Текст книги "Наследницы"

– И как его зовут? – спросила Лаура, вступая в разговор.

– Его зовут Алекс. Алекс Скотт.

– Алекс Андреос Скотт! – удивленно воскликнула Лаура.

– Мы познакомились на корабле, – пояснила Ханичайл. – Мы вместе обедали. Он целовал меня.

Анжу разразилась смехом.

– Самый богатый в мире человек поцеловал тебя? Известный, богатый, загадочный Алекс Андреос Скотт? Я тоже с ним обедала накануне вечером в Париже, в одном интимном маленьком бистро, которые он так хорошо знает. – Она мечтательно вздохнула и закрыла глаза. – Какой же он мужчина! Лучше в мире не найдешь. А какой сексуальный! И как целуется...

– Прекрати, – вмешалась Лаура, увидев, что на глазах Ханичайл выступили слезы.

– Ты... ты сука! – выпалила Ханичайл и бросилась к двери.

Но Анжу и Лаура уже не видели этого. Они смотрели на человека, стоявшего в дверях и наблюдавшего за ними.

Ханичайл налетела прямо на него. Смахнув с глаз слезы, она посмотрела вверх и выдохнула:

– О...

Анжу поспешно поставила свой джин-вермут, а Лаура выпрямилась. Ханичайл отступила на два шага назад, потеряв от страха дар речи.

Лорд Маунтджой молча смотрел на девушек холодным взглядом. Спустя минуту он так же холодно сказал:

– Надеюсь, что эта маленькая стычка не ваша обычная привычка вести беседу, молодые леди. Если же это так, то мне определенно придется заменить обращение «леди» на «кухарки». Тот разговор, свидетелем которого я стал, велся именно на этом уровне. Уверен, что вы согласны со мной. Ханичайл понуро повесила голову: она знала, что никогда не научится вести себя как леди.

– Извините, лорд Маунтджой, – сказала Лаура, сгорая от стыда, словно ее застали на месте преступления.

Оправившись от удивления, Анжу бросилась к старому лорду:

– О, дядя Маунтджой. Это всего лишь девичья болтовня. – Она запечатлела поцелуй на холодной щеке старика. – Сейчас мы попытаемся исправить ваше впечатление о нас. Разрешите нам представиться. Я, естественно, Анжу и с нетерпением ждала встречи с моим единственным английским родственником, о котором так долго ничего не знала.

Глядя в глаза Маунтджою, Анжу одарила его искренней улыбкой. Как она и предполагала, он улыбнулся ей в ответ. Конечно, он был недоволен, но опасность миновала.

– А это Лаура Суинберн, – сказала Анжу, не давая Лауре возможности представиться самой. – Лаура из Йоркшира, как я полагаю. А это, – она небрежно махнула рукой в сторону Ханичайл, которая стояла понурив голову, – мисс Ханичайл из маленького местечка в штате Техас.

– Здравствуйте, – резким голосом поздоровался лорд Маунтджой с девушками.

Сейчас, когда они все собрались, у него не было ни малейшего представления, о чем говорить с ними. Он уже много лет не разговаривал с молодыми женщинами, а тут еще иностранки. Ему внезапно захотелось, чтобы Софи Маунтджой была рядом. Она была замужем за дальним родственником, тоже убитым на войне, и обещала заботиться о них как наседка, в чем он сильно сомневался. Софи Маунтджой никогда не была матерью, и скорее она будет присматривать за девушками как ястреб. Под ее надзором его девочки не посмеют сделать и шага. Софи вымуштрует их.

Вынув из кармана золотые часы, лорд Маунтджой посмотрел на них.

– Ну ладно, – сказал он, пряча часы обратно. – Мне пора в клуб. Встретимся завтра утром в моей библиотеке ровно в девять. Обсудим ваше будущее.

Он повернулся и ушел, оставив девушек одних в полном недоумении.

Глава 24

На следующее утро без пяти девять лорд Маунтджой расхаживал по клетчатому ковру, заложив руки за спину и то и дело поглядывая на каминные часы. Часы заскрипели, и маленький золотой херувим протрубил в миниатюрный гонг девять раз.

– Опаздывают, – громко сказал лорд Маунтджой. – Черт бы их побрал, я знал, что так и будет. С женщинами всегда так.

В этот момент раздался стук в дверь, и старый лорд рявкнул:

– Войдите!

Шустрая француженка была первой; что-то подсказывало Маунтджою, что именно она будет первой: она не принадлежала к тому типу женщин, которые стоят в хвосте очереди. Затем появилась йоркширская девица, и последней была американка.

– Доброе утро, лорд Маунтджой, – хором выпалили девушки, словно отрепетировав.

– Надеюсь, вы хорошо спали, дедушка, – добавила Анжу, приветливо улыбнувшись.

– О, гм! Спасибо. Да, да... – ответил лорд Маунтджой, немного растерявшись.

Он молча обошел вокруг девушек, критически оглядывая каждую, словно курсантов военного училища в Санд-херсте, а затем подытожил про себя результат. Что он имеет? Одну высокую, нескладную техасскую фермершу с необыкновенно светлыми волосами; одну замкнутую, с ухватками мальчишки лошадницу из Йоркшира и одну француженку в слишком короткой юбке и с кокетливым взглядом. Сердце Маунтджоя екнуло при мысли, каким образом Софи Маунтджой сможет превратить этих девиц в дебютанток. Это казалось ему невозможным.

Маунтджой снова посмотрел на часы, подумав, что Софи слишком запаздывает. Почему эти женщины не могут приходить вовремя? В этот момент в дверь постучали, и Джонсон возвестил:

– Леди Софи Маунтджой, сэр.

Девушки повернулись в сторону Софи, когда та вплыла в комнату. Она была высокой и царственной, настоящей гранд-дамой, с седыми, безукоризненно уложенными волосами, пышной грудью, обильно украшенной бриллиантовыми брошками.

– Доброе утро, Уильям, – сказала она грохочущим голосом, который можно было услышать за милю, и поцеловала воздух рядом с его щекой. – Хотя его нельзя назвать добрым. Погода дождливая, а движение отвратительное.

Софи повернулась и посмотрела на девушек, а те, в свою очередь, оценивающе рассматривали ее.

– Так-так, что у нас здесь имеется, – сказала Софи, поднеся к глазам золотой лорнет.

Оглядев внимательно девушек, она ехидно заметила:

– Нечего сказать, девушки Маунтджой. Больше похожи на гадких утят Маунтджой. Затея дорогая, – продолжила Софи, обращаясь к Маунтджою. – Тебе придется потратить кучу денег, чтобы превратить этих Золушек в принцесс и найти для них прекрасных принцев. – Снова приложив к глазам лорнет, Софи посмотрела на ноги девушек. – И найти хрустальную туфельку больших размеров.

– Я отдаю их в надежные руки, Софи, – сказал Маунтджой. – Сделай с ними, что сможешь, чтобы они не опозорили имя Маунтджой.

– Предоставь это мне, Уильям, – ответила Софи. – Уж если кто и может это сделать, так это я.

Когда лорд Маунтджой вышел из комнаты, Софи обратилась к девушкам:

– Вы хотя бы представьтесь.

Естественно, первой это сделала Анжу.

– Анжу д'Аранвиль, тетя Софи, – сказала она, выступая вперед и целуя Софи в сильно напудренные щеки.

Тетя Софи в ужасе замахала на нее руками.

– Первое, чему ты должна научиться, – не целовать англичан, особенно при первом знакомстве. Это просто недопустимо.

– Простите, тетя Софи. – Анжу обезоруживающе улыбнулась.

Лаура протянула свою шершавую, с обгрызенными ногтями руку и сказала:

– Здравствуйте. Я Лаура Суинберн.

Тетя Софи слегка повела носом и прикрыла его носовым платком.

– И все еще с запахом конюшни, – заметила она. Лаура покраснела.

– О Господи, – сказала она. – Обычно я надеваю этот свитер, когда иду к лошадям. Он чистый, но лошадиный запах, должно быть, въелся в него.

– Урок первый: никогда не надевай одежду, в которой ходишь в конюшню. Прошу тебя запомнить это, моя девочка.

Ханичайл гордо вздернула подбородок: она останется такой, какая она есть, и черт с ней, с этой тетей Софи.

– Ханичайл Маунтджой из Техаса, – сказала она.

– Техас, гм. – Тетя Софи внимательно оглядела Ханичайл через лорнет. – Это там, где Джордж наконец обосновался? На ранчо?

– Да, мэм. Но я никогда не видела его. Он умер еще до моего рождения.

– Твоя мать была актрисой?

Ханичайл улыбнулась, подумав, как была бы довольна Роузи таким определением.

– Да, мэм, она была самой сексуальной стриптизершей, когда мой отец познакомился с ней.

Ханичайл заметила, что все в изумлении посмотрели на нее.

– Господи, прости, – сказала тетя Софи, совершенно потрясенная. – Полагаю, что нам нет необходимости разносить этот факт по всем гостиным Мейфэра. Если ты просто скажешь, что она работала в театре, этого будет вполне достаточно.

Немного помолчав, она добавила своим громовым голосом:

– А сейчас, молодые леди, нам пора приниматься за работу. Нам предстоит за короткий период времени сделать из вас презентабельных девушек. Задача сложная, но мы с лордом Маунтджоем надеемся справиться с ней. Того же самого мы ждем от вас.

Софи снова оглядела девушек и предостерегающе заметила:

– Никакого разгильдяйства, никакой неряшливости, никакой лени. Я просто этого не допущу. Маунтджои всегда были известны своей выдержкой и гордостью. Того же самого я ожидаю и от вас, девочки. Ты должна научиться нравиться, – сказала тетя Софи, глядя на Лауру. – А ты не выставляй себя напоказ, – добавила она, обращаясь к Анжу. – А ты научись слушать, вместо того чтобы много болтать, – заметила она Ханичайл. – Судя по всему, у вас совсем нет хорошей одежды, – продолжала она. – Лично я не выношу французских дизайнеров: на мой взгляд, они совершенно не понимают английского вкуса. Поэтому я назначила встречу с новым молодым модельером Норманом Хартнеллом. Он сконструирует вам бальные платья и платья для презентации. Мы также пойдем к Виктору Стайбелу, к Бета и в Найтс-бридж, чтобы приобрести дневные платья и костюмы. – Посмотрев на девушек, Софи вздохнула еще раз, осознав трудность поставленной перед ней задачи, и в раздражении произнесла: – А пока я немедленно отвезу вас в «Суон энд Эдгар», так как не могу больше видеть то, что на вас надето. А что касается тебя, моя дорогая, то ты выставляешь свои ноги больше, чем принято, – холодным тоном заметила она Анжу. – Я лично скажу модельеру, чтобы он удлинил твои юбки до разумных пределов.

Анжу вздохнула, с сожалением подумав о Париже, Скьяпарелли, Шанель и Уорте, за одежду которых она была готова умереть.

Остаток утра девушки провели в примерочных «Суон энд Эдгар», пока продавщицы бегали, подбирая им юбки, блузки, шерстяные свитера, туфли и платья, и все с одобрения тети Софи.

Вернувшись в Маунтджой-Хаус, они быстро перекусили и отправились к Хартнеллу, где с них сняли мерки, и тетя Софи точно указала там, что именно им нужно. Перед ними раскатали рулоны прекрасной материи, и они долго рассматривали ее, перед тем как сделать окончательный выбор.

После этого они посетили мадам Вакани в ее студии на Кенсингтоне, где договорились об уроках танцев и придворного этикета.

Затем тетя Софи, посмотрев на часы, сказала:

– Время для чая. Но так как вы выглядите недостаточно презентабельно, чтобы пойти к Гюнтеру, я отвезу вас домой.

Все вместе сели в машину и вернулись в Маунтджой-Хаус.

Все последующие дни были заполнены уроками: по этикету, дикции, танцам и тому подобному. Тетя Софи сказала, что они должны научиться загородным развлечениям, чтобы принимать участие в уик-эндах, и девушки часами бегали по теннисному корту. Ни Лауре, ни Ханичайл не пришлось учиться ездить верхом.

– Тетя Софи, я обещаю быть привлекательной и хорошей собеседницей, – сказала Анжу, наблюдая, как Лаура и Ханичайл скакали галопом по Роттен-роу, словно обе были рождены в седле, – но я никогда не подойду к этим отвратительно пахнущим существам.

Ей удалось отделаться от верховой езды, но она проиграла битву за короткую юбку. Орлиный взгляд тети Софи за золотым лорнетом не пропускал ничего, и Анжу это знала. Соблазнительный Лондон ждал ее за порогом Маунтджой-Хауса, но она решила подождать до поры до времени.

Тетя Софи следила, чтобы они были экипированы на каждый случай жизни, а поэтому они проходили через бесконечные примерки: костюмов, дневных платьев, вечерних, бархатных пелерин на шелковых подкладках, туфель, шляп, лайковых перчаток, сумок из крокодиловой кожи и шелкового нижнего белья. Лорд Маунтджой не скупился на деньги: девочки Маунтджой должны были выглядеть лучше всех. А пока их держали под замком. Они стали затворницами Маунтджой-Хауса до своего первого бала.

Каким-то образом газеты узнали о давно потерянных внучатых племянницах лорда Маунтджоя и раструбили о них всем. Они стали главным событием Лондона, и конкуренция за приглашение на бал была острой. Кроме того, балы не давались в Маунтджой-Хаусе уже сорок лет, и всем не терпелось увидеть этот восхитительный дом снова. Лорд Маунтджой пока никого не допускал в свой загородный дом в Уилтшире, и, к разочарованию Анжу, тетя Софи строго выполняла это предписание. Пока они «не сойдут со стропил», как она выражалась.

– Как корабль, – смеясь, заметила Лаура. – Остается только разбить о нас бутылку шампанского, и мы поплывем по бурному морю общества, пока нас не спасет какой-нибудь красивый мужчина.

– Только не меня, – сказала Ханичайл, передернув плечами.

Они отдыхали в комнате Лауры после тяжелого дня бесконечных примерок и беготни по корту, которая, по мнению Ханичайл, была работой потяжелее, чем пасти стадо.

Ханичайл только что вымыла волосы и сушила их у камина, ее щеки стали розовыми от тепла, а голубые глаза сверкали, как сапфиры. Анжу, к своему удивлению, заметила, что она выглядит совсем по-другому. Да и все они очень изменились. Даже Лаура выглядела хорошенькой и женственной в своем голубом шелковом кимоно. Она красила ногти ярко-розовым лаком.

– Лак наверняка не понравится тете Софи, – сказала она, махая рукой в воздухе. – Постыдно яркий, моя девочка, – сказала она, подражая громовому контральто тети Софи, и они расхохотались. – Если ты не хочешь выходить замуж, тогда чего же ты хочешь, Ханичайл? – спросила Лаура, махая руками в воздухе, чтобы лак поскорее высох.

– Я хочу получить деньги лорда Маунтджоя, – откровенно ответила Ханичайл.

– Это честно, – заметила Анжу.

– Давайте посмотрим правде в глаза: мы все здесь для этого. Во всяком случае, я, – сказала Лаура.

– А почему тебе так нужны деньги? – спросила Анжу, лежа на розовой софе с поднятыми вверх ногами.

– По двум причинам, – ответила Лаура. И она поведала им о своей бабушке, у которой совсем не было денег, и о предательстве Хаддона Фокса. – Мне хотелось бы заботиться о бабушке так, как она всегда заботилась обо мне. Я знаю, как ей сейчас тяжело без гроша. Она пытается скрыть это от меня, но я-то знаю. Я видела, как у нее дрожат руки каждый раз, когда она вскрывает конверт со счетами. Это несправедливо, что она всю жизнь только и думает о деньгах. Она всегда отдавала всю себя другим людям. Сейчас настала моя очередь. Мне всего-то нужно денег, чтобы начать свой бизнес по тренировке лошадей, а потом я смогу заботиться о ней и о Суинберне. И тогда я буду счастлива.

– Как интересно, – скептически заметила Анжу.

– А что скажете вы, мамзель Анжу? – спросила Лаура. – Какая у тебя причина? Кроме, конечно, тряпок, драгоценностей и мужчин.

Анжу рассмеялась:

– У меня есть свои причины, но они чисто личные. А что скажет мисс Техас? Девица, которая не хочет выходить замуж и, возможно, даже не нуждается в деньгах? Она слишком правильная, чего в жизни не бывает.

Ханичайл была рада, что сидела у камина и поэтому никто не заметил, как она покраснела. Анжу всегда изводила ее насмешками; она догадывалась, что той нравится насмехаться над ней, а потом наблюдать, как она сердится. Хорошо, на этот раз, пообещала она себе, этого не произойдет.

– Все очень просто, – ответила она спокойно. – Мне нужны деньги, чтобы восстановить землю и развести на ней хороший скот. Я хочу, чтобы ранчо Маунтджой было таким, как во времена отца. Я подвела его, и сейчас ранчо почти ничего не стоит. После смерти отца мать растратила все оставленные им деньги. Затем она снова вышла замуж. Однажды она просто приехала на ранчо и заявила: «Это мой новый муж Джек Делейни». Через несколько лет он застрелил ее.

Анжу села, потрясенная, а Лаура в страхе спросила:

– Ты хочешь сказать, что он убил твою мать?

– Я в этом уверена, – ответила Ханичайл и рассказала, как ее мать нашли мертвой за баром, и о Делейни.

– А он когда-нибудь приезжал, чтобы потребовать ранчо себе? – заинтересованно спросила Анжу.

Ханичайл кивнула.

– Но все дело в том, что ранчо принадлежит мне, поэтому он не смог прибрать его к рукам.

Она обвела девушек взглядом, заметив, что они сочувственно смотрят на нее. Даже Анжу была взволнованной. И однако, она не могла рассказать им все. Она никогда не рассказывала, что случилось потом, хотя все время вспоминала об этом, пока воспоминания постепенно не стерлись в ее памяти. Ей казалось, что эти страшные воспоминания навсегда покинули ее, но ночью они снова стали ее мучить, и страх вернулся.

Джек Делейни всегда был не промах. Поэтому ему и удалось разбогатеть за годы разрыва с Роузи. Он «владел» посредническим бизнесом по продаже автомобилей в шести странах, хотя на самом деле все это принадлежало мафии. У него также был большой дом в Хьюстоне, и он ездил на огромном, сделанном по индивидуальному заказу «кадиллаке» с красной кожаной обивкой внутри.

Он был богат потому, что был жесток; он знал все тонкости бизнеса и умело ими пользовался. Но он все еще находился в зависимости от мафии и делал то, что ему приказывали. Поэтому, прочитав в газетах о компании, начавшей работать на ранчо Маунтджой в надежде найти там нефтяную жилу, он понял, что Роузи очень скоро разбогатеет. И стал думать, как обернуть все дело в свою пользу.

Он сказал себе, что, в конце концов, он все еще является законным мужем Роузи. Она никогда не требовала развода, а он пустил это дело на самотек. Он не видел оснований для того, чтобы снова не вернуться к ней, и был уверен, что она пойдет на это. Конечно, она может подумать, что он польстился на ее деньги, но тогда он привезет ее сюда, покажет ей свой большой дом, продемонстрирует ей свой образ жизни и скажет: «У меня гораздо больше денег, чем у тебя сейчас. Если ты думаешь, что я гонюсь за твоими деньгами, то я бы подождал, пока найдут нефть». Он напомнит ей: на ее ранчо никогда раньше не было нефти, и совсем не обязательно, что эта нефть обнаружится сейчас. Он скажет ей: «Я сейчас прошу тебя, Роузи, вернуться ко мне. Я очень сожалею о том, что между нами произошло. Я чертовски скучал по тебе, но не мог же я приползти к тебе на коленях. В конце концов, у мужчин есть своя гордость. Поехали домой, Роузи, и ты станешь женой богатого человека. Тебе не придется ждать и волноваться, найдут ли на ранчо нефть».

Он знал, что Роузи в сердце была романтиком и он сможет покорить ее цветами, бриллиантовым кольцом и сладкими речами. Она вернется к нему, а если нефть не найдут, он всегда сможет выгнать ее.

«Ни слова о деньгах, ни слова о наживе», – приказал он себе, прежде чем позвонить в бар «Серебряный доллар».

Но Роузи только рассмеялась, когда он попросил о встрече, и рассмеялась еще больше, когда он сказал почему.

– Ты думаешь, что я родилась только вчера, Джек, – сказала она, продолжая смеяться. – Я стану такой богатой, что тебе даже не снилось, малыш. И тебе не удастся прикарманить ни единого цента из моих денег, – добавила она и бросила трубку.

Джек начал прикидывать, что делать дальше. Он знал, что ранчо принадлежит Ханичайл и что, пока нефть не найдена, оно не стоит и двух центов. Как муж Роузи, он был законным отчимом Ханичайл. И, даже расставшись с Роузи, продолжал им оставаться. Только сейчас он возьмет ее под свою опеку.

Ему было жалко Роузи, но он дал ей шанс, а она отвергла его.

Он не собирался сам выполнять грязную работу. Нельзя сказать, что он был слишком щепетильным, тем более что ему и самому приходилось ее делать, но у него должно быть железное алиби. Он позвонил человеку, который, как он знал, возьмется за эту работу, сделал все необходимые приготовления, заплатил ему деньги и в назначенный срок провел день с женщиной в отеле в Хьюстоне. Они пили в баре, обедали в ресторане, а вечером, после полуночи, сказав «спокойной ночи» консьержу, поднялись на лифте к себе в номер. Этой же ночью, за много миль от него, Роузи была застрелена в Сан-Антонио.

Джек решил, что теперь будет лучше всего просто поехать на ранчо Маунтджой и заявить, что оно принадлежит ему. Он не боялся сейчас ни Элизы, ни Ханичайл. Однако, когда они приказали ему убраться и натравили на него собаку, он решил действовать иначе.

Он пошел повидаться с Андерсеном, адвокатом Маунтджоев, и представился ему как глубоко опечаленный муж Роузи. Он поведал, что они жили порознь, но что таков был выбор самой Роузи, так как она была независимой женщиной, а он пытался много раз вернуть ее назад.

– У Роузи не было нужды жить в жалкой лачуге в Рентал-Парке, – сказал он. – Она вполне бы могла жить со мной в прекрасном доме в Хьюстоне, и я бы создал ей и Ханичайл все условия для хорошей жизни. Буду с вами откровенен, Андерсен, – продолжал Джек. – Я всегда любил этого ребенка, которого знал с младенчества. Даже несмотря на то что она не моя плоть и кровь, я крепко привязан к Ханичайл. Когда Роузи ушла, мне тяжелее всего было расстаться с ней. – Джек развел руками. – А сейчас, когда Роузи нет, бедный ребенок остался совсем без присмотра. Я до безумия люблю эту девочку. – Он опять беспомощно развел руками. – И сейчас, когда, девочка еще так мала, я говорю себе: «Джек, у тебя появился шанс все исправить. Сделай это для Роузи, ради Ханичайл, да и меня самого». – Посмотрев Андерсену прямо в глаза, Джек сказал ему как мужчина мужчине: – Я думаю, вы понимаете, что я имею в виду; возможно, у вас самого есть дети. Когда я прочитал в газетах, какая ужасная вещь случилась с Роузи, я сказал себе, что должен помочь этому ребенку, лишившемуся матери. В конце концов, я ее отчим.

На Андерсена произвел впечатление этот четко выражающий свои мысли красивый мужчина в дорогом костюме, сидевший перед ним. После смерти Роузи он столкнулся с дилеммой относительно Ханичайл. У нее не было других родственников. Джек Делейни был единственным. Фактически он был ее законным отчимом. И доказательство этому было у него в руках: свидетельство о браке Роузи и Джека.

И все же он колебался. На карту были поставлены большие деньги. Откуда ему знать, что Джек Делейни вовсе не обманщик, решивший прибрать к рукам нефть Маунтджоев.

Андерсен навел справки и выяснил, что у Делейни есть дорогой дом в Хьюстоне, а также другая собственность; что он управляет автомобильными дилерами в шести странах, владеет ценными бумагами, удачно инвестированными в строительный бизнес, и у него есть постоянный доход. Где Делейни взял деньги, чтобы купить недвижимость и ценные бумаги, было загадкой, но он активно поддерживал демократов, и о нем хорошо отзывались местные власти, его пожертвования в их казну охотно принимались.

Через пару дней дело было сделано: Джек Делейни был назначен законным опекуном Ханичайл и управляющим ранчо Маунтджой до достижения ею двадцати одного года.

Делейни с триумфом вернулся на ранчо Маунтджой. Только на этот раз он взял с собой парочку здоровенных мужиков; с ним также была женщина в форме медицинской сестры, а на руках постановление суда, предписывающее, что Ханичайл должна жить с ним.

Он попытался быть с ней ласковым, но Ханичайл приняла его в штыки.

Она стояла на крыльце вместе с негритянкой и ее сыном, едва удерживая на поводке рычавшую собаку.

– Предупреждаю тебя, чтобы ты поскорее убрался с моей земли, иначе я спущу на тебя собаку, – сказала она.

– Ханичайл, Ханичайл, – сказал Джек, в мольбе сложив руки. – Я здесь, чтобы поговорить с тобой. Рассказать тебе, что произошло. Я только хочу помочь тебе, девочка. Не спускай на меня собаку, а просто выслушай меня.

– Убирайся, – презрительно приказала Ханичайл.

– Ты сама все портишь, – со вздохом заметил Джек. – Твоя мама всегда говорила, что ей с т обой очень трудно, а сейчас я и сам это вижу. Но дело в том, что у меня на руках предписание суда, подписанное судьей Сан-Антонио и твоим адвокатом Андерсеном, в котором я назначаюсь твоим законным опекуном до тех пор, пока тебе не исполнится двадцать один год. Покажи ей документ, Винни, – сказал он одному из здоровяков.

– Вот, – сказал Винни, подходя к Ханичайл и с опаской косясь на собаку, которую девушка с трудом удерживала на поводке.

Ханичайл взяла в руки официальную бумагу с красной печатью и прочитала, что там было написано. Лицо ее побледнело, и она сказала срывающимся голосом:

– Ты готов убить меня, лишь бы завладеть моим ранчо. Точно так же, как ты убил мою мать.

– Ну теперь вы и сами видите, – сказал Джек, повернувшись к сестре и крутя пальцем у виска. – Девочка свихнулась от всего того, что с ней случилось. Она не отдает себе отчета в том, что говорит. Ханичайл, у тебя есть выбор: либо ты поедешь со мной и мы покончим с этим делом, либо я иду за шерифом и он заставит тебя поехать.

Ханичайл беспомощно посмотрела на Элизу, поняв, что с ней не шутят и что у нее нет выбора.

– Я поеду, – ответила она. – Но я скоро вернусь обратно. Я повидаюсь с мистером Андерсеном и скажу ему, что здесь ошибка. Он аннулирует постановление суда.

Она передала собаку Тому и села на заднее сиденье «кадиллака». Медсестра села по одну сторону от нее, Винни – по другую. Из глаз Ханичайл струились слезы, оставляя следы на красной коже сиденья и горько-соленый вкус во рту.

Медсестра не сделала ни единой попытки успокоить ее, а Джек не отрывал взгляда от дороги.

– Куда мы едем? – спросила Ханичайл, придя в себя. – Мне кажется, что ты говорил про Хьюстон.

– Лучше успокоить ее, как мы и планировали, – сказал Джек сестре.

Та быстро достала уже наполненный шприц и, прежде чем Ханичайл что-то поняла, сделала ей укол в руку.

Они ехали долго, но Ханичайл не знала об этом. Когда она наконец пришла в себя, то уже была в больнице «Вэлли-Вью». Два врача ставили свои подписи на справке, гласившей о том, что она лишилась рассудка и они несут за нее ответственность.

Больница находилась в скалистой местности Техаса и представляла собой трехэтажный готический особняк, украшенный башнями с бойницами и фронтонами. Это было пристанище эксцентричного викторианского антрепренера, и он построил его из коричнево-желтого кирпича, транспортировка которого в эти дикие места стоила ему целого состояния. Этот дом мечты старого человека служил сейчас приютом для почти пятидесяти пациентов с различными степенями умственного расстройства, семьи которых были готовы платить любые деньги, чтобы исключить больных родственников из своей жизни.

Дом окружали узкие гравийные дорожки, которые вились между лужайками, цветочными клумбами и упирались в зубчатые стены. Электрические ворота охраняли мужчины в униформе, а по ночам по всей территории бегали собаки. Ходили слухи, что те, кто попадал сюда, уже назад не возвращались.

Ханичайл проснулась в комнате, полной белого света. Она была маленькой и ярко освещенной. На полу лежал коричневый линолеум, а белые стены были обшиты темно-зелеными панелями. Единственное окно располагалось высоко, и на нем была решетка.

Она подняла голову, и ее пронзила боль. Ханичайл попыталась поднять руки, чтобы ощупать ее, но не смогла. Она попыталась сесть, но это ей тоже не удалось. Подняв голову, на этот раз с большой осторожностью, она увидела толстые кожаные ремни, перекрещивающиеся на груди и крепившие руки к бокам. Ремни были также на бедрах и боках.

Охваченная ужасом, она опустила голову на тонкую подушку. Ей захотелось позвать на помощь, позвать кого-нибудь, чтобы он пришел и помог ей, рассказал, что с ней произошло и где она находится. Но когда она открыла рот, чтобы закричать, из него не вылетело ни звука. Напрягая ум, она попыталась вспомнить, как она сюда попала. Ее голова была пустой. Она чувствовала себя так, словно у нее не было прошлого.

Ханичайл закрыла глаза и стала считать в уме секунды, минуты. Прошел целый час, но никто не пришел. Она попыталась вырваться из кожаных тисков, но они только врезались ей в тело. Перестав считать, она уставилась в потолок, ожидая, что будет дальше.

Дверь с шумом распахнулась, толстая рыжеволосая женщина в белом халате просунула в нее голову.

– Проснулась наконец. – Широким шагом она подошла к кровати, схватила своей огромной ручищей запястье Ханичайл и начала считать пульс, сверяя его с часами, приколотыми к груди. – Ммм, снова скачет, – выдавила она из себя. – Придется дать тебе успокоительное.

Она вышла из комнаты и через минуту вернулась, катя перед собой белую эмалированную тележку со сверкающими хирургическими стальными подносами, на которых лежали ампулы и шприцы. Глаза Ханичайл расширились от ужаса, когда она поняла, что женщина хочет сделать ей инъекцию, которая снова погрузит ее в сон. Ей так никогда и не удастся выяснить, где она и когда ее выпустят, если выпустят вообще.

– Нет, – закричала она, обретя голос, – нет, нет, нет! Не делайте этого. Пожалуйста, не делайте.

Рука женщины со шприцем застыла в воздухе.

– Так-так, вот ты и показала свой характер. Именно о нем нас и предупреждали. Неудивительно, что они поместили тебя сюда. Они сказали, что ты буйная, теперь я и сама это вижу. Какая ярость! Ну, ну.

Подняв простыню, женщина глубоко воткнула шприц в ягодицу Ханичайл.

Ханичайл закричала от боли и страха.

– Скажите мне, где я, – прошептала она, – пожалуйста...

Сложив на груди руки, женщина наблюдала за ней.

– Где ты? Ты в частной клинике, юная леди. Ты родилась под счастливой звездой, имея такого заботливого отчима, который поместил тебя сюда. Иначе тебя отправили бы в психушку, где ты лежала бы с другими психами.

Но Ханичайл уже спускалась в темный туннель, где не было ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Только одна чернота.

Она не знала, прошли ли часы, дни, недели, когда снова пришла в себя. Из-за полуоткрытой двери пробивался лучик света, и в этом тусклом пятне Ханичайл различила кого-то сидевшего у ее постели. На этот раз это была молодая женщина. У нее были светлые волосы, а кожа такая бледная, что, казалось, она светилась в темноте. Женщина спала.

Ханичайл тихо лежала, наблюдая за ней. Она вспомнила толстую женщину и то, что с ней случилось, и ей не хотелось, чтобы это повторилось снова. Она сказала себе, что должна казаться спокойной, говорить тихо и разумно. Она должна выяснить, как оказалась здесь.

Все еще привязанная к койке, она тихо лежала, ожидая, когда бледная женщина проснется.

Ночь стала сереть, когда женщина наконец потянулась и глубоко вздохнула. Зевая, она взглянула на часы:

– Прошло уже много времени.

Затем она посмотрела на свою пациентку, и их взгляды встретились.

Ханичайл спокойно сказала:

– Я ждала, когда вы проснетесь.

– Вы очень тактичны, юная леди, – заметила женщина. – А как вы себя сегодня чувствуете?

– Почему меня привязали?