Текст книги "О бисере, бусах и прошлом времени. Воспоминания московского коллекционера"

«Голубки» Наташи Знаменской

С Натальей Константиновной Знаменской мы познакомились после поездки моих родителей в музей-заповедник А. Н. Островского «Щелыково». В то время она работала там экспозиционистом – ездила по разным городам и весям и пополняла музейную коллекцию. Не знаю, какое впечатление произвели на нее мы, но она очаровала нас с первой встречи: прелестная молодая женщина, чрезвычайно умная и эрудированная, и при этом не придававшая этим своим качествам ни малейшего значения, как будто они свойственны вообще всем людям на свете. У нас вскорости нашлись общие знакомые в лице Раисы Владимировны Захаржевской. Незадолго перед этим я прослушала в музее изобразительных искусств цикл ее лекций по истории костюма. Она поразила всех слушателей глубиной познаний и широтой кругозора. На этой почве мы с ней разговорились и даже обменялись несколькими визитами. Правда, это знакомство не имело дальнейшего развития, поскольку Раиса Владимировна вскоре скончалась.

Наташа (Н. К. Знаменская). 1979. Холст, масло. (Докучаева В. Лидия Ивановна Наумова. М., 1984)

Через короткое время после нашего знакомства у Наташи Знамен-ской возникли серьезные проблемы со здоровьем, и ей пришлось перенести сложнейшую операцию по замене двух сердечных клапанов. Поскольку в советских больницах послеоперационный уход был далеко не на высоте, Наташины подруги по очереди ездили ухаживать за ней в больницу, и меня тоже включили в общий график. Вот тут мы перешли с ней на «ты», наша дружба окончательно окрепла и продолжалась в течение 25 лет. Позднее, когда Наташа уже практически не выходила из дома, я приходила к ней каждую субботу после еженедельной прогулки по букинистическим магазинам. У Наташи меня встречали ее уникальная тетя Нина Ивановна Знаменская – микропедиатр, лечившая почти всех новорожденных города Москвы втечение 75 лет, Наташина дочка Настя и вальяжный кот Василий, вскормленный на дефицитной колбасе из закрытых распределителей, которую Нина Ивановна получала время от времени от благодарных родителей своих маленьких пациентов. В 97 лет она все еще ездила по вызовам, необыкновенно ловко осматривала детей, заклеивала им в случае необходимости пупочную грыжу пятикопеечной монетой и диктовала озабоченным родителям, что надо и что не надо делать с ребенком. Обычно эти рекомендации заполняли собой стандартную школьную тетрадь. В свое время, когда родилась наша дочь Даша, она ошарашила нас категоричным требованием: «У ребенка должно быть как можно меньше впечатлений!» Уже в то время, когда не было и намека на какие-нибудь компьютеры и интернеты, она понимала, что обилие информации для маленького ребенка не такое уж абсолютное благо.

Итак, каждую неделю я наслаждалась гостеприимством Нины Ивановны и беседами с Наташей. Она рассказывала о своей семье и ее рязанских корнях, о своем бывшем муже, известном художнике-нонконформисте Дмитрии Плавинском, об их доме в деревне Бережки и о приключениях кота Василия. Это было время провозглашенной Горбачевым перестройки, и ее очень волновало все, что происходило в стране. По-моему, у нее даже хватило сил сходить на одну из тогдашних многолюдных демонстраций.

Поразительной чертой Наташи было полное отсутствие каких-либо следов озлобления на болезнь, на врачей, которые не в состоянии ей помочь, или зависти к здоровым подругам, ведущим весьма активный образ жизни. У нее было множество друзей, с которыми она нас щедро знакомила. В частности, очень интересными были встречи с Мариной Иосифовной Стародубцевой, прямым предком которой был светлейший князь Александр Данилович Меншиков. Марина Иосифовна написала замечательную книгу воспоминаний «Круговорот. Люди и судьбы» (1990), в которой рассказала об истории своей семьи: немного о корнях и дореволюционном прошлом; о трагических событиях после революции; о годах, проведенных в блокадном Ленинграде. На вопрос моего мужа, как она может все это помнить в таких подробностях, она сказала, что для нее это не представляет никакой проблемы. Она просто закрывает глаза и описывает то, что немедленно возникает у нее перед мысленным взором.

Чудесными людьми оказались и другие подруги Наташи. Прекрасная рассказчица, знаток иконописи Алина Логинова – светловолосая копия Анны Ахматовой; киновед Лера Антонова; излучающая благожелательность Лариса Вавилова, живо откликнувшаяся на мое более позднее увлечение бижутерией и, по-моему, опустошившая все запасы побрякушек, накопившиеся за ее жизнь; переводчик и преподаватель французского Валентина Ивановна Лесневская, принявшая посильное участие в издании моей книги «Эпоха бисера в России». Валентины Ивановны, к сожалению, уже нет в живых, но я нередко вспоминаю ее неяркую красоту и поразившую меня способность молитвой вызывать 31-й троллейбус – единственный вид транспорта, соединявший дом Знаменских с нашим домом.

Целующиеся голубки. Вышивка мелким круглым и граненым бисером по бумажной канве. 13×15 см. 1840-е годы. Оформление предположительно начала 20 века. Подарок Н. К. Знаменской

Наташа скончалась 20 лет назад, а ее подруги до сих пор встречаются у ее дочери в Наташин день рождения, 13 ноября.

Уже после смерти Наташи, через Марину Иосифовну мы познакомились и подружились с Лялей и Сашей – кандидатами наук биологом Валентиной Александровной (урожденной Целиковой) и металлургом Александром Семеновичем Хохловыми. На нашей книжной полке стоит томик Сашиных стихов, а в коллекции бижутерии бережно хранятся многочисленные Лялины дары. Мы время от времени встречаемся, любуемся безупречной Лялиной элегантностью, а Володя с Сашей иногда вступают в ожесточенные политические споры, которые нами безжалостно пресекаются.

Видя нашу одержимость бисером, Наташа подарила нам единственную имевшуюся у нее бисерную вышивку – два голубка с веточкой незабудок, гирляндой из роз и голубой ленточкой. Это типичная вышивка 1840–1850-х годов, необычным является паспарту, выполненное из наждачной бумаги.

В нашей коллекции тогда была еще одна вышивка в подобном оформлении. На ней шерстью и бисером изображен охотник фанатик, которого, несмотря на подагру, слуга везет на охоту в инвалидном кресле. Прототипом этой вышивки послужила найденная известным знатоком старинных вышивок Юлей Пушкиной гравюра L’ouverture de la chasse, tableau de Buss (Роберт Вильям Бюсс (1804–1875) был известным художником, гравером и иллюстратором времен королевы Виктории).

Охотник-подагрик. Вышивка шерстью и граненым золоченым и металлическим бисером по мелкой канве. 23×28 см. Середина 19 века. Московский музей-усадьба Останкино

Открытие охотничего сезона. Гравюра. Середина 19 века (?)

Вот с этой вышивкой на нашей бисерной выставке в 2002 году в музее личных коллекций и произошло маленькое ЧП. Однажды утром, когда я туда пришла, мне сообщили, что одна из картин упала и у нее разбилось стекло. Ничего катастрофического в этом происшествии не было: стекло быстро заменили, но при этом куда-то таинственным образом исчезло паспарту. Меня всячески заверили, что его никогда и не было, но оно все-таки определенно было и сделано было из наждачной бумаги. По-видимому, его сочли каким-то мусором и выбросили вместе с осколками стекла. Паспарту пришлось переделать, но происхождение такого оригинального оформления все-таки продолжало интриговать, тем более что оно было не единственным. Иногда встречаются бисерные вышивки с подобными паспарту, а однажды пришлось подержать в руках даже коробочку, оклеенную наждачной бумагой с вышитой по бумажной канве маленькой бисерной птичкой на крышке (из собрания А. А. Васильева). Датированные вышивки по бумажной канве относятся к 40–60-м годам 19 века. Приблизительно к этому же времени могут быть отнесены и все вышивки с паспарту из наждачной бумаги. Возникает вопрос: не являются ли такие паспарту «современниками» вышивок?

В Британской энциклопедии в статье «Абразивы» читаем, что первые в мире успешные опыты по получению искусственного оксида алюминия (наждака) были проведены электрохимической компанией в Нью-Джерси в 1891 году. Его промышленное производство было налажено только в 1901 году. Таким образом, временной зазор между бисерными вышивками и широким распространением наждачной бумаги составляет около полувека. Можно предположить, что первые собиратели бисера конца 19 – начала 20 века, столкнувшись с проблемой экспонирования своих раритетов, обратили внимание на декоративные свойства нового для того времени материала – наждачной бумаги, и с чьей-то легкой руки стали использовать ее для оформления вышивок. Поэтому, несмотря на то что такие паспарту не являются современными вышивкам, их все же не стоит переделывать из уважения к первым коллекционерам бисера.

Возвращаясь от увлекательного отступления о наждачной бумаге к Наташе Знаменской, хочу вспомнить один маленький эпизод. Однажды мы сидели у Наташи вместе с ее интеллектуальными друзьями, с которыми я до тех пор не была знакома. Речь шла о чем-то возвышенном и мистическом. Время от времени я портила эту беседу скептическими замечаниями, и имидж мой ухудшался прямо на глазах. И тут Наташа, добрая душа, воскликнула: «Да вы не обращайте внимания на то, что она говорит! Она совсем не такая! Она бисером вышивает!» Атмосфера сразу разрядилась, и это был далеко не единственный случай, когда моя верная подруга приходила мне на выручку.

Мозаика на воске

Продолжая свой рассказ о Наташе Знаменской, хочу с благодарностью вспомнить историю приобретения одного из раритетов нашей бывшей коллекции.

Долгое время собирая бисер, я только читала о существовании бисерных мозаик на воске, но никогда не видела их. И разумеется, в списке моих дезидерат такая редкость стояла на одном из первых мест. Однажды Наташа сказала, что видела такую мозаику у своей знакомой и может договориться с ней, чтобы она разрешила мне на нее посмотреть. Конечно, между «посмотреть» и «приобрести» разница довольно большая, но я и тем была чрезвычайно довольна.

Таким образом я и попала в квартиру художницы Лидии Ивановны Наумовой – родной сестры знаменитого киноартиста Михаила Ивановича Жарова. Сама Лидия Ивановна тоже была очень одаренным человеком. Кроме занятий станковой живописью, она много работала в кино: в частности, делала костюмы к фильму Эйзенштейна «Иван Грозный». По-видимому, уже в то время, несмотря на тяготы эвакуации, у Лидии Ивановны начали проявляться наклонности коллекционера. Она собирала все рисунки Эйзенштейна к фильму, включая беглые наброски, сделанные на каких-то накладных и квитанциях. Позднее к этой уникальной коллекции присоединились и другие раритеты, которые они много лет собирали вместе с мужем – ученым секретарем Третьяковской галереи А. Г. Нордкиным.

В числе них была и вожделенная мозаика на воске, изображавшая девочку в платьице тридцатых годов 19 века, выпускающую птичку из клетки. Кроме того, поняв, что имеет дело с бисерным фанатиком, Лидия Ивановна показала еще немецкое руководство по вышивке 1795 года издания. Его автор – И. Ф. Нетто, был учителем рисования в Лейпциге. В состав своего руководства он включил довольно обширный текст, представлявший собой настоящую энциклопедию вышивки того времени, и множество прелестных раскрашенных от руки офортов с рисунками для вышивки. К каждому из них прилагался контурный рисунок, который можно было использовать для перевода рисунка на ткань. Но главная прелесть этого издания заключалась в том, что оно было снабжено образцом вышивок, в точности воспроизводившим одну из страниц руководства. Любой коллекционер может с легкостью представить себе мои чувства при виде этих «сокровищ Голконды», но заикнуться о продаже этих вещей мне показалось верхом бестактности, и я ограничилась выражением благодарности и восхищения увиденным.

Лидия Наумова. Автопортрет. Обложка книги (Докучаева В. Лидия Наумова. М.: Советский художник, 1984)

Девочка, выпускающая птичку. Мозаика мелким круглым бисером на воске. 19,5×25 см. 1830-е годы. Московский музей-усадьба Останкино

Посетить Лидию Ивановну еще раз так и не удалось, а через семь лет мне сказали, что она умерла, и мысленно я окончательно простилась с мечтой о мозаике на воске и руководстве по вышиванию. Однако судьба распорядилась иначе. На сороковой день после смерти Лидии Ивановны ее племянница и наследница Светлана Жарова-Акчурина собрала своих друзей и родственников, в числе которых была и Наташа Знаменская, когда-то направившая меня к ее тете. Светлана очень ответственно отнеслась к выпавшей на ее долю задаче определения судьбы коллекции Наумовой – Нордкина. Поэтому за столом разговор зашел именно об этой проблеме. Обсуждались сравнительные достоинства музеев и коллекционеров, причем большинство присутствующих было, разумеется, за музеи. Только моя верная подруга Наташа возвысила свой голос в защиту коллекционеров и сказала, что коллекционер коллекционеру рознь и бывают такие коллекционеры, которые действительно берегут приобретенные вещи, изучают их и даже самостоятельно реставрируют. Когда Света услышала, что речь идет о некоей даме, собирающей бисер, она спросила, не может ли эта дама быть той самой, которая когда-то побывала у ее тети. Оказывается, незадолго до смерти Лидия Ивановна вспоминала об этом визите и говорила, что хотела бы видеть свои вещи в этой коллекции, но не могла припомнить ни имени посетительницы, ни того, откуда она взялась. Таким образом, моя личность была идентифицирована и бисерные вещи, а также три старинных руководства по вышивке из коллекции Наумовой – Нордкина обрели свое новое пристанище.

С тех пор мозаика на воске занимала почетное место в нашей коллекции. Она была опубликована в вышедшей в 1995 году книге и представлена на выставке «Эпоха бисера» в музее личных коллекций в 2002 году. О немецком руководстве по вышивке (Netto J. F. Zeichen, Mahler– und Stickerbuch zur Selbstbelehrung fuer Damen, Leipzig, 1795) была опубликована статья в журнале «Декоративное искусство СССР», а также сделан полный перевод этого издания, опубликованный в книге «Старинные узоры для вышивания» (М.: Этерна, 2010).

Надо сознаться, что этот перевод достался мне совсем непросто. Во-первых, язык конца 18 века был все еще гораздо более архаичным, чем классический язык Гёте и Шиллера; во-вторых, он был насыщен терминологией того времени и большим количеством французских названий. Кроме того, некоторые описания техники вышивания составлялись в расчете на наличие у современницы автора каких-то базовых познаний в этой области и не всегда были понятны современной рукодельнице с первого прочтения. Так, например, техника изготовления стеганых изделий (в частности, изящных роб) была чрезвычайно далека от нашего понимания техники изготовления современных стеганых одеял. Оказывается, старинные вышивальщицы, не прокладывая вату между лицевой тканью и подкладкой, сначала прошивали весь контур рисунка и только потом заполняли толстыми нитками все детали орнамента.

Значительно позже наши молодые друзья Ира и Сережа Ильины купили в Англии и подарили нам вышивку шерстью, выполненную по тому же рисунку. На обороте написано: «Worked by Sarah Jane Kemble in 1846 aged 8 years», и далее: «She married Henry Wager 1864». В то время рисунки для счетных вышивок в большом количестве издавались в основном в Германии и распространялись по всей Европе, поэтому совпадение сюжета в Англии и в России не вызывает удивления. Интересно, использовалась ли техника мозаики на воске где-нибудь, кроме России. Я спрашивала об этом у секретаря British Bead Society (BBS)[3]3
  Британское бисерное общество.


[Закрыть] и большого знатока бисера Кэрол Моррис (Carole Morris), но она таких работ не встречала.

Нина Ивановна, «Алиса в стране чудес» и французские куклы

Следующая история тоже связана с семейством Знаменских, а именно с тетей Наташи – старейшиной московских детских врачей Ниной Ивановной Знаменской.

Эту историю рассказал известный коллекционер кукол Сергей Романов в своем музее на Воробьевых горах, тоже хорошо знавший Нину Ивановну.

До войны она работала в больнице и лечила там девочку Наташу. Когда Наташа выздоровела, за ней приехали в больницу родители и подарили ей игрушечную длинноухую зайчиху в платье и косынке. Игрушек тогда, как и всего прочего, было чрезвычайно мало. И родители купили некое кустарное произведение довольно нелепого вида. Несмотря на это, Наташа сразу зайчиху полюбила и нарекла ее в честь врача – Нина Ивановна. Прошло несколько лет, зайчиха в результате сильной любви своей хозяйки несколько поистрепалась. Родители с Наташей уехали на дачу и решили там ее постирать. Зайчиху постирали и повесили на террасе, прицепив за уши прищепками к веревке. Происходило это 21 июня 1941 года. На следующий день началась война, и с дачи пришлось срочно съехать. Впопыхах Нину Ивановну, конечно, забыли. Вспомнили о ней только в поезде. Наташа рыдала и требовала немедленно вернуться за Ниной Ивановной, но мама заверила ее, что наша армия обладает исключительной мощью, война кончится очень скоро и они приедут за Ниной Ивановной. Потом они уехали в эвакуацию и на дачу вернулись только через несколько лет после окончания войны. Оказалось, что во время боев под Москвой дача находилась как раз на линии фронта. Из нее унесли все, что только возможно. Наташа с мамой вошли на террасу, усеянную осколками стекла, и увидели слегка полинявшую Нину Ивановну, все так же висящую на веревке. Теперь злополучная зайчиха Нина Ивановна обрела покой в коллекции С. Романова.

Нужно сказать здесь несколько слов и о владельце коллекции, который, как мне кажется, наглядно демонстрирует собой утверждение о том, что коллекционерами не становятся, а рождаются. Сережа родился в обычной московской семье, нисколько не зараженной духом собирательства, окончил школу и совершил первый нестандартный поступок – поступил в швейное училище, затем отслужил в армии и после этого некоторое время поработал закройщиком в ателье. Такой необычный выбор специальности был вполне осознанным. Дело в том, что Сережа с детства, в отличие от других мальчишек, вместо того чтобы активно уничтожать игрушки, берег их, чинил в случае необходимости, а кукол стремился по возможности принарядить. Постепенно это стало профессией, коллекция неудержимо росла, и теперь Сергей Романов – признанный в России и за рубежом эксперт и реставратор кукол. Как-то, блуждая по Измайловскому вернисажу, я услышала, как один из продавцов сказал другому: «На этого мишку сам Романов обратил внимание. Значит, надо поднять цену».

Квалификация Сережи действительно поражает. Однажды я позвонила и сказала, что хочу подарить ему «кота в сапогах», доставшегося нам от моей золовки. На мой взгляд, кот не принадлежал к шедеврам кукольного дизайна, но мог заполнить какую-нибудь лакуну в коллекции. Сережа среагировал мгновенно: «А штаны у него какие? Бархатные? А сумочка есть?» И тут же точно определил, кто и когда изготовил этого уродца. Так же с ходу он определил и принадлежность игрушечного грузовика, спасенного нами однажды из кучи дачного хлама, предназначенного для очередного аутодафе. С помощью Сережи мы приобрели в свое время хорошенький бисерный кошелек с редким изображением мальчика с паяцем. Правда, приблизительно одна четверть кошелька отсутствовала, но ее удалось восстановить.

На своем пути мы встречались со многими обладателями нестандартных (для своего времени) коллекций – собирателями старинной черепицы и кирпичей, пуговиц, рамок, оружия Древней Индии и так далее. Все они, кроме фанатичной преданности предмету собирательства, обладали глубокими знаниями в избранной ими области. Именно этим они коренным образом отличались от так называемых коллекционеров, которые собирают просто собачек или кошечек. Обычно их знания о предмете не выходят за рамки места, где они его приобрели.

Один из наиболее известных коллекционеров, основатель музея В. А. Тропинина Ф. Е. Вишневский, по воспоминаниям В. А. Десятникова, называл себя собирателем, а не коллекционером. Не знаю, какими критериями руководствовался Феликс Евгеньевич, но и в соответствии с уже цитированным определением слова «коллекционер», данным в Большой советской энциклопедии, называть коллекцией большое количество сувенирных туфелек или магнитиков, привезенных со всего мира, явно не стоит. Такое собрание, разумеется, тоже имеет право на существование, и живописно расположенная в витринке компания куколок или туфелек вполне способна украсить собой чей-нибудь интерьер.

В начале 1990-х на волне всеобщего энтузиазма А. Я. Асиновским, коллекционером, насколько я помню, товарных ярлычков и упаковки, был организован клуб владельцев необычных коллекций «Раритет». О его существовании я узнала от Ольги Матвеевой, коллекционера пуговиц. Несколько раз я побывала на заседаниях этого клуба и убедилась, что там были представлены оба типа коллекционеров (и настоящие, разумеется, в меньшинстве).

Александр Михайлович Рушайло

Некоторое время мне казалось, что количество истинных коллекционеров в этом клубе вообще ограничивается одной Олей, но на одном из заседаний выступил Александр Михайлович Рушайло с докладом об «Алисе в стране чудес» Льюиса Кэрролла. И сразу стало понятно, что он является, по крайней мере, второй, если не первой звездой не только этого клуба, но и вообще сообщества российских коллекционеров.

Уроженец Житомира, выпускник мехмата МГУ, кандидат физико-математических наук, всю жизнь проработавший в области авиамоторостроения, Александр Михайлович еще в юности увлекся книгами Кэрролла и собирал все относящееся к его творчеству. Он не просто хранил свои приобретения, но глубоко изучал их, реставрировал, публиковал результаты своих изысканий, участвовал в выставках. В частности, составленная им библиография русских переводов Льюиса Кэрролла вошла в библиографический справочник Библиотеки Конгресса США. Результаты его изысканий хорошо известны и в музее автора «Алисы…» в Оксфорде. А главное, Александр Михайлович любил свое дело, любил переводчиков Кэрролла, его иллюстраторов и всех имеющих какое-либо отношение к предмету его интересов. Феноменальная благожелательность Александра Михайловича распространялась и на совершенно непричастных к «кэрроллиане» людей вроде нас с Володей. Мы обменялись визитами с ним и его женой Маргаритой Федоровной, познакомились с дочерью – реставратором книг. Удалось побывать на персональной выставке Александра Михайловича в московском музее экслибриса. К сожалению, наше общение длилось совсем недолго. Через год после выставки этого чудесного человека не стало.

Мы поехали на похороны, и, только подходя к месту прощания, обнаружили, что там стоят несколько групп провожающих, пришедших, очевидно, на разные похороны. При этом мы не знали никого из знакомых Александра Михайловича, а обходить все группы, отыскивая его близких, было не очень удобно. Тогда решили действовать, руководствуясь физиогномикой, в которую я свято верю (хотя ошибки все же бывают). Посмотрели на лица и по концентрации интеллигенции без труда определили тех, кто пришел прощаться именно с Александром Михайловичем.

Недавно я поинтересовалась в Интернете, что происходит с его коллекцией. С удовольствием узнала, что семья продолжает его дело. В частности, в 2010 году в Перми проходила выставка работ из его собрания, хотя каталог всей коллекции, видимо, пока так и не вышел.

Несмотря на то что мы никогда не интересовались игрушками, небольшое собрание сувенирных кукол у нас все-таки появилось. Его привезла нам наша давнишняя приятельница Кира, у которой оно не вписалось в интерьер новой квартиры. Я тут же с энтузиазмом принялась чинить им юбочки и менять резинки, на которых держались их конечности. Но, приведя их в божеский вид, заниматься их осмыслением не стала, а просто сохранила на память об их прежней владелице.

Кира Михайлова

Полка с коллекцией Кириных куколок

Кира Зубкова (урожденная Михайлова) была дочерью маминой ближайшей подруги Екатерины Алексеевны Дютель. Тетя Катя (единственная из маминых приятельниц, которую мне было позволено так называть) сначала прочила Киру в балерины. Она действительно была необыкновенно хороша собой и очень подходила к такому амплуа. Но Кире не повезло – она повредила ногу, и тетя Катя решила после окончания школы отдать ее в иняз на факультет французского, поскольку сама была француженкой. После окончания института Киру распределили в школу, и тут тетя Катя проявила всю присущую ей твердость характера. Она распорядилась, чтобы Кира к школе и близко не подходила, потому что если она начнет в школе преподавать, то там и останется. Не знаю, каким путем удалось избежать этой горькой участи, но Кира просидела дома целый год, пока тетя Катя не подыскала ей место во французской редакции Радиокомитета. Там она долгое время слушала передачи французских радиостанций, чтобы потом сделать краткое резюме услышанного для вышестоящих начальников. Это занятие было, конечно, очень нудным, но Кира времени не теряла и под аккомпанемент разнузданной капиталистической пропаганды вязала кофточки, превратившись в результате в виртуозную рукодельницу. Тем не менее тетю Катю эти достижения совершенно не удовлетворяли. Ее следующей задачей было сделать Киру «выездной», другими словами, добиться того, чтобы Кире разрешили выезжать за границу. В то время (1960-е годы) это было очень непросто. Достаточно влиятельных знакомых не было, а нужно было обязательно съездить туда хотя бы один раз, чтобы доказать свою полную благонадежность. Вот тут и пришел на помощь мой папа, которого во главе советской делегации как раз направили в командировку в Швейцарию на Международный конгресс по освещению. В министерстве ему предложили переводчика, но папа решительно сказал, что у него есть своя прекрасная переводчица. «А вы в ней уверены?» – спросили его. «Конечно, я же ее в детстве купал!» Почему-то этот нелепый ответ всех удовлетворил, и Кира отправилась в Швейцарию.

С тех пор ее начали направлять в качестве переводчика в разные франкоязычные страны. Позже Кира с мужем, работавшим в ЮНЕСКО, восемь лет прожила в Париже, а вернувшись, почти каждый год ездила в отпуск во Францию. И везде, где она бывала, Кира покупала изящные сувенирные куколки в национальных костюмах. После возвращения из Парижа и переезда на новую квартиру куклы оказались лишними, и Кира отдала их нам, справедливо полагая, что у собирателей, что бы они ни собирали, они не пропадут. Она была права, ее куклы занимают заметную часть дефицитного места на наших книжных полках, и, подходя к ним, я всегда смотрю на одну из куколок, немного похожую на Киру (на иллюстрации 1-й ряд справа).

Когда Кирины куклы к нам переехали, было принято твердое решение о том, что их ряды пополняться больше не будут. Тем не менее через несколько лет после Кириной смерти у нас появилась новая знакомая парижанка – пианистка Ирина Владимировна Ермакова. Во Франции она живет уже около 30 лет, но довольно часто бывает в Москве. Наше не слишком веселое общество Ирина Владимировна украшает своей яркой внешностью, экспансивностью и экстравагантными туалетами. За экзотической наружностью скрывается добрейший человек, опекающий детдомовских детей, заботящийся обо всех встречных кошках и стремящийся сделать что-нибудь приятное всем своим многочисленным друзьям. Таким образом нам время от времени достаются прелестные французские сувенирные куколки. Среди них и мой кукольный прототип – седая дама в чепце и очках, занимающаяся плетением кружева. Ее Ирина Владимировна увидела в витрине какого-то магазина и упросила хозяйку продать эту кружевницу. Хозяйка, очевидно, поддалась напору, несмотря на то что куколка была изначально предназначена для оживления ее собственного интерьера.

На полках с куклами стоят еще деревянные коробочки, которые я увлеченно расписывала с конца 1980-х до начала 2000-х годов. На первых порах это было просто интересным домашним занятием, но в 1990-х, когда наши официальные доходы стали таять прямо на глазах, коробочки оказались ощутимым подспорьем в нашем скромном существовании.

Так называемое белье мы покупали на вернисаже в Измайлове, потом Володя шлифовал поверхность, а я расписывала их акварелью и гуашью, обычно отчеркивая контуры пером коричневой тушью. Затем все покрывалось бесцветным лаком НЦ-220.

Сначала моими любимыми сюжетами были русские народные сценки, иногда сопровождаемые пословицами. В то время такие изделия пользовались большим спросом у иностранных туристов, почрезвычайно велик. История одной такой коробочки до сих пор остается для меня неразрешимой загадкой. Тогда я еще продолжала работать, и одна из наших сотрудниц Ира в разговоре упомянула мою коробочку, которая ей особенно понравилась. Она описала ее в мельчайших деталях, и я поняла, что никогда ничего подобного не рисовала. В то же время Ира очень убедительно доказывала, что она видела эту коробочку и на ней была нарисована деревенская улица с избами. Из окон выглядывали разные персонажи, а на улице происходили всякие занимательные события. Наверное, эта коробочка возникла в ее воображении, но она представила ее себе так ясно, что твердо уверовала в ее реальность.

Во всяком случае, идея мне понравилась, и я постаралась ее осуществить. Когда Ира увидела результат, она с торжеством сказала: «Ну вот, я же говорила, что есть такая коробочка!»

После покупки домика в деревне появились корни, листья, сухостой и чертополох. Иногда вдохновение приходило с совершенно неожиданной стороны. Однажды я решила, что лук гораздо лучше хранить в корзине, чем в кастрюле, и вдруг увидела, как эффектно он смотрится на новом месте. В другой раз, приготовившись готовить борщ, я обнаружила, что свекла дала ростки, и перед тем, как их выбросить, изобразила эти экзотические растения на коробочке (см. вкл. 1, илл. 5).

Заключительный этап моих творческих порывов оказался связанным с нашим другом – молодым французским стилистом Пьером, который некоторое время стажировался в России. Нас познакомил с ним Саша Васильев, и время от времени мы ходили вместе с Пьером по разным музеям или он приходил к нам домой. Увидев наши коробочки, Пьер сказал, что они вполне могут заинтересовать французских ценителей прекрасного, но при этом необходимо учесть их специфические вкусы. Дальше последовала краткая лекция на тему о том, что любит и чего не любит французский народ. До сих пор помню основные ее положения. Во-первых, сейчас в моде всяческая экология, поэтому не надо никаких орнаментов. Надо подчеркивать структуру дерева и исключить всяческое украшательство. Во-вторых, большим успехом будут пользоваться разные птицы, насекомые и животные, включая земноводных. При этом ни в коем случае нельзя изображать умилительных котиков и щеночков. И в-третьих, внутренность коробочек не должна быть ярко-красной, как в наших палехских и федоскинских шкатулках. Требуются более сдержанные тона.