Текст книги "Легенда Арагона"

Глава IX

Маура, как и многие дети, росла шалуньей. Но из детских лет ей запомнилась всего одна шалость, которая вызвала гнев у обожаемого ею сеньора графа. С тех пор она научилась недетской способности думать, прежде чем что-либо сделать. Рассудительность и обдуманность поступков стали чертой характера маленькой мавританки.

Как-то дети решили поиграть в комнате Карлы, горничной Алетеи Долорес. Из всей мебели были только кровать, стол и два больших шкафа. Вот эти-то шкафы и облюбовала Маура, а вместе с нею графиня и её брат: дети хотели лучше спрятаться, чтобы Карла, которая звала обедать, подольше не могла их найти.

Каково же было удивление ребят, когда они, щёлкнув ключом, обнаружили, что один из шкафов – вовсе не настоящий шкаф, а ловко замаскированная дверь в маленькую тёмную комнату без окон.

В полной темноте они нащупали стоявший в углу массивный стул, такой большой, что все трое забрались на него и начали обрадованно перешёптываться, строя предположения, где и как их станет искать Карла, как она будет сердиться, а они попросят у неё прощения и съедят всё, что она подаст им на обед.

– А я поцелую Карлу, – сказала Алетея Долорес, – и скажу, что мы больше не будем так озорничать.

– А если будем? – спросил её Рафаэль Эрнесто.

– Нет, – твёрдо ответила Алетея Долорес, – когда даёшь обещание, нужно его выполнять. Мы и так нехорошо делаем, что заставляем добрую Карлу бегать по этажам замка и заглядывать во все комнаты. Давайте поклянёмся, что прячемся в последний раз.

Рафаэль Эрнесто и Маура нехотя согласились, и все трое примолкли…

Первым уснул рано поднявшийся и уже набегавшийся с утра Рафаэль Эрнесто, потом Алетея Долорес положила головку на колени Мауры.

Маура ещё какое-то время прислушивалась, не идёт ли кто-нибудь, но всё было тихо, очень тихо, и она, откинув голову на спинку стула, крепко уснула.

Сколько времени они проспали, дети не знали. Рафаэль Эрнесто завозился на месте, спрыгнул на пол и недовольно сказал:

– Я хочу есть. Мне здесь надоело.

– А Карла нас так и не нашла, – разочарованно протянула Маура.

– Тогда давайте сами найдёмся, – предложила Алетея Долорес.

Они выбрались из «шкафа» и остановились в растерянности: комната горничной, недавно ещё залитая солнечным светом, была погружена в кромешную тьму. Дети ощупью нашли дверь и, притихшие, чувствующие, что их озорство зашло слишком далеко, не сговариваясь, отправились по гулкому коридору, освещённому факелами, в комнату дона Эрнесто.

Однако комната графа была пуста, как и другие помещения, в которые они заглянули… Обитатели замка куда-то пропали, даже padre Алонсо покинул свою келью.

Зато с улицы доносились крики, по всему двору метались зажжённые факелы.

– Наверно, вернулся с войны дядюшка Себастьян, – радостно предположил Рафаэль Эрнесто.

– Не-ет, – в раздумье протянула Алетея Долорес, – когда уезжают на войну, то так скоро не возвращаются. Дон Себастьян уехал совсем недавно… Неужели пришла весть, что его убили?!

– Смотрите, смотрите! – крикнула в это время Маура, до половины высунувшись в окно. – Факелы даже за мостом, по берегу рва!

– Они там! – донёсся снизу чей-то крик. – Дон Эрнесто! Дети в окне Вашей комнаты!

Маура отпрянула от подоконника. Дети, побледнев, уставились друг на друга.

– Ищут… нас… – пробормотал Рафаэль Эрнесто…

– Кто?! Кто придумал?! – граф задыхался от ярости. Таким Маура ещё никогда не видела этого большого доброго сеньора, и когда он посмотрел ей в лицо круглыми от бешенства глазами, девочка, как завороженная, медленно шагнула вперёд и сказала:

– Это я… Я придумала.

– Ты?! – дон Эрнесто схватил её за шиворот и поднял к самому своему лицу.

Маура близко увидела, как затряслись его губы и наполнились слезами глаза.

– Мы тоже! Мы тоже! – закричали в один голос Алетея Долорес и Рафаэль Эрнесто и заплакали. – Мы все вместе придумали, мы тоже виноваты…

Граф отпустил Мауру, почти бросил её на пол и, сильно сутулясь, вышел из комнаты, хлопнув дверью…

Наутро Алетея Долорес и Рафаэль Эрнесто попросили у отца прощения и за себя и за Мауру, и пообещали, что такого больше не повторится. Сама же Маура почему-то так и не решилась подойти к дону Эрнесто. Она притихла и надолго ушла к мастерицам, которые учили её вышивать.

Когда же пришло время занятий грамотой у padre Алонсо, и Маура изредка встречала в коридорах замка высокую фигуру графа, ей хотелось убежать и спрятаться, но она останавливалась и смотрела в его лицо с мольбой, всем своим видом говоря: «Простите меня, сеньор!»

Но он проходил мимо, даже не взглянув на неё, и ещё долго после этого случая дон Эрнесто был внешне холоден и к своим детям, и к Мауре.

А она каждый вечер горько плакала, сжимая спрятанный под подушкой ключ от комнаты-«шкафа». Ключ случайно остался в её кармане, и Маура не знала, что с ним делать.

Как-то раз, когда мама Роса, весь вечер утешавшая её, наконец, уснула, Маура встала и подошла к склеенной фарфоровой девочке. Осторожно взяв со стола нож, она отковырнула кусочек и опустила ключ внутрь статуэтки. Осталось только приклеить осколок на место.

Но просить склеивающий состав у гончаров она не решилась бы. Маура обвела глазами тёмную комнату. Ну, конечно! Как она раньше не догадалась!

В углу возле печи лежит глина. Недавно у них починяли печь, и эту глину мама Роса до сих пор не вынесла из комнаты. Маура, наблюдавшая за работой печника, знала, что глина может крепко соединить даже большие камни, не говоря уже о маленьком кусочке.

Бесшумной тенью девочка скользнула к печи, взяла сырой комок и, размяв его в руках, исправила статуэтку, даже тщательно вытерла с неё полой платьица грязные следы от своих пальчиков.

Если бы Мауру спросили, зачем она всё это делает, она вряд ли смогла объяснить.

Спрятав ключ в надёжном месте, девочка успокоилась, легла в постель и, глядя в дощатый потолок, дала себе клятву больше никогда-никогда не сердить дона Эрнесто и вообще стать послушной, такой, например, как сеньорита Алетея Долорес…

Уже год Маура считалась невестой Карлоса. Они были красивой парой: стройный юноша, один из лучших воинов, и черноглазая горничная-мавританка с милым смуглым личиком.

Хотя Маура жила теперь в замке, в той самой злополучной комнате, заняв место Карлы, она почти каждый вечер приходила навестить маму Росу и Карлоса.

Роса бережно хранила когда-то разбитую, но тщательно склеенную фарфоровую куклу, которая так напоминала ей маленькую Мауриту. Кукла всегда стояла на столе. Вместе с нею Роса садилась обедать, ей говорила ласковые слова перед тем, как уснуть.

Когда она брала статуэтку в руки, внутри что-то легонько позванивало, должно быть, остался какой-нибудь камешек или осколок. Этот звон был приятен Росе – будто фарфоровая девочка разговаривала с нею, а когда вечером приходила настоящая Маура, оживленная, румяная и весёлая, Роса не знала, куда себя деть от радости.

Старшая прачка гордилась девушкой, как родной дочерью, и, к слову сказать, гордилась не зря. Непоседливая и работящая, Маура прекрасно справлялась со своими обязанностями.

Она была не только горничной Алетеи Долорес, но и единственной её подругой. Сеньорита могла положиться на свою мавританку, как на саму себя, – та не только умела хранить тайны, но и обожала юную графиню, боясь причинить ей зло даже в помыслах.

Поужинав с Росой, Маура и Карлос шли гулять и бродили до глубокой ночи. Иногда Карлос заводил речь о том, что они могли бы пожениться. Однако Маура, как всегда, была настроена решительно против.

Юноша не понимал причины её отказа.

– Ты думаешь, что ещё слишком молода? – спрашивал он. – Но ведь в деревне есть девушки, которые вышли замуж в двенадцать лет, а тебе скоро шестнадцать! Вот отправят меня на войну, и поминай, как звали… А может, ты меня вовсе и не любишь?

В ответ Маура обвивала руками его шею, наклоняла к себе высокого воина и, горячо поцеловав в губы, шептала:

– Люблю! Ещё как люблю!.. Но зачем обязательно жениться? Появятся дети, я только и буду делать, что ухаживать за ними, некогда будет даже с сеньоритой поболтать.

– Так ты не хочешь потерять место горничной?

– Какой глупый! – сердилась Маура и даже отталкивала Карлоса. – Разве в этом дело?.. После «Арагонского леса» я начала вышивать другой большой ковёр… Недавно прочитала о Персии. Там такие красивые города из белого камня, огромные мечети, сплошь покрытые каменными кружевами!.. Ну и… всякие заморские звери, каких у нас здесь не бывает…

– Всё от этих книг! – ворчал Карлос. – Зачем было учить тебя грамоте? Все девушки думают о женихах да о свадьбе, а ты – о заморских зверях…

– А мне приятно, что мастеровые прямо толпой идут в ткацкую, где висят мои работы. Где бы ещё они повидали всех этих птиц и зверюшек, которые у нас не водятся? Я их сделала очень похожими. А ты знаешь, Карлос, как высоко ценит мои вышивки сам дон Эрнесто! – с гордостью говорила Маура. – Он даже заказал мне орнамент для обрамления портрета сеньоры Эсперансы. Я вчера только закончила, а сегодня уже видела свою работу в Красном зале. Знаешь, Карлос, и правда, хорошо получилось… А после персидского города вышью молодому сеньору портрет Сида Кампеадора. Он не просил, но я знаю – будет очень рад, он такой хороший, добрый…

– Что-то ты расхваливаешь дона Рафаэля Эрнесто, – хмурился Карлос. – Нравится?

– А кому он может не нравиться? – поддразнивала Маура. – Разве только злобному горшечнику Муньо. Ну, будет тебе дуться, Карлос, ты же знаешь…

– Да, я знаю, знаю… – теперь уже он начинал целовать её, пьянея и говоря что-то бессмысленное…

Устав от упрёков и расспросов Карлоса, Маура, в конце концов, сказала ему прямо:

– Давай немного подождём со свадьбой, ведь мы всё равно любим друг друга. Мы всё время вместе, и нам хорошо. Видишь ли, Карлос, я боюсь, что не смогу потом заниматься своим любимым делом – вышивкой. Я хочу закончить хотя бы самые крупные работы, какие задумала. Ведь какая красота должна получиться! Люди будут смотреть и радоваться, а я буду знать, что не зря прожила свою жизнь.

Последние её слова обидели юношу:

– Ты так говоришь, Маурита, как будто не замуж пойдёшь, а прямо сразу в могилу: только, мол, и живёшь сейчас, а потом жить перестанешь.

– В какой-то мере ты прав, – тихо ответила Маура, виновато опуская глаза.

– Но разве ты не знаешь, что ради тебя, ради того, чтобы ты была счастливой, я готов на всё! – горячо проговорил Карлос. – Даже когда у нас появятся дети, ты не бросишь своего любимого занятия: я попрошу донью Хулию освободить нашу маму от работы, чтобы она смогла помочь тебе… помочь нам. Прости, Маура, но ты как-то неправильно всё себе представляешь. Надо меньше читать книг, а больше к жизни людей присматриваться. Мне даже неловко перед друзьями: моя невеста будто не от мира сего.

– Ты и правда поможешь, Карлос? – обрадовалась Маура и даже запрыгала на месте. – Как замечательно, что ты меня понимаешь! И мама Роса понимает. Что бы я делала без вас?.. – с лица девушки на минутку сбежала улыбка. – А и правда, что бы я сейчас делала… в той, другой жизни?..

– Сколько прошло лет, а ты всё не забываешь о прежней жизни, – встревоженно сказал Карлос, которому мать строго-настрого запретила рассказывать Мауре что-либо о том, каким образом та попала в замок Ла Роса.

– Как я могу забыть или не забыть то, чего не знаю? – возразила девушка. – Ты неправильно говоришь. Я хочу вспомнить, но… не получается.

– Ты была маленькая и не можешь помнить.

– Не такая уж и маленькая. Ведь помню же я, как вёз меня на коне твой брат, когда вместе с доном Эрнесто ехал в замок. Так ясно помню, как будто это было вчера!.. А вот раньше, всего чуть-чуть раньше… Словно стена какая-то стоит чёрная, огромная – не заглянёшь через неё… и дон Эрнесто отказался говорить со мной об этом, и Хорхе сердится. Мама Роса только плачет, а ты, похоже, ничего не знаешь, иначе разве бы ты мне не сказал?

– Зачем ты мучаешь себя, Маурита? – беря её за руки, тихо проговорил юноша. – Тебе хорошо с нами, у тебя есть увлечение, цель в жизни, вот и радуйся. Смотри, какая ночь, – он поднял глаза к фиолетовому небу, усыпанному мириадами звёзд. – А утром встанет солнце, мир будет ещё прекраснее.

– Ты хорошо говоришь, – Маура снова улыбнулась. – Да ты не волнуйся, Карлос. Я радуюсь жизни. Вот только… вспомнить бы лицо моей родной мамы!..

Глава X

Почти каждое утро дон Эрнесто брал своих повзрослевших детей на прогулку в горы. Это было традицией уже в течение двух лет.

Но в последнее время Алетея Долорес совершала конные прогулки самостоятельно и вовсе не в горы. Сопровождали сеньориту Хорхе Валадас и ещё несколько воинов. Она изъявляла желание ездить в ближние и дальние деревни, к обширным полям, на которых уже поспевал новый урожай.

Иногда Алетея Долорес приглашала брата прокатиться хотя бы к опушке леса. Но, услышав слово «лес», он ожесточённо мотал чёрными кудрями:

– Куда угодно, Лета, только не в лес! Он давит на меня, как может давить, наверно, только могильная плита. Лучше всего мне дышится в горах.

Далёкому от всяких хозяйских дел, Рафаэлю Эрнесто было невдомёк, что прогулки его Леты – вовсе не развлечение, что сестра всерьёз заинтересовалась жизнью крестьян и хочет знать обо всём, что происходит в пределах владений её отца.

Зато дон Эрнесто догадался и был очень рад этому.

Перемены в душе Алетеи Долорес произошли благодаря padre Алонсо, который однажды сказал ей:

– Дитя моё, я знаю, как глубоко трогают тебя Заповеди Господа нашего Иисуса Христа, как много ты читаешь о пресвятой Деве Марии и житиях апостолов Господних… Похоже на то, Алетея, что ты готовишь себя в монахини. Да, да! Не удивляйся и окинь внутренним взором будни свои и праздники. Они ничем не разнятся. Твоя молодая и цветущая жизнь проходит в молитвах и постах… Позволь мне, дерзкому старику, дать тебе один совет… – видя смущение и замешательство девушки, padre Алонсо продолжал: – Люби Господа нашего всем сердцем, но не забывай и о людях, тебя окружающих. Быть может, Заповеди Христовы тебе приятнее будет выполнять, делая добро не только тем, кто живёт в стенах твоего родового замка, но и тем, кто трудится в поте лица своего там, внизу… Посмотри в окно. Видишь, сколько деревень. Вон там добротные хозяйства, а там – совсем старая и ветхая хижина. И это только в ближайшей деревне, а дальше?.. Кто знает, может быть, крестьянину, живущему в ней, нужна помощь, или же там обитает горькая вдова, которую утешит твой ласковый голос и доброе сердце… Ты не обижаешься на старика, дитя моё?

– Как можно на Вас обижаться, – тихо ответила Алетея Долорес, до глубины души тронутая словами наставника. – Вы мой учитель и судья моим поступкам… Отныне всё будет иначе.

Наутро Алетея Долорес, одетая, как обычно, для прогулки верхом, подошла к графу и сказала просто:

– Извини, отец, не могу сегодня поехать с тобой. Я хочу побывать в деревнях. Позволь Хорхе и его воинам сопровождать меня.

– Да, конечно, – в некотором замешательстве ответил дон Эрнесто и, ни о чём не спрашивая, добавил: – Поезжай, – а потом долго любовался дочерью, наблюдая за её грациозной походкой, движениями рук, поворотом головы, белокурыми волосами под тонкой кружевной шалью.

Алетея Долорес была очень похожа на дона Эрнесто. Приятные черты лица графа в девичьем облике его дочери родили замечательную красоту: блестящие коричневые глаза цвета крепкого чая, обрамлённые длинными густыми ресницами; бархат довольно широких тёмных бровей, особенно ярких на бледной, почти без загара, коже лица; прямой и тонкий нос с изящным вырезом чувствительных ноздрей; неяркие губы правильной формы; вокруг мягкого овала лица, словно ореол, – белое золото пышных длинных волос; стройная шея; узкая талия и развитые рельефные формы тела.

Красота Алетеи Долорес могла бы вскружить голову не одному благородному рыцарю, но граф во всей округе не видел для неё достойной пары. Однако у него оставались знакомые и друзья на юге. Сыновья некоторых из них, судя по всему, были

весьма недурно воспитаны; и граф де Ла Роса решил, что со временем найдёт для дочери достойного жениха. А пока Алетея Долорес не хотела слышать ни о каких кабальерос и вела жизнь затворницы, большую часть времени проводя в богословских беседах с padre Алонсо.

И вот, наконец, его дочь спустилась с небес на землю! Похоже, она станет достойной наследницей всех его добрых дел и хороших начинаний.

Не без чувства робости Алетея Долорес спускалась на своей великолепной белой лошадке Марабилье1313
  Марабилья (исп. Maravilla) – Диковинка.


[Закрыть] по круто идущей вниз дороге к деревне Ла Роса. Сумеет ли она заговорить с крестьянами, которых встретит? И как они воспримут её появление? Ведь, по сути дела, её мало кто здесь знает, лишь те, что по каким-то делам иногда приходили в замок и могли случайно увидеть свою графиню.

Хорхе держался со своим отрядом на почтительном расстоянии от неё. Деревня приближалась. Теперь уже хорошо, не то что из окна замка, Алетея Долорес могла рассмотреть всё вокруг. В каждом дворе, кроме жилища, были ещё какие-то постройки, – должно быть, сарай, хлев и птичник, – вспоминала она объяснения padre Алонсо.

То здесь, то там раздавались лай собак, блеяние овец, мычание коров, хрюканье и визги свиней и поросят. Воздух был наполнен сочетанием самых разных запахов, иногда неприятных, незнакомых графине де Ла Роса, а иногда удивительно ароматных, пряных и терпких, – кажется, это веяло свежеиспечённым хлебом и дымом одновременно.

Было летнее утро. Алетея Долорес ожидала увидеть во дворах множество детей, женщин, занимающихся стиркой, мужчин, ремонтирующих свои постройки.

Но всё оказалось иначе. Правда, дети были, но совсем маленькие. Они играли и ползали по траве под присмотром дряхлых старух или стариков. Мужчин тоже можно было увидеть – одни были заняты чисткой хлевов; другие работали в садах и виноградниках; третьи, действительно, что-то чинили в своём хозяйстве. Самым удивительным было то, что Алетея Долорес всё ещё не встретила ни одной крестьянки.

Появление всадницы и сопровождающих её воинов вызвало у людей интерес. Приостановив работу, они долго смотрели на неё, защищая ладонью глаза от быстро поднимающегося солнца, видимо, не могли понять, кто она такая и что всё это значит.

Немного растерявшись, девушка кивнула кому-то из крестьян в знак приветствия, а Хорхе позади неё вдруг громко крикнул, обращаясь к крестьянам:

– Донья Алетея Долорес желает вам удачного дня и хочет посмотреть, как вы живёте и работаете!

В ответ крестьяне начали поспешно кланяться и приглашать сеньориту каждый в свой двор. Однако графиня выбрала довольно ветхую хижину, рядом с которой была навалена целая куча брёвен.

Молодой крестьянин, заметив, что к нему направляются гости, бросил обтёсывать бревно и побежал к калитке.

– Прошу, прошу, заходите, сделайте милость, – повторял он, во все глаза глядя на светловолосую красавицу.

Хорхе помог сеньорите спрыгнуть с лошади, и она, окинув быстрым взглядом небольшой двор, спросила хозяина:

– Как тебя зовут?

– Санчо, сеньорита графиня. Санчо Ривера, – опять склонился перед ней крестьянин.

– Почему ты живёшь так бедно?

– Сеньорита графиня, у меня всё впереди, – вдруг улыбнулся Санчо.

Она посмотрела на него внимательно: рослый и крепкий, голова по-крестьянски обвязана тёмным платком, широкое лицо добродушно и открыто, в коричневых глазах озорные искры, совсем как у Рафаэля Эрнесто.

Алетея Долорес тоже улыбнулась. Её скованность исчезла, не оставив и следа.

– Почему ты так говоришь, Санчо?

– На будущей неделе у меня свадьба, а через месяц вместо этой хижины будет стоять хороший дом.

– Ты женишься? – обрадовалась Алетея Долорес. – Но как же ты один управишься с постройкой дома?

– Совсем не один, сеньорита графиня, – возразил Санчо. – Мне помогут родственники, у нас всегда так. Сеньор управляющий вот тоже распорядился привезти брёвен, – он сделал широкий жест рукой. – И ещё сеньор управляющий говорит, что донья Хулия завтра пришлёт ко мне на помощь плотников, а для моей невесты в замке портнихи шьют красивый наряд.

– Вот как! – вырвалось у Алетеи Долорес. Ей было стыдно, что она совершенно ничего этого не знает, но, пересилив себя, она добавила: – Я рада за тебя и твою невесту… Где же она сейчас? Я что-то совсем не вижу женщин и девушек.

– Это потому, сеньорита графиня, что все женщины, девушки и старшие дети на поле – дёргают сорняки.

– Но ведь это тяжело! Целый день под солнцем!

– Зачем – целый день? Только до полудня. Да они уже заканчивают. Который день подряд работают. Поди, сегодня уж и последний, – с удовольствием объяснил Санчо. Он был горд, что с ним беседует молодая графиня, и иногда искоса поглядывал по сторонам, чтобы насладиться тем, с каким интересом и завистью смотрят из-за изгородей его соседи.

– Ну, что же, Санчо Ривера, желаю тебе счастья, – сказала красавица и вдруг протянула ему руку.

Растерявшийся Санчо поспешно вытер широкую ладонь о рубаху и неумело пожал пальчики сеньориты.

«Надо бы приготовить подарок ко дню их свадьбы, – подумала Алетея Долорес, поднимаясь с помощью Хорхе в седло. – И вообще… Поговорю с бабушкой Хулией».

Молодая графиня отъехала уже довольно далеко, а Санчо, окружённый соседями, всё ещё стоял, как зачарованный, и держал перед собой раскрытую ладонь.

– У тебя что, рука стала деревянной? – улыбались вокруг крестьяне.

– А он теперь будет так стоять до вечера.

– Ну, Анна-то должна его разморозить!

Услышав имя невесты, Санчо как будто ожил, опустил руку и смущённо затоптался на месте. Однако уже через минуту он решил поддержать шутки.

– Как же я теперь буду работать? – с растерянностью оглядывая крестьян, спросил он.

– А что такое? – забеспокоились те.

– Да ведь к этой вот руке прикасалась такая красавица!

– Гляди-ка – «красавица»! Не сказал «сеньорита» или «графиня»!

– Погоди, вот придёт Анна, она найдёт, что сделать с тобою.

Крестьяне хохотали и не давали Санчо вставить ни слова:

– Не всё тебе одному над другими потешаться, пришёл и наш черёд.

– Спроси у доньи Хулии кусок шёлка и обвяжи свою драгоценную руку!

– Зачем обвязывать, пусть лучше не моет.

– Да он и так их не моет.

– Пощадите, братцы! – взмолился, наконец, Санчо. – Ей-богу, не буду больше ни над кем подшучивать, вот провалиться мне на месте!

– Поверим?

– Чтобы Санчо да перестал подшучивать?! Держите его, а то провалится!..

Когда вдоволь набалагурились и устали смеяться, один из крестьян сказал:

– Какие у нас хорошие сеньоры, правда? Бывает – отец добрый, а дети нос задирают. А донья Алетея Долорес и её брат совсем простые.

– В роду Ла Роса не было плохих людей, – ответили ему.

– Повезло нам. Про соседних-то сеньоров никто доброго слова не скажет!

– Да-а… Ну, давай, меченый, чем тут тебе помочь?

– Это ты мне? – удивился Санчо.

– Тебе, тебе. Или наша помощь теперь не нужна – загордился?

– А что, ты хорошо его назвал – Меченый, – поддержал говорившего его товарищ.

– Ну вот, уже и прозвище дали! – воскликнул Санчо. – Услышит Анна, как я ей объясню, почему – Меченый?

– Соври что-нибудь, тебе не привыкать.

– Не-ет! Анне я не вру… хотя… теперь придётся.

– Ох, Санчо, не рискуй! Уж лучше сразу сказать правду, а-то ведь того и гляди – придётся заказывать мастерам для тебя деревянную руку.

– Вы опять начинаете? А кто говорил: «Давай поможем тебе, Санчо»? – передразнил приятеля Ривера.

– А кто сказал – «Санчо»? – удивлённо поднял брови тот. – Никто не говорил! Я сказал: «Давай поможем тебе, Меченый».

– Ах, ты так, ну погоди у меня!

Молодые крестьяне ещё долго озорничали, бегая друг за другом, пока, навеселившись, не принялись, наконец, за работу.

А юная графиня, не подозревая, какое сильное впечатление произвело на крестьян её простое пожатие руки, приближалась ещё к одной, совсем старой и даже покосившейся хижине.

– Сеньор воин, – вдруг негромко окликнул Хорхе какой-то старик. – Скажите сеньорите графине, чтобы не ездила зря туда – Безумной Хуаны нет дома.

Расслышав его последние слова, Алетея Долорес повернула лошадь.

– Так в этой хижине живёт Безумная Хуана?

– Да, сеньорита графиня, – подтвердил старик. – Но сегодня рано утром её позвали в деревню Ла Мансана1414
  Ла Мансана (исп.La Manzana) – Яблоко.


[Закрыть].

– Кто-то болен? – встревожилась Алетея Долорес. – В замке есть лекарь…

– Нет, сеньорита, не беспокойтесь. Хуана будет принимать роды, она это ловко делает, ещё никто не умирал в её руках.

– Вот оно что… Но… скажи мне, добрый человек, почему эта женщина живёт в такой старой хижине? Ей самой, должно быть, совсем никто не хочет помочь?

– Не думайте так о наших людях, сеньорита графиня, – старик вскинул белую голову и строго посмотрел девушке прямо в глаза. – Хуане много раз предлагали помощь. Сама донья Хулия, Ваша бабушка, приезжала к ней. Но она почему-то и слышать не хочет о том, чтобы переселиться в другое место. Кто её знает – почему! Только когда уйдёт куда-нибудь надолго, наши крестьяне, бывает, солому на крыше поправят или колья вобьют, чтобы стена больший крен не давала. А она ничего – вернётся, не ругается. Нарвёт яблок со своей яблони и раздаст детям тех, кто ей оказал услугу. Люди только удивляются, как она узнаёт, ведь крестьяне молчат, да она и не спрашивает… Сказано – ворожея!

– Ну что ж, спасибо, добрый человек, за твой рассказ. Скажи мне своё имя.

– Меня зовут Хулио Морель.

– Я рада, что познакомилась с тобой, – с почтением произнесла Алетея Долорес. – Буду помнить о тебе, Хулио Морель.

– Спаси Вас Бог, добрая сеньорита, – сказал старик на прощанье и низко поклонился.