Текст книги "Мила Хант"

8

Я закрываю за собой дверь осторожно, стараясь не шуметь. Обычно я грохаю ею со всей силы, чтобы мой отец, который спит так чутко, подскочил с постели, проснувшись в холодном поту. Каждый раз я надеюсь, что он разозлится и с руганью выбежит из спальни в своей глупой и по-глупому дорогой пижаме. Но нет, никогда. Я бы хотела, по крайней мере, верить, что ему ужасно хочется это сделать, но он сдерживается – так же, как держит под контролем всю свою выверенную по миллиметру жизнь. Однако я понимаю, что я не настолько важная персона, чтобы ради меня отец стал выходить из себя. В общем, я никогда не хлопаю дверью. Оно само так получается. Теперь мать будет отдуваться за них обоих. Дождётся, пока я поднимусь к себе, и тут же сунет нос в мою комнату.

– Дорогая, это ты?

– Неожиданно, правда?

– Ты приятно провела вечер?

Хуже всего, что она каждый раз спрашивает очень искренне. Мать не способна злиться на меня, даже когда я этого заслуживаю. Например, когда мечтаю, как она взбунтуется против отца, который свёл всю её жизнь к роли хорошо одетой, незаметной и послушной жены. Мечтаю, как она вдруг взорвётся и плюнет ему в лицо: «Я не предмет интерьера! И не твоя рабыня, готовая следовать за тобой повсюду с улыбкой на губах! У меня есть ум, собственные идеи и мнения. И право их выражать! Я могу спорить и не соглашаться с тобой».

Особенно я хочу, чтобы она разозлилась на отца за то, что он игнорирует меня.

Но нет. Она не делает ничего такого. Только терпит мой гнев.

– Угу, просто супер. Иди спать, мама.

И она исчезнет.

– Мама!

И она покорно вернётся.

– Извини за шум.

– Ничего страшного, дорогая, я не спала.

Вот это, несомненно, правда. Она улыбнётся и закроет дверь.

Но не этой ночью.

Сегодня я захожу в дом на цыпочках. И бесшумно пробираюсь в свою комнату. Когда я уже на пороге, до меня доносится какое-то бормотание, потом резкий вскрик. Это из комнаты Хоупа. Каждый раз, когда я произношу – даже про себя – имя моего брата, я думаю: как они могли его так назвать?[3]3
  Hope (англ.) – надежда.


[Закрыть] К счастью, сам он пока этого не понимает. Он вообще очень уверен в себе. И, надо думать, уже догадался, что в глазах родителей воплощает всё, чем не являюсь я. Вежливый, изворотливый, страшно высокомерный. Мы с трудом переносим друг друга. Раздаётся ещё один крик, больше похожий на стон. Я колеблюсь: придётся идти мимо спальни родителей. Потом решаюсь.

Дверь в комнату брата приоткрыта. Ему семь лет, и он боится оставаться один. Я в его возрасте об этом уже мечтала. Вхожу внутрь. Хоуп мечется в своих шёлковых простынях. Да, родители дошли и до такого: заставлять ребёнка спать на шёлке. Наклонившись, освобождаю его от перекрученного белья. Хоуп весь в поту. Вытираю ему лицо. Он открывает глаза, как зомби.

– Кто тут?

– Пух, это я. Большой злой волк, который пришёл тебя съесть.

Пух – так я его переименовала. В честь его любимого плюшевого медвежонка.

– Не на-а-а-адо-о-о…

Я изображаю волка вовсе не для того, чтобы напугать Пуха. Скорее, так, в отместку за все его вредности. В любом случае он отлично знает, что меня нечего бояться. Я никогда его не обижу, даже если он сильно постарается. Однако Пух всё равно остерегается меня. И не нападает открыто, а выжидает момент, чтобы напасть из-за угла.

Он отпихивает меня и недовольно ворчит. Даже среди ночи он ворчит.

– Тебе приснился кошмар, Пух. Ты кричал.

– Правда?

Он смотрит в окно.

– Ещё ночь?

Я киваю. Пух поворачивается ко мне.

– Я скажу папе, что ты вернулась поздно.

Ему, как и мне, отлично известно, что отцу абсолютно наплевать.

– И маме тоже. Нажалуюсь, что ты мешала мне спать. Уходи из моей комнаты!

– Маленький гадёныш, – шепчу я. – В следующий раз оставлю тебя задыхаться в твоей кровати.

Пух не отвечает. Он прижимает к себе мою руку, закрывает глаза и мгновенно засыпает. Я мягко высвобождаюсь. И укрываю его худенькие плечи шёлковой простынёй. Я не позволю им превратить тебя в испорченное дитя Центра, я не имею права. Я глажу его влажный лоб и быстро, почти не касаясь, целую спутанные светлые кудри.

Я иду к себе и забиваюсь в уголок. Эта комната и в нормальном-то состоянии кажется мне слишком огромной, а сейчас её размеры просто вгоняют в тоску.

Самое жуткое тут – окна от пола до потолка. Такое чувство, будто стоишь на краю пропасти и нет никого, кто мог бы тебя удержать. Я всегда представляю, как встаю на карниз и прыгаю. Ужас вгрызается в желудок, заставляя орать в пустоте. Я лечу и лечу, так никогда и не достигая земли и не испытывая облегчения смерти… Я сижу, забившись в угол, как маленький зверёк. Нажимаю на пульт, и стёкла, автоматически затемнённые с приходом ночи, снова делаются прозрачными. Мерцание огней в соседних небоскрёбах смягчается, становясь жёлтым и оранжевым, и мой взгляд теряется в антрацитовом небе, тогда как город живёт своей жизнью, равнодушный к моей трагедии.

Откуда у меня эта ужасная власть? Почему именно я?

В детстве она казалась мне чем-то вроде доброй магии. Но потом я поняла, что это такое на самом деле.

Мне было десять лет. Я встала перед зеркалом и произнесла громким голосом: «Я могу контролировать мысли других людей, внушать им свои». Стоило мне облечь мою способность в слова, как вслед за этим пришёл и неутешительный приговор. Я – монстр. В глазах тех, кем манипулирую. И палач – в своих собственных. Ведь то, что я делала, было самым страшным из всех мучений: я диктовала мысли, подчиняя окружающих своей воле.

С тех пор я начала прятаться и таиться. Закрывалась, убегала, занавешивала зеркала, чтобы не видеть в них отражение монстра.

Мать сходила с ума от беспокойства. Таскала меня по всем специалистам в городе. И готова была ехать дальше, за границу, лишь бы кто-нибудь уверил её, что ничего страшного не происходит. Просто ребёнок тяжело переносит начавшееся созревание. Правда, несколько преждевременное. Но вместо этого все твердили ей о детской депрессии. Я знала, что мать не остановится, будет бороться за меня до конца. У неё уже был безразличный ко всему на свете муж. Не хватало ещё и отсутствующей дочери. Я быстро поняла: чтобы меня оставили в покое, я должна выжить и измениться. Такова цена вопроса. Поначалу я попыталась убедить себя, что могу называть это не уродством, а волшебным даром. Могу всем помогать, защищая людей от их собственных поступков. Быть кем-то вроде сказочной феи. Но эта иллюзия продержалась недолго. Разочарование настигло меня. Я была такой же, как они. Когда мне делали больно, я использовала свой дар, чтобы отплатить им той же монетой. Это получалось так просто. Так безнадёжно просто. Я не была феей. Скорее уж – злой ведьмой.

И вот однажды я поняла, что должна обезопасить себя. Да, это меня следовало защищать от моего дара, а не окружающих! Я решила сопротивляться искушению и больше не пользоваться своей способностью для мести. Пускай моя жизнь будет битвой, я научусь сражаться тем же оружием, что и противники.

Я бесконечно повторяла: «Мне никто не нужен, никто не нужен», – только вот никак не могла усвоить это. На самом деле я нуждалась даже в отце, который обращал на меня не больше внимания, чем на мебель – самую уродливую, самую бесполезную мебель. И нуждалась в матери, какой угодно слабой. Так что надо было отказаться от моей способности, чтобы выживать не через доминирование.

И я направила все свои детские силы против себя самой. И отдала последнюю команду: ты больше никогда не воспользуешься своим даром. Никогда.

И у меня получилось.

Сегодня, глядя в окно на освещённый ночной мегаполис, полный энергии, высокомерного великолепия и агрессивности, я не понимаю, как смогла та маленькая девочка, росшая среди такой концентрации насилия, выдержать столь тяжёлый договор, заключённый с самой собой. И тем не менее я действительно больше ни разу не воспользовалась своей способностью. Сопротивлялась искушению. Даже когда меня унижали и я впадала в бешенство от того, что не делаю с обидчиками того, что могла бы. Свою злобу я потом срывала на стороне.

На стороне – это значит на Нильсе. Ещё больше, чем на Жанне. Да, я выливала на него свои обиды, свой гнев, ведь он был так влюблён, что мог стерпеть всё. Невозмутимый, как стена, о которую бьётся волна. Ещё и ещё раз. Он словно просил повторить. И я повторяла. Теперь, оглядываясь назад, я ненавижу себя за то, как вела себя с Нильсом. А особенно – за то, что раздражалась на его вечную влюблённость, которой при этом так беззастенчиво пользовалась.

Но хватило банального шантажа, чтобы я нарушила свой пакт. У меня такое чувство, будто я предала Нильса. Его мужество, его усилия, его сопротивление. В то же время именно им воспользовалась та женщина, чтобы сломать меня. Ирония судьбы, приводящая в отчаянье.

Начинается утро. На поверхности реки появляются светлые блики. На другом берегу лежит затянутая блёклым туманом Периферия, словно навсегда лишённая солнечного света. Больше, чем когда-либо, мне хочется узнать, что прячется за этой ватной завесой, кто там живёт. Сбежать туда, где никто не будет меня искать.

Янтарное свечение раннего утра успокаивает, хоть я не смыкала глаз и чувствую себя совершенно измотанной. Я встаю, испытывая странное облегчение. Может, от того, что закончено наконец многолетнее сражение с собственной природой? Ведь я неизбежно подчинюсь, чтобы оградить Нильса от угроз леди А. Теперь моя очередь защищать тебя, и я принимаю эстафету. Потому что я – твой должник.

Как я хочу быть стёртой с лица земли. Прямо сейчас. Унесённой прочь порывом ветра. Слишком поздно. Джентльменское соглашение. Я сделаю всё, чего они хотят.

Город живёт без передышки. На рассвете улицы уже наполняются потоками прохожих. Тогда как я погружаюсь в ужасающую ночь, которая для меня только начинается.

* * *

– Посмотрите, чем мы стали, С.

Жестом она приглашает его присоединиться. Он встаёт рядом, но чуть позади и тоже любуется панорамой, открывающейся из высокого окна.

– Мы богатое государство, – с гордостью произносит леди А. – Могущественное. И в то же время мы занимаем площадь большого города. Всего лишь.

С. отрывается от созерцания пейзажа и смотрит на неё с интересом. Она говорит о стране как о своём ребёнке. И даже не как о нём – эта незамужняя женщина никогда не хотела быть матерью, – а как о собственном теле, как о себе самой. Она дышит воздухом Центра, в её венах течёт кровь цвета национального флага.

– Нам завидует весь мир, – продолжает она. – Роскошь и инфраструктура привлекли сюда многочисленные капиталы. Мы собираем налоги с самых крупных предприятий. Деньги и мозги – вот наш козырь, благодаря которому мы так продвинулись в науке, расширив возможности новых технологий и искусственного интеллекта.

Леди А. смотрит на своё отражение в оконном стекле. Глаза её блестят от возбуждения.

– Исключительно благодаря нашей продуктивности Служба разведки имеет такой вес в правительстве. А знаете, какие надежды возлагает на нас президент? Это огромная ответственность!

Интересно, она действительно думает, что он не понимает всего этого? Ведь он уже столько раз доказал свою преданность, работая в лаборатории Службы разведки. И мог бы позволить себе не отвечать на подобные риторические тирады. Но он хорошо знает леди А. Она перейдёт к фактам, только когда сочтёт нужным. Ожидая этого, он должен послушно кивать.

– Да, мадам, – отвечает С.

Она отворачивается от окна и включает экран, на который выводит трёхмерную карту мира.

– Все страны, изображённые здесь, завидуют нам. Все. Где зависть – там и угроза. Впрочем, вы и сами прекрасно знаете.

С этими словами леди А. поворачивается к С. и смотрит на него в упор. Её взгляд похож на луч лазера, на безжалостный сканер. Но С. уже привык выдерживать этот взгляд. Цифры и графики скользят по прозрачной поверхности экрана.

– Мир не последовал нашему примеру. Другие страны предпочли остаться в индустриальной эре. И с прежней одержимостью заставляют людей потреблять больше, чтобы производить больше. Таким образом, что нужно?

– Энергия, – послушно отвечает С.

– Практически все государства столкнулись с неразрешимой проблемой. Те, у кого нет нефти, сделали ставку на гидроэлектростанции, забыв, что провоцируют глобальные изменения климата, которые скоро не позволят пользоваться этим ресурсом. Другие понадеялись на ядерную энергию и теперь тоже кусают локти, исчерпав все запасы урана.

Леди А. прокручивает на экране изображения континентов. И останавливается между Африкой и Индией, на Ближнем Востоке.

– У этих ещё осталось немного нефти, – объясняет она. – И они продают её по непомерно высокой цене азиатским странам, которые ещё способны заплатить столько. Что касается Европы, то она гибнет, отравленная собственным высокомерием и ностальгией по блистательному прошлому, вынужденная слушаться азиатских хищников.

– Америка остаётся нашим союзником, – возражает С.

– Америка слишком зациклена на себе! – восклицает леди А. – Она выпустила на свободу своих демонов – и националистов, и консерваторов. И скоро повторит судьбу Европы. И потеряет тот небольшой вес, который ещё сохраняет на мировой арене.

Леди А. отступает на шаг и смотрит на карту. Её гладкий лоб прорезают тонкие морщины.

– Они знают, С. Все они, несомненно, знают, насколько мы продвинулись в наших биотехнологических исследованиях.

Она отворачивается от экрана и смотрит на С. Её высокий силуэт так чёток и строг на фоне чистого неба и города, простирающегося за окном.

– Несмотря на все наши усилия, они владеют информацией о ваших опытах, С. И понимают, каким феноменальным оружием это может стать для нас. И для них, стало быть, тоже. Ценнее всей нефти и всех денег мира. То государство, которое первым присвоит себе открытие, будет доминировать над другими и завладеет оставшимися на планете ресурсами.

– Да, они тоже включились в гонку, – подтверждает С. – И стремятся опередить нас.

– Они слишком поздно спохватились, – возражает леди А. непререкаемым тоном. – У них нет никаких шансов. Впрочем, они и не питают иллюзий, будто смогут победить нас на научном поприще. Нет, единственный возможный вариант для них – просто попытаться завладеть нашим драгоценным оружием.

Она прикасается к экрану, и он покрывается светящимися точками.

– Вам известно, что значат эти точки?

– Нет.

– Места, откуда могут вылететь их ракеты. Направленные на нас.

С. с ужасом разглядывает зловещее созвездие. Даже с его математическими способностями эти точки не сосчитать. Леди А. продолжает:

– Научные исследования – всего лишь обманка, стена тумана, за которой скрывается их истинное намерение: совершить вооружённое нападение, чтобы завладеть вашим бесценным открытием.

Леди А. вновь погружается в созерцание города. Кажется, это зрелище для неё – нечто вроде целебного бальзама, наносимого на раны.

– Сколько вам лет?

– Тридцать пять.

С. отвечает машинально. Она знает о нём всё, от А до Я: настоящее имя, прошлое, даже, несомненно, час его рождения.

– Господи, – шепчет леди А. – Всего тридцать пять! И он – наша единственная надежда…

– Я сделаю всё для родины, – торжественно произносит С. – Так же как и вы.

– Вы более зрелый, более умный и более мотивированный, чем остальные. Поэтому мы позволили вам перескочить через обязательные этапы. Дали вам всё, о чём вы просили. Мы сделали ставку на вас, С.

Её тон внезапно меняется:

– А теперь мы ждём результатов.

– Они здесь, – отвечает С., показывая шесть красных точек на карте. – В сердце Периферии. Готовые служить нам. Враги никогда не завладеют ими.

– Иногда опасность приходит именно оттуда, где мы считаем себя наиболее защищёнными. Я не доверяю вашей Периферии столь же сильно, как вы на неё рассчитываете.

– Юная Хант выяснит это для нас. Всё получится.

– Эта девица… Вы уверены, что она лучший вариант?

– Лучший из возможных. Она же продемонстрировала, на что способна.

– Ваша протеже, С., очень недисциплинированная. И неуправляемая.

С. отлично понимает, что леди А. хочет полностью переложить на него ответственность за успех операции.

– Ваши угрозы укротят её.

– Надолго ли?

– Пока опасность будет нависать над теми, кого она любит.

– Мы ещё сомневаемся в том, насколько велика её сила.

– Её сила экстраординарна. Она принесёт нам гораздо больше пользы, чем всё, что мы сделали до этого. И она намного мощнее того, чем располагают наши враги. Вы поверили мне. Так продолжайте верить. Мы близки к цели.

– Результаты. Нам нужны конкретные результаты. Сейчас.

– Скоро будут.

– Когда?

– Подождём немного. Ей надо дать передышку. Пусть побудет дома, с друзьями, оправится от шока, который пережила, убив того человека, и тогда…

– Что?

– …ваши угрозы начнут ещё сильнее давить на неё. Возможно, даже не придётся приводить их в действие…

Леди А. молчит.

– У нас есть немного времени. Ей пока не исполнилось восемнадцать.

Окна автоматически затемняются, и свет в комнате становится ярче.

– Ладно, – соглашается леди А. – Но время действовать пришло.

– Я готов к фазе номер два, – заявляет С.

Леди А. молча смотрит на континенты, которые словно висят в неживом воздухе кабинета. С. понимает, что разговор окончен, и направляется к выходу. Голос леди А. настигает его на пороге:

– Не разочаруйте нас.

9

– Отвали.

Гнев закипает во мне, кулаки сжимаются в карманах школьного пиджака.

Матт не двигается с места и улыбается с видом человека, уверенного, что все девчонки от него без ума. Мы стоим посреди коридора в лицее. Сейчас перемена, все вокруг куда-то бегут. И я, в общем-то, тоже спешу. Делаю шаг вперёд – Матт преграждает путь. Его дружки ржут как сумасшедшие.

– Давай же, Мила. Всего лишь маленький поцелуй. Должно же и тебе когда-нибудь повезти. Я ведь самый красивый парень в лицее. Звучит заманчиво, а?

– А ещё самый большой подонок. Так что звучит отвратительно.

– Боишься влюбиться? Не беспокойся. Ради тебя я разгоню остальных поклонниц…

Вздохнув, я подхожу к нему почти вплотную.

– У тебя пять секунд, чтобы убраться с дороги. А потом «самый красивый парень в лицее» потеряет половину своей красоты. Или больше. Потому что я стукну. Очень сильно. Туда, где очень больно. Видишь, я умею разговаривать с нахалами.

– Ты не сделаешь этого! Ведь на самом деле ты меня хочешь. Ну же, забудем угрозы…

Я поднимаю глаза к небу. Матт наклоняется… и целует Жанну, которая втёрлась между нами так быстро, что я даже не заметила. Матт, видимо, тоже. Он отступает с недовольной миной. Жанна разглядывает его, грациозно жуя жвачку.

– Фу-у, – разочаровано тянет она.

– Коротышки меня не заводят, – бросает Матт.

– Может, предпочитаешь блондинов? – рядом вырастает Нильс.

Жанна вздыхает.

– С Милой у тебя никаких шансов. А я люблю целоваться. Ладно, отвали.

Она отодвигает Матта, словно открывает дверцу шкафчика, берёт нас с Нильсом за руки и уводит прочь по коридору.

– Какой тяжёлый. Да ещё и целуется плохо, – резюмирует Жанна. – Идёмте пить кофе.

– А как же урок французского? – спрашиваю я.

– Нет настроения.

– Тогда придётся завтра отрабатывать, – с делано сердитым видом говорит Нильс.

Жанна смотрит на него с сияющей улыбкой.

– Да ладно тебе. Завтра же каникулы.

Видимо, не нам одним пришла в голову мысль прогулять уроки. Наше любимое кафе забито под завязку. В общем-то, это неважно. У меня нет желания тут зависать. И если бы не настойчивость Жанны, я бы уже давно сбежала. Прошло три дня с тех пор, как я выполнила первое жуткое задание леди А. и С., с тех пор, как машина без номеров высадила меня возле дома. Я стала ещё более асоциальной, чем раньше. Подскакиваю, когда ко мне обращаются, и отпрыгиваю на два метра, если кладут руку на плечо. Я избегаю толпы, вообще людей. Ведь среди них в любой момент могут оказаться те двое, что придут за мной.

«Я свяжусь с вами», – сказал он.

И я жду. Агенты госбезопасности мерещатся мне повсюду. Клоны С. – правда, не такие красивые и элегантные – следят за мной и ждут сигнала леди А., чтобы схватить меня. Я так и не знаю, когда и на сколько отправлюсь на Периферию.

«Что я скажу родителям?» – спросила я их во время нашей последней стычки.

«Детали вас не касаются, – равнодушно ответила леди А. – И потом, неужели вы думаете, что отец заметит ваше отсутствие?»

Я не ответила, разглядывая изображения Демоса на экране. Удивительно, но я правда надеялась, что отец забудет обо мне, если я должна отправиться туда. Безразличие – это иногда даже хорошо. В тот момент я решила больше не спорить с леди А. Поступить так, как бунтовщики с Периферии: просто исчезнуть, выбрав удобный момент.

Ожидая его, я бы хотела рассказать моим друзьям о трагедии Демоса, о тех ужасах, что творятся всего в нескольких кварталах от нашего прекрасного Центра. Но я не могу.

– Чего ты ждёшь? – спрашивает Жанна.

Я только что выгнала трёх девиц с нашего любимого дивана. И стою, словно забыв, что хотела сесть. Нет, я не продержусь здесь долго, даже лёжа. Приходит Нильс с тремя чашками горячего шоколада. Жанна принюхивается и делает недовольную гримаску.

– Я за праздник и удовольствия. Но против сахара. Должны же быть какие-то границы.

– Шоколад – это уже чересчур? – улыбается Нильс.

– Точно! Тело – мой главный союзник, и я должна о нём заботиться.

Когда Жанна говорит так, она имеет в виду вовсе не погоню за стройностью. С её телосложением лишний вес ей вообще не грозит. Жанна стремится быть в идеальной физической форме, поскольку каждый день требует от неё огромного количества энергии. Жанне было всего десять лет, когда она вступила в схватку с органами опеки, и с тех пор регулярно выжигает напалмом всё, что социальные службы пытаются поставить между ней и её парализованной матерью. Жанне удалось остаться дома и заботиться о маме – одной. Иногда мы спрашиваем, как дела.

– Отлично, – отвечает Жанна с искренней улыбкой. – Вчера она пошевелила большим пальцем. И уже меньше пускает слюни.

Жанна преподносит всему миру урок мужества. И любви. Уж она-то знает о любви не понаслышке. И её байки о приключениях с крутыми парнями тут совершенно ни при чём.

Она убегает к стойке, а потом возвращается с огромным куском чизкейка.

– Ты издеваешься над нами? – смеётся Нильс.

Я тоже улыбаюсь. Как же мне не хватало этой девчонки! Моей Жанны, с её противоречиями и излишествами.

– Да, немного, – признаётся она. – Впрочем, над собой тоже. Давай, попробуй и затихни.

– Хочу вам кое-что предложить, – говорю я ни с того ни с сего.

Жанна поднимает голову от тарелки и с набитым ртом произносит:

– Мне не нравится.

– Неужели невкусно? – удивляется Нильс.

– Мне не нравятся её предложения, – отвечает Жанна, тыча вилкой в мою сторону. – Особенно когда она в тоске.

– Я не в тоске.

– Конечно, нет! – фыркает Нильс. – Просто дёргаешься от каждого звука и тебя от всех тошнит.

– Бесишь.

– Вот видишь! И ты можешь говорить что угодно, но всё началось с того вечера в «Dutch»…

– Да! Я до сих пор в шоке! – подхватывает Жанна. – Девушка, которая впервые в жизни с кем-то познакомилась. А потом – хоп! – и пропала! Какой стресс!

– Только не надо снова…

– Разумеется, надо! – в ярости вопит Жанна. – Ты ничего не рассказала! Что он тебе втирал? Что вы потом делали?

– Да ничего мы не делали. Я почувствовала себя плохо и ушла домой. Всё. Тема закрыта.

Эта история настолько не в моём духе, что они, конечно же, не поверили, когда я озвучила её на следующий день после происшествия в «Dutch». Не верят и сейчас. Да я и не умею врать. Несмотря на блестящие мастер-классы от Жанны. Но как рассказать о том, что произошло в тот вечер? Всё необъяснимо и невероятно. Я ставлю чашку на стол и пытаюсь перевести разговор.

– Так вот, моё предложение. Мы прогуляем оставшиеся уроки…

– Пока звучит неплохо, – комментирует Жанна.

– …и уедем вместе на две недели.

Я ляпнула это не думая, движимая единственной целью: вырваться отсюда и из когтей леди А.

– Прямо сегодня? – удивляется Нильс. – Втроём?

Он поворачивается к Жанне.

– А у тебя ничего уже не запланировано? Мне кажется, ты говорила о каком-то путешествии…

– И не надейся! Тебе не удастся заполучить её в единоличное пользование на целых две недели!

Нильс огорчённо вздыхает.

– Ты когда-нибудь оставишь её в покое со своей идеальной любовью?

– Никогда, – широко улыбается Нильс.

Передёрнув плечами, я спрашиваю:

– Так вы согласны?

– Не знаю… – тянет Жанна. – А куда мы поедем?

– В загородный дом моих родителей.

Жанна корчит такую гримасу, будто я предложила провести каникулы на кладбище.

– И что там? Птички, цветочки, речки и тому подобное занудство?

– Неподалёку есть булочная, где можно попить чаю. Но не уверена, что она открыта в это время года. Жанна, ты что, совсем не можешь без тусовок? Всего-то две недели. Прогулки на свежем воздухе, где никто не отдавливает тебе ноги… Побудем вместе, втроём, разве плохо?

– Как мы туда доберёмся? – спрашивает Нильс. – Там есть вокзал?

– Хороший вопрос, – одобряет Жанна. – Всегда полезно выяснить пути отступления.

– Я возьму напрокат машину.

– Напоминаю, что у меня в прошлом месяце отобрали права, – замечает Нильс.

– Разве я когда-нибудь предлагаю, не обдумав все детали?

Я, конечно, ничего не обдумала. Но говорю вполне убедительно. Жанна разглядывает свои ногти. Она в сомнениях. Нильс, конечно, молится, чтобы она отказалась. У меня внезапно возникает ощущение, что моя жизнь зависит от их решения.

– Ладно, поехали, – наконец вздыхает Жанна. – Только дай мне час, чтобы устроить всё с матерью. Ты же знаешь…

– …что ты не любишь оставлять её с чужими людьми. Знаю. Но тебе тоже иногда нужна передышка.

Жанна всегда отказывается доверять свою мать заботам социальных служб, даже на день. Она терпит медсестру, приходящую помочь, часа два, не больше. Всё остальное время предпочитает справляться сама.

– Да-да, знаю. «Ты должна заниматься и собой тоже». Бла-бла-бла. Ладно, забыли. Я еду.

– Ты безжалостна, Жанна, – разочарованно вздыхает Нильс. – Но я тоже согласен. Пусть и втроём.

Я перевожу дыхание. Моё тело согревается. Подальше от Центра. А главное – от этой безумной женщины и её услужливого красавца. Две недели передышки. Хоть что-то. Мне хочется плакать и смеяться одновременно. Я чувствую себя как раб, с которого сняли цепь.

– Отправляйтесь по домам и будьте готовы к восьми вечера, – возбуждённо приказываю я.

– Никогда не понимала, почему красивый парень оставляет тебя холодной как мрамор, а каникулы в деревне приводят в такой восторг, – с сожалением произносит Жанна.

– А ты куда? – удивляется Нильс. – Ты не идёшь собираться?

– Осталось уладить одну мелочь.

С последнего этажа небоскрёба «Хант Инкорпорейтед» открывается ещё более впечатляющий вид, чем из окон нашего пентхауса. Когда смотришь на реку, текущую вдаль, на анфилады высоток на берегу, на силуэты теплоэлектростанций на горизонте, чувствуешь себя хозяином города и мира. Я развалилась на диване, вытянув ноги и водрузив ботинки на белый кожаный подлокотник. Отец дождался, пока секретарша, совершенно сбитая с толку, уплывёт в приёмную, покачиваясь на длиннющих каблуках – настоящая доблесть при ковровом покрытии толщиной в пять сантиметров, – потом поднялся из-за стола на другом конце гигантского кабинета и приблизился.

– Сколько мне будет стоить это удовольствие?

Я разглядываю его. Немного сутулый, в шикарном костюме, он говорит со мной как с важным гостем, которого не смогли выставить на улицу. Я кручу в руках бутылку колы. Дэйзи (или типа того) протянула мне её, держа кончиками ухоженных пальцев. С удовольствием проливаю несколько капель на незапятнанный ковёр.

– Извиняюсь. – Носком ботинка я растираю коричневую жидкость, чтобы быть уверенной, что цвет впитается.

– Лучше скажи, зачем пришла, – говорит отец, слегка раздражаясь. – Я не привык видеть тебя здесь…

– Дома тоже.

Он машинально улыбается и устраивается в кресле напротив, положив ногу на ногу.

– Ты не на уроках?

– Сейчас уже каникулы. Знаешь, несколько тоскливых недель, которые люди обычно проводят вместе с детьми.

– Конечно. Каникулы.

Излюбленный приём: повторить последние слова собеседника, словно они отскочили от него, как от стенки, не произведя никакого эффекта. Я знаю, этому человеку неведомо чувство вины, но не могу удержаться, чтобы ещё раз не попытаться. Я продолжаю надеяться. Если перестану, будет слишком больно.

– Хочешь поехать куда-нибудь? – догадывается он.

– Да.

– Не проблема. Обсуди это с матерью, я смогу, возможно…

Я невольно выпрямляюсь, не веря своим ушам.

– …к нам присоединиться?

– Нет-нет. Забронировать самолёт. Это будет зависеть от того, куда вы решите отправиться.

Я улыбаюсь, закипая от ярости на себя саму и на свои иллюзии. Лучше улыбаться, чем запулить ему в лицо бутылку.

– Я хочу поехать с двумя приятелями.

– С кем?

– Ты их не знаешь. Мои лучшие друзья. Всего лишь с садика.

– Куда вы хотите поехать? – Он невозмутимо уходит от удара.

– В замок.

– Наш замок?

Такое впечатление, что кто-то незнакомый попросил у него миллион долларов. Я резко встаю.

– Ладно, забудь. Подыщу что-нибудь другое.

– Подожди.

Я уже на пороге, уже открыла дверь. Я оборачиваюсь, едва не врезавшись в секретаршу, которая умирает от желания всё увидеть и услышать.

– Ты возьмёшь с собой своего брата?

– Моего семилетнего брата? Ты шутишь или как?

– Он будет рад. У меня сейчас нет времени им заниматься. И, похоже, ему… не хватает внимания.

Что на такое ответить?

– Я знаю, что ты хороший отец и заботишься о благополучии своего сына, но нет, я его не возьму.

Он уже сидит за столом, уткнувшись в какую-то папку.

– Лиззи предупредит Уиллоу, чтобы они подготовили для вас дом.

Я оборачиваюсь к секретарше, которая делает вид, будто что-то сортирует. Точно, Лиззи. Не Дэйзи. Впрочем, оба имени подходят ей так же хорошо, как и любые другие.

– Как вы планируете добираться? – спрашивает отец.

– Я думала взять мамину машину.

– Джеймс отвезёт вас.

Я хочу возразить, но отец поднимает руку.

– Не будем торговаться.

Я выпускаю пар.

– Ладно.

– Потом он вернётся в город, – уточняет отец, читая какой-то документ.

– Но без машины мы будем привязаны к дому.

– Вы едете отдыхать, разве нет?

Ладно, раздобуду какую-нибудь тачку на месте.

– Мы уезжаем сегодня вечером.

– Джеймс мне нужен. Сегодня мы с твоей матерью приглашены в гости.

– Пусть тогда отвезёт нас на вокзал?

Взгляд отца пронзает меня насквозь. Я перешла границы дозволенного – того, что он способен принять. И исчерпала годовой запас внимания, которое он способен мне уделить. Я уступаю, притворяясь послушной.

– Как хочешь. Мы можем поехать завтра.

Воцаряется гнетущая тишина. Я не знаю, что делать, и топаю ногой. Отец воспринимает это так, будто я настаиваю на своём. И вопреки ожиданиям – уступает.

– Я отправлю Джеймса домой к семи вечера. А теперь…