Текст книги "Легенда Арагона"

Глава V

Утром родственники погибших собрались вместе и отправились на заупокойную мессу к деревенскому священнику.

Каменная церковь, находившаяся в деревне Ла Роса, была небольшой, с низким потолком, однако уютной и красивой: стены внутри были щедро украшены резьбой и яркой росписью. Едва человек переступал порог, как попадал в иной мир – мир ангелов и святых с неземными красками и причудливыми формами их бытия.

Алетея Долорес пришла вместе с бабушкой Хулией: после мессы padre Игнасио должен был совершить над нею конфирмацию44
  Конфирмация (миропомазание) – церковное Таинство, в котором человеку подаются Дары Святого Духа, чтобы они укрепляли его в христианской жизни.


[Закрыть], так как юной графине ещё летом исполнилось семь лет. Алетея Долорес робела перед непонятным словом и, хотя отец сказал, что её всего лишь помажут миром, но через это священное действие на неё незримо сойдёт благодать Святого Духа и спасительная сила Божия, она всё равно просила отложить совершение Таинства. Граф заколебался, однако донья Хулия была непреклонна, и вот Алетея Долорес стоит в церкви, до отказа заполненной людьми: на панихиду пришли близкие и дальние родственники погибших воинов, а также соседи и друзья. Padre Игнасио, высокий, крепкий человек в парчовой фелони55
  Фелонь (риза) – парчовое, тканное золотом или серебром одеяние без рукавов.


[Закрыть] и расшитой золотой нитью епитрахили66
  Епитрахиль – часть облачения священника; расшитый узорами передник, надеваемый на шею.


[Закрыть], читал нараспев густым басом Евангелие.

Алетея Долорес внимательно слушала. Она не знала латинского языка, на котором велась служба, но отдельные слова понимала или же догадывалась об их смысле: padre Игнасио говорил о будущем воскресении мёртвых, о том, что Церковь молит Господа простить усопшим грехи и удостоить Царства Небесного.

И вдруг недалеко от канунника77
  Канунник – специальный стол в храме с изображением распятия, перед которым служатся панихиды.


[Закрыть], возле которого родственники сложили принесённую с собою снедь и где стоял сейчас священник, одна из женщин в чёрном платке заломила руки и громко заголосила.

Вокруг возникло шевеление: люди зашептались, кто-то теребил женщину за плечо, кто-то дёргал за одежду, но она всё голосила, горестно и надрывно.

Сердце Алетеи Долорес сжалось, на глазах невольно выступили слёзы.

– Это Карла из замка, – услышала она тихий голос позади себя. – Её муж сначала жил в нашей деревне… да вон его мать стоит…

– Которая? – так же тихо спросил другой голос.

– Ну, вон, тоже платком утирается! Я их хорошо знаю.

– А-а, вижу… Так его из деревни взяли в войско?

– Нет, он к тому времени ушёл в замок в помощники к конюху… Парень был хороший, серьёзный.

– Молодая, значит, вдова, – сочувственно проговорил голос. – А дети-то у неё есть?

– Нету, Господь не дал, – и последовал вздох.

Видя, что женщина не может успокоиться, padre Игнасио пошёл к ней. Люди расступились. Лицо Карлы, залитое слезами, было, как у безумной: волосы выбились из-под платка, губы скривила гримаса боли, глаза смотрели, но не видели, ничего не понимали.

– Повторяй за мной, дочь моя! – гулко прозвучал в притихшей толпе раскатистый и спокойный голос священника. – Боже правый, помилуй нас, грешных… Спаси нас от геенны огненной…

То ли от того, что духовный пастырь взял её за руку, то ли от его приятного голоса, но Карла словно очнулась и начала покорно повторять за ним фразы на испанском языке:

– Не дай погибнуть душам нашим… Дай нам силы претерпеть беды и напасти… и ощутить радость бытия. Аминь! – удовлетворённо закончил padre Игнасио. – Крепись, дочь моя, Господь сделает тебя не только сильной духом, но и счастливой. Ты молода, и впереди у тебя не только печаль, но и много радости… Крепитесь, дети мои! – ещё громче обратился он ко всем остальным.

Алетея Долорес была восхищена: ей понравился этот большой человек в длинной красивой одежде, которого она видела сегодня впервые. Поэтому, когда панихида закончилась и подошло время для совершения над нею Таинства, Алетея Долорес уже не боялась, напротив, охотно подошла к священнику и доверчиво улыбнулась.

– Узнаю эти светлые волосы, – весело пророкотал padre Игнасио. – Растёт красавица, достойная своей матери. Ну-ка, возложим на тебя, чадо, печать дара Духа Святого.

Он взял пахучее миро, крестообразно помазал лоб девочки и сказал:

– Освящены мысли твои.

Затем помазал веки:

– Будешь идти по стезе спасения под лучами благодатного света.

Уши:

– Да будешь чутка к слышанию Слова Божия.

Губы:

– Дабы оказались уста твои способными к вещанию Божественной истины.

Помазывая миром поочерёдно руки, ноги и грудь немного растерявшейся девочки, padre Игнасио говорил:

– Руки твои освящены на дела, угодные Богу, а ноги будут ходить по стопам Заповедей Господних. Облекшись во всеоружие Духа святого, моли, чадо, о укрепляющем нас Иисусе Христе.

_____________________

Полная впечатлений, взволнованная и словно просветлённая, Алетея Долорес, едва вернувшись домой, бросилась искать брата. Но Рафаэля Эрнесто нигде не было видно.

Комната его также пустовала.

«Может быть, он опять у воинов?» – подумала девочка и отправилась на крепостную стену.

Наверху было холодно. В бойницы врывался сильными порывами ветер, тяжёлые тучи, казалось, нависли прямо над башнями. Зима подошла совсем близко.

И вдруг Алетея Долорес увидела женщину в чёрном платке. Это была та самая молодая вдова по имени Карла, которая голосила во время панихиды. Сейчас она, словно каменное изваяние, стояла у проёма бойницы и смотрела куда-то вдаль, и только ветер трепал углы платка, порываясь сбросить его с головы скорбящей.

Алетея Долорес решила было уйти, чтобы не беспокоить Карлу, но ей стало так жаль эту красивую женщину, так захотелось во что бы то ни стало утешить, что она подошла и, тронув Карлу за юбку, спросила:

– Ты ждёшь своего мужа?

Та вздрогнула и посмотрела на девочку, словно не узнала. Но вот её взгляд прояснился, и она ответила:

– Нет, сеньорита, я больше не жду мужа. Он умер, и мне очень тяжело.

– Мне тоже тяжело, – вздохнула Алетея Долорес, – ведь у меня нет мамы. Хоть она давно умерла, а всё равно мне грустно, а бывает даже очень грустно… У тебя есть мама?

Взгляд Карлы потеплел. Она как-то по-новому, внимательно, посмотрела на маленькую графиню.

– Да, есть, сеньорита. Она живёт в деревне Эль Клабель88
  Эль Клабель (исп. El Clabel) – Гвоздика.


[Закрыть], и я раз в неделю навещаю её.

– Ну, вот видишь! Значит, твои дела не так уж плохи! – наивно воскликнула Алетея Долорес, чем вызвала у Карлы грустную улыбку.

– Вот ты где, красотка, – вдруг раздалось у них прямо над головой. Это неслышно подошёл начальник стражи Педро Вальдес, тот, кого окрестили в замке Бычьим Глазом.

– Ты нас напугал! – Алетея Долорес даже сердито топнула ножкой.

– Ах, простите, сеньорита! – с насмешливым поклоном произнёс Вальдес. – Но я желаю поговорить вот с этой особой. Не могли бы Вы оставить нас?

Алетея Долорес с удивлением смотрела на покрытого кольчугой толстяка с лоснящимся круглым лицом и чёрными масляными глазками. До сих пор никто из обитателей замка не разговаривал с нею так дерзко. Алетея Долорес была маленькой, но знала, что она графиня, кроме того, от природы обладала развитым чувством собственного достоинства. Но хуже всего было то, что от наглеца исходил мерзкий запах вина.

– Вот я сейчас скажу отцу, чтобы он распорол своим большим мечом твой толстый живот, – спокойно сказала девочка, меряя взглядом начальника стражи, – тогда ты, может быть, поймёшь, что хозяйка здесь я. Убирайся! – коротко приказала она и величественным жестом указала в сторону лестницы.

– Проклятье! – выругался Вальдес, и его глаза вдруг налились кровью.

– А, так это о тебе мой брат говорил – «Бычий Глаз»! – воскликнула Алетея Долорес и засмеялась. – Правда, я не видела настоящих быков, – сказала она, немного успокоившись, – но думаю, что они выглядят не так глупо, как ты. Убирайся, олух Царя Небесного, – повторила графиня любимое выражение бабушки Хулии, когда та кого-нибудь ругала.

Вальдес, вне себя от ярости, промычал что-то нечленораздельное. Рисковать своей должностью ему не хотелось: графа он боялся. Поэтому, не говоря больше ни слова, начальник стражи круто развернулся и пошёл прочь, каждым ударом каблуков с силой впечатывая свою злость в каменный пол.

– Он тебя обижает? – повернулась Алетея Долорес к молодой вдове.

– Он мне досаждает, сеньорита. Требует, чтобы я вышла за него замуж.

– За такого противного?! – передёрнула плечиками графиня. – Хочешь, я скажу отцу, и этот толстый приставала с красными глазами оставит тебя в покое?

– Нет, добрая донья Алетея Долорес, – покачала головой Карла. – Не стоит беспокоить сеньора графа из-за таких пустяков.

– Для тебя это пустяки? – строго и недоверчиво переспросила девочка и вдруг ясно увидела, что глаза Карлы полны слёз. – Ну-у, это уже совсем никуда не годится, – протянула она с огорчением. – Я сейчас же пойду к отцу и всё ему расскажу.

– Прошу Вас, сеньорита, не надо! – снова запротестовала та.

– Но ты плачешь!

– Это совсем от другого. Просто мне очень, очень грустно… Я всё время думаю о погибшем муже и о том, что осталась одна.

– А знаешь, что говорит бабушка Хулия? Она говорит: «Если тебе грустно, то нужно через силу улыбаться; если хочется плакать, то надо заставить себя спеть весёлую песню». Я пробовала, и грусть сразу проходит. Ну-ка, спой что-нибудь… Карла, я очень прошу тебя, спой!

– Милая сеньорита, я даже говорю с трудом: слёзы просто сдавливают мне горло. Как же я буду петь? Простите, Бога ради, донья Алетея Долорес.

– Но я не хочу, чтобы ты грустила и была одна, – твёрдо сказала девочка. – Должен же кто-то помочь тебе!.. Вот что! Я придумала! Ты умеешь танцевать?

Карла не успела ответить: на крепостной стене появился Хорхе.

– Сеньорита Алетея Долорес, Вас просит к себе сеньор граф, – сказал Валадас ещё издалека.

– Да? Прекрасно! Я сама хотела сейчас идти к отцу. Карла, дай-ка мне руку. Ты пойдёшь со мной.

Хорхе привёл их к библиотеке, но сам не вошёл. Карла, повинуясь настойчивости графини, несмело протиснулась вслед за нею в приоткрытую дверь.

Рафаэль Эрнесто был возле отца, посвежевшего и чисто выбритого. Брат держал под мышкой большую красивую книгу. В библиотеке находился ещё один человек, с которым бабушка Хулия до сих пор не разрешала общаться, хотя Рафаэль Эрнесто не раз просил её позволить ему и Лете сходить в комнату к белобородому загадочному старику.

«Наверно, он святой», – вспомнила девочка предположение брата, поэтому она с любопытством и некоторым страхом в душе воззрилась на старца, будто сошедшего с одной из картин Красного зала.

А дон Эрнесто удивлённо приподнял брови, когда увидел появившуюся в дверях молодую служанку. Алетея Долорес, перехватив его взгляд, сказала:

– Отец, прости, что я начинаю говорить первой…

– Ничего, я тебя слушаю.

– Я хочу научиться танцевать. Ты позволишь, чтобы Карла учила меня этому?

– Ах, сеньор! – решила подать голос Карла. – Донья Алетея Долорес так настаивает, а я ведь… повариха.

Дон Эрнесто улыбнулся: от его внимательного взгляда не ускользнуло ни то, что женщина в чёрном платке, ни то, что её нос и глаза припухли от слёз. «Дочка жалеет вдову», – подумал он, а вслух сказал:

– Я думаю, что поваров у нас хватает, а вот горничная для моей дочери очень нужна. По поводу танцев Алетея Долорес замечательно придумала: каждая молодая арагонка умеет танцевать, пора учиться этому искусству и графине де Ла Роса. Как тебя зовут?

– Карла, сеньор.

– Ну вот, Карла, сегодня же поговори о своих новых обязанностях горничной с доньей Хулией. И пусть твои занятия танцами с моей дочерью будут носить самый серьёзный характер. Справишься?

– Конечно, сеньор.

– Со мной тебе не будет грустно, – заверила Карлу Алетея Долорес.

Когда за служанкой закрылась дверь, дон Эрнесто сказал:

– Раз уж мы заговорили о том, что рано или поздно приходит пора чему-то учиться, то я должен представить вам, мои милые дети, вашего учителя и духовного наставника, – он сделал полуоборот к неподвижному и молчаливому старцу. – Будете звать учителя – padre Алонсо.

При этих словах графа старик склонил голову и снова выпрямился.

– Padre Алонсо научит нас читать? – спросил Рафаэль Эрнесто, обращаясь к отцу.

– Друг мой, обо всём, чему вас научит padre Алонсо, он поговорит с вами сам. Я лишь хочу показать комнату, где вы теперь будете заниматься. Думаю, что уже сейчас можно провести первое занятие. Не так ли, padre?

– Безусловно, сеньор, – немного надтреснутым голосом ответил старик.

Чувствовалось, что он испытывает сильное волнение, но всеми силами пытается это скрыть.

Рафаэль Эрнесто и Алетея Долорес переглянулись и, без слов поняв друг друга, подошли к padre Алонсо и взяли его за руки:

– Пойдёмте, padre.

– Мы так рады, что у нас теперь есть учитель.

– Обещаем слушаться!

Старик растроганно заморгал и благодарно сжал прохладными ладонями маленькие тёплые руки.

Первый урок у padre Алонсо Алетея Долорес запомнила надолго и потом не раз пересказывала его бабушке Хулии.

– Сегодня я поведаю вам притчу о сеятеле, – сказал padre, когда дон Эрнесто ушёл, а дети сели на стулья за большим столом.

– Что такое притча? – сразу спросил Рафаэль Эрнесто.

– Это иносказательный рассказ: говорится об одном, а подразумевать надо другое. Рассказ этот нравоучителен. О сеятеле – самая первая притча Спасителя. Вот как её передаёт в евангелиях Матфей99
  Евангелие от Матфея, 13:3—9.


[Закрыть]: «Вот, вышел сеятель сеять, и когда он сеял, иное упало при дороге, и налетели птицы. И поклевали то; иное упало на места каменистые, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока. Когда же взошло солнце, увяло, и, как не имело корня, засохло; иное упало в терние, и выросло терние и заглушило его; иное упало на добрую землю и принесло плод: одно во сто крат, а другое в шестьдесят, иное же в тридцать. Кто имеет уши слышать, да слышит».

В этой притче дороге уподобляются люди, нравственно огрубевшие. Слово Божие – семя – не может проникнуть в их сердца: оно как бы падает на поверхность их сознания и быстро изглаживается из их памяти, нисколько не заинтересовав их и не вызвав в них никаких духовных возвышенных чувств. Каменистой почве уподобляются люди непостоянные в своём настроении, у которых добрые порывы так же неглубоки, как тонкий слой земли, покрывающий поверхность скалы. Такие люди не способны ради Божественной истины жертвовать своими интересами, изменить привычный образ жизни, начать неуклонную борьбу со своими дурными наклонностями. При первых же испытаниях они падают духом и соблазняются. Говоря о тернистой почве, Христос имеет в виду людей, обременённых житейскими заботами, людей, стремящихся к наживе, любящих удовольствия. Житейская суета, погоня за призрачными благами, как сорная трава, заглушает в них всё доброе и святое. И, наконец, люди с чутким к добру сердцем, готовые изменить свою жизнь согласно учению Христову, уподоблены плодородной земле. Они, услышав Слово Божие, твёрдо решают следовать ему и приносят плод добрых дел, кто в сто, кто в шестьдесят, кто в тридцать крат, каждый – в зависимости от своих сил и усердия.

Заканчивает Господь эту притчу знаменательными словами: «Кто имеет уши слышать, да слышит». Этим заключительным словом Господь стучится в сердце каждого человека, призывая его внимательнее заглянуть в свою душу и понять себя: не подобна ли его душа бесплодной почве, покрытой лишь сорной травой? Даже если это так, то не следует отчаиваться. Ведь не годная для посева почва не обречена навеки оставаться такой. Старание и труд земледельца могут сделать её плодородной. Так и мы можем и должны себя исправить постом, покаянием, молитвой и добрыми делами, чтобы из духовно ленивых стать благочестивыми и добродетельными.

Завершив своё объяснение. Padre Алонсо осенил себя крестом и подумал: «Да простит меня Господь за то, что осмеливаюсь толковать Его слова. Всё-таки сейчас я зовусь „духовным наставником“, а значит, обязан пояснить…».

– Как это замечательно! – прервала его мысли Алетея Долорес. Подперев щёку рукой, она мечтательно смотрела куда-то в потолок.

– Padre Алонсо, я хочу не только слышать Слово Божие, но и читать его, – сказал Рафаэль Эрнесто и весь напрягся, будто ожидая отказа.

– Этим мы сейчас и займёмся на уроке грамоты… сын мой, – успокоил его учитель. – Но, может быть, вы устали, и следует отдохнуть?

Дети дружно запротестовали. Тогда padre Алонсо достал откуда-то из-под стола небольшую квадратную доску, выкрашенную в чёрный цвет, и мелом написал на ней первую букву латинского алфавита…

…Проходили дни и недели. Дети занимались охотно, были дисциплинированны и понятливы. Рафаэль Эрнесто не расставался с книгой о Сиде Кампеадоре, преодолевая одну страницу за другой. Оказалось, что у мальчика превосходная память: он запоминал наизусть многие строки поэмы и часто повторял их, разгуливая по дорожкам сада или крепостной стене.

А вскоре у padre Алонсо появилась ещё одна ученица.

Глава VI

С каждым днём Мауре всё больше нравилась жизнь на новом месте. Карлос водил её и к плотникам, и к оружейникам, и в конюшню, и в кузницу… Но больше всего воображение девочки поразили большие ткацкие станки и обилие разноцветных толстых и тонких нитей.

Все слуги и мастеровые уже знали, что у Росы Валадас живёт маленькая мавританка, с любопытством встречали её появление и делали попытки поговорить с нею. Однако Мауру понимал только Карлос, а она понимала только его, и люди шутили: «К нам идёт иностранная принцесса, а с нею – переводчик». Но Маура, беря пример со своего друга, уже не боялась общего внимания и оживлённо жестикулировала, вставляя в свою речь недавно выученные слова. Порою они приходились совсем не к месту, и слушатели покатывались со смеху, а Маура смотрела на них и тоже начинала смеяться.

Только один человек отнёсся к девочке-мавританке враждебно – горшечник Муньо. Он выставил её за дверь мастерской и долго громко ругался:

– Привёз сеньор какую-то погань! Лучше бы сына моего привёз! Куда он его девал, моего старшего? Вместо себя подставил?

– Опомнись, Муньо! Что ты говоришь?! – попытались остановить дерзкого его товарищи.

– А что я говорю? – не унимался тот. – Почему сам сеньор не погиб? Значит, трус! За спины других прятался, таких, как мой сын! Ненавижу я всех этих сеньоров!

– Да ты завидуешь богатству и титулу нашего графа! – догадался один из гончаров.

Муньо совсем взбесился и полез в драку. Еле-еле его успокоили. Гончары и без того не любили вечно насупленного Муньо, а теперь, когда он оскорбил всеми любимого графа, и вовсе отвернулись от него…

– Надо бы окрестить ребёнка по нашему обычаю, – сказал как-то Росе старший конюх Пабло Лопес.

– Да я уже спрашивала некоторых мужчин, искала крёстного отца для девчушки, а они только отшучиваются. Видно, не хотят родниться, а дитя разве виновато, что у мавров родилось?

– Сама-то ты взяла бы её к себе в крестницы?

– Чего ж нет? – пожала плечами Роса. – Месяц-другой, и Карлос научит её лопотать по-нашему, а кабы окрестить, так и добрая бы христианка получилась. Хоть малая, а от работы Маурита не бегает: и веник схватит, и миски на столе расставит… А ты что спрашиваешь, Пабло? За девочку беспокоишься или её крёстную матерь себе в подружки выбираешь? – Роса лукаво прищурилась. – Ты мужик ничего, видный, впору кузнецом быть, а не хвосты лошадям крутить. Поди, холостяцкая жизнь надоела?

– Роса, – Пабло смущённо затоптался на месте. – Как я могу думать о женитьбе? Сама посуди. Сорок лет на одних только коней гляжу, разве я могу полюбить женщину больше, чем этих тонконогих красавцев? – он указал могучей рукой в сторону конюшен. – Так что… если не брезгуешь со мной породниться, то давай окрестим твою Мауриту.

– Слава тебе, Господи! – обрадовалась Роса. – Хоть один согласился. Сегодня же спрошу разрешения у дона Эрнесто.

_________________

– Где это вы пропадаете? – встретила Роса детей, которые снимали у порога свои деревянные башмаки. – Я вас всё утро искала, думала уж, и к обеду не придёте.

– Мой с..смотреть нитки ч..чертить т… тряпка б… большо-о-ой! – сказала Маура с восторгом и сделала обеими руками круг в воздухе.

– Она говорит, что ей понравилось, как вышивали на большом куске полотна, скатерть вроде, – снисходительно пояснил Карлос и зевнул. – Ох, и устал я с нею! Побегать охота, а она: сиди да сиди у швей, сказано – девчонка!

– Карлос, никак Маурита заикается? – испуганно спросила Роса, впервые заметив странное повторение звуков в речи девочки.

– Ну да, а ты что, мама, до сих пор не догадалась?

– Я думала, у них такой язык, ну, у мавров этих, – растерянно проговорила Роса. – А сейчас гляжу, и наши слова у неё во рту застряют… Пресвятая Дева! Вот несчастье-то! Видать, до смерти было напугано дитя… Да вы садитесь, садитесь! Бери лепёшку, Маурита. Сейчас похлёбку подам…

Роса смотрела, как дети быстро и весело работают ложками, и качала головой, поражённая своим открытием.

В дверях появился Хорхе, немного опоздавший к обеду.

– Мама, я слышал, вы с Пабло собираетесь крестить Мауриту?

– Да, сынок, дон Эрнесто сказал, что можно завтра пойти к padre Игнасио… Ой, Хорхе! – Роса всплеснула руками от внезапно промелькнувшей мысли. – Завтра же зайдём к Безумной Хуане, чтобы пошептала или чем там, не знаю, избавила девчушку от заикания.

Безумной Хуаной называли знахарку и ворожею, жившую на краю деревни Ла Роса.

– Только она и может помочь, – согласился Хорхе. – А знаешь новость, мама?

– Какую, сынок?

– Что сеньорита Алетея Долорес взяла к себе Карлу?

– Да, Хорхе, прачки говорили. У графини золотое сердце, – с теплотой произнесла Роса. – Хорошие у нас сеньоры, дай им, Господь, здоровья. Храни их, Дева Мария, от бед и несчастий, а заодно и нас всех не покинь милостию Своею!

После крестин, совершённых по христианскому обычаю деревенским священником, Роса Валадас и Пабло Лопес отправились вместе со своей крестницей к ворожее, прозванной Безумная Хуана.

Жила Безумная Хуана на краю деревни, почти у самого леса. Несмотря на необычное прозвище, никто не считал знахарку лишённой ума, напротив, к ней торопились обратиться, если вдруг заболела корова или поросёнок, если у крестьянина на месте пореза образовался нарыв, если закашлял ребёнок и по многим другим поводам.

Суеверный страх у крестьян вызывало то, что Хуана могла точно предсказать судьбу и неблагоприятные явления природы, поэтому раньше её в деревне не любили, называли за глаза «вороной», «вещуньей бед» и грозились расправиться.

Нашлись злые люди, не упустившие случая отомстить знахарке.

Было это лет пять назад. То ли у кого-то сдохла корова, несмотря на все усилия Хуаны вылечить её, то ли она отказала какому-нибудь парню в просьбе приворожить девушку, никто толком не знал. Только однажды padre Игнасио нашёл Безумную за воротами церкви, избитую и бесчувственную. Позвав людей, он перенёс её в свою каморку и долго выхаживал с помощью добровольных помощниц.

Хуана поправилась, но стала сильно припадать на одну ногу, и теперь ходила с клюкой. А хуже всего было то, что за время её болезни в замке Ла Роса случилось несчастье: умерла молодая сеньора – Эсперанса, которую Хуана всегда выделяла из толпы девушек, очень любила и пророчила ей богатую и счастливую жизнь.

Когда ворожея узнала о смерти Эсперансы, она была глубоко потрясена и до вечера, впрямь, как безумная, твердила каждому встречному: «Она не должна была умереть, её звезда такая яркая! Посмотрите на небо, звезда до сих пор не погасла! Только потускнела… Это проделки Дьявола! Эх, если бы я тогда знала, если бы у меня были силы!.. Ну, погодите же, изверги рода человеческого!..»

А ночью неожиданно скончались сразу трое мужчин, полные сил и здоровья…

Говорили, что Безумная Хуана отомстила за себя. Но только одна ворожея знала, что трое её обидчиков поплатились совсем за другое – за смерть Эсперансы.

С тех пор люди стали бояться её и обходить стороной. Но отношение к колдунье изменилось после одного случая.

Дети прятались от дождя под большим деревом и вдруг увидели, что к ним торопливо ковыляет Безумная Хуана. «Уходите, быстро уходите!» – издалека закричала она и даже бросила в детей свою клюку. Едва те отбежали, как в дерево ударила молния, и оно загорелось, а дети и с ними Хуана кубарем покатились по земле от удара неведомой страшной силы.

Родители спасённых чад с благодарностью принесли Хуане целые корзины со снедью.

Хотя ворожею по-прежнему побаивались, но зато теперь уважали и принимали её вещие слова со смирением, не называя их «карканьем вороны». Так случилось, что родственники погибших воинов задолго до возвращения отряда знали о кончине своих близких и во время панихиды не испытывали той острой боли, которую испытали матери и вдовы из замка: время успело немного заглушить их боль.

Вот к этой ворожее и направлялись сейчас за помощью для бедной Мауриты её крёстные отец и мать.

Дверь открыла седая, сморщенная старуха, по облику настоящая ведьма, какими обычно представляют и рисуют служительниц тёмных сил: седые косматые брови нависали над острыми, живыми чёрными глазами; на горбатом носу сидела большая бородавка; от тонких губ беззубого рта во все стороны расходились глубокие морщины. Трудно было определить её возраст. На первый взгляд казалось, что колдунье не меньше ста лет.

Роса никогда не видела Безумную Хуану так близко и теперь оробела.

– Добрый день, Хуана, – с трудом выдавила она из себя, в душе жалея, что решилась сюда прийти.

– День сегодня добрый, – ответила та скрипучим, будто несмазанная телега, голосом.

Маура ухватилась за Пабло, стоявшего неподвижно, в оцепенении.

– Проходите, коли пришли, – усмехнулась Хуана краешком губ и скрылась в глубине своего жилища, оставив дверь открытой.

Повинуясь какой-то неведомой силе, все трое шагнули через порог.

Внутри деревянной хижины, крытой камышом, горел очаг. Густой дым наполнял тесное помещение. Стены почернели от копоти. Узкие оконца без стёкол хозяйка заткнула тряпками и пучками соломы. Вся обстановка состояла из грубо сколоченного стола, нескольких скамей вдоль стен и сундука для хранения одежды. Над огнём был подвешен чугунный котелок, в котором булькала то ли вода, то ли какая-то похлёбка, а может быть, и снадобье, потому что хижина, если не считать дыма, была наполнена пряным запахом сухих трав, которые висели пучками на стенах в большом разнообразии.

– Вот, Хуана, наша Маурита, – чтобы как-то перебороть страх, проговорила Роса. – Она… заикается вроде. Не поможешь ли?

– Садитесь вон там, – указала Безумная Хуана на скамью в дальнем углу хижины, – а девочку давайте сюда.

Маура всё так же цеплялась за Пабло, но встретившись глазами с ворожеей, вдруг покорно отпустила его рубаху и молча подошла к самому очагу, не отрывая взгляда от старухи. Та усадила её на плетёный коврик и, не оборачиваясь, приказала Росе и Пабло:

– Что бы я ни делала, сидите, не шевелитесь.

Затем она протянула дрожащую руку вперёд и, держа её ладонью вниз над головой Мауры, заговорила:

– Вижу… падают люди… всюду кровь… Ага! Ближе! К ногам ребёнка катится голова женщины… должно быть матери… А вот благородная рука с длинным копьём. Она закрывает дитя от глаз Смерти… Но эта мёртвая голова! Она мешает языку девочки свободно двигаться… Ты её забудешь! Ты всё забудешь!

Неуловимым жестом Хуана достала откуда-то предмет, похожий на маленькую лейку. Затем, по-прежнему не сводя чарующего взгляда с широко раскрытых глаз Мауры, подбросила в огонь сухое полено.

– Смотри! – крикнула вдруг она и резко повернула девочку за плечи.

На стене плясали отсветы пламени. Колдунья сдёрнула с себя платок и начала трясти им почти над самым огнём, одновременно дуя в «лейку».

Роса и Пабло, так же, как их крестница, увидели на стене огромного дракона. Он двигался и разевал пасть, из которой вылетали резкие, жуткие звуки. Вот дракон взмахнул хвостом и повернулся прямо к Мауре, стараясь проглотить её. Девочка закричала и упала на коврик.

Роса хотела вскочить, но одеревеневшие ноги не слушались; хотела закричать: «Что ты делаешь с ребёнком?», но язык отяжелел и не двигался.

А дракон вдруг пропал. Хуана склонилась над девочкой, сделала ещё какие-то движения трясущимися руками у неё над головой, затем провела ладонью по лицу Мауры, и та очнулась, поднялась и, сидя на коврике, удивлённо огляделась вокруг. Её взгляд остановился на Росе.

– Мама, мой видеть сон, – сказала Маура со счастливой улыбкой. – Хорошо сон – цветы, большой облако… Мой плавать облако. Хорошо, мама! – повторила она.

– Это она меня… мамой-то?.. – пробормотала Роса, и вдруг слёзы потоком полились из её глаз.

Маура вскочила и подбежала к ней.

– Это твоя мама? – растерянно спросил девочку Пабло, указывая на Росу.

– Карлос говорить «мама» – Маура говорить «мама», – объяснила та, обнимая Росу за колени.

– Не допытывайтесь у неё о прошлой жизни, – услышали они скрипучий голос Безумной Хуаны. – И берегите её от Быка.

– От быка? – в один голос переспросили Пабло и Роса.

– Да, да, от Быка в облике человека. Иначе он убьёт её.

Хуана подняла глаза к потолку, который был еле виден из-за дыма, и вдруг ахнула, схватившись за грудь. Затем она перевела безумный взгляд на всех троих и с трудом проскрипела:

– Звезда этой девочки совсем тусклая. Она проживёт ещё не больше десяти лет… И ничего нельзя сделать – это Судьба!

– Пресвятая Дева! – испуганно вскрикнула Роса. – Неужели это правда, Хуана?! Может быть, ты ошиблась?

Но старуха лишь дёрнула плечом и отвернулась от них, давая понять, что разговор окончен.

– Спасибо тебе, Хуана, – сказал Пабло, беря своих спутниц за руки и увлекая их к выходу. – Маурита больше не заикается, мы тебе очень благодарны. Вот наши корзины – это всё твоё. И дай Бог тебе здоровья…

– Не верю, всё равно не верю! – упрямо твердила Роса до самого замка. – Почему это только десять лет осталось жить Маурите? Какую звезду она разглядела на своём чёрном потолке?

– Роса, люди говорят, что ясновидящая никогда не ошибается, – хмуро заметил Пабло, всю дорогу молчавший. – Мы должны быть ей благодарны за предупреждение… А как ловко она избавила Мауриту от недуга!

– Ещё бы! Так напугать!

– Однако ж дитя того не помнит, говорит: сон, мол, видела про цветы и как на облаке каталась.

Роса промолчала.

– Я вот о чём думаю, – продолжал Пабло. – Безумная Хуана сказала, чтобы мы берегли девочку от Быка в облике человека. Я уж и так умом прикидывал, и этак. И смотри, что получается: похоже, надо остерегаться Педро Вальдеса. Как ты думаешь?

– Бычий Глаз? – задумалась Роса. – Наверно, ты прав, Пабло. Он и здоров, как бык, и так же туп, и на уме всегда одно: как бы «коровёнку» какую высмотреть… Пускай он только приблизится к Маурите!

– Я тоже буду приглядывать за крестницей, – пообещал Пабло и посмотрел на уныло плетущуюся Мауру. – Ты, никак, устала, дочка? А ну-ка, полезай ко мне на плечи, – и он присел, ласково улыбаясь понявшей его и обрадовавшейся девочке.