Текст книги "Ведьмины круги (сборник)"

Мать изменилась за последний год, помягчела, что ли. Перестала мной командовать на каждом шагу. И теперь ее требование отдать Динку прозвучало просительно.

Отец каждый день спрашивал, собираюсь ли в Москву. А я валялся на койке, читал «Королеву Марго», «Остров сокровищ» и все глубже и глубже падал, проваливался в какую-то яму. Мне уже и вставать утром не хотелось, умываться. Стал читать «Три товарища», и Ремарк меня пронял, слезами обливался, когда дочитывал. А потом я бродил по городу, по улице Пушкина, смотрел на Аллины окна без огня.

В июне я проводил в пионерлагерь Юру и «Пёсика, а вскоре получил от них письма. Юра сетовал, что мы не сходили в настоящий поход, и я написал ему и обещал, что вернусь из Москвы на каникулы – и мы пойдем в такой поход, и, наверное, с нами будут ребята моего дяди, про которого я рассказывал. Эти ребята много умеют и научат нас, а еще мы будем петь дядины песни.

Потом у Васи дома случился пьяный скандал, и Вася вынужден был пожить у нас два дня. Это немного встряхнуло, привело меня в чувство. А на третий день за Васей пришла мать, смущалась, как робкая овечка, оправдывалась перед моей. Моя мама только губы поджала.

Я получил еще два письма из пионерлагеря. На конверте «Пёсика сверху написано: «Шире шаг, почтальон!» – а на обороте, по диагонали: ««Пети, как Гагарин, вернись, как Титов!» А Юра написал: «Даже не знаю, как мы будем без тебя, когда ты в Москву уедешь. Мы будем по тебе скучать, а вот «Пёсику худо придется».

Однажды я встретил Юркину мать, Нину Ивановну, и узнал, что он ей не пишет. В очередном письме я настоятельно просил написать матери. Собрался проконтролировать, даже заходил, но не заставал Нину Ивановну дома. И вдруг встречаю ее на улице. Она обрадовалась.

– Он мне написал, – говорит. – Представляешь? Как не Юрка. Я знаю, что он меня любит, только он грубоватый. Я и не ждала письма. Зайди, почитай.

Прочел я. В письме голая информация: погода, еда, состояние одежды и немного про купание и авиамодельный кружок. А мне он про мысли свои писал. Может, считает, что его размышления матери неинтересны или недоступны? А она просто счастлива письму.

Нина Ивановна меня не отпускала, чай соорудила, рассказывала, что работает с шестнадцати лет: сначала на овощебазе, потом на стройке крановщицей. Два года назад ее муж Славик не вернулся с работы. Была пятница, день получки, она волновалась, но объяснение вроде было: загулял с друзьями. Ночь, конечно, она не спала, а на другой день не выходила из дому, ждала. Юра беспокоился, она его утешала, а сама места себе не находила. Решила идти в милицию, если не явится в воскресенье. А к ночи, совсем поздно, звонок в дверь – милиционер. Такая-то? Ваш муж такой-то? Она спрашивает: «Что он натворил? Где он?» Милиционер мялся, мялся и говорит: «Убили».

Затряслась как в лихорадке, но не верит. Муж у Нины Ивановны был не задиристый. Работал шофером, пил редко, хотя случалось иногда. Жили они в любви. А ростом он был метр девяносто, богатырь.

Тогда милиционер выложил водительское удостоверение. А назавтра она пошла в морг, чтобы опознать мужа. Так и осталось неизвестным, кто убил и при каких обстоятельствах.

У Нины Ивановны покраснели глаза, но она не плакала. Руки ее, рабочие, без маникюра, дрожали, когда сыпала сахар в чашку.

– Сбережений у нас не было, а долг был: взяли мебель в кредит. Пошла на две работы. Боялась – не выдержу. Один раз заснула на кране. А ты представляешь, что такое кран? На минуту заснула, очнулась – страх взял! Потом привыкла ко всему. Юрка небось уверял тебя, что летчиком станет?

– Хочет стать.

– Он и в школе в сочинении написал. Он мечтает про самолеты, а мне все время говорит: после восьмого класса на стройку пойду, буду тебе помогать. Я ему: потерплю еще, выучись, а он свое. Иногда я Славика во сне вижу и жалуюсь ему: «И что ж ты с нами сделал? Как же ты мог нас оставить?» Разве ж я такая была? Да я на десять лет постарела. Ну и Юрка. У него после этого аллергия началась страшная: на пыль, на тополиный пух, на шерсть животных, не знаю, на что у него не было аллергии, вечно слезы текут, нос забит, задыхается. Лечили, теперь ничего, но все-таки есть.

Почему-то Нина Ивановна напомнила мне бабушку, хоть были они не похожи ни внешне, ни судьбой. Ушел я от нее и все раздумывал, как бездарно провел последнее время. Люди живут, борются за жизнь наперекор всему, и, наверное, это главное, что нужно уважать в человеке. А мне надо срочно принимать решение и кончать бессмысленную, бесполезную жизнь.

…Утром я свистнул Динке и отправился на вокзал за билетом. Надо отрезать пути отступления, тогда, хочешь не хочешь, придется решить все вопросы.

От центра я пошел пешком через городской парк. Сирень давно отцвела и топорщилась ржавыми, налитыми семенем гроздьями. Нет, о прошлом я не хотел вспоминать. На ходу время от времени поглаживал Динку и думал о Юре. Должно быть, он не такой, каким я его представлял, лучше и интереснее. Потом я думал о Москве и так дошел до массивного здания педагогического института, у дверей которого оживленно беседовали новоиспеченные абитуриенты. Мне захотелось войти в институт, я похлопал Динку по спине и велел:

– Сиди тут!

По обе стороны темноватого вестибюля тянулись коридоры, там были расставлены столы с табличками: «Физфак», «Отделение графики» и т. д. Здесь сдавали документы. И вдруг навстречу мне Ленка Маркова из старой школы. Мы долго трясли друг другу руки и улыбались. Она решила, что я тоже хочу отдать документы.

– Куда же ты поступаешь? – спросила она.

– Черт его знает куда! – весело ответил я.

– А я тебя вспоминала.

– Я тебя тоже. Ты меня ужасно озадачила своим высказыванием про душу отличника, где царит кладбищенский покой.

Ленка очень удивилась, она забыла про это, а когда я растолковал – засмеялась:

– Не знаю, к чему бы я так сказала.

– Ты неприязненно ко мне относилась?

– Ты что! – возмутилась она. – Я даже была в тебя влюблена. Но ты, конечно, был для меня недосягаем. Может быть, таким образом я хотела заговорить с тобой? – Она снова засмеялась и тут же посерьезнела.

В разговоре одна бровь у Ленки поднималась выше другой, и лицо при этом становилось лукавым. При малейшей улыбке на щеках играли ямочки. Никогда не замечал, какое у нее живое лицо и приятная манера разговаривать.

Ленка сказала, что поступает в педагогический на заочное и идет работать в нашу школу.

– Она тебе не обрыдла за десять лет? – поинтересовался я.

– Она мне не очень нравится. Но теперь и от меня будет кое-что зависеть. Я хочу, чтобы ребята любили школу. Можно же учить совсем не так, как нас учили, есть совсем другие учителя и методы работы. Иди в педагогический. Это же здорово – мужчина-учитель! В школах засилье баб, а это не меньшая ненормальность, чем раздельное обучение. Ты ведь биологией увлекался?

Сопротивляться ее напору и вдохновению было бесполезно. Я посмеивался, а она тащила меня за руку к столу биофака, только не могла оторвать от пола. И вдруг в конце коридора, у окна, я увидел девушку в красной кофточке. Она сдавала документы. Я не мог разглядеть ее, но шестым чувством ее узнал: светилась она вдалеке, как красная ягодка. И тут я позволил сдвинуть себя с места и отвести к столу, где над амбарной книгой сидела девушка, а за ее плечом маячил седой представительный старик.

– Хотите поступать, молодые люди? – спросил он.

– Это он хочет, – ответила за меня Ленка.

– А что привело вас на биофак? Давно ли намерены стать учителем? – поинтересовался старик.

– Она меня привела, – сказал я, показывая на Ленку. – А учителем до сегодняшнего дня не думал становиться.

Хотел пошутить, но шутка явно не получилась. Старик вскинул голову и задумался. От глаз у него шли тоненькие складочки-морщинки, и казалось, он близорук и щурится, вглядываясь далеко вперед.

– А что же такое случилось сегодня, позвольте узнать? Почему изменились ваши планы?

– Меня вообще-то интересует биология, а не педагогика.

Краем глаза я следил за красным пятнышком в конце коридора, держал в поле зрения. И вдруг подумал: «А почему бы не поступить в педагогический?..» В это время красная кофточка отделилась от стола и пошла в нашу сторону, а я внезапно и неожиданно горячо заговорил:

– Но у меня есть ребята. Мальчишки. Мне интересно с ними. (Красная кофточка приближалась, я уже видел ее лицо с блестящими кудряшками.) Только у меня есть сомнения: вдруг из меня не получится учитель и я не стану работать в школе? Я ведь могу и другую работу найти с дипломом биофака. Честно ли это?

Старик сказал, что ценит мою совестливость, а в это время Марьяна прошла совсем рядом и направилась к выходу. Тут я сообщил старику, что уроки биологии в школе меня совсем не удовлетворяют, а можно сделать их иными, главное же – научить ребят любить и знать природу.

– Пестики, тычинки… А на уроках дохнут мухи, – задумчиво продолжил старик, снова вскинув голову, словно бы, прищурившись, взглянул в будущее. – А между прочим, учиться у нас очень интересно. На кафедре ведется серьезная научная работа, есть ДОП – дружина охраны природы, и люди там работают прекрасные. Я вас не уговариваю. Подумайте.

– Я подумаю, – пообещал я, старик был мне очень симпатичен.

На улице, пока Маркова знакомилась с Динкой, я огляделся, но Марьяны уже след простыл. Я глубоко вздохнул и понял, что завтра приду сюда с документами. И гора свалилась с плеч, будто вышел на огонек и дорога к шоссе известна, а там ходят машины.

Ленка позвала пойти погулять.

В пустой аллее парка я поднял толстую ветку и забросил далеко вперед. Динка стремглав помчалась за ней, а я за Динкой. Я сдерживал в себе дикий победный клич освобождения, который испустил бы, не будь тут Ленки. Она, запыхавшись, догнала нас и предложила покататься на лодке. По большому пруду скользили редкие в будний день лодочки и водные велосипеды.

Мы катались на лодке, и Ленка, играя ямками на щеках, с воодушевлением повествовала мне о перевороте в школьной жизни и новаторах-педагогах. Как приятно, что мы встретились и она оказалась такой славной! Я смотрел на нее, но иногда не слышал, а разговаривал про себя с Марьяной, объяснял ей, втолковывал про недоразумение между нами, признавал, что виноват. Сидела бы она здесь, рукой в воде болтала, слушала и все бы выслушала: уйти можно только вплавь.

Потом мы с Ленкой ели пирожки в кулинарии и глазели, как художники оформляют витрину универмага. Пошел парной и легкий, как дыхание, дождик, мы пережидали его под аркой дома.

– У меня такое чувство, – застенчиво сказала Ленка, – что когда-то давно мы с тобой дружили, потом разъехались, а теперь встретились, и прежнее осталось и новое прибавилось. Я очень рада.

– Хороший ты парень, Ленка! – сказал я с чувством.

У нее одна бровь взлетела, лицо стало озадаченным. И тут я подумал: «Елки-палки, кажется, она что-то ко мне питает! И что же теперь делать?» Но, подумав еще минутку, я понял, что ничего делать не надо.

Я возвращался – уже смеркалось. За весь день я ни минуты не ощущал сомнений или досады на свое внезапное решение.

Вечер был теплый, домой не хотелось. Я шел с собакой по старым улочкам. В домах зажигали свет, окна были совсем низкие, так и тянуло туда заглянуть. Я заглядывал. И вдруг заметил, что форточки в домах открываются не вовнутрь, а наружу и похожи на протянутые для пожатия руки.

Коротко об авторе

Елена Александровна Матвеева родилась в Ленинграде в семье военного моряка. После окончания школы ездила в экспедиции на Таймыр и Белое море, училась в Ленинградском педагогическом институте, а потом в Литературном институте им. А. М. Горького в Москве, где занималась в семинаре Бориса Васильевича Бедного, писателя, которого сейчас помнят немногие, но все знают кинофильм по его повести «Девчата».

Творческая судьба Елены Матвеевой связана прежде всего с подростковой и юношеской литературой. Ее первая повесть «Черновой вариант» была опубликована в 1978 году в журнале «Юность» и получила первую премию «Зеленый листок». Вскоре повесть вышла отдельной книжкой в издательстве «Детская литература». В предисловии к ней писательница Ирина Стрелкова так характеризовала молодого тогда автора: «Такое впечатление, что Елена Матвеева закончила свой десятый класс, пошла дальше, а школьные дела и проблемы бегут за ней, не отпускают, тревожат – и надо воротиться туда, в школьные годы, доспорить, довыяснить, доказать, доделать… Надо заступиться за того, за кого не сумела заступиться девчонкой. Надо высказать свое мнение в том давнем споре, когда не нашлось убедительных слов. А главное – надо понять всех тех, кого не смогла понять тогда – в свои четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать…»

С тех пор Еленой Матвеевой написано свыше тридцати книг: романы, повести, рассказы о живописи и художниках. Герои ее произведений – самые разные люди: это и сегодняшние подростки, и иконописец Рублёв, и египетская царица Клеопатра. Сюжеты произведений – часто сплав фантастики и реальности, путешествие во времени и пространстве, Петербург двадцать первого столетия и Петербург девятнадцатого века. Но где бы ни разворачивалось действие книг Матвеевой, в их основе всегда реальный мир, где живут добро и хорошие люди, где существует дружба и любовь.