Текст книги "Обман"

– Ты, никак, думаешь, что эти азиаты настолько сильны или хотя бы безрассудны, что могут разрушить этот город? Да они скорее займутся тем, что будут отрезать головы друг другу.

– Я думаю, что пока наше муниципальное образование не станет местом, где будущие туристы не будут опасаться неприятностей, которые свалятся на них потому, что кому-то не понравится цвет их кожи, вложение денег в реконструкцию города будет равнозначно тому, что бросить эти деньги в печь.

Он постоянно удивлял ее. Бывали моменты, когда Агата видела во внуке что-то от его деда. Льюис мыслил бы сейчас точно так же.

– Уххх, – словно переводя дух, выдохнула она.

– Ну скажи, разве я не прав? – сказал он, и произнесенная им фраза прозвучала скорее как утверждение, а не вопрос, что тоже было в манере Льюиса. – Я бы подождал несколько дней. Пусть улягутся страсти. Тогда можно созвать новое заседание. Это лучшее из того, что сейчас можно предпринять. Ты сама в этом убедишься. – Он бросил взгляд на часы, стоящие на камине, и встал со стула. – Тебе пора спать, я схожу за Мэри Эллис.

– Я и сама позову Мэри Эллис, когда сочту нужным, Теодор. Прекрати относиться ко мне, как…

– Тебе виднее. – С этими словами он направился к двери.

Прежде чем он открыл дверь, она спросила:

– Так ты уходишь?

– Я же сказал, что позову…

– Я не имела в виду из комнаты. Я имела в виду отсюда. Отсюда. Из дома. Ты снова собираешься уйти на всю ночь, Тео?

По выражению его лица она поняла, что зашла слишком далеко. Покладистость, которая присутствовала в характере Тео, тоже имела свои пределы. Слишком глубокое копание в его личной жизни и было одним из них.

– Я спрашиваю потому, что раздумываю над тем, умно ли ты поступаешь, разгуливая по ночам. Ведь если, по твоим словам, ситуация в городе напряженная, то, по моему разумению, никому не следует выходить из дома после наступления темноты. Ведь ты не собираешься снова брать лодку? Ты же знаешь, что я чувствую, когда ты отправляешься в свои ночные плавания.

Тео внимательно смотрел на нее, стоя у двери. И опять, опять этот взгляд Льюиса: на лице приятная гримаса, за которой нельзя разглядеть абсолютно ничего. «Когда он успел научиться так умело маскироваться? – думала она. – Да и зачем ему надо было учиться этому?»

– Я схожу за Мэри Эллис, – сказал он и оставил Агату наедине с вопросами, на которые она не находила ответа.

Сале было разрешено принимать участие в разговоре – ведь, в конце концов, речь шла о ее женихе, которого лишили жизни. Иными словами, она не была лишена права голоса и понимала это. У окружающих ее мужчин-мусульман не было принято уделять внимание тому, что говорит женщина. Ее отец, будучи человеком добрым и ласковым, проявлял свою доброту лишь тем, что, проходя мимо нее, мягко касался пальцами ее щеки, – и все-таки оставался мусульманином до мозга гостей. Пять раз в день он истово молился и уже в третий раз читал священный Коран; он сделал для себя непреложным правилом жертвовать определенную часть дохода беднякам; уже дважды он прошел тот путь, которым прошли вокруг святой Каабы миллионы мусульман.

Итак, в тот вечер, когда Сале было позволено слушать, о чем говорят мужчины, ее мать была занята главным образом тем, что подносила из кухни в гостиную еду и питье, а золовка тихо сидела где-то в доме, дабы быть подальше от посторонних глаз. Юмн, поступая так, убивала двух зайцев. Во-первых, она соблюдала обычай хайя: Муханнад строго придерживался традиционного толкования женской скромности, а поэтому не мог допустить, чтобы кто-либо из мужчин, в том числе и его родной отец, когда-либо смотрел на его жену. Во-вторых – а это полностью соответствовало ее натуре, – останься она внизу, свекровь тут же заставила бы ее помогать готовить, а Юмн была более ленивой, чем самая ленивая корова на свете. Поэтому она приветствовала Муханнада в своей обычной манере, и лебезила перед ним с такой угодливостью, словно мимикой и жестами умоляла его вытереть ноги о ее зад, обтянутый брюками, и исполнить ее самое горячее желание, а после этого незаметно ускользнула наверх. Нашелся и благовидный предлог: ей необходимо быть рядом с Анасом на тот случай, если тому снова привидится кошмарный сон. На самом же деле она горела желанием полистать журналы и полюбоваться западной модной одеждой, носить которую Муханнад никогда бы ей не разрешил.

Сале заняла место на почтительном расстоянии от мужчин и, согласно мусульманским обычаям, не притрагивалась ни к еде, ни к питью. Она совсем не чувствовала голода, однако не отказалась бы от ласси, которым ее мать потчевала мужчин. Да, выпить йогурта в этой несносной жаре было бы все равно, что глотнуть прохладной влаги из благословенного источника.

Согласно обычаю, Акрам Малик учтиво поблагодарил жену, расставлявшую тарелки и стаканы перед гостями и его сыном. Она, чуть коснувшись его плеча, произнесла: «Будь здоров, Акрам» и вышла из комнаты. Сале часто задумывалась над тем, как ее мать может во всем подчиняться отцу, словно у нее нет никаких собственных желаний. А когда она спрашивала об этом Вардах, свою мать, та обычно отвечала: «А я вовсе и не подчиняюсь, Сале. В этом нет необходимости. Твой отец – это моя жизнь, так же, как я – его».

Между родителями существовали какие-то особые узы, которые всегда вызывали ее восхищение, хотя она никогда до конца не понимала их природу. Они, казалось, произрастали из какой-то общей, ничем не выражаемой печали, о которой никто из них не говорил, а она проявлялась в чувственности, с какой они относились и говорили друг с другом. Акрам Малик никогда не повышал голоса. Да у него никогда и не было повода к этому. Его слово было законом для жены, а также и для детей.

Однако Муханнад, когда был подростком, презрительно, но, конечно же, за глаза называл Акрама старым пердуном. А в грушевом саду позади дома он в бессильной злобе швырял камни в стену и с ожесточением колотил ногами по пятнистым стволам деревьев, когда отец запрещал ему что-либо. Но он был достаточно благоразумен, и Акрам никогда не видел этих приступов злобы. Для него Муханнад был молчаливым и послушным. Еще с юности брат Сале жил в ожидании своего часа, но выполнял все, что велел отец. Он понимал, что если с самого начала будет исполнять свои обязательства в отношении семьи, то семейный бизнес и все накопления в конце концов перейдут к нему. А тогда его слово будет законом. Сале знала, что этого дня Муханнад ждет с нетерпением.

И вот сейчас он сидел перед своим отцом; тот молчал, но было видно, что его переполняет гнев. В дополнение к беспорядкам, которые Муханнад учинил в тот день в городе, он не только пригласил Таймуллу Ажара в Балфорд, но еще и привел его в их дом. А это уже было серьезным проступком и расценивалось не иначе, как явное неуважение по отношению к семье. Хотя Таймулла был старшим сыном брата отца, Сале знала, что его изгнали из семьи, а это означало, что он как бы умер для всей родни. Включая и семейство своего дяди.

Акрама не было дома, когда Муханнад пришел вместе с Таймуллой. Он не обратил никакого внимания на спокойное, но категоричное восклицание Вардах: «Ты не должен так поступать, мой сын», которое мать произнесла, положив ладонь на его руку. Муханнад ответил:

– Он нам нужен. Нам нужен опытный человек, такой, как он. Если мы не начнем заявлять во всеуслышание о том, что не позволим спустить на тормозах убийство Хайтама, это станет обычным делом в этом городе.

Вардах посмотрела на него обеспокоенным взглядом, но ничего не ответила. После первого взгляда, когда она с испугом признала в незнакомце Таймуллу Ажара, она ни разу не взглянула на него. Равнодушно кивнула – уважение к супругу автоматически перешло в уважение к ее единственному сыну – и ушла на кухню к Сале, дожидаться возвращения Акрама, уехавшего на горчичную фабрику, чтобы назначить кого-то из работников исполнять обязанности покойного Хайтама.

– Амми, – полушепотом обратилась Сале к матери, ставившей на поднос еду, – кто этот человек?

– Никто, – твердо и категорично ответила Вардах. – Его не существует.

Но ведь в действительности Таймулла Ажар существовал, и Сале, впервые услышав его имя, сразу поняла, кто он, припомнив тайные перешептывания между младшими членами семьи в последние десять лет. Когда отец, вернувшись домой, зашел в кухню, Вардах рассказала ему, кто вместе с сыном пришел в их дом. Они говорили шепотом, и только по глазам Акрама можно было понять, как он реагирует на приход незваного гостя. Его глаза, прикрытые стеклами очков, мгновенно стали узкими, как щелки.

– Зачем он пришел? – спросил он.

– Из-за Хайтама, – ответила жена.

Она смотрела на Сале сочувствующим взглядом, словно верила в то, что ее дочь действительно полюбила человека, за которого ей велено было выйти замуж. А почему нет? Сале же умная девушка. Ведь в подобной ситуации сама Вардах пришла к тому, что полюбила Акрама Малика.

– Акрам, Муханнад говорит, что у сына твоего брата есть опыт в таких делах.

– Смотря что понимать под «такими делами», – фыркнул Акрам. – Тебе не следовало впускать его в дом.

– Он же пришел с Муханнадом, – ответила она. – Что мне было делать?

Он и сейчас был с Муханнадом и сидел на одном конце дивана, а на другом сидел брат Сале. Акрам расположился в мягком кресле, подложив под спину вышитую Вардах подушку. Телевизор с огромным экраном показывал какой-то азиатский фильм из кинотеки Юмн. Перед тем как улизнуть наверх, она, вместо того чтобы выключить телевизор, по ошибке приглушила звук. И теперь из-за плеча отца Сале могла видеть тайное свидание молодых любовников, столь же горячих в своих чувствах, как Ромео и Джульета. Балкона, правда, не было – они встретились на кукурузном поле, обнялись и, упав на землю, продолжали свои дела, а стебли растений, доходящие им до плеч, скрывали любовников от посторонних глаз. Сале отвела взгляд от экрана, чувствуя, как сердце, вырвавшись из груди, бьется у нее в горле, словно крылья пойманной птицы.

– Я знаю, что тебе не по нраву то, что произошло сегодня, – говорил Муханнад. – Но мы договорились с полицией о ежедневных встречах. Они будут информировать нас о том, как продвигается следствие.

Судя по тому, как монотонно и настороженно звучал голос брата, Сале поняла, что его раздражает молчаливое неодобрение и даже отвращение отца к тому, что он сделал.

– Отец, если бы не Ажар, мы не добились бы такого за одну встречу. Он внушил старшему инспектору уголовной полиции, что у нее нет иного выбора, как только принять наше требование. И он сделал это так деликатно, что она даже и не поняла, к чему он клонит, пока не оказалась в расставленной им сети.

Он посмотрел на Ажара восхищенным взглядом, а тот молча сидел, положив ногу на ногу и зажав между пальцами складки на брюках. Он пристально смотрел на дядю. Сале никогда не доводилось видеть, чтобы человек так невозмутимо и с таким достоинством вел себя там, где его не хотят видеть.

– И с этой целью ты затеял всю эту бучу?

– Дело не в том, кто и что затеял. Дело в том, что мы пришли к соглашению.

– И ты, Муханнад, думаешь, что мы сами не смогли бы добиться этого? Соглашения, как ты его называешь.

Акрам поднес к губам стакан и отпил немного ласси. Он ни разу не взглянул на Таймуллу Ажара.

– Отец, копы знают, кто мы такие. Они знают нас в течение многих лет. А такая осведомленность провоцирует людей на то, чтобы работать спустя рукава, когда, наоборот, необходимо отнестись к делу с полной ответственностью. Кто кричит громче, тому и ответят скорее, тебе ли этого не знать.

Последние пять слов, сказанные Муханнадом, были явной ошибкой, вызванной его горячностью и отвращением к английскому языку. Сале понимала, что чувствует сейчас брат – ей, как и ему, пришлось испить до дна чашу унижений, постоянно подносимую школьными учителями, – но она была уверена в том, что отец этого не понял. Родившись в Пакистане и приехав в двадцатилетнем возрасте в Англию, он, по его словам, только однажды столкнулся с проявлением расизма. Но этот единственный эпизод публичного унижения, произошедший на станции лондонской подземки, не вызвал в его душе озлобления к людям, к которым он решил относиться как к своим соотечественникам. А Муханнад в его глазах навлек в тот день позор на их общину. Наверняка Акрам Малик не скоро забудет об этом.

– Кто кричит громче, тому часто нечего сказать, – ответил он сыну.

У Муханнада вытянулось лицо.

– Ажар знает, как все организовать. Как организовать все сейчас.

– А что сейчас, Муни? Сейчас что, Хайтам мертв меньше, чем был вчера? Будущее твоей сестры стало менее разрушенным? Каким образом присутствие одного человека может все это изменить?

– Может, – объявил Муханнад, и по его тону Сале поняла, что свой главный довод брат приберег на конец разговора. – Они сейчас признали, что это было убийством.

Лицо Акрама помрачнело. Вопреки здравому смыслу, он утешал себя, свою семью и в особенности Сале тем, что смерть Хайтама произошла в результате несчастного случая. А сейчас, когда Муханнад разнюхал правду, Сале поняла, что ее отец, должно быть, представляет себе случившееся в ином свете. Ему следовало бы узнать правду, но правда могла бы наверняка завести его туда, куда он не желал.

– Они признали это, отец. В нашем присутствии. Из-за того, что произошло сегодня на заседании муниципального совета и после него на улицах. Постой, не спеши с ответом.

К Муханнаду вернулась прежняя уверенность. Встав с дивана, он подошел к камину, над которым на плите стояли два десятка рамок с семейными фотографиями.

– Я знаю, что разозлил тебя сегодня, – продолжал он. – И согласен с тем, что выпустил ситуацию из-под контроля. Но, прошу тебя, посмотри, чего я добился. А ведь именно Ажар предложил муниципальный совет в качестве начальной точки нашей акции. Да, отец, Ажар. Когда я позвонил ему в Лондон. Скажи, когда ты говорил со старшим полицейским инспектором, они признали, что это убийство? В разговоре со мной они этого не признали. А Сале, бог свидетель, они вообще ничего не сказали.

Сале опустила глаза, видя, что мужчины посмотрели в ее сторону. У нее не было нужды подтверждать слова брата. Акрам находился в ее комнате во время краткого визита полицейского инспектора, пришедшего в их дом с сообщением о смерти Хайтама, и в точности знал, что тогда было сказано: «Мне очень жаль, но я должен сообщить вам о трупе, найденном на Неце. Покойный, как выяснилось, являлся мистером Хайтамом Кураши. Нам необходимо пригласить кого-либо на опознание тела, а вы, как нам известно, собирались выйти за него замуж». – «Да», – печально ответила Сале, хотя внутри у нее все кричало: «Нет! Нет! Нет!»

– Пусть так, – сказал Акрам, обращаясь к сыну. – Но ты зашел слишком далеко. Когда один из нас умирает, то не тебе, Муханнад, заботиться о его воскрешении.

Сале поняла, что он говорил не о Хайтаме. Он говорил о Таймулле. Для всех членов семьи Ажар считался умершим, раз его объявили таковым. При встрече с ним на улице следовало либо смотреть сквозь него, либо отвести глаза в сторону. Его имя нельзя было упоминать. Нельзя было не то что говорить, но даже и косвенно упоминать о нем. А если вам случится вдруг подумать о нем, следует немедленно перенаправить мозг на что-нибудь другое – ведь размышления о нем могут привести к разговорам о нем, а разговоры могут пробудить желание задуматься о возможности вновь принять его в семью. Сале была еще слишком молода, чтобы знать, какое прегрешение совершил Ажар против семьи, отринувшей его от себя, а раз уж такое случилось, то ей было вообще запрещено говорить о нем с кем бы то ни было.

Не видя своего двоюродного брата целых десять лет, она часто размышляла о нем так, словно видела его перед собой. Десять лет блуждания по свету в одиночку. Что для него значили эти годы? Как он смог выжить без участия и без помощи родных?

– Ну, а что тогда важнее? – спросил Муханнад, желая показать свое здравомыслие.

Все, что случилось за этот день, обострило его отношения с родными, и у него не было никакого желания отдаляться от них еще больше. Он не хотел подвергать себя риску быть отринутым от семьи. Тем более с женой и двумя детьми; к тому же его прибыльная работа значила для него немало.

– Так что же все-таки важнее, отец? Выявить и поймать того, кто убил одного из наших людей, или показать Ажару, что он до конца своей жизни отрезанный ломоть? Сале – такая же жертва этого преступления, как и Хайтам. Разве у нас нет никаких обязательств в отношении нее?

Когда Муханнад снова посмотрел в ее сторону, Сале, скромно потупившись, опять опустила глаза. Но внутри у нее словно все сжалось. Она знала правду. Ну как кто-то еще может не видеть, что представляет собой ее брат?

– Муханнад, я не нуждаюсь в твоих наставлениях ни по этому, ни по другим вопросам, – спокойным голосом произнес Акрам.

– Да я и не наставляю тебя. Я только говорю тебе, что без Ажара…

– Муханнад. – Акрам взял один из приготовленных женой паратхов; до Сале донесся запах мясной начинки, и ее рот наполнился слюной. – Человек, о котором ты говоришь, для нас мертв. Ты не должен был вмешивать его в наши дела, и уж совсем не должен был приводить его в наш дом. Я не спорю с тобой относительно преступления, жертвой которого стали Хайтам, твоя сестра и вся наша семья, конечно, – если это и впрямь окажется преступлением.

– Но я же сказал тебе: старший полицейский инспектор говорит, что это убийство. И сказал тебе, что она была вынуждена признать это потому, что мы проявили настойчивость.

– Настойчивость, которую вы проявили сегодня днем, не была нацелена на старшего инспектора полиции.

– Но именно она и сработала. Неужто ты этого не видишь?

В комнате было нестерпимо душно. Белая футболка Муханнада взмокла и облепила его мускулистое тело. В отличие от него, Таймулла Ажар сидел и, казалось, излучал холодное спокойствие, словно находился в каком-то другом мире.

Муханнад поменял тон:

– Мне жаль, что я причинил тебе беспокойство и боль; наверное, мне надо было заранее предупредить тебя о том, что мы собираемся появиться в зале заседаний совета…

– Ты так думаешь? – спросил Акрам. – То, что произошло на заседании, нельзя назвать просто появлением.

– Все правильно. Все правильно. Возможно, я не совсем верно оценил ситуацию.

– Возможно?

Сале видела, как напряглось тело брата. Нет, сейчас он уже не был тем мальчишкой, который швырял камни в стену, да и деревья, стволы которых можно было пинать ногами, в комнате не росли. Его лицо покрылось крупными каплями пота, и тут Сале впервые поняла, насколько важно, чтобы кто-то вроде Таймуллы Ажара исполнял роль посредника в предстоящих контактах семьи с полицией. Напускное спокойствие – это не для Муханнада. Запугивание, да еще с угрозами – вот на чем, по его мнению, должны основываться взаимоотношения.

– Отец, ты только посмотри, что мы получили в результате этой демонстрации: встречу с инспектором полиции, отвечающим за расследование. И признание того, что это убийство.

– Это я вижу, – согласился Акрам. – Ну, а теперь ты должен поблагодарить своего двоюродного брата за советы и выпроводить его из нашего дома.

– Да что, черт возьми, с вами происходит?! – Муханнад взмахнул рукой, и три рамки с фотографиями, стоявшие на каминной доске, полетели на пол. – Что с вами происходит? Чего вы боитесь? Вы что, связаны такими сильными узами с этими проклятыми европейцами, что не можете даже подумать о том…

– Хватит. – Акраму изменила обычная выдержка: он повысил голос.

– Нет! Не хватит. Ты боишься того, что Хайтама убил англичанин. И если окажется, что это именно так, ты намерен кое-что предпринять в связи с этим – ну, например, изменить свое отношение к ним. Но ты не можешь смотреть правде в глаза, а все потому, что все эти двадцать семь лет ты тужился изо всех сил, изображая из себя благочестивого англичанина.

Акрам вскочил со стула и буквально в мгновение ока очутился рядом с сыном; Сале поняла, что произошло, только после того, как отец со всего маху ударил Муханнада по лицу, и невольно закричала.

– Не надо! – В ее голосе слышался страх. Страх за них обоих; за то, что они могли причинить друг другу; за то, что результатом этого может стать крушение семьи. – Муни! Аби-джан! Не надо!

Мужчины стояли лицом к лицу в напряженных позах; Акрам, предостерегающе подняв вверх палец, покачивал им перед глазами Муханнада. К этому приему он нередко прибегал в детские годы своего сына, но теперь все было не так, как тогда. Теперь ему надо было тянуть вверх руку с поднятым пальцем, потому что сын больше, чем на два дюйма, превосходил отца в росте.

– Мы же все стремимся к одному и тому же, – сказала Сале, обращаясь к ним. – Мы хотим выяснить, что случилось с Хайтамом. И почему. Мы хотим выяснить почему. – Она не была уверена в том, что сказанное ею правда. Но все-таки сказала это, потому что сейчас для нее было более важным сохранить мир между отцом и братом, чем говорить им чистую правду. – О чем вы спорите? Разве не самое лучшее – идти по пути, который скорее всего приведет нас к правде? Разве все мы хотим не этого?

Мужчины молчали. Сверху донесся плач Анаса, и сразу же послышался топот бегущих по коридору ног Юмн, обутых в дорогие сандалии.

– Лично я хочу этого, – спокойным голосом произнесла Сале, ничего не добавив к этим словам, поскольку не было нужды повторять: «Я ведь тоже заинтересованная сторона, ведь он должен был стать моим мужем». Вместо этого она повторила: – Муни! Аби-джан! Только не это.

Таймулла Ажар встал с дивана. И в росте, и в весе он уступал обоим мужчинам, но в манере говорить был им ровней.

– Чачья, – сказал он.

Акрам вздрогнул, услышав такое обращение к себе. Брат отца. Это было напоминание об узах крови, которые их связывали, хотя он и не признавал их.

– Я не хочу создавать смуту в вашем доме, – произнес Ажар и жестом остановил Муханнада, намеревавшегося с обычной горячностью прервать его. – Позвольте мне сделать хоть что-то для семьи. Вы увидите меня только в том случае, если я вам понадоблюсь. Я буду находиться в другом месте, так что вам не надо будет нарушать обет, данный моему отцу. Когда возникнет необходимость, я смогу помочь, ведь я помогаю нашим людям в Лондоне, когда у них возникают неприятности с полицией или с правительственными чиновниками. У меня есть опыт общения с англичанами…

– И нам известно, к чему привел его этот опыт, – язвительно изрек Акрам.

Ни один мускул не дрогнул на лице Ажара.

– У меня есть опыт общения с англичанами, который может быть нам полезен в сложившейся ситуации. Я всего лишь прошу разрешить мне помочь вам. Ведь я не имею непосредственного отношения ни к этому человеку, ни к его смерти, и я менее эмоционально воспринимаю случившееся. А поэтому могу думать более спокойно и видеть все более ясно. Я предлагаю вам себя.

– Он опозорил нашу фамилию, – объявил Акрам.

– Поэтому я ее более не ношу, – ответил Ажар. – У меня не было другого способа выразить свое сожаление по этому поводу.

– Он должен был исполнить свой долг.

– Я делал все, что мог.

Оставив реплику Ажара без ответа, Акрам устремил пристальный взгляд на Муханнада. Он, казалось, оценивал своего сына. Затем, тяжело повернувшись, посмотрел на Сале – она, примостившись на кончике стула, сидела на своем месте – и сказал:

– Я многое дал бы за то, чтобы тебе не пришлось пройти через это, Сале. Я вижу, как ты переживаешь. Я хочу только довести все это до конца.

– Тогда позволь Ажару…

Акрам, подняв вверх руку, приказал Муханнаду молчать.

– Только ради твоей сестры, – произнес он, обращаясь к сыну. – Но так, чтобы я его не видел. И чтобы он не говорил со мной. И снова не бесчестил и не позорил фамилию, которую носит наша семья.

Сказав это, Акрам вышел из комнаты. Послышался тяжелый топот его ног на каждой ступеньке ведущей наверх лестницы.

– Старый пердун, – не в силах сдерживать себя прошипел Муханнад. – Глупый, злобный, одержимый старый пердун.

Таймулла Ажар покачал головой.

– Он хочет сделать все возможное для своей семьи. И я, в отличие от вас, это понимаю.

Покончив с приготовленным Эмили блюдом, подруги собрались перейти в сад, разбитый позади дома, но вдруг раздался телефонный звонок. Звонил теперешний возлюбленный Эмили. До того, как она успела дойти до телефона и выключить автоответчик, он успел сказать: «Не могу поверить, что ты и вправду не хочешь видеть меня сегодня, после того, что было на прошлой неделе. Ну когда еще тебе довелось испытать столько оргазмов…»

– Привет. Я дома, Гари, – сказала Эмили, поворачиваясь спиной к Барбаре. Их беседа, судя по репликам Эмили, была отрывочной. – Нет… Да ничего подобного… Ты же говорил, что у нее мигрень, и я тебе поверила… Тебе это кажется… Ничего подобного… Гари, ты же знаешь, я не терплю, когда ты меня перебиваешь… Да, так оно и есть, сейчас у меня гость и я не могу долго обсуждать с тобой это… Ой, ради бога, не смеши меня. Ну даже если и так, какое это имеет значение? Мы ведь с самого начала договорились, что все будет… Да дело не в контроле. Сегодня вечером я работаю… А вот это, дорогой, тебя не касается.

Резким движением швырнув трубку на рычаг, она сказала:

– Мужчины… Господи, боже мой. Если они даже не способны позабавить нас, то стоит ли вообще иметь с ними дело?

Барбара молчала, не зная, что сказать для поддержания разговора. Ее опыт в отношении того, на что способны мужчины, был слишком ограниченным и позволил ей лишь закатить глаза, надеясь, что Эмили воспримет это как вопрос: «Неужто и вправду так?»

Эмили, судя по всему, удовлетворила ее реакция. Она, взяв со столика мойки миску с фруктами и бутылку бренди, скомандовала: «Пошли на воздух» – и повела Барбару в сад.

В саду было не больше порядка, чем в доме, однако сорняки были в основном выполоты; аккуратная дорожка, выложенная камнем-плитняком, огибала по дуге высоченный конский каштан. Под этим деревом и расположились Барбара с Эмили, усевшись в низкие складные металлические стулья с парусиновыми сиденьями. Перед ними стояла миска с фруктами и два стакана бренди, за наполнением которых следила Эмили; где-то в ветвях над их головами пел соловей. Эмили доедала вторую сливу, Барбара ощипывала виноградную кисть.

В саду было чуть прохладнее, чем на кухне, да и вид был несравненно лучше. По Балфорд-роуд, проходящей под ними, шли машины; сквозь густые сумерки и ветви деревьев, растущих вдоль улицы, пробивались лучики света из окон стоящих в отдалении летних домиков. Барбара гадала, почему подруга не догадалась вынести в сад свою раскладушку со спальным мешком, торшер и «Краткую историю времени».

Ее размышления нарушила Эмили.

– Ты сейчас встречаешься с кем-нибудь, Барб?

– Я?

Вопрос показался ей нелепым. У Эмили не было проблем со зрением, а потому она могла знать ответ наперед, даже не задавая вопроса. Да ты посмотри на меня, хотела сказать Барбара, у меня же тело, как у шимпанзе. С кем, по-твоему, я могу встречаться? Но вместо этого она сказала: «С тем, у кого есть время», надеясь, что после такого легкомысленного ответа вопрос будет исчерпан.

Эмили посмотрела туда, куда смотрела Барбара. На Кресенте зажглись фонари, и, поскольку дом Эмили был последним на этой улице, свет уличных фонарей проникал в сад. Барбара чувствовала на себе пристальный, изучающий взгляд Эмили.

– Ты, похоже, оправдываешься, – после паузы произнесла она.

– В чем?

– В том, что сохраняешь статус-кво, – сказала Эмили и бросила сливовую косточку через забор на соседний участок, буйно заросший сорняками. – Ты по-прежнему одна, так? Но ведь ты же не хочешь вечно быть одна.

– А почему нет? Ведь ты же одна. Но не думаю, что тебе это мешает.

– Правильно. Но не совсем. Быть одной и быть одинокой — это разные вещи, – слегка поморщившись, сказала Эмили. – Ты понимаешь, о чем я.

Барбара отлично понимала, что именно имеет в виду подруга. Раньше, ведя одинокую (по понятию Эмили) жизнь, Барбара никогда не была без мужчины больше одного месяца. Но ведь тогда все, что для этого требовалось, было при ней: симпатичное лицо, изящная фигура, веселое настроение. Ну почему женщины, для которых частая смена мужчин так же естественна, как и само их существование, обычно полагают, что у других женщин есть возможность жить так же?

Ей нестерпимо хотелось курить. Накатывало то же самое чувство, которое она испытывала после того, как выкурила последнюю сигарету. Черт возьми, ну чем и как некурящие убивают время, отвлекают себя от нежелательного внимания к кому-то или к чему-то, как они избегают нежелательных споров, как и чем, в конце концов, успокаивают нервы? Можно было сказать: «Прости, но я не хочу обсуждать это», однако такой ответ был бы совсем не к месту сейчас, когда Барбара надеялась работать бок о бок с Эмили, возглавляющей расследование убийства.

– Ты мне не веришь, так? – спросила Эмили, озадаченная долгим молчанием Барбары.

– Ты знаешь, приобретенный опыт породил во мне скептицизм. И к тому же… – Она сделала глубокий выдох в надежде подчеркнуть этим свое безразличное отношение к обсуждаемой теме. – Я вполне довольна сложившейся ситуацией.

Эмили, взяв из миски абрикос, катала его на ладони.

– И собой, – задумчиво дополнила она ответ подруги.

Барбара решила, что эти два слова означают конец дискуссии, и задумалась над тем, как бы поделикатней перевести разговор на другую тему. Какая-нибудь фраза типа «Если говорить об убийстве», наверное, сработала бы – ведь, выйдя из кухни, они так и не говорили об этом. Барбаре не хотелось самой подводить беседу к этой теме; полулегальное участие в этом расследовании не обеспечивало ей обычного для ее должности статуса, но вместе с тем ей очень хотелось вернуться к привычной, хотя и неожиданно подвернувшейся, работе. Она ведь и приехала в Балфорд-ле-Нец именно из-за этого расследования, а не для того, чтобы отдохнуть в одиночестве.

Барбара напрямую перешла к интересующей ее теме, стараясь обставить это таким образом, будто обсуждение убийства на Неце даже и не прерывалось.

– Я все время ломаю голову над тем, присутствовал ли расовый мотив, – сказала она, и пока Эмили раздумывала над тем, уж не волнует ли подругу проблема межрасовых отношений, возникшая в ее личной жизни, продолжила: – Если Хайтам Кураши недавно прибыл в Англию – так, по крайней мере, сообщили в телевизионном репортаже, – то он мог и не знать убийцу. А это, в свою очередь, наводит на мысль о том, что это могло быть немотивированным преступлением, совершенным исключительно по причине расовой ненависти. О таких преступлениях часто рассказывается в репортажах из Америки, а также и из других больших городов в остальном мире – такие уж времена настали.