Текст книги "Нам здесь жить"

Освобожденные

Район Гольяново, окраина Москвы, магазин «Продукты». Здесь в течение многих лет супруги-бизнес мены Жансулу Истанбекова и Сакен Муздыбаев держали в рабстве граждан Казахстана и Узбекистана.

04.11.2012

Без паспортов, без телефонов, без права выйти на улицу, работа без денег, избиение за любую провинность. Работники сферы торговли рассказывают о своем покинутом рабочем месте.

Бакия Касимова, 35 лет (Узбекистан)

10 лет работала в магазине на Новосибирской,11, ни разу не получала зарплату.

У Бакии выбиты передние зубы, шрамы на шее и груди, выкручены ушные раковины и многократно переломаны пальцы.

Рассказывает, что ее дочь Камиллу (2006 года рождения) хозяйка Истанбекова забрала через три дня после родов. Спустя два года хозяйка сказала ей, что ребенок умер. У Бакии остался 5-летний Бауржан, который отстает в развитии, с трудом ходит. Работники рассказывают, что хозяйка «продала жидкость из его спинного мозга за 12 тысяч долларов какому-то старику» и это стало причиной инвалидности.

«Мы – лох. Что нам говорили, мы все делали, работали. Зубы три года назад выбили, так била, все лицо синяк был три дня. А плакать не могу, слез нет, не могу объяснить как. Мама в долг 1000 долларов взяла, сюда приехала за мной. Поэтому нам зарплату надо забрать.»

Лейла Аширова, 26 лет (Узбекистан)

Проработала в магазине на Новосибирской 9 лет, ни разу не получала зарплату. В мае этого года дочь Лейлы Диана была отправлена хозяйкой в Казахстан «к родственникам». В июле Истанбекова объявила Лейле, что девочка умерла, выпав из окна.

«Я убежала один раз, водитель наш тогда мне помог. Попросила и он меня отвез не в 140 отделение (ОВД «Гольяново» – Е.К.), а в другое какое-то. И я заявление там написала. И что бьют, и что ребенка своего 6 месяцев не видела. И что у Бакии ребенок пропал, и Соня вся в синяках. Но они меня все равно в 140 отделение привезли, там будут разбираться, сказали. Туда хозяйка пришла. Детьми своими клялась, что отпустит, зарплату отдаст. Начальник там в отделении, азербайджанец Насим сказал, что билеты мне уже готовы, чтобы я другое заявление написала, что претензий не имею. И я написала, поверила. И мы в машину сели и в магазин обратно приехали. И она говорит, ты что, думала, ты меня посадишь? И начала избивать меня. Палку от фольги взяла, всегда фольгой била. И говорила, ты никуда не поедешь, ты будешь всю жизнь здесь работать. На нашем языке мне говорит: Ты есть раб и я буду дальше делать тебя рабом.»

Адил Ахмедов, 47 лет, Узбекистан

Два года работает в магазине, зарплату не получал за год (500 $ в месяц).

«Сначала отношения хорошие были. Но потом я родственницу сюда к ним привез, а ей не понравилось. Она сбежала. С деньгами. И ко мне поменялось отношение. Ругает, унижает, бьет ни за что. Заставляют наших рабочих друг друга бить, а если не бьют, самого бьют. Хозяева заказывают, рабочие бьют. В кабинет позовет и бьют все одного. Им нравилось представление смотреть. Вот напарник напился, меня наказали, так обидно было».

Зарина Аширова, 20 лет, с матерью Тажинар (Казахстан)

Работает на Истанбекову 6 лет, 5 лет не получала зарплату.

Пальцы Зарины многократно переломаны, на спине и груди – шрамы («били ключом на веревке»)

«Она (хозяйка) иногда связывала и избивала… Ну как не даться, сама даешься, боишься… Когда я хотела домой, она не пустила – «если уйдешь, я твою маму уничтожу. Найму в Казахстане типа киллера кого-то и стрелять ее будем». А сейчас она звонила мне, говорит: «Чем ментам деньги давать, лучше твоей маме денег дадим. Зарплату всем отдадим, успокой маму, заявление чтобы забрать». А я сказала, что моей маме денег не надо».

Жанерке Бектурган, 23 года (Казахстан)

Проработала в магазине месяц, зарплату еще не получала.

«Видела, как других били. Лейлу, Рискул, Бакию. И детей. Испугалась, хотела домой. Но боялась сказать.»

Рахимжан Балкибеков, 18 лет, Казахстан

Племянник хозяина Муздыбаева. Работает в магазине год, ни разу не получал зарплату.

«Они мне говорили, что дома мне места нету, рады что будут от меня избавиться родители. Телефон на третий день отобрали. Сами звонили, говорили, сын тут как барин ходит, хорошо все. Жили мы в магазине, спали прямо в холле. Кормили чем – просроченным. Камеры везде, тридцать штук. Мама приезжала один раз, плакала, как меня увидела. Но я не смог к ней подойти рассказать, всегда они смотрели, всегда рядом были».

Сейлхан Дарибаев, 36 лет (Казахстан)

Полгода работает в магазине на Новосибирской, до этого два года проработал на рынке «Садовод».

«У меня нормальные отношения были, я водитель, я им нужен был. Зарплату получал. Слышал, как других бьют. Как Рискул бьют. Вот она самая первая хотела уйти, а не смогла. Все боялись ее (хозяйку – Е.К.). Я-то с машиной, в любой момент мог уйти, как захотел. Но Лейла, жена, из-за нее я здесь.»

Кольчугино. Хроники

Что на самом деле произошло возле Вечного огня в маленьком городке Владимирской области

14.02.2008

Больше месяца никто и ничего не знал о кошмарном происшествии в 120 километрах от Москвы. А потом СМИ и блогосфера взорвались: в городе Кольчугино Владимирской области четверо отморозков сожгли заживо на Вечном огне молодого рабочего Алексея Денисова. Казнили за то, что он сделал им замечание – нельзя пить пиво на мемориале. Это сообщение будто ударило под дых. Я еще только ехала в Кольчугино, а мир уже стал черно-белым. Есть герой, и есть ублюдки…

На месте все оказалось еще хуже. В самой фабуле появились другие детали, но не они решающие. Сама жизнь вокруг оказалась иной. Я не делаю никаких выводов, передаю только то, что видела и что слышала.

Кольчугино – самая банальная российская провинция, на окраинах деревянные домики, в центре многоэтажки, разбитые дороги. И одна-единственная площадь, где располагаются здания администрации, суда, загса, памятник Ленину и монумент Неизвестному солдату – Вечный огонь. В городе живет около 60 тысяч жителей, и почти десять тысяч каждый день ездят на работу в Москву.

В холле гостиницы отдыхает компания: парни, девчонки – все не старше двадцати. У них пиво и старый синтезатор, который сам собой играет какие-то мелодии. Компании весело. Дежурная по этажу отвечает, что они зашли погреться. «Сами уйдут. Если вам мешают – вы и выгоняйте». С недавних пор молодежные компании переместились от Вечного огня к гостинице «Дружба».

Настоятель Свято-Покровского храма в Кольчугине отец Анатолий лично освятил Вечный огонь после убийства. Только все бессмысленно – место стало проклятым, и молодожены, раньше возлагавшие цветы на монумент, теперь идут к памятнику Ленина. Теперь цветы к звезде приносят только родственники Алексея.

Версии и слухи

Версия следствия строится исключительно на показаниях задержанных.

В ночь с 1 на 2 января Алексей между двумя и тремя часами ночи возвращался домой из гостей. Он подошел к компании, собравшейся у Вечного огня. Попросил закурить, выпил с ними пива. Начали беседовать «по общим вопросам». Потом произошла ссора, в ходе которой Алексей оскорбил родителей задержанных. И четверо парней начали его избивать. Сам Алексей не нанес ни одного удара. Когда парень потерял сознание, с него сняли ботинки и куртку. А затем у них возникла идея положить его лицом на огонь…

Убийство с каждым днем обрастает слухами. Например, рассказывают, что Алексея можно было спасти. Женщина с балкона своего дома вызывала милицию, но наряд выехал, только когда его вызвал сосед той женщины – районный начальник ГАИ. Правда, другой слух пересказывается более охотно и даже прозвучал на местном телевидении: парни пришли одной компанией, подрались между собой, а потом положили товарища поближе к огню, чтоб не замерз. А дальше – он сам, пьяный, в огонь и свалился. У второй версии сторонников больше. Аргумент: «В нашем городе такого случиться не могло».

Леша

С родственниками Алексея я встретилась на сороковой день после смерти. Поминки справляли на квартире бабушки – «В той квартире нам все напоминает о нем». На стене – календарь, где отмечена дата смерти, опознания, похорон.

Ольга, его мать, держится только на лекарствах – отсюда сухой взгляд, резкие, дерганые движения.

Мама рассказала, что семья Алексея собирались праздновать Новый год именно в ночь убийства: на сам Новый год Алеша уезжал в деревню с друзьями – петь в церковном хоре на праздничной службе. В десять вечера Алексей вышел «проветриться», обещал скоро вернуться. Родители прождали его всю ночь за накрытым столом. Следующий день искали по знакомым. И только третьего числа им рассказали, что на Вечном огне сожгли мужчину, который обгорел настолько, что невозможно опознать. Родные узнали его по свитеру – точнее, его нижней части.

Следователь утверждает, что Алексей был без сознания, когда его положили лицом на огонь. Но на одной руке остался след – будто бы в предельном усилии Алексей пытался подняться, опирался на ребро звезды. «Как я увидела эту руку – у меня прямо все перевернулось, – спокойно говорит Ольга. – Я жизнь положу, чтобы этих дебилов наказать».

Потом мы едем на кладбище – к могиле Алексея. Родные раскладывают у креста печенье и конфеты —

Алексей был сладкоежкой. А я осматриваюсь вокруг. На кольчугинском кладбище очень много могил молодых ребят – 18–25 лет.

По воспоминаниям родных, Алексей был очень тихий парень, и последний год, как устроился работать на металлургический завод им. Орджоникидзе, на него не могли нарадоваться. Получал в пять раз больше матери, всю зарплату отдавал семье. Был очень религиозен. Занимался атлетикой – заказанные им гантели пришли в день похорон. Много читал, любил русские народные и советские песни («Вся полка кассетами заставлена», – вспоминает мама), особенно – «Катюшу», пел с бабушкой. Очень гордился прадедом, дошедшим до Берлина. «Он просто не мог пройти мимо этих ублюдков. Он обязательно вступился бы за памятник», – говорит Михаил Иванович Козлов, мастер его цеха.

Улица прибавляет к портрету Алексея новые штрихи.

– Он твердо верил в превосходство русской нации, – рассказывает приятель Саша, парень лет 20, «тусящий» возле гостиницы. – Иногда приносил диски, показывал нам видео, где мочили черных. Но с фашистами он не водился и никого не бил. Вообще был очень спокойным, даже воспитанным.

«Любил выпить – но не по барам, а с друзьями на квартире, – говорит другой его приятель, Денис. – Нормальный парень. Как мы все».

Кого обвиняют в убийстве?

Их четверо – 14-летний Алексей Горячев и 20-летние Михаил Данилов, Николай Курагин, Александр Андреев. Данилов, Курагин и Андреев – выпускники Кольчугинской коррекционной школы-интерната.

Скромное трехэтажное здание интерната расположено на окраине города. Здесь учатся дети, диагноз которых не позволяет учиться в обычной школе. Обычно этот диагноз – олигофрения. В интернате не проходят математику и физику, зато старшеклассники 20 часов в неделю занимаются трудом. С пятого класса – по пяти прикладным специальностям: швейное, строительное, слесарное, столярное, переплетное дело. Интернатские дети – сейчас их 159 – находятся на полном гособеспечении, и абсолютное большинство из них – из неблагополучных семей. Директор интерната Сергей Адольфович Светлов на мои извинения не реагирует: «Я знал, что вы придете».

– Наши дети – с недоразвитой умственной деятельностью. По-научному – олигофрения, слабоумие. Наша школа дает выпускникам знания на уровне пятого класса. Основная наша задача – социализировать детей, подготовить их к жизни в обществе. 60–70 % социализируются. Остальные, в силу разных причин, – нет.

30 % наших детей – инвалиды детства. Зачастую основной диагноз осложнен дополнительными психическими расстройствами. Так, Данилов и Курагин проходили лечение в психиатрической больнице.

Да, они часто попадают в милицию. У них животные инстинкты преобладают над чувствами. То есть им хочется есть – и они возьмут булочку с прилавка и не задумаются о последствиях. Потом, они очень ведомые. Если ты старше – то есть они воспринимают тебя как взрослого, – и ты предлагаешь им яблоко, шоколадку, они все сделают по твоей просьбе. Их вор попросит помочь вынести вещи из квартиры – и они вынесут. Они не задумываются. Потому что не могут.

У меня это убийство из головы не идет. Это шок для всех нас, для детей и для учителей. Я никого не защищаю, я пытаюсь понять, как это произошло. Вот этот парень возвращался в два ночи. Эти дети не могли к нему пристать – они не контактны, значит, он подошел

к ним. С олигофренами нельзя разговаривать грубо: они немедленно возбуждаются. А он вроде делал им замечания… Да, у неполноценных людей бывают приступы агрессивности чаще, чем у других. Но в нашей школе у детей и в помине нет этой жестокости.

Такой резонанс вызван тем, что убийство произошло на Вечном огне. А вот я уверен, что они даже не очень соображали, что это за место, где они пили пиво. Для них это был просто огонь, костер, тепло. История России у нас тоже очень ограниченно преподается.

Я не защищаюсь, поймите, но наш интернат – не корень зла. Мы только помогаем родителям справиться с такими детьми. С семьи ответственность никто не снимает.

Они же на выходные едут домой и в начале недели возвращаются другими. После летних каникул – вообще караул.

Вы не видите того, что вижу я. Это – вырождение. Олигофрения передается по наследству, и в семьях олигофренов пять-семь детей – норма. И дети наших выпускников возвращаются к нам. В некоторых деревнях около Кольчугина живет уже пятое поколение олигофренов. Нужно проверить, конечно, но, скорее всего, родители этих детей учились здесь. И из-за тотального пьянства в их полку постоянно прибывает.

Вот в пятницу по телевизору говорили, что во Владимирской области рождаемость превысила смертность впервые за 25 лет. Да, это так. Но говорят только о количественных показателях, не о качественных.

Мы отслеживаем судьбу выпускников два – три года. Но это, как правило, бессмысленно. Они, выходя из нашей школы, возвращаются в те же условия, от которых они убегали, – пьяные родители, комнатка в общежитии. И все идет по кругу.

Лидия Ивановна Багаева, классная руководительница Данилова, Курагина, Андреева, не верит в вину своих выпускников: «Уж очень они трусливые. Разве что в кучку сбились, силу почувствовали».

«Данилов – расторможенный, дерганый, не мог усидеть на месте. Его мать заканчивала нашу школу. Никогда не работала и восьми классов не доучилась. Отца у него не было. Дядя его сидел. Миша жил в школе неделями, не приходил домой.

Андреев – мягкий, все время плакал, безвольный, легко попадал под влияние. Способности к обучению очень слабые. Мать нигде не работала – пьяница. Отец – наш выпускник. Брат учился тут же, не закончил и восьми классов. Все пили. Бабушка иногда брала его в деревню, он был счастлив.

Курагина знаю хуже. Очень нервный мальчик. Мать его всегда защищала, не хотела замечать недостатки, ссорилась с педагогами. В пятом классе он убежал из школы. Пять дней искали, потом отправили в больницу во Владимир на обследование. Поставили ему инвалидность, и мать настояла на его переводе на надомное обучение».

Последний раз их в школе видели за несколько дней до убийства. 29 числа интернат отмечал Новый год, и они пришли в гости. Были очень вежливые, позволили себя обыскать – в школу запрещено проносить спиртное.

Минеичева Нина Андреевна, замдиректора по воспитательной работе, даже заикается от волнения:

– Мы делаем все возможное. Они ластятся к нам, потому что не получают ласки. Здесь им дают одежду и еду и занимают их время. Но их не убережешь от мира. А миру они не нужны. Они изуродованы от рождения, брошены своими родителями. И когда они выходят из интерната, мир плюет на них.

Мы проходим по школе. В одном классе второклассники занимаются музыкой – пытаются сжимать-разжимать кулачки в такт. В другом классе учительница показывает макет из папье-маше – объясняет биологию грибов, особенно напирая та то, какие из них можно есть.

За 101-м километром

– Милиция находилась в день убийства в усилен ном режиме, – безнадежно повторяет Виталий Лолаев, начальник ОВД Кольчугинского района. – Но у нас недокомплект в 150 человек. Все молодые сотрудники уезжают в Москву, мы просто не можем им достойно платить.

Мы знаем, что у огня собирается молодежь. Только за этот январь там совершено 9 правонарушений и 3 преступления – в том числе и это убийство. Но мы не можем поставить там пост. У нас просто нет людей.

Да и город наш. Контингент… Раньше асоциальных людей отселяли за 101-й километр. Так собственно, Кольчугино из поселка и превратился в город.

Сумерки. От гостиницы – снова крики и пьяный смех. Вечный огонь горит, освещая каменные лица воинов на монументе. Камень в копоти – здесь сожгли венки, которые ветераны возложили к монументу на майские праздники. Теперь многие кольчугинцы считают, что это был знак, на который не обратили внимания.

Невдалеке, устроившись на спинке лавочки, скучает парень. Проходящая женщина с коляской делает ему замечание. Тот щерится: «А не боитесь? Вон тут тоже один смелый был». Женщина поспешно уходит.

– А вы, девушка, домой идите, – говорит он мне. – Сейчас «пионеры» придут, самое их время.

«Пионеры» – это малолетки, ученики 8–9 классов. Правда, теперь они у Вечного огня не задерживаются, идут дальше – к гостинице или на кладбище.

– Родители пьют не просыхая, вот они и гуляют, по ка мама-папа спят. Развлекают себя как могут. Беспредельщики они.

Заместитель главы Кольчугинского района по социальным вопросам Юрий Виноградов держался очень уверенно. Он катался на кресле. Разговор начал со ссылки на прокурора, который убедительно просил не разглашать подробности дела. Оказалось, что видеокамеры, которые администрация пообещала поставить сразу же после трагедии, еще не поставлены – нет денег. Администрация не выразила соболезнования родственникам Алексея и даже не связалась с ними.

– К этому преступлению привело пьянство этого мужика (видимо, в виду имеется Алексей. – Е.К.), пьянство тех четверых. Это дети из трудных, неблагополучных семей, они были упущены на какой-то стадии. Это не мы упустили, а государство. Если пять лет назад Кольчугино был в отношении финансовой независимости шикарным городом, налогов хватало, чтобы жить нормально, ремонтировать дороги, проводить социальную политику. Сейчас все налоги уходят в Москву, во Владимир. Кольчугино дает 20 % прибыли Владимирской области и является дотационным городом! Нашего бюджета с трудом хватает, чтобы хоть какую-то политику проводить. Я не готовился к вашему вопросу и не могу сейчас назвать мероприятия, которые мы проводим в отношении не благополучных семей.

У нас есть Дворец спорта, детская музыкальная школа, четыре народных театра, в том числе детский. Но пиво им пить интереснее.

Татьяна Викторовна Чебурова, заместитель главы администрации города по социальной политике, более откровенна:

– Я двадцать лет отработала в органах опеки. И могу сказать, что в нашем государстве многих социальных механизмов просто нет. Часто детям помочь невозможно просто потому, что это не прописано в законе. Сейчас выросло новое российское поколение. У них мусор в головах и в душах. Они убивают друг друга. В нашем городе этот нарыв прорвался первым.

Вот и все, что я здесь увидела и услышала. Мне никто не врал. И этого достаточно.

Оля и тишина

Репортаж с репетиции неслышащих актеров театра «Синематографъ» накануне важной премьеры

13.03.2011

Оля совершенна. Кудри, зеленые глаза с рыжим огнем вокруг зрачка, идеальная фигура. У нее всегда свежий маникюр, у нее не бывает слипшихся от туши ресниц и порванных колготок, она со вкусом одета. В сумке всегда есть влажные салфетки для рук, влажные салфетки для обуви, крем, ножницы, щипчики, пилочка и зубочистки. Она не толстеет. Предпочитает одеваться в черное. Много бижутерии – два черно-белых кольца со стразами, черные сережки со стразами, кулон со стразами. Стразами украшен и черный слуховой аппарат. Оля глухая.

Оглохла Оля дважды. Первый раз – в 1,5 года, еще в Барнауле, когда при тяжелом ОРВИ, перешедшем в воспаление легких, врачи назначили уколы пенициллина. Оля говорит: «Иначе бы я умерла». Олин диагноз звучал – глухота с остатками слуха, и этими остатками что-то Оля все-таки слышала (как ныряльщик слышит звуки внешнего мира сквозь толщу воды). Второй раз Оля оглохла полгода назад, после одной безумной любви. И теперь Оля не слышит почти ничего. Редуктор щелкает, давление нарастает, Оля погружается в тишину.

Оля Мельникова – актриса. Театр «Синематографъ», в котором работает Оля, готовится к премьере. В постановке по пьесе Мрожека «Вдовы» Оля играет смерть.

Оля снимает комнату на конечной станции метро. Каждое утро ее соседка и квартирная хозяйка – безработная баба Рита – стучит в дверь, и Оля чувствует этот стук. Оля подходит к окну. За окном метель, далеко внизу коробка школы, голые тополя.

В комнате Оли почти нет книг. Книги были, но Оля их продала после своей великой любви. Тогда Оля становилась совершенной, и многое из того, что она делала, не поддается логике. Теперь уже много недель Оля читает роман «Приди, полюби незнакомца». Роман плохой, но Оля читает его очень всерьез.

Еще у Оли есть фильмы: «Кровавая императрица», «Римские каникулы». Оля любит исторические драмы, романтические комедии. Только зарубежные, лучше 60-х годов. Ужасы, триллеры и боевики Оля на дух не переносит. Еще комнату украшают две иконы и фоторамка. В фоторамке сменяют друг друга эльфийские принцессы, мужские торсы и романтические стихи.

Это аудитория № 10 Государственного специализированного института искусств, сокращенно ГСИИ. Зал на 70 зрительских мест. Здесь идут учебные спектакли и здесь театр «Синематографъ» репетирует, репетирует, репетирует «Вдов».

С верхнего этажа доносится музыка – слепые музыканты готовятся к зачету. В соседней аудитории учатся рисовать люди с ДЦП.

Режиссеру Андрею Назаренко 32 года. Он преподавал в Щуке и ГСИИ одновременно. Потом пришлось делать выбор, и Назаренко неожиданно для себя остался в ГСИИ.

«Синематографъ» – это выбор каждого. Официально театра не существует, но он живет уже три года, перебираясь со сцены на сцену.

Со спектаклем точно так же. Его не должно было быть, но предыдущий режиссер «Синематографа» Варвара Гребельная пыталась поставить мюзикл «Картина Желание». И системно ошиблась – сделала ставку на музыку и быструю реакцию актеров. Быстрой реакции у глухих на музыку не получалось, поэтому спектакль не сложился. Но декорации – две металлические рамы на колесиках – остались. Кроме того, Назаренко давно хотел доказать директору театра Ирине Кучеренко, что женская часть «Синематографа» не менее талантлива, чем мужская. Нужен был женский спектакль. Так и появились «Вдовы» Мрожека. Комедия про то, как мужчины и женщины изменяют, убивают и лгут.

Настя и Маша гоняют диалог.

– «А от чего умер ваш муж?»

– «От простуды».

– «Наверное, слишком легко одевался».

– «Где там легко, даже белье носил шерстяное».

– У актера есть чувство долга и есть чувство очень долго. Держим темп! – диктует Андрей. – Вы треплетесь о похоронах мужей в кафешечке, так делайте это легче. От многозначительности кони дохнут. А про «слишком легко одевался» – это в твой огород камень, Маня. Она считает, что ты плохо следила за своим мужем. Реагируй.

Весь этот диалог Настя и Маша говорят руками. Озвучивает их Паша. Озвучка необходима – каждый спектакль «Синематографа» предназначен и для глухих, и для слышащих. Паша Ахальцев – единственный мужчина и единственный слышащий в спектакле – приглашен со стороны, из Московского областного института искусств. Паша играет официанта – образ судьбы в пьесе.

– Вы дали ему аспирин? – говорит Паша и отвечает сам себе:

– Хотела дать, но он отказался, – мол, все равно не поможет.

– Они всегда так говорят.

– Уверял, что у него покалывает не от простуды, а от шпаги. Говорю – тебя продуло, потому что вышел без шарфа, а он мне – его, мол, проткнули шпагой.

– Шпагой?

– Во всяком случае, чем-то острым.

– Я смерть, – говорит Оля. – Я знаю, когда умрет каждый. Я наблюдаю.

В ремарке Мрожека смерть обозначена как Третья Вдова. «Прежде всего высокого роста и хорошо сложена, должна уметь двигаться грациозно и с достоинством», – пишет Мрожек.

Его звали Алеша. Бывший мент, нынешний менеджер (позже оказалось – охранник). Познакомились в Интернете три года назад, зимой. 8 марта развиртуализировались. Через месяц начали жить вместе.

На «жить вместе» Олю уговаривали всем театром.

– Но я его не люблю, – говорила Оля.

– Полюбишь, – убеждала директор театра Ира Кучеренко.

И правда, Оля полюбила.

Жили на Домодедовской, в высотке на последнем этаже. Оля готовила, убирала квартиру, пыталась подружиться с его друзьями. Так она представляла семейное счастье. Алеша прописал ее в квартире и даже предлагал обвенчаться в церкви.

Потом, когда Оля была на гастролях, муж привел проститутку. Глухие очень наблюдательны, но особой наблюдательности тут не требовалось.

Алеша валялся у Оли в ногах. Оля позвонила Алешиному отцу. «Ты можешь его простить?» – спросил свекор.

И Оля простила.

Потом был еще раз. И еще.

Чужие женщины проявлялись в деталях. Волосы на полу. Кто-то трогал крем. Пробка из-под шампанского под батареей. Фрукты – он не ест фруктов, а ей никогда не покупал. Жизнь превращалась в подробный ад.

Оля начала проверять телефоны мужа и как в плохом анекдоте под записью «строитель» нашла 25-летнюю Таню. Таня делилась секретами анального секса и просила Олю не мешать их счастью.

Кончилось тем, что Оля начала вступать в обширную переписку с Алешиными любовницами. Сам Алеша уже не валялся на коленях. Он называл ее истеричкой и намекал, что тут никто никого не держит: «Но я тебя, конечно, не гоню – ты же бездомная».

Потом случился этот смог. Алеша уехал пережидать в деревню, Оля осталась в Москве. И обнаружила, что пропала сорочка. Кружевная, любимая.

Позвонила, предъявила претензии. «Хочешь уезжать – уезжай», – спокойно сказал Алеша; «Но зачем ты удержал меня тогда, в первый раз?» Алеша бросил трубку.

И Оля решила уйти. Собрала вещи, потом начала ходить по квартире. Особенно почему-то было жалко, что недавно сделали ремонт.

Дальше Оля помнит плохо. Но, судя по милицейскому протоколу осмотра квартиры, Оля разбила все, что могла разбить. Стеклянные двери шкафчиков, плиту, скульптурки, посуду, окна. Окна Оля выбивала руками. Увидела кровь, занервничала и выпила успокоительного – сразу пузырек.

– И только тогда я поняла, что очень хочу жить.

Оля дошла до соседки, объяснила ситуацию и попросила вызвать скорую.

Так Оля оказалась в психиатрической больнице.

Аудитория занята – там репетируют те, кто имеет на это большее право, чем нелегальный «Синематографъ». Актеры и Назаренко собираются в 13-й. Это гримерка. Диваны, стулья, чай.

Переводят «Алису в Стране Чудес» на жестовый язык. На «Алису» департамент соцзащиты Москвы неожиданно дал грант в 500 тысяч. Премьера, кажется, откладывается – кэрролловские парадоксы на жест перевести нелегко. После некоторых колебаний актеры заменяют «люди с другой стороны земли» на «люди Арктики и Антарктики». Словосочетание «сторона земли» на жесте не имеет смысла. Жестовый язык очень логичен.

Отдельных жестов в жестовом языке меньше, чем слов в русском. Но на смысл влияет скорость и направление жеста, положение рук относительно корпуса, слова, которые проговаривают губы. Глухие говорят не руками – всем телом.

Ощущение жестового языка у каждого свое. Настя может думать на жесте и на русском, и это будет по-разному. Маша думает образами и не улавливает тот момент, когда картинка в голове превращается в движение рук. Оля тоже думает образами, но сны ей снятся на жесте.

Как глухой ощущает жестовый язык изнутри? Как дорогу от точки к точке. Каждая точка – это смысл. Чтобы дотянуться до точки, ты делаешь движение. И еще. И еще.

Особенно сложно поддаются переводу языковые парадоксы и созвучия. Жесты должны быть похожи, и труппа «Синематографа» решает, как сказать «антиподы» и «антипятки», чтобы было смешно.

Текст пьесы на жестовом серьезно отличается от оригинального. Вот и сейчас Назаренко предлагает заменить вопрос «Куда ты идешь?» на «Откуда ты падаешь?»

Из одной руки делается земной шар, из другой – человечек, который летит, летит, летит сквозь землю. Настин зацепляется и долго болтается, пытаясь спастись. Леша переворачивает земной шар и падение оказывается путем на поверхность. Олин человечек падает прямо и долго, затем исчезает.

В психиатрической оказалось так страшно, что через пять дней Оля упросила врача отпустить ее под расписку.

В больнице Оля выучила новое словосочетание – «состояние аффекта».

– Мой психотерапевт говорит: то, что я сделала, это нормальная реакция женщины.

Пока Оля лежала в психушке, Алеша подал в суд – отсудить стоимость разбитых шкафчиков. Потом еще оказалось, что Оля украла деньги – 50 тысяч, если точно.

– Но Алеша отказался отдавать мой паспорт, – го ворит Оля. – И адвокат сказал: это похищение доку ментов, это уголовное дело!

До суда иск не дошел.

Оля спрашивает: «Почему он не навещал меня в больнице?»

– Мы включим дежурку и собственный магнитофон. Дежурку выключим, магнитофон унесем, – убеждает Назаренко охранника. Охранник недоверчиво топчет ся в дверях и хохмит. Он знает позицию нынешнего ру ководства института: «Синематографъ» здесь чужой и на репетиционную площадку права не имеет.

Руководство института поменялось в 2009 году, и теперь репетиции проводятся в тайне, пускай и довольно условной. За неделю в окнах между официальными занятиями иногда получается втиснуть четыре полноценных прогона.

Когда год назад «Синематографъ» лишился возможности играть в стенах института, он окончательно стал виртуальным – спектакли стало показывать просто негде. И директор театра Ира Кучеренко начала ходить в столичный департамент культуры как на работу. Два месяца назад чиновники предложили три площадки – три московских театра, которые вроде бы согласны иногда разрешать «Синематографу» играть в их стенах. Вроде бы и очень иногда…

– Это такая подачка, чтобы мы заткнулись, – говорит Ира.

Вот вчерашний спектакль по песням Высоцкого впервые шел на новой площадке. За час до начала выяснилось, что договоренность «Синематографа» с департаментом не подкреплена никакими документами, и пришлось срочно перетаскивать декорации в другой зал. «Хорошо, что совсем не выгнали», – говорит Андрей.

Ира рассказывает свою самую заветную мечту: «Если бы департамент официально признал нас театром, можно было бы всем сделать маленькую зарплатную ставочку. Был бы свой зал… А то болтаемся, болтаемся…»