Текст книги "Легенда Арагона"

В первую минуту Герардо не узнал девушку, и только встретившись с ней глазами, понял, что перед ним графиня де Ла Роса.

Он почувствовал прикосновение других рук и, запрокинув лицо, увидел дона Рафаэля Эрнесто.

Молодой граф встал и подошёл к лежащему так, чтобы тому удобнее было смотреть на него.

Герардо медленно поднял руку и потрогал забинтованный лоб.

– Санта-Мария!..Что с моей головой? – спросил он, переводя взгляд с одного своего спасителя на другого.

– Кажется, в неё угодил камнем Хуан, – решил пояснить Рафаэль Эрнесто.

– Какой Хуан? – не понял Герардо.

– Слуга дона Эстебана.

– Дона Эстебана? … – силился вспомнить Герардо. – Это… тот пожилой человек… которому стало дурно?

Крестьянин говорил с усилием, губы его пересохли и потрескались, но он не просил воды, зная, что её здесь нет – иначе ему давно бы уже позволили утомить жажду.

– Меня хотели убить? – снова спросил Герардо, приподнимаясь на локте.

Рафаэль Эрнесто видел, как мужественно он переносит боль, как старается скрыть свою слабость, поэтому продолжал терпеливо отвечать на его вопросы:

– Да, Хуан хотел тебя убить.

– Почему?

– Ему приказал дон Эстебан.

– Но чем я не угодил… дону Эстебану? Я видел… этого человека сегодня… первый раз в жизни.

– А уж это тебе лучше знать… Ты уверен, что когда-нибудь раньше не сделал ему ничего плохого?

Черёд спрашивать теперь пришёл для Рафаэля Эрнесто.

– Уверен, – спокойно ответил Герардо и сел рядом со всё ещё стоящей на коленях Алетеей Долорес.

Рафаэль Эрнесто подал руку сестре и помог ей подняться. Потом он вынул из кармана камзола найденный в траве медальон и показал его Герардо:

– Это твоя вещь?

– Да, сеньор! – Герардо явно обрадовался.

– Где же ты взял золотой медальон с гербом наверняка знатной фамилии?

– Мне дала его моя несчастная матушка перед самой своей смертью.

– Так, значит, твоя матушка принадлежала к знатному роду? – усмехнулся Рафаэль Эрнесто.

Насмешливые слова молодого графа больно кольнули Герардо в самое сердце. Он вспомнил всё, что думал о графах де Ла Роса, вспомнил смерть мальчика и стиснул зубы.

Так и не ответив, он устало закрыл глаза и подумал: «Зачем вам знать что-то о моей матери и об этом медальоне? Разве вам это интересно?.. Да я и сам толком ничего не знаю».

В его памяти всплыла ночь, когда он перебрался через стену замка Гуарда и оказался у своей хижины.

Сразу войти в хижину ему не удалось: в окне, освещённая лучиной, двигалась старуха соседка, принявшая на себя по просьбе Маэстро Антонио заботы о больной. Но сейчас Герардо был не рад ей. Он не находил себе места, боясь, что в замке его хватятся, и он вынужден будет уйти в лес, так и не попрощавшись с мамой Марией.

Но вот соседка задула лучину и вышла.

Герардо подождал несколько минут и с волнением перешагнул порог. В очаге ещё горел огонь, языки пламени плясали по стенам и низкому потолку. Герардо бросился к постели матери и похолодел: в чертах её исхудавшего лица с заострёнными носом, скулами и подбородком сквозила смерть. Не в силах сдержать слёзы, юноша припал губами к дорогой прозрачной руке.

Мария вздохнула, с трудом раскрыла глаза и не удивилась тому, что видит сына. Она ничему уже не могла удивляться: взоры несчастной были обращены к потустороннему миру…

Но слёзы Герардо, обжёгшие ей руку, заставили Марию сделать над собой усилие. Она провела дрожащими пальцами по жёстким волосам юноши, а потом указала на старый сундук.

Поняв, что мать хочет о чём-то попросить его, юноша попытался угадать её мысли:

– Нужно открыть сундук?

Мария едва заметно кивнула.

Герардо выполнил её просьбу и вернулся к постели. Больная обрисовала ладонями небольшой прямоугольный предмет.

В сундуке, кроме старой одежды, был всего один предмет – шкатулка, которую Мария всегда держала закрытой, объяснив сыну, что потеряла от неё ключ, а ломать не хочет, так как это память о погибшем отце Герардо: шкатулку он подарил Марии в день их свадьбы.

Порывшись в сундуке, юноша извлёк шкатулку и перенёс её на стол у постели матери. Взмахом руки она приказала ему открыть крышку.

– Но ведь я сломаю замок, – осторожно возразил Герардо. Однако Мария настаивала, и он повиновался.

Замок был довольно крепкий, и ему пришлось какое-то время повозиться с ним. Наконец, крышка поддалась, и Герардо увидел внутри единственную вещь: круглый большой медальон на тонкой цепочке. Юноша вынул его, чтобы лучше рассмотреть изображение.

Поднеся медальон к огню, Герардо увидел вертикально стоящий остриём вниз меч; из-за него выглядывала половина солнечного диска с расходящимся от него во все стороны лучами. Один луч был наиболее рельефным, и вместе с мечом и полуокружностью солнца он составлял легко угадывающуюся букву R. На медальоне были и другие буквы, вернее, надпись. Юноша знал латынь и прочитал: «Ex umbra in solem».

Герардо вопросительно оглянулся на мать. Она знаком подозвала его к себе, попросила наклониться ближе, слабыми руками взяла медальон и надела цепочку на шею сына.

– Чей это медальон? – спросил Герардо. – Ведь он золотой!

Она ткнула его указательным пальцем в грудь: « Твой!»

– Но разве я сеньор? Только сеньоры имеют золотые вещи.

Она кивнула: «Да». Потом указала на дверь хижины и сложила руки так, будто взяла невидимого младенца, и снова ткнула пальцем в грудь Герардо.

Он растерянно и с жалостью смотрел в дорогое лицо и ничего не понимал.

Видя, что ей так и не удастся ничего растолковать сыну, Мария заплакала. Её лицо жалобно искривилось, слёзы потекли по морщинам висков и пропали в подушке, оставив лишь тёмные кружочки.

Герардо хотел было снять медальон, но Мария удержала его руку, а потом медленно перекрестила широким крестом.

Вдруг она начала задыхаться, заметалась головой по подушке, лицо посинело, на висках и шее вздулись вены.

Герардо бросился к маленькому столику в углу, где стояли приготовленные им мази, растирки и настои. В смертной тоске, трясущимися руками он схватил первое попавшееся, но кувшинчик выскользнул из рук и, гулко ударившись о земляной пол, разбился. Тогда он схватил другой и побежал к постели умирающей… Но его помощь Марии уже не понадобилась…

Сидя с закрытыми глазами, Герардо не заметил, как из-под его век выкатились слёзы.

– Тебе нехорошо? – услышал он участливый серебряный голосок и очнулся.

Что он мог ответить этим молодым людям, которые только что спасли ему жизнь? Юноше и девушке, к которым совсем недавно чувствовал дружеское расположение и был счастлив знакомству с ними? Молодым сеньорам, чей отец, такой же добрый на вид, как и они, нынешней ночью приказал дать двадцать пять плетей маленькому ребёнку?

Горький комок тяжких воспоминаний и потрясающей обиды стоял поперёк горла, не позволяя вымолвить ни одного слова.

– Что с тобой? – снова склонилась к нему донья Алетея Долорес и осторожно тронула за плечо.

Он поднял к ней лицо, пристально и испытующе посмотрел в глаза. Взгляд красивой девушки был полон тревоги, участия, горячего желания помочь и ещё чего-то такого, что раньше наполнило бы его грудь радостью, а сейчас вызывало глубокую неприязнь и протест.

– Верните мне медальон, сеньоры, – глухо сказал Рамирес и весь напрягся, подумав, что молодой граф не собирается отдавать вещь-память.

Однако он ошибся. Рафаэль Эрнесто тут же протянул ему медальон со словами:

– Не я надел тебе его на шею, не мне и снимать, хотя, чёрт побери, любопытно узнать, с каких пор крестьяне носят золотые медальоны? Даже у меня нет подобного, разве что перстень с нашим фамильным гербом, – и он посмотрел на средний палец левой руки, на котором всегда носил массивный перстень.

– Благодарю, сеньор, – хмуро сказал Герардо и, спрятав медальон в нагрудный карман жилетки, поднялся на ноги.

Голова нестерпимо болела, в ушах стоял звон, и до Герардо не сразу дошёл смысл сказанного молодым графом:

– Ты бы поблагодарил сеньориту – за спасение жизни. Это она случайно узнала о замыслах дона Эстебана и уговорила меня помочь тебе.

– Я благодарен сеньорите, – всё так же мрачно ответил Герардо. – Мне повезло, что она уговорила Вас, сеньор, и Вы предпочли ночное приключение в горах экзекуции над ребёнком.

Рафаэль Эрнесто и Алетея Долорес в недоумении посмотрели друг на друга. В эту минуту оба подумали об одном и том же: раненый не в себе, в его мозгу произошёл какой-то сдвиг, или же он бредит.

– Хорошенькое дело: приключение в горах! – усмехнулся Рафаэль Эрнесто и тут же посерьёзнел. – Из-за тебя я первый раз в жизни убил человека… Клянусь Небом – я не хотел этого!

– Из-за меня? – переспросил Герардо. – Первый раз в жизни? Не хотел этого?

– Постой! – догадался Рафаэль Эрнесто. – Да ты говоришь с издёвкой? – и он, повысив голос, угрожающе сказал: – Забываешься, с кем имеешь дело!

– Санта-Мария! Нет! – воскликнул Герардо. – Я ни на минуту не забываю о том, что имею дело с сеньорами, которые по своей прихоти могут спасать жизнь, а могут и лишить жизни, как это случилось несколько часов назад с маленьким поварёнком.

– Опять! Ребёнок! Поварёнок! Что это значит? Ты бредишь? – начал выходить из себя Рафаэль Эрнесто.

– Как? Сеньор граф не поставил в известность своих детей?… А впрочем, зачем? Совершенно рядовой случай: просто мальчик поварёнок лет семи-восьми наступил уважаемому графу на ногу да ещё опрокинул на него что-то горячее и за это получил двадцать пять плетей, от которых и скончался. Обыкновенный случай, обычный приказ сеньора графа, стоит ли обращать внимание!

– Этого не может быть! – воскликнула Алетея Долорес, перестав вытирать платком испачканное лицо и руки.

– Может, сеньорита! – резко обернулся к ней Герардо. – Я был там и… опоздал. Мальчик умер у меня на глазах. А его отец посылал проклятия Вашему отцу.

– Это… это какое-то… чудовищное недоразумение! – растерянно пробормотала девушка.

– Ты всё врёшь! – сузив глаза, процедил сквозь зубы Рафаэль Эрнесто. – Я не знаю, кто ты такой и откуда взялся, у кого стащил золотой медальон и зачем клевещешь на моего отца, но ты ответишь за свои слова, – и он в бешенстве схватился за рукоятку меча.

– Рафаэль Эрнесто! – бросилась к нему Алетея Долорес и обняла за плечи. – Давай вернёмся в замок!.. А ты, – она повернулась к Герардо и с гневной укоризной сказала: – Как ты можешь такое говорить?! Наш отец благородный человек! Твои обвинения просто… просто чушь! Я не знала, что ты такой грубый и неблагодарный… – она хотела напомнить крестьянину, что граф де Ла Роса принял его без всяких расспросов, позволил строить себе дом, но Рамирес внезапно перебил её.

Глядя на девушку тяжёлым взглядом, он с расстановкой произнёс:

– Я уже поблагодарил Вас, сеньорита, за спасение моей жизни, но Вы всё ещё называете меня неблагодарным. Чего же Вам нужно? Чтобы я попросил у доброго графа Вашей руки, а он умер бы от смеха, оставив сиротами любимых детей? Или можно отблагодарить Вас без благословения родителя? Одна молодая сеньора уже имела честь требовать от меня подобного…

Алетея Долорес задохнулась от гнева и, не помня себя, с силой ударила Герардо по щеке. Потом отвернулась и побежала к выходу из ложбины.

Рафаэль Эрнесто выхватил из-за голенища сапога плеть, но Герардо резким и сильным движением остановил занесённую над ним руку. Синие и чёрные глаза обожгли друг друга ненавистью.

Наконец, Рафаэль Эрнесто оттолкнул Герардо, отбросил в сторону плеть и, ничего не сказав, последовал за сестрой.

А Герардо обеими руками схватился за голову и присел на корточки, качаясь из стороны в сторону от безумной боли.

– Санта-Мария!.. Санта-Мария!.. Санта-Мария!.. – повторял он без конца.

Глава XXV

Рафаэль Эрнесто и Алетея Долорес, подавленные, в самом скверном настроении, молча возвращались в замок.

Ветер стих. Остатки туч уплывали на юг. Звёзды поблёкли. Приближалось утро.

– Боже мой, дети мои! Мои милые дети! – встретил их прямо в воротах замка дон Эрнесто. Он с волнением заглядывал в их лица и даже ощупывал, будто не верил самому себе, что видит своих детей целыми и невредимыми.

– Отец, что с тобой? Что случилось? – в один голос спросили Рафаэль Эрнесто и Алетея Долорес.

Вид у графа был страшен: всегда аккуратный и подтянутый, сейчас он выглядел иначе: взъерошен, воротник на шее небрежно расстёгнут, под глазами появились «мешки», а сами глаза красны от слёз.

С замиранием сердца молодые Ла Роса поняли: в замке стряслась беда.

Подтверждая их догадку, дон Эрнесто сказал:

– Донья Хулия… ваша бабушка… её убили…

– Отец! Что ты говоришь! – схватил его за плечи Рафаэль Эрнесто.

– Не может быть! Нет, нет, этого не может быть! – вне себя от горя закричала Алетея Долорес, заламывая руки.

– Кто убил, отец? Кто?!

– В том-то и дело, сынок, что я не знаю, – обняв плачущую дочь и растерянно гладя её растрёпанные волосы, проговорил граф. – И никто не знает… Её нашли в одной из верхних пустующих комнат… Кто-то ударил донью Хулию кинжалом в грудь… Знаете, у неё был только один враг – дон Фелисио… Это правда, она мне призналась… Но Мартинес был сильно пьян и всё время спал в своей комнате, он и сейчас спит, как боров… А больше… я не знаю, на кого подумать… Дети мои, к нам пришла беда, большая беда, я боюсь за вас, боюсь!

Никогда ещё Рафаэль Эрнесто не видел отца в таком отчаянии. Обычно выдержанный и уравновешенный, в эти тяжкие минуты он оставлял гнетущее впечатление сломленного человека… Всеми силами души желая поддержать его, юноша сказал:

– Где бабушка Хулия? Я хочу попрощаться с ней… А убийца будет найден, не сомневайся, отец. Господь на него укажет, – и он направился было к Главной башне, но дон Эрнесто в страхе схватил его за руку:

– Нет! Не пущу! Без охраны не ходи!

– Да что с тобой, отец, ведь я не слабая пожилая женщина!

– Но вы не знаете… не знаете… остального.

– Что-то ещё? – поднимая от его груди заплаканное лицо, слабо спросила Алетея Долорес.

– Да. Около часа назад найден мёртвым у себя на балконе дон Эстебан… Но эта смерть, кажется, была естественной. Я думаю – сердечный приступ, и Амадэо так считает.

– Я не понимаю твоей тревоги, отец, – сказал Рафаэль Эрнесто. – Да туда ему и дорога! Видно, Дьявол решил забрать из этого мира своего слугу…

– Да, да! – подхватил дон Эрнесто с нездоровым блеском в глазах. – Своего слугу! Именно так назвала этого человека Безумная Хуана, когда мы с тобой, сынок, встретили её в горах. Она пришла тогда предупредить меня, чтобы я не впускал в замок слугу Дьявола… а я… не послушал!.. Вчера я всё время был настороже, я был вежлив и терпелив по отношению к нашим гостям, я не допускал ссор, я помнил, что ворожея пророчила приход большой беды в замок… Но то, что происходит вокруг, я не в силах ни остановить, ни объяснить. Самое ужасное, мои дорогие, что вещие слова старухи сбываются: смерти следуют одна за другой!.. А началось всё с расправы над несчастным ребёнком.

Алетея Долорес, отпрянув от отца, схватила за руку Рафаэля Эрнесто. Юноша тоже напрягся.

– Это что-то невообразимое, – снова заговорил граф. – Сынишка Муньо-горшечника имел неосторожность наступить на ногу сеньору епископу да ещё испачкал его одежду остатками какой-то еды, и Его Преосвященство приказал своим воинам всыпать восьмилетнему мальчику двадцать пять плетей! Ночью они выгнали всех наших из поварской и засекли бедняжку насмерть. А Муньо всё кричал, что я знал и не захотел вмешаться, что я отвечу за смерть его сына… Муньо можно понять: он так тяжело страдал из-за гибели старшего, а теперь… теперь потерял и младшего… Есть от чего лишиться рассудка и броситься на меня с ножом.

– Что?! – вскричал Рафаэль Эрнесто. – Горшечник бросился на тебя с ножом?!

– Да, всего за несколько минут до вашего возвращения, здесь, у ворот, – дон Эрнесто указал на группу воинов, столпившихся у стены конюшни. Сейчас к ним спешил, прихрамывая, доктор Амадэо. Когда воины расступились, Рафаэль Эрнесто увидел сидящего на бревне Пабло с закатанным до локтя рукавом и в забрызганной кровью рубахе.

– Если бы не Пабло, – отвечая на его немой вопрос, сказал дон Эрнесто, – то вы и меня не застали бы в живых. Пабло подбежал и подставил руку, когда Муньо уже занёс нож над моей спиной.. Но… Где же вы были?! Может быть, Господь Иисус нарочно отослал вас из замка, чтобы сберечь ваши жизни? Ах, если бы это было так!.. Что ты дрожишь, доченька? Что с твоим лицом? Куда вы ездили, Рафаэль Эрнесто?

– Прости, отец, позволь нам с Летой прийти в себя… попрощаться с бабушкой Хулией… А потом мы тебе всё расскажем.

– Где Маура, отец? – почувствовав сильную слабость, спросила Алетея Долорес.

– Она не в себе, беспрерывно плачет из-за смерти доньи Хулии… Элена! – окликнул он первую попавшуюся на глаза служанку. – Отведи сеньориту в комнату и сделай всё, о чём она тебя попросит… Хорхе! Хорхе, дружище! Сделай милость, не отходи от Рафаэля Эрнесто хотя бы сегодня, – и, несмотря на возмущённые жесты юноши, повторил: – Не отходи ни на шаг!

Padre Алонсо заунывно читал молитвы, и его надтреснутый голос эхом разносился по пустому холодному залу.

Рафаэль Эрнесто стоял над телом бабушки Хулии и смотрел на спокойные черты строгого мёртвого лица.

Он никогда не был так близок к ней, как Алетея Долорес, но он любил её всем сердцем, и в эти минуты прощания, не стыдясь Хорхе, юноша то и дело смахивал набегающие на глаза слёзы.

Гости разъехались. Во дворе замка стояла непривычная тишина: граф отменил работы в мастерских.

Послали людей в деревню за padre Игнасио – отпевать дона Эстебана и сына Муньо-горшечника.

«Почему не приходит Лета? – думал Рафаэль Эрнесто. – Наверное, молится у себя в комнате. Я понимаю: тяжело видеть мёртвым родного человека…»

Он вновь и вновь вспоминал ласковую улыбку бабушки Хулии или её строгий взгляд, безмолвно осуждающий его детские шалости, её потемневшие от труда руки, поглаживающие его непослушные кудри…

«Кто?! Кто?! – с отчаяньем и болью думал юноша. – Чья безжалостная рука смогла подняться на эту святую женщину? Почему бабушка Хулия оказалась ночью в верхних, давно не жилых, комнатах? Зачем злой Рок заманил её туда? Какого злодея она там встретила, злодея, вонзившего ей в грудь кинжал? Почему не осталось никаких следов? Почему ни один человек в замке ничего не слышал и не видел? Ведь убийца должен быть найден и жестоко наказан!»

Рафаэль Эрнесто оглянулся на молчаливого Хорхе, следовавшего за ним повсюду, словно тень. Валадас, будто прочитав в продолжительном взгляде молодого графа его мысли, негромко сказал:

– Всё тайное становится явным. Мы найдём убийцу, сеньор. Он заплатит.

– Спасибо тебе, я верю, – Рафаэль Эрнесто обнял Хорхе. Потом он наклонился к дорогой мёртвой руке и поцеловал. Её холод потряс юношу до глубины души. Рафаэль Эрнесто резко выпрямился и поспешно вышел из зала.

Оказавшись в коридоре, но с минуту поколебался и попросил Валадаса:

– Отведи-ка меня к телу сеньора Хименеса.

Они спустились на два этажа вниз и оказались ещё в одном просторном зале. Ожидая прихода padre Игнасио, женщины зажигали свечи, поправляли одежду и покрывало на умершем, передвигали стулья, примерялись, на какой стене лучше было бы поместить распятие.

Увидев вошедших, они тихо, одна за другой, вышли.

Рафаэлю Эрнесто было не по себе. Ему казалось, что весь замок наполнен мертвецами, и присутствие Валадаса было для него сейчас как нельзя кстати.

Неведомая сила тянула юношу к этому покойному сеньору: в нём была заключена какая-то тайна. Рафаэль Эрнесто боялся признаться самому себе, что тайна связана не с появлением дона Эстебана в замке, не с отсутствием войска за его плечами, а с имением… Герардо Рамиреса…

Рафаэль Эрнесто подошёл ближе, будто в мёртвом лице собирался прочитать разгадку так сильно занимавшего его вопроса: зачем этот сеньор намеривался убить молодого крестьянина? Почему тот утверждал, что никогда в жизни не видел его? И почему он, молодой граф де Ла Роса, верит словам дерзкого крестьянина, а к сеньору Хименесу испытывает вражду и даже отвращение? Неужели только потому, что тот посмел от имени отца собрать в замке гостей? Нет, не только в этом причина. Тогда в чём? Какую тайну унёс с собой этот человек, покинувший мир в ту же ночь, что и бедная бабушка Хулия?

Лицо покойника неприятно потемнело. Не привыкший к виду смерти, Рафаэль Эрнесто поспешно отвёл взгляд и вдруг увидел его восковую руку, лежащую вдоль туловища, вернее, не саму руку, а средний палец с большим золотым перстнем.

Юноша похолодел. Ему не нужно было наклоняться, он и так ясно видел изображение меча и солнца – точно такое, как на медальоне Герардо Рамиреса!

Он был так потрясён, что хотел было тут же рассказать обо всём Хорхе Валадасу, но в последнюю минуту почему-то передумал.

«Значит, Рамирес тоже бесчестный человек, – с непонятным глубоким разочарованием решил про себя молодой граф. – Может быть, с самим доном Эстебаном он и не знаком, однако у кого-то из его рода похитил медальон, ведь медальоны с фамильными гербами обычно принадлежат женщинам или же младенцам, а мужчины, в основном, носят перстни… – и юноша, подняв собственную руку и посмотрев на маленькое изображение герба Ла Роса со взбившимся конём, дубом и прекрасным цветком, сжал ладонь в кулак: – За это похищение, видимо, дон Эстебан и хотел с ним поквитаться… Вот и вся тайна… Напрасно я помешал…»

– Ты здесь, сынок? – услышал он вдруг голос отца. – Пойдём в сад, мне нужно с тобой поговорить.

Дон Эрнесто сделал знак Хорхе, и тот с поклоном оставил их наедине.

– Я задыхаюсь в стенах замка, – пожаловался граф, едва они оказались на свежем воздухе.

День, как и прежде, был хмурый. Холодный ветер свистел в бойницах, залетал в обширный сад, раскачивал ветки деревьев, и даже розы покорно кивали нежными головками, приветствуя сурового северного господина.

– Какое необычное в этом году лето, – сказал граф, входя в увитую плющом беседку, – моё последнее лето.

– Что ты говоришь, отец?

– Рафаэль Эрнесто, дорогой мой, прошу тебя: выслушай, не перебивая. Они сели на скамью, и граф заговорил:

– Утром, когда разъехались наши гости, я ненадолго прилёг и забылся. И мне приснилась твоя матушка. Если бы ты знал, сынок, как она была красива! От её одежд и всего тела исходило сияние. Эсперанса улыбалась мне и настойчиво звала движениями рук, будто обещала вечный покой и Царство Небесное.… А, проснувшись, я вспомнил обо всех ужасах, что со вчерашнего дня происходят в Ла Роса. Рафаэль Эрнесто, я не настолько сентиментален, чтобы говорить о собственной кончине, но… я просто чувствую это всем своим существом. Не знаю, почему, но смерть витает над замком, и теперь мой черёд… – он взял ладони сына и крепко сжал их. – Долг велит сделать так, чтобы после моего ухода на плечи сына и дочери не свалились ещё большие несчастья. В моей комнате ты найдёшь завещание, составленное по всей форме, с гербовой печатью. В нём я назначаю вашим опекуном сроком на один год, пока тебе не исполнится шестнадцать лет, и ты сможешь быть полновластным хозяином замка, одного моего давнего друга. О нём, как ни странно, напомнил мне облик Герардо Рамиреса… Мы учились в Кордове и были дружны, как братья. Это удивительный человек: более благородного, мужественного, честного я не встречал. Его полное имя – дон Родриго Родригес дель Гуарда де Теруэль. Его род ведёт начало от дочери Сида Кампеадора Марии, поэтому он носит фамилию Родригес, да и назван по традиции своей семьи именем Сида, потому что он старший сын…

– Постой, постой, отец! – совершенно потрясённый, Рафаэль Эрнесто вскочил и снова сел. Ты хочешь сказать, что твой давний друг – прямой потомок великого Родриго Диаса?! Сида Кампеадора?!

– Да, именно это я и говорю, – впервые улыбнулся дон Эрнесто. – Потомок в десятом колене.

– Почему, почему я узнал об этом только сейчас?! Боже мой! Прямой потомок Сида! Да ещё носит имя Родриго!.. Отец, ведь ты знаешь, как я преклоняюсь перед этим великим героем, почему же ты не рассказал мне о своём друге раньше? – Рафаэль Эрнесто смотрел с упрёком. – Тем более что, по твоим словам, вы были, словно братья!

– Прости, дружок. Видишь ли, после окончания университета мы расстались с одним уговором: Родриго первым навестит меня в Уэске, он сам настаивал на этом… И я ждал. Но он так и не приехал. Видимо, женился, и семейные заботы стали для него важнее. Но я это хорошо понимаю и ничуть не в обиде. Гуарда находится в Теруэле. Это довольно далеко отсюда, и я уже послал туда младшего Валадаса с воинами. Может быть, судьба будет благосклонна ко мне, и я успею заключить Родриго в крепкие объятия. Мне больше не на кого положиться, некому доверить вашу судьбу, ведь после моей кончины найдётся столько желающих завладеть замком Ла Роса! Те же Мартинесы. Да ещё вернётся с войны негодяй Каррильо.… Нет, нет! Алетея Долорес совершеннолетняя, но незамужняя. Она не может быть полновластной хозяйкой поместья. Тебе пока только пятнадцать, бумаги, подписанные тобой, не будут иметь никакого веса, и Король сам назначит вам опекуна, а Его Величество дона Хайме непременно обманут, и он не будет знать, что на самом деле происходит в Ла Роса. Конечно, ты мог бы закрыть ворота замка, поднять мост и жить, как отшельник, ровно год, но замок возьмут в осаду, а значит, начнётся война, прольётся кровь, целая река крови, как говорила мне накануне Безумная Хуана.… Да это я так, к слову.… Но теперь душа моя спокойна: у вас будет замечательный опекун. Родриго непременно откликнется и приедет – я ни минуты в этом не сомневаюсь… Вот только дождаться бы, увидеть его… Ведь я и сам начал забывать Родриго. А знаешь сынок, кто мне напомнил? Этот удивительный Герардо Рамирес. Если бы он не был крестьянином или, может быть, слугой, я бы дал руку на отсечение, что это один к одному Родриго дель Гуарда в годы его молодости. Я слышал, что у людей есть двойники, но никогда прежде с таким не сталкивался… Кстати, скажу тебе по секрету, Рафаэль Эрнесто, я заметил, как понравился твоей сестре Герардо Рамирес. Думаю, что и мимо твоего внимания это не прошло, и поверь мне, сынок: ты напрасно сердишься. Я никогда не ошибался в людях. В глубине души я даже предпочёл бы, чтобы Алетея Долорес избрала себе в супруги этого человека: я вижу, что он не только образован, но и благороден, а значит, мог бы стать достойным сеньором и надёжной опорой в жизни для нашей красавицы.

– Ах, отец, умоляю тебя! – не выдержал Рафаэль Эрнесто.

– Ладно, ладно. Не буду, не сердись, – граф с улыбкой похлопал его по плечу. – Как Господь Иисус распорядится, так и будет …Неисповедимы пути Господни… Рафаэль Эрнесто, если бы ты знал, как я тревожусь за твою судьбу! По умственному и культурному развитию ты намного превосходишь других, уважаемых, но совершенно заурядных сеньоров, которые сидят в своих замках, вооруженные до зубов, и мечтают о захвате чужих земель. Они рождены для того, чтобы сидеть в седле и орудовать мечом, они пылают необузданным религиозным рвением в своей неистовой непримиримости по отношению к маврам. Через год и ты должен будешь в числе других рыцарей-арагонцев вступить в войско нашего Короля дона Хайме II Справедливого, и ты столкнёшься с настоящими невеждами, которые вместо подписи ставят крест и, тем не менее, владеют сотнями деревень и поступают с крестьянами, как им заблагорассудится, в основном, грубо и жестоко. Сынок, ты продолжатель славного рода Фернандесов де Ла Роса. Я воспитал тебя честным человеком, но в этом мире быть честным до конца – невероятно трудно, поверь мне. Не прими то, что я сейчас скажу тебе, в качестве нравоучения. Это просто добрые советы и пожелания, в них заключён опыт всей моей жизни: в отношениях с соседними сеньорами любыми средствами сохраняй мир – хуже, чем война и кровопролитие, ничего не может быть; старайся никого не обижать первым, но и не позволяй себя унижать; везде, где только можно, старайся быть независимым и сильным, но главное – справедливым и честным; с должным почтением относись к простым людям, помни: ты живёшь их трудом…

Рафаэль Эрнесто молча слушал и с тревогой смотрел в сильно постаревшее всего за несколько часов лицо человека, который был для него образцом для подражания. Сердце юноши томительно ныло, чувство неотвратимости Судьбы, о котором говорил отец, охватило и его.

– Сеньор граф! Сеньор граф! – услышали они вдруг взволнованный голос Пабло. Главный конюх бежал сюда по дорожке сада, и было странно видеть, как сотрясается его большое тело, обычно такое медлительное и неповоротливое.

Пабло добежал до беседки, но, не в силах отдышаться, смотрел на сеньоров, а они – на него, ожидая услышать новую неприятную весть. И они не ошиблись.

– Сеньор граф, – заговорил Пабло. – Там Муньо… в конюшне… Он повесился… на уздечке… Страшный грех! У нас в замке никогда такого не было… Сеньор граф, как с ним поступить? Только что пришёл padre Игнасио, он сказал, что не будет отпевать самоубийцу… А мне жаль беднягу, ведь это он из-за сына…

Граф посмотрел на Рафаэля Эрнесто, потрясённого не меньше, чем он сам, известием об ужасном происшествии и, подумав, сказал:

– Мне тоже жаль этого несчастного. Передай padre Алонсо мою просьбу: пусть он позаботится о его душе, раз уж деревенский священник так сурово настроен.

– А хоронить, сеньор граф? Где будем его хоронить? На христианском кладбище нельзя.

– Тогда где-нибудь в горах. Не выбрасывать же его тело в пропасть, ведь мы христиане. Господь Иисус милостив и, может быть, простит ему этот грех…

– Сеньор, тут такое дело, – Пабло в нерешительности переминался с ноги на ногу, не зная, сообщать ли графу ещё нечто плохое, и всё-таки решился. – К воротам замка прибежал конь Хуана, слуги, значит, покойного нашего гостя… Вы не велели, сеньор, да Хуан обманом выбрался и ночью куда-то поскакал, а… вот какое дело, не вернулся. И тут недоброе – потому разве может конь прибежать без хозяина?

Дон Эрнесто, слушавший его нахмурившись, резко приказал:

– Скажи Хорхе – пусть организует поиски того человека, – и отвернулся.

Рафаэль Эрнесто увидел, что отец необычайно бледен.

Когда Пабло ушёл, дон Эрнесто положил руку на плечо сына и с грустью сказал:

– Вот и ещё две смерти… Теперь моя очередь, – и он с отрешённым видом зачем-то процитировал старый романс:

– «Болен, болен, умирает

Наш Король, наш дон Альфонсо.

Он лежит – ступни к востоку,

А в руках свеча из воска.

Перед ним архиепископ

И достойные прелаты,

И стоят от ложа справа

Все его четыре сына…» – тут он сделал над собой усилие и, немного взбодрившись, продолжал: – Ну, ладно, сынок. Ты долго меня слушал, а теперь я хочу послушать тебя. Будь добр, расскажи мне, куда ты со своей сестрой ездил в такую холодную ночь? Кстати, как чувствует себя Алетея Долорес? Когда вы вернулись, у неё был нездоровый и какой-то странный вид. Должно быть, она возле тела доньи Хулии?