артем долго жмется, потом рассказывает так: «Справа сидел этот, Антон, а слева еще двое парней, которые у нас в казачестве. Зайцев и еще Живаев, со штаба… Наши, короче. Так бы хоть какие-то сомнения были…» О том, что на опознании можно не показывать вообще ни на кого, Артем не знал.

Из родителей всех школьников-свидетелей только отец Влада озаботился «следственными действиями». И именно после визита отца Влада в СК в деле поменялся следователь. На нового следователя, представившегося «командировочным с Краснодара», ребята тайно возлагали большие надежды, «а он таким же оказался». (В деле никаких «следователей с Краснодара» нет. Первого следователя сменил более опытный Гулмагомедов, сотрудник того же следственного отдела. – Е.К.) Дети вспоминают, как новым следователем набело переписывались протоколы допроса, а старые – Артем показывает пальцами стопку бумаги толщиной 2–3 сантиметра – рвали прямо при них.

Влад: «С краснодарским следаком когда говорили… Он мне: статья будет, если не так будешь говорить… Я говорю: вы знаете, если у меня статья будет, я потяну вас всех, пойдете паровозом. Мне меньше дадут, чем вам. Потом перед судом следователь позвонил мне, Артему и Роме, сказал: не сразу на процесс идите, ко мне заедьте за полчаса. Мы пришли, он нам наши показания дал, чтоб читали. Говорит: правильно все чтоб было. Но я на суду сказал все как есть, мне все равно на намеки его».

Артем тоже говорит, что следственная бригада предоставила ему специфическое объяснение статьи о лжесвидетельстве: «Что если сказать, что неправда в показаниях была, а мне 17 уже, то срок светит». Молчит и вдруг признается: «Мы побоялись, что в натуре канитель бы еще хуже началась. Их бы могли вытянуть, а меня за решетку».

Думаю, что лояльности Артема и Ромы «опознаниям по фигуре» поспособствовало еще следующее обстоятельство. Когда учителя велели отвести детей в школу, Артем и Рома объехали ДК на мотоцикле Влада – посмотреть, что же случилось. Ничего не увидели: Давыдов лежал за бетонным забором, в углу, его невозможно было увидеть с объездной дорожки. Но этот мотоцикл попал в первую версию показаний – в те разорванные протоколы, – и теперь всех очень мучает. Ребята боялись, что к убийству привяжут и их. «Парня жалко. Но вместо него садиться не хочется».

Несмотря на эти опасения, на суде Артем сказал, что Антона у детской площадки не видел, что нападавший был другой человек. И Влад сказал, и Оля, и Лиза. Судебные протоколы читать мучительно.

Приговор их потряс. Но ни механизмов, ни смысла, чтобы бороться за Антона, они не видят.

«Мы же сказали всё на суде, – говорит Влад. – Вот почему так, объясните?»

Мы стоим у бурсы, вокруг галдят студенты, а ребята строят версии: чья-то личная месть, карьерные ментовские интересы, настоящий убийца – важная шишка, вот его и прикрывают. «Мы готовы свои слова в любом месте повторить, – говорит Артем. – Нас же не закроют за это?» Стоят вчетвером, курят, ежатся.

Удивительно, но, кажется, убийцы вызвали «скорую» сами: то есть зашли в продуктовый магазин «Близнецы», взяли полторашку пива и попросили продавщицу позвонить врачам: «Там за ДК мужик лежит побитый». Эта продавщица – еще один неучтенный свидетель. Я показала ей фотографии Антона – и она узнала его сразу. Но как покупателя: заходил, всегда вместе с девушкой, брали продукты. Тех двоих помнит тоже хорошо. «Я бы с лету этого опознала, если бы был он. Но это был не он. Извините».

«Вы говорили это следователям?» – «Меня никто особо не спрашивал». Самой обращаться – непонятно куда, на апелляцию не приедет, маленький ребенок, не до судов.

Барак

…Вечер, пьем «кофе» на «веранде» метр на метр. Оксана курит одну за одной. У соседки слева – четвертый час пьяные крики и музыка.

– Это еще ничего, – говорит Оксана. – Вот справа у меня офицер ФСИН живет, тоже женщина. Она су масшедшая немного. То мочу на ворота выльет, то туа летную бумагу повесит. Она с дочерью живет. Тоже пьют. Сейчас-то прячутся: думают, вы коллекторы, за ихними кредитами приехали.

Из грохота бочком выбирается веселая соседка – крепкая баба. Виновато косит: «Ща, Оксаночка, ща».

– Так да, давайте уже тише, теть Галь!

– 11 часов, вот мы всё выключаем…

(Бывшая директриса детдома Беба неприязненно обозначила Оксану «деловой». Среди ахтырских детдомовцев Оксана прославилась войной за постановку в квартирную очередь – и поставили, и сняли с должности женщину-регистраторшу, которая 18-летнюю соплюшку ставить не хотела. Чего там – соседку угомонить!)

Оксана курит и рассказывает про здоровье сына – вторая после Антона статья трат. У Степы порок сердца – «желудочка одного нет, или дырка там, но врачи говорят, зарастет потом. У меня тоже вроде бы так».

– А однажды сказали: туберкулез! Манта у него якобы воспаленная. Представь: порок сердца и еще туберкулез! Но нет, обошло. Кишечник, гортань, гаймориты, это да. Проверяли, нашли только стафилококк золотистый. А заражается им все, даже слизистая глаз. Норма 0,2, а у нашего – 1,4. Здесь сдали всю кровь, в Краснодар ездили сдавать мочу. И у нас он сильно потеет. Походит – и всё. Я его не знаю даже, как одевать. Мне приходится на него, бедного, и маечку, и легкую кофту, и чтобы его не выводить до обеда на улицу. А то было: пневмонию подхватил. Пневмонию, понимаешь!

Я действительно не знаю, откуда у нее, детдомовки, это. Как вот она знает все песенки и сказки перед сном? Как разбирается в медицинских документах, выбивает квоты, спорит с монстрами из жилищных отделов? Ищет адвоката, берет кредит, еще кредит, пишет в Москву, доказывает, доказывает, доказывает системе – вот фотография, вот фоторобот, вот свидетель, вот деталька. У нее никогда не было семьи, и она бесконечно ценит этот угол, угол страшного барака со стеной, раскрашенной небоскребами. У нее почти все сложилось, наконец все сложилось, и она не готова отдавать ничего.

Глава 4. Свидетели обвинения

Ирина

Взрослых, указывающих на Антона, – двое.

Одна – уборщица магазина «Близнецы» Ирина. На суде она произвела сильное впечатление на других свидетелей: не смогла назвать ни дату своего рождения, ни день, ни время убийства, выглядела сонной и растерянной. Я прихожу к ней с утра, и она показывает мне раны и ссадины на голове и руках: сегодня ночью ее избил мужик по кличке Кабан, пытающийся за ней «ухаживать», несмотря на ее замужество.

Я бы не стала писать, если бы это не было ключевым. В детстве вместе с семьей Ирина попала в аварию и вылетела головой через лобовое стекло. А несколько лет назад, когда в ее квартире разместился наркопритон, суд признал ее невменяемой и определил на принудительное лечение. 3,5 года Ирина провела в закрытой клинике в поселке Новый недалеко от Ахтырского. Диагноза она не знает, говорит: проблемы с памятью, со временем, с восприятием. Раз в месяц она ходит отмечаться в полицию к участковому Сам-велу. Говорит, что осознает, что, если не будет отмечаться, окажется опять в клинике. Она благодарна Самвелу: он решает проблемы, вот и вчера сам приехал, заступился.

Антона она увидела так: вызвал тот самый Самвел. «И говорит мне: сейчас выйди в коридор, глянь на парня, который там сидит, – он ли? Ну я зашла, глазами Самвелу все показала, что да».

Она уверена, что суд Антона отпустил. Удивляется, что он в тюрьме.

Другая свидетельница – Анна Телега, сирота из того же детского дома, что и Антон.

Телега

Воспитатели говорят об Ане только хорошее: «Перспективная была девочка, рвалась куда-то». Вспоминают, как пела на торжественном открытии новых домов в поселке – «про журавлей». На нее действительно возлагались большие надежды, и вместо бурсы ее отправили учиться в 10-й класс (Оксана и Антон такой чести не удостоились).

Детдомовские относятся к ней плохо – до сих пор. По поселку ходят истории, как Аня взяла померить кольцо, а потом не смогла снять, как одолжила джинсы и не вернула. Ее несколько раз били, «малолетки в том числе». За неделю до того, как арестовали Антона, Аня опять украла золото. Ее поймали.

Бывшая медработница Марина перечисляет: «Золото-цепь, кольцо с бриллиантом, обручальное кольцо, крест, перстень-рубин, брошь с рубинами». До тюрьмы Марина не стала доводить: «Ее пожалела». Говорит, Аня в минуты нежности называла ее мамой. «Мам, по-моему, у нее 15 штук», – говорит Марина, и видно, что страдает до сих пор.

Артем Новаков вспоминает, когда его и Рому полицейские везли на то самое опознание Антона, в машине уже сидела Телега. Аня нервничала, огрызалась на пэпээсника и кричала: «Беременная я!» Беременностью следователи и мотивировали невозможность очной ставки с Антоном.

Телегу мы долго искали. Все-таки – единственный совершеннолетний и вменяемый свидетель обвинения. Нашли в соседнем Абинске, в симпатичной съемной однушке. Аня нас приняла: худая, ухоженная, глаза под темно-синими линзами, выбеленные волосы, хороший, нездешний маникюр. Торопливая речь, острый, внимательный взгляд. Предлагает поесть, хвастается новыми джинсами, жалуется. Поочередно объявляет, что работает уборщицей, нет, проституткой, нет, продавцом – и смотрит на нашу реакцию. Кажется, что ей страшно, любопытно и скучно одновременно.

«Щас вообще будет, как буду заднюю давать. Будете меня в газету писать, меня вместе с вами закроют. Я не говорила, что он убивал. Мне приписали – «с правой руки, с правой ноги». Хотя я просто сказала, что видела, как он проходил. На суде тоже читали, что «ударил, тронул»… Люди что, по парку не могут пройти, я не пойму…