Текст книги "Нам здесь жить"
Автор книги: Елена Костюченко
Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)
Вмазываются. На 20 минут квартира погружается в тишину.
Лекарства кончились, мы идем в аптеку.
– Ругаемся каждое утро, – говорит Яна. – Никакой любви уже не осталось – привычка просто. Сремся из– за ничего. Я его бешу, он меня бесит. С Лидой сколько раз дрались. За волосы ее таскаю. Просто она не пони мает, что мне сложно вводить. Я еще первый кубик вво жу, а она уже вмазалась, уже отвисла и говорит: «Сна чала свари нам следующую дозу, а потом колись». Ну и таскаю ее за волосы.
В первой аптеке у равнодушной провизорши покупаем 20 таблеток. «Тут дешевле, – объясняет Яна. – Всего 128, в другой было бы 160».
Другая аптека – через дорогу. Худощавая, с короткой стрижкой, лет 40, аптекарша вежливо улыбается навстречу.
– Давно у вас не была, – здоровается Яна.
– Да уж, – улыбается аптекарь. – Лечились, что ли?
– Так вы сказали, что у вас нет ничего.
– Есть уже все, кроме «тропика». Ну и «Седал-М» разобрали уже сегодня.
За 16 рублей покупаем 5 инсулинок. Встав у ларька, Яна неспешно сдирает упаковку, прячет шприцы во внутренний карман. «Менты могут отобрать», – поясняет.
«Тропик» идет покупать Катя. Тропикамид продается по рецептам, но все крокодильщики знают три аптеки в районе, где можно купить так. Поэтому ввод рецептов на кодеинсодержащие, который планируется летом, никого не пугает. «Как торговали, так и будут торговать, – пожимает плечами Яна. – Да и до лета доживут не все». Планировать что-то дольше, чем на неделю, бессмысленно. Будущего нет.
– Сейчас хорошую кофточку запачкаешь, – гово рит Катя. – Симпатичная кофточка какая, ай!
Лида методично отдирает корку от левого плеча, течет кровь. На плече был ожог. На кухне очень греет батарея, и в бессознательном состоянии к ней все «приваливаются и привариваются». У каждого от батареи уже есть несколько шрамов. Постелить на батарею тряпку, да все как-то не до того.
– Ты чем это колешься, Кать? – уточняет Лида.
– Смывы колю. С боков фурика намыла.
У Кати уходят вены. Руки уже исколоты до локтей. Катя то и дело снимает иглу со шприца и ковыряется внутри спичкой – вычищает свернувшуюся кровь. Матерится, краснеет.
– А в ногу что не колешь? – интересуется Яна.
– В ноги? Да вы че, никогда в жизни!
– Так вон из большого пальца вена торчит. Пошевели иглой там.
– Да где?
– Ты с «тропиком» колешься?
– Да.
– Смывы колешь?
– Я боюсь эти вены трогать, они лопаются.
– Если аккуратно, то возможно. Это с виду так. Катя начинает тихо плакать. Шприц трясется в руках.
– Паш, уколи Катьку, – просит Лида. Но Паша сначала вмазывается сам, а потом с полузакрытыми глазами начинает искать вену на руке у Кати.
– Вот эта ушла, а в эту не могу попасть, – объясняет Катя. – Паш, пиздец, она надувается!
– Перетяни жгутом, чтоб шишки не было, – говорит Паша и засыпает.
Катя перематывает руку и морщится.
– Вот так мне тоже парень задул, два дня с рукой ходила, температура 41. В 31-ю больничку зашла и в холле сознание потеряла. Ни тела, ничего не чувствовала. Рука раздулась, вскрывали. Руку спасли.
У Яны все получается мимо, и она устало приваливается к батарее. За окном быстро темнеет, валит снег.
– Паша говорит, что дома сможет перекумарить. Сидим иногда, мечтаем, громкие слова друг другу говорим. Вот в ноябре у него пневмония началась, чуть не помер. Начал глючить уже. Врачей в подъезде на коленях умоляла: «Заберите его в больницу». Не взяли. Про Танюшку с ним разговаривали, про все.
Сама Яна в начале зимы ложилась в клинику на детокс. Бесплатно детокс могут получить только состоящие на учете, за анонимность нужно заплатить 17 тысяч. На детокс в принципе лечь непросто – нужно сдать анализы, выждать двухнедельную очередь. Чтобы крокодильщик мог перенести ломку, его обкалывают барбитуратами: «Спишь неделю, просыпаешься – и ты уже как бы независимый». Но психологическая зависимость остается. Яна укололась сразу же, как вышла из клиники.
Программы избавления от психологической зависимости есть в областном реабилитационном центре. Но попасть сразу после детокса туда невозможно – нужно заново сдавать анализы, заново стоять в очереди. Поэтому после детокса дезоморфинщик возвращается обратно в притон. Без деятельных родных слезть практически невозможно. Родных у дезоморфинщиков, как правило, не остается. У многих не было и до начала зависимости.
При этом на все маневры у дезоморфиновых наркоманов есть год-полтора.
– Друзей никого не осталось, все померли, – гово рит Яна. – Человек 20 уже. А мы водой колемся, то есть разбавляем серьезно. Потому и живы еще. Три года жи вы, представляешь?
Перерыв. Курят.
– А вот «Битва экстрасенсов», – встревает Лида, орудуя шумовкой. – Что-то такое есть, раз показыва ют, да? Черноволосая такая, худая, которая всех побеж дает. Тоже зависимая, я же вижу.
Лида жарит вареную колбасу. Катя начинает прибираться: подметает тряпкой пол, стряхивает со стола пепел, приносит воду из ванной. На нее ворчат, ее гоняют. «Ну люблю я это дело: чистота, дисциплина, – ворчит по-хозяйски. – Что теперь?»
Яна разговаривает по телефону:
– Ольгин Андрюха умер. Про Андрюху слышала? Знаешь тоже. Да, да. С пьянки, говорю. Угу. Вот так вот. Кушать готовим. А че ты одна?
Паша задумчиво разглядывает татуировку на предплечье: карты, водка, нож. «Лазером выводить. Или дешевле наколоть сверху кельтский орнамент. Ну, кельты, немцы».
Яна тоже хвастается – на животе изогнутая линия, «знак благополучия».
– Я на героине была когда, хотела с дочкой поехать на море, – говорит Яна. – Совсем никогда не видела моря.
Сырье кончилось, деньги тоже, и Катя и Лида уходят воровать. Супермаркет через дорогу, очень удобно. Берут 5 кусков сыра – выбирают подороже, но в сумме до тысячи, чтобы без уголовной ответственности. Сыр тут же продают в маленький магазинчик напротив, где Катя утром брала сигареты в долг. Продавщица берет сыр без вопросов, отсчитывает полцены.
Еще в супермаркете Катя берет зеленые пинеточки – для племянницы.
– Как все начиналось? А никак. У нас соседка торговала маком – чеками по 10 рублей, – рассказывает Яна. – И попросила меня с ее дочкой на доставку съездить, проследить, чтобы та ничего из партии не взяла, себе не варила. А мне 15 лет, я даже не пила. Боялась начать колоться… Ну, Наташа перед конечным пунктом идет на хату с пацанами. И отщипнула мазик большой у чека. Я тоже начала просить. Парни такие: «Нет, нет, ты что». А Наташа говорит: «Пускай лучше один раз попробует». Сделала пять точек. С ног все пошло вверх. Успокаиваться начала. Потом добавили димедрол во второй раз… Наташка говорит: «Тебе пиздец, если узнаю, что кроме меня ты еще где-то колешься». Но я нашла, где колоться. В соседнем подъезде, Сережа, 30 лет. Там и употребляла. Ходила по квартирам, сахар одалживала, до 5 кг набирала и шла на рынок торговать. Он у меня 50 рублей берет, один чек мне делает, 4 себе оставляет. Потом поймали меня, припугнули лечением. Потом снова поймали, и я уже села.
…После рождения дочки Паша пьяный приходил, я скандалила. А мы с Лидой друг про друга знали, что зависимые. И однажды Паша с работы пришел, и Лида ему рассказала, что я колюсь. А потом Пашка сам начал колоться.
– Мне было обидно, что она на него орет, а сама вмазанная, – говорит Лида.
Они доброжелательно смотрят друг на друга. Как будто вспомнили что-то хорошее.
– Я буду ставить реакцию, – говорит Лида твер до. – Я сама.
– Я ставлю, – говорит Паша. – Вышла из кухни быстро.
– Сам иди к чертям.
– Да задохнись ты, овца тупорылая! Лида уходит в комнату плакать.
Реакция – самый ответственный момент в варке. Лида считает, что Паша переваривает, и крокодил получается слабым.
Комната Лиды совсем узкая. Диван, книжная полка. Донцова и Полякова, «Герой нашего времени», «Я – вор в законе», Дейл Карнеги «Как выработать уверенность в себе и оказывать влияние на людей» – зачитанная.
Тут же – фотоальбом. Листает.
Лида в моряцкой форме – в экономическом училище поздравляли мальчишек с 23 февраля. Пустырь, многоэтажки вдали, 15-летняя девочка в синем свитере свесила ногу с велосипеда. Тоненькая как тростиночка, Яна обнимает огромного Пашу. Паша смущается. Шашлык за городом, пиво и пацаны в траве. Родственники, застолье.
Я все пытаюсь уловить момент перелома. Гд е все поменялось. Но его нет. Люди на фотографиях счастливы.
Вот Лида, располневшая и гордая, скатывает с горки мальчика в желтом комбинезоне. Рядом хохочет светловолосая женщина с лупоглазой дочкой на руках.
– Это Тоня, подружка детства у меня была, – говорит Лида. – Варила тоже, приходила сюда постоянно. А умирала в больнице – менингит. От крокодила тоже. Уходила ведь без шапки, в тоненькой куртке… Я когда к ней приехала в последний раз, у нее нога опухла очень, она в пах кололась. Высохла вся, а такая здоровенькая была, видишь? А ее мать не хотела отпускать, мать ее бухает, так она через форточку вылезала ко мне. Приехали к нам, сварили, утром я ушла на работу, я тогда на рынке работала. Заперла ее. Паша должен был с деньгами приехать, выпустить ее… Потом знакомые ее видели в больнице уже. В реанимации очнулась, поела и умерла.
– Это я первая попробовала крокодил. Не Яна – я, – говорит Лида. – И «тропик» я тоже сюда принесла. Просто чтоб ты знала.
– Ян, ты кури. Или давай забычкую.
У Яны наконец получилось – она откинулась на батарею и спит. 20 минут сна. 4 часа в сутки при лучшем раскладе.
Паша подходит и тихонько тянет зажженную сигарету у Яны изо рта. Яна сжимает зубы и судорожно затягивается, не просыпаясь. Паша стоит рядом и держит сигарету, чтобы она докурила. Аккуратно стряхивает пепел в коробок
– Мама умерла, когда мне было 6. Рак желудка, – говорит Лида. – Помню ее? Смутно. Отец 4 года назад – цирроз печени.
…Ну, бил, бил. Двоих тяжело растить-то. Пашка такой бандюган был. В 3 классе уже квартиру ограбил на втором этаже.
– 3-й «В», – улыбается Паша. – Школу тоже прогу ливали, батя на работе. И у друга мама на работе, мы ку рить пошли к ним на балкон. Балкон на лоджии, я чего– то перелез на соседний – форточка, смотрю, открыта. Шубу снял с вешалки, за ней – сейф незапертый, там зо лотые украшения. В дипломат покидал… Друг сапоги детские с антресолей достал, а я шубу. Почему мусора поняли, что ребенок крал – детский размер сапог…
Тот район – Шаповское – сейчас вспоминают как потерянный рай. «Сейчас цивилизованный стал. Раньше – пески, пустыня. Никто туда ехать не хотел. Сейчас там и квартиры дорогие, и парк». Ту квартиру продали 5 лет назад, купили эту – дешевле. Яна в придачу получила комнату в поселке под городом. Комнату сдают, и 5 тысяч немного покрывают общие нужды.
Теперь им в Шаповское вход заказан. Местные менты выловили Яну на притоне и пообещали, что если поселковых тут увидят, «на тюрьму поедете все». «Им своих наркоманов хватает, – объясняет Яна, – Такой вот территориальный признак».
Конфликты в «гнезде» возникают мгновенно.
– Кать, ты взяла мою новую инсулинку?
– А где моя-то?
– Задохнитесь обе, – выдыхает Паша.
– Извиняюсь, – Катя нашаривает пропавший шприц под стулом.
– Пизда ты, – отвечает Лида. – Вичовая, и шприцы путает.
Начинают делить «тропик». «Тропик» остался только у Яны, но она не хочет наливать его остальным больше чем на пять точек.
– Ну хоть раз в жизни налей мне до трех кубов, – ноет Катя. – Ян, ну хоть раз.
– Яна, че ты такая? – вопит Лида. – Вот на что я куплю себе «тропик», ты думала? Вот вчера две пачки седала сто пятьдесят и сахар полтинник. Печенье я вообще украла… И черт с тобой, не надо мне твоего! – но продолжает внимательно следить за крохотной бутылочкой.
Яна прячет бутылочку в носок, засовывает поглубже.
– Вообще прихуевшая, – говорит Паша. – Я тебе повторял несколько раз – веди себя по-человечески.
– Не тебе это мне говорить, – начинает Яна.
Они еще долго переругиваются, пока крокодил не входит в вены.
Страхов остается совсем мало. Больше всего наркоманы боятся боли. «Лишь бы чтоб виснуть, ничего не чувствовать. За этим и вмазываемся. Забываешься, и все проблемы кончаются. Но когда сон ночной уходит, очень больно».
– Мне всегда тяжело из темноты возвращаться, – говорит Лида. – Я так расстраиваюсь.
– Когда воруешь, страшно, что поймают, – вспоминает Катя. Задумывается. – Тяжелой смерти. Ножей еще боюсь. Один раз пырнули ножом. Подружку защищала, в нее метили. Шрам остался вдоль сердца, видишь? Лет 15 мне было. А это уже не нож, это шило. Сестра родная. Я трезвая была, она пьяная. Я ее из дома не пускала, поругались, подрались. Дрались на столе в зале. И откуда это шило появилось, хер возьмешь, раньше не замечала, что она какими-то средствами пользуется. Так, за волосы берет и об стену, а тут шило. Боли ничего, просто белая футболка была, а раз – тут мокрая и красная, в крови.
– И че, испугалась она? – спрашивает Лида.
– Конечно, испугалась, что заяву напишу. На колени встала.
– А еще?
– Чтоб я матери не говорила… Чтоб я придумала что-нибудь… – Катя растеряна.
– На пуповине была запутана, синяя родилась, – говорит Яна. – Потуги, схватки, таз расширяется, ребенка из тебя кидает. 2810, 52 сантиметра – высокая, в папу. Дали ей по жопке. Копия была моя. Вообще она выглядела как мама с похмелья. Вся такая сморщенная, красная, смотрит. Ее под кислород. Она покакала, но не писала, сутки не писала. Потом медсестра заходит в палату: «Радуйся, мама, пописала».
– Недавно звонила мне на мобильный, – говорит Паша. – Говорила: «Папа, не колись, а то умрешь». Вот зачем ребенку такие вещи говорить?
Катя молчит и курит. Лида спит на кухне – полустоя, раскачиваясь на подогнутых ногах, опираясь головой в стол.
P.S.
– Хочется сделать золотую дозу, но возможности нет, – говорит Яна тихо. – Сейчас же героина не до станешь. Да и вдруг не умру. Легкой смерти хочу. Все, конечно, ее хотят, но я очень боли боюсь, понимаешь? А знаешь, случай был. У нас один старик есть на пен сии, так он на всю пенсию героина накупил, занял еще, и все – по венам. И очнулся. И жив, и еще дол жен остался.
Катя сползает по детскому стульчику со шприцем в руке.
– Кать, машинку закрой, – говорит Яна. – Домик (колпачок. – Е. К.) за ухом. Домик закрой.
– Паша, спать пойдем? – спрашивает Яна хрипло.
– И че?
– Ниче, просто так спросила.
Яна и Паша пытаются ввести последнюю инъекцию. Лида и Катя уже спят валетом на диване. Яна и Паша тоже то и дело засыпают с иголками в теле, просыпаются опять. На часах – 06.38, за окном темно, свет фонарей, машины.
Через неделю один из этих людей умрет – ночью, во сне остановится сердце. Другой вопреки всему сдаст анализы и попытается лечь на детокс – спастись. А имена их не важны, потому что вам на самом деле все равно.
«Путин» уже давно играет, а вот «Медведева» задолбались подбирать
Как снимали то, что вы видели
08.05.2008
Спецрежим в Кремле в связи с инаугурацией был введен еще с 11 утра 6 мая. И Кремль стал сам на себя не похож. Вместо стаек туристов с фотоаппаратами по брусчатой мостовой бродят военные, странные люди в черных костюмах, музыканты в смокингах и девушки-хористки. Накануне события последние прогоны проводятся и для парада, и для хора, и для оркестра. Но основная репетиция – для корреспондентов.
Вступление в должность нового президента будут снимать 69 камер. Некоторые стоят на земле, другие прикреплены к плечам и животам операторов, третьи охватывают площадь с вышек. Первый канал будет снимать с вертолетов. А бельгийское телевидение, после долгих согласований, подвесило камеры на протянутые над кремлевскими стенами тросы.
Репетиции идут в Кремле с конца апреля. А лагерь Первого канала у Соборной площади разбит уже неделю. Несколько машин, палатка-штаб. В штабе – интернет, горячая вода, колбаса и сухие бизнес-ланчи. На стенах развешаны служебные костюмы (все, кто даже случайно попадет в кадр, должны выглядеть соответственно моменту), объявления, расписание репетиций. 50 минут инаугурации снимают с разных ракурсов уже сотню часов. Проход Путина перед парадом, проход Медведева, церемония в Большом Кремлевском дворце, выход и речи обоих президентов – снова, снова и снова.
План движения камер вроде бы прост. Главных персонажей – два. Путин выходит из одного здания Кремля и доходит до другого. Поднимется по правой лестнице Большого Кремлевского дворца. Медведев с небольшой задержкой двинется на кортеже от Белого дома и зайдет через другой вход. Встретятся они уже внутри. После церемонии вместе спустятся к строю солдат.
На Соборной площади мечутся полсотни человек – режиссеры, корреспонденты, операторы, монтеры, охрана, опять военные. Бейджиков ни у кого нет, за неделю тренировок все уже знают друг друга. Телевизионщики слушаются молодых людей с прозрачной трубкой за ухом. Все – и операторы, и охрана, и военные – переговариваются по рациям. Кто-то кричит: «Автоматчиков – за камеры!», но ничего не происходит.
На параде перед Большим Кремлевским дворцом будут участвовать девять взводов. Сейчас на площадь балетным шагом выходят тридцать солдат, обозначающие собой первую и последнюю линию, и генерал-майор. На солдатах – тяжелые шинели, на генерал-майоре нет лица. «Это очень хорошо, что холодно, – говорит оператор рядом со мной. – А то позавчера один солдатик на репетиции в обморок взял и упал».
Между солдатами бродит десяток кремлевских дворников – совсем славянской внешности и в красивой зеленой униформе. На площади – ни мусоринки, и даже камни кажутся вымытыми, но дворники упорно вычищают щетками что-то из зазоров между камнями.
Между ними ходит тетка в костюме и то и дело кричит: «Площадь в кадре должна блистать!». «А почему не принесли пылесос?» – ругаются дворники. «Не разрешают», – кивает тетка в сторону охраны.
«Дворники ушли быстро! Где президенты?» – это Наташа, худенькая женщина в джинсах, режиссирует движение камер.
«Президенты» – статисты из охраны президента – болтаются тут же. Путина играет смуглый мужчина в плаще, похожий на оригинал только неприметностью. «Медведев» – кудрявый, совсем молодой парень с прозрачным проводом из уха и ужасно хитрым лицом. «Не похожи же!» – говорю. «Главное, рост – до сантиметра. Чтоб камеры сориентировать, – объясняет технический работник Леша, собирающий рядом навес от дождя для операторов. – «Путин» уже давно играет, а вот «Медведева» задолбались подбирать».
«Путин пошел!» – объявляет Наташа. Охранник неспешным президентским шагом двинулся вдоль вытянувшегося строя. За спиной первого ряда солдат параллельно «Путину» движется камера, боком закрепленная на специальный пластиковый жилет оператора. Сзади оператора за талию обхватил помощник (для устойчивости), и оба аккуратно и быстро пятятся задом, шаг в шаг. Путин доходит до ступеней, покрытых красной дорожкой, начинает подниматься. Оператор медленно выгибается назад, чтобы Путин оставался в центре кадра. «Камера дернулась! Еще прогон!»
Затем отрабатывают «выход с церемонии». «Президенты» стараются двигаться шаг в шаг, но снова вызывают общее неудовольствие. «Двадцать! Двадцать шагов! Еще раз!» «Уверена, что Медведев должен идти слева от Путина? – спрашивает Наташу другой режиссер. – Может, переставим?» «Уверена. Снова!» Затем режиссеры долго спорят, куда именно ставить роскошный позолоченный пюпитр, на котором завтра будет лежать президентская речь. Спор идет о 50 сантиметрах, которые, оказывается, существенно скажутся на картинке.
Наконец, чеканя шаг, к статистам подходит генерал-майор. Оттарабанивает: «Товарищ президент, парад по случаю вступления в должность президента Российской Федерации построен». Отдает честь. «Путин» переводит взгляд на ближайшую камеру и несколько минут беззвучно шевелит губами. Это прощальная речь уходящего президента. Операторы сосредоточенно снимают.
Пока меняют освещение, «президенты» стоят на лестнице и смотрят на солдат с очень важным видом. «Хорошо, что солнца не будет, – говорит «Путин». – А то щуришься, лицо недоброе. А так смотришь и смотришь себе спокойно». «Ага», – говорит «Медведев».
К «президентам» подлетает режиссер и начинает в десятый раз растолковывать, кто и куда идет и с какой камеры пойдет картинка. Охранники слушают очень внимательно. Именно им предстоит объяснять все подробности настоящим Путину и Медведеву.
«Хоть бы они им нормально втолковали, – бурчит Леша. – А то вот на Экономическом форуме в Питере тоже репетировали-репетировали. Сделали декорации, залили каток, расставили охрану, камеры. Путин вышел из машины, ему объясняют – идти перед камерами так-то и так. А он: «Чего я круги делать буду?». И пошел, никого не слушая, – прямо по льду, через каток. Охрана в стороне фигеет, мы тоже…».
– Ну а если Путин чихнет?
Леша непонимающе смотрит на меня.
– Или Медведев запнется. А тут прямой эфир…
– Вот как раз на эти случаи, – гордо говорит Леша, – прямой эфир с подобных мероприятий идет с небольшой задержкой.
Вот. Будем волноваться, не подвернется ли коварная ковровая дорожка, не выскочат ли из кустов экстремисты-лимоновцы, не запнется ли президент в момент присяги… А у этого кино, оказывается, в любом случае благополучный финал. Не надо переживать.
P.S. Оцепление у Белого дома, откуда должен выезжать Медведев, выставили только за час. Сначала гайцы перекрыли дорогу, потом стало пусто и на тротуаре. Вдоль дороги парами гуляют короткостриженые мужчины.
Останавливаюсь, и ко мне немедленно подходит улыбчивый мужик в бежевом пиджаке, на ходу доставая удостоверение МВД.
– Давайте я вас через дорогу переведу. Или отойди те куда-нибудь. А то вы тут стоите как террорист.
Мужчина загораживает меня плечами от коллег и ведет к крыльцу кафе напротив Белого дома, втолковывая:
– Здесь же все простреливается. А инаугурацию с крови начинать нельзя. Вас убьют – а мне влетит.
На крыльце уже стоят другие «террористы» – пара замерзших итальянцев, женщина с младенцем в коляске и мужчина в костюме. Переговариваемся. Итальянцы рассматривали московские красоты, мама везла малыша на прогулку в парк у Белого дома, а мужчина вышел с бизнес-ланча, когда им сообщили, что зона простреливается.
Вскоре охранники приводят к нам еще одну «смертницу» – бабушку, которая возвращалась от подруги. Бабушка не на шутку возмущена и все пытается продемонстрировать содержимое сумочки. Кричит:
– Почему по телевизору не объявили, что из дому выходить нельзя!
Охрана в летних костюмах дрожит и пританцовывает на ветру. Женщина плотнее укутывает младенца и начинает прохаживаться туда-сюда.
– Не дергайтесь ради бога! – говорят ей сразу не сколько голосов.
Капитан милиции перемигивается через стекло с охраной кафе и предлагает маме пройти внутрь – погреться.
– Мы гулять вообще-то вышли, – отвечает она.
– Выезд в 11:48. – говорит капитан. – Две минуты осталось… Потерпите немного. Черт!
Какая-то женщина медленно переходит опустевшую Краснопресненскую набережную. У нее грязные волосы и потерянный взгляд. В руках – репродукции и две объемных сумки.
– Стоять! – кричат ей. К ней уже бегут сразу несколько милиционеров. Но женщина, видимо, напугавшись, только ускоряет шаг.
– Ее же сейчас пристрелят, блядь! – кричит капитан милиции и начинает усиленно махать руками кому-то невидимому на другой стороне набережной.
Женщина между тем благополучно добирается до тротуара. К ней подскакивают мужчины, начинают что-то втолковывать, но она только медленно и печально качает головой.
За оградой Белого дома включаются мигалки. Наконец выезжает кортеж: лимузин, две машины и мотоциклисты по бокам. Спереди пристраивается машина телевизионщиков с выносной телекамерой. Стекла лимузина затонированы, и неизвестно, видит ли без пятнадцати минут президент нашу странную компанию. Кортеж медленно разворачивается и выезжает на Новый Арбат, в сторону Кремля.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.