Текст книги "Крэнфорд"

Глава 13
Остановка платежей

В то самое утро четверга, когда мистер Джонсон собирался устроить показ мод, почтальонша принесла в дом два письма. Я сказала «почтальонша» – надо было сказать «жена почтальона». Почтальоном был хромой сапожник, очень опрятный, честный человек, уважаемый в городе; но он сам никогда не разносил писем, только в исключительных случаях, таких, как Рождество или Страстная пятница; и в эти дни письма, которые должны быть доставлены в восемь часов утра, появлялись только в два или три часа пополудни. Каждому нравился бедный Томас, все приветствовали его по случаю праздника. Он говаривал, что он не останется без еды, для этого всегда есть два-три дома, где и не хочешь, а все равно усадят завтракать; а если он у кого-то уже позавтракал и пришёл к некоторым своим друзьям, которые начали обедать, то также не мог устоять. Том всегда был трезвым, вежливым и улыбчивым, а прочее, как говорила когда-то мисс Дженкинс, было уроком терпению, которое, если бы не Том, не пробудилось бы в некоторых умах, где оно лежит дремлющее и нераскрытое. У мисс Дженкинс терпение дремало и лежало под спудом. Она всегда ожидала писем и всегда барабанила пальцами по столу до тех пор, пока не позвонит почтальонша или не пройдет мимо. На Рождество или Страстную пятницу она барабанила от завтрака до церкви, от церкви до двух часов – переставала разве только тогда, когда нужно было перемешать угли в камине, при этом она постоянно роняла решётку и бранила за это мисс Матти. Но для Томаса всегда был сердечный привет и хороший обед. Мисс Дженкинс стояла над ним, похожая на решительного драгуна, спрашивая о детях: что они делают, в какую школу ходят. Она укоряла его за вероятность появления других детей, но обязательно посылала в подарок всем ребятишкам, даже самым маленьким, по шиллингу и сладкому пирожку с изюмом и миндалем, добавляя полкроны для отца и матери. Почта не так много значила для дорогой мисс Матти, но ни за что на свете она бы не стала менее радушной к Томасу и сохранила полностью вознаграждение, хотя я видела, что она была весьма смущена во время всей церемонии, которую мисс Дженкинс рассматривала как великолепную возможность дать совет и сделать благодеяние своему собрату. Мисс Матти украдкой совала деньги ему в руку, очень смущаясь. Мисс Дженкинс давала ему каждую монету отдельно со словами «Это для вас, это для Дженни» и так далее. Мисс Матти высылала кивком головы из кухни Марту, пока он ел, а однажды, насколько я помню, даже посмотрела сквозь пальцы на то, что он не доел. Мисс Дженкинс почти бранила его, если он не оставлял тарелку чистой после того, как наполнил её до краёв, и запрещала набивать полный рот.

Я слишком далеко отклонилась от двух писем, которые ожидали нас на столе, накрытом для завтрака в то утро. Одно было для меня от отца, другое письмо для мисс Матти – официальное. Письмо моего отца было типично мужским, я имею в виду – очень сухим и не несло никакой информации, кроме того, что у него все хорошо, что у них был небольшой дождь, торговля идёт очень вяло, ходит много неприятных слухов. Затем он спрашивал меня, не знаю ли я, оставила ли мисс Матти свои сбережения в Городском и сельском банке, потому что именно о нем ходят очень плохие слухи, хотя ничего более того, что он предсказывал мисс Матти год назад, когда она захотела положить в него свои небольшие сбережения – такой неблагоразумный шаг, который, по его разумению, может сделать только женщина (я знала, что она действовала вопреки его совету). Было бы неправильно, конечно, покинуть мисс Матти, пока я могу быть ей чем-нибудь полезна, и так далее.

– От кого это письмо, дорогая? Моё – очень вежливое приглашение, подписанное мистером Эдвином Вильсоном, который просит меня посетить важную встречу акционеров Городского и сельского банка, которая состоится в Драмбле в четверг, двадцать первого числа. Они так внимательны, что вспомнили про меня.

Услышав слова «важная встреча», я ощутила беспокойство, потому что, хотя и не понимала ничего в бизнесе, опасалась, что произошло то, о чем написал мой отец, однако решила ничего не говорить о моей тревоге, а просто рассказала мисс Матти, что у моего отца все хорошо и он посылает ей свои добрые пожелания. Она все вертела своё письмо и восхищалась им. Наконец она сказала:

– Я помню очень похожее послание от них Деборе, но я не удивлялась, все знали, что у неё такой ясный ум. Боюсь, от меня им не будет много прока; в самом деле, если они возьмутся считать, то я для этого совершенно не гожусь, потому что никогда не могла складывать в уме. Дебора, я знаю, хотела пойти и пошла бы, заказав по этому случаю новый чепец, но когда пришло время, она простудилась, так они прислали ей очень вежливый отчёт о том, что сделали. Кажется, это были выборы управляющего. Как вы думаете, они хотят, чтобы я помогла им выбрать управляющего? Я буду голосовать за вашего отца.

– У моего отца нет акций этого банка, – сказала я.

– Ах да! Я помню, он очень возражал против того, чтобы Дебора их покупала. Но она была настоящая деловая женщина и всегда решала все сама; и вы видите, они платили по восемь процентов все эти годы.

Из-за сообщения отца для меня это был очень неприятный предмет разговора, и я подумала, что нужно сменить тему. Я спросила, когда, она думает, нам лучше пойти и посмотреть моды.

– Ну, моя милая, – сказала мисс Матти, – дело в том, что не принято идти до двенадцати; но, с другой стороны, понимаете, весь Крэнфорд будет там и не хочется выглядеть слишком интересующейся платьями, украшениями и шляпками; это неблаговоспитанно – проявлять излишний интерес к таким вещам. Дебора всегда умела выглядеть так, как будто все последние моды ей давно известны. Эту манеру она взяла у леди Арли, которая действительно видела все новые моды заранее в Лондоне, вы же знаете. Итак, я думаю, мы отправимся туда вскоре после завтрака, к тому же, мне нужно купить полфунта чая, а затем мы могли бы не торопясь посмотреть, из чего сшить моё новое шёлковое платье, а уж потом, после двенадцати, мы можем пойти свободно, не думая о туалетах.

Мы начали обсуждать новое шёлковое платье мисс Матти. Я обнаружила, что действительно впервые в своей жизни она должна была сама выбирать что-то по своему разумению, потому что у мисс Дженкинс всегда был более решительный характер, все выбиралось по её вкусу; просто удивительно, как такие люди подчиняют себе всех остальных благодаря своей силе воли. Мисс Матти предвкушала вид блестящих волн шёлка с такой радостью, как будто на пять соверенов, отложенных для покупки, можно было купить весь шёлк в магазине; но, вспомнив собственную потерю двух часов в магазине безделушек, когда я чудесно провела время, потратив серебряный трёхпенсовик, я была очень рада, что мы идём рано и у милой мисс Матти будет достаточно времени для восторгов, никого не смущаясь.

Если посчастливится найти цвет морской волны, то платье будет цвета морской волны; если нет, то она склонялась к кукурузному, а я к серебристо-серому; и мы обсуждали необходимую ширину материала, пока не доехали до дверей магазина. Нам нужно было купить чай, выбрать шёлк, а затем взобраться по железной винтовой лестнице на чердак, хотя теперь это был выставочный зал моды.

Молодые люди мистера Джонсона выглядели прекрасно в своих лучших галстуках и вертелись у прилавков с удивительной энергией. Им хотелось немедленно показать нам верхний этаж, но по принципу «сначала дело, а потом удовольствие» мы остались, чтобы купить чай. Здесь мисс Матти выдала себя. Она призналась, что если иногда и пила зелёный чай, то потому, что всегда думала, что это поможет ей не вставать посреди ночи (я узнала, что она по неведению покупала его много раз, но без какого-либо эффекта), и в результате зелёный чай был запрещён дома; а сегодня она сама спросила этот неприятный сорт, под впечатлением наших разговоров о шёлке. Однако ошибку вскоре устранили, а затем шелка были развёрнуты во всей красе. К тому времени магазин был заполнен, это был крэнфордский день закупок, и многие фермеры и крестьяне с ближайшей округи пришли, напомадив волосы и смущённо поглядывая вокруг, как бы тревожась о том, что подумают о таком необычном виде их хозяйки или девушки, и чувствуя себя не на месте среди расторопных торговцев и весёлых шалей летних расцветок. Один прилично выглядевший мужчина, однако, добрался до прилавка, недалеко от которого стоял, и смело попросил показать одну или две шали. Другие крестьяне ограничились бакалейной лавкой; но наш сосед, видимо, был слишком полон самых добрых намерений по отношению к хозяйке, жене или дочери, чтобы стесняться; и вскоре у меня возник вопрос, не задержат ли слишком надолго продавца он или мисс Матти. Он рассматривал шали одну прекраснее другой, а что касается мисс Матти, она улыбалась и вздыхала над каждым новым рулоном, который ей выносили; цвета переливались в этой груде так, что она заметила, что даже радуга выглядит скромнее.

– Боюсь, – сказала она, покачивая головой, – какой бы шёлк я ни выбрала, мне захочется взять другой. Посмотрите на этот приятный малиновый! Он должен быть таким согревающим зимой. Но сейчас пришла весна, знаю. Мне хотелось бы платье на каждый сезон, – сказала она прерывающимся голосом – мы все в Крэнфорде только и делали, что говорили о том, чего бы хотели, но не могли себе позволить. – Однако, – сказала она, – этим я приобрела бы множество забот, как их хранить, если бы они у меня были, поэтому, думаю, что куплю только одно. Но каким же оно должно быть, милая?

Сейчас она склонилась над сиреневым шёлком с жёлтыми крапинками, в то время как я вытащила серовато-зелёный, который терялся среди более ярких расцветок, но тем не менее был прекрасным шёлком, несмотря на его неприметность. Здесь наше внимание было отвлечено соседом, он выбрал шаль примерно за тридцать шиллингов; его лицо выглядело совершенно счастливым в предчувствии, без сомнения, приятного сюрприза, который он сделает какой-нибудь Молли или Дженни дома; он вытащил кожаный кошелёк из кармана брюк и вынул билет в пять фунтов, чтобы заплатить за шаль, разложив вокруг несколько пакетов, которые принёс из бакалейной лавки – это было как раз то, что привлекло наше внимание. Продавец, полный сомнений, в замешательстве исследовал бумажку.

– Городской и сельский банк! Я не уверен, сэр, но слышал, что мы получили предупреждение про билеты, принадлежащие этому банку, сегодня утром. Я сейчас пойду и спрошу мистера Джонсона, сэр; но, боюсь, что мне придётся доставить вам неудобство платить наличными или билетами другого банка.

Я видела, как на спокойном лице мужчины вдруг отразились тревога и замешательство. Было жалко смотреть на эту быструю перемену.

– Черт возьми! – сказал он, стукнув по столу, как будто постарался проверить его на прочность. – Парень говорит так, как будто есть выбор между билетами и золотом.

Мисс Матти забыла про свое шёлковое платье, заинтересовавшись этим мужчиной. Я не думаю, что она уловила название банка, и, по моему слабонервному малодушию, мне хотелось, чтобы этого не случилось; я начала восхищаться сиреневым в жёлтую крапинку шёлком, который я полностью осудила минуту назад. Но это не принесло пользы.

– Какой это был банк? Я имею в виду, какому банку принадлежит этот билет?

– Городскому и сельскому банку.

– Разрешите мне взглянуть на него, – обратилась она спокойно к продавцу, осторожно взяв билет из его рук, когда он принёс его, чтобы вернуть фермеру.

– Мистер Джонсон очень сожалеет, но, по информации, которую он получил, билеты, выпущенные этим банком, не лучше никчёмной бумажки.

– Я не понимаю, – сказала мисс Матти мне тихо, – это наш банк или нет? Городской и сельский банк?

– Да, – сказала я, – уверена, что этот лиловый шёлк как раз подойдет к лентам на вашей новой шляпе. – Я продолжала придерживать волны шёлка так, чтобы поймать свет, мечтая, чтобы мужчина поскорей ушёл, а не начал вновь изумляться тому, что только что случилось. Насколько это разумно и была ли я права, уговаривая мисс Матти сделать эту дорогую покупку, если дела банка были действительно так плохи, что продавец отказался принимать их билеты?

Но мисс Матти в несколько горделивой манере, изредка используемой до сих пор, чтобы помочь себе приободриться, взяв ласково меня за руку, сказала:

– Оставим шёлк на несколько минут, дорогая. Я не понимаю вас, сэр, – она повернулась к продавцу, который обслуживал фермера. – Это поддельный билет?

– О, нет, мэм. Это настоящий билет, но, видите ли, мэм, это акционерный банк, и есть сообщения, что он, вероятно, обанкротится. Мистер Джонсон только выполняет свои обязанности, но, я уверен, мистер Добсон понимает.

Но мистер Добсон не мог отозваться улыбкой. Он растерянно вертел билет в пальцах, угрюмо глядя на прилавок с недавно выбранной шалью.

– Как тяжело бедному человеку, – сказал он, – когда зарабатываешь каждый фартинг своим потом.

– Однако ничем не могу помочь. Вы должны вернуть шаль, мой дорогой; Лиззи придётся походить в старой накидке какое-то время.

– Для других это пустяки, но я обещал им шали, а банк и все такое.

– Я дам вам пять соверенов за ваш билет, мой дорогой, – сказала мисс Матти. – Мне кажется, здесь какая-то ошибка, я одна их акционеров и уверена, что они должны были сказать мне, если это происходит на самом деле.

Продавец пошептал через прилавок пару слов мисс Матти. Она посмотрела на него с сомнением.

– Возможно, и так, – сказала она. – Не могу претендовать на знание положения дел; я только знаю, если банк обанкротился и если честные люди теряют свои деньги, потому что они купили наши билеты – я не могу сама этого объяснить, – сказала она, вдруг осознав, что получила приглашение на встречу с четырьмя представителями банка, – только я поменяю мои деньги на этот билет, если позволите, – повернулась она к фермеру, – тогда вы сможете купить жене шаль. Я приду за шёлком через несколько дней, – продолжила она, обращаясь ко мне. – У меня нет сомнений, что все выяснится.

– А если выяснится, что все плохо? – спросила я.

– Тогда это будет честно для меня как акционера – отдать деньги этому хорошему человеку. Мне это совершенно ясно, но, вы же знаете, я никогда не могу вразумительно, как другие, объяснить; вы можете дать мне ваш билет, мистер Добсон, если желаете, и идите с этими соверенами за своими покупками.

Мужчина смотрел на неё с молчаливой благодарностью – слишком неловкий, чтобы выразить свою признательность словами; он колебался пару минут, бормоча над своим билетом.

– Я не склонен делать так, чтобы другой потерял вместо меня, если это потеря; но, видите ли, пять фунтов – это куча денег для человека с семьей; и, если вы скажете, один к десяти, что через день или два билет будет опять так же хорош, как золото…

– Не надейтесь на это, мой друг, – сказал продавец.

– Тем больше причин, чтобы я взяла его, – сказала мисс Матти спокойно. Она пододвинула свои соверены в сторону мужчины, который медленно положил билет для обмена. – Спасибо. Я подожду пару дней покупать эти шелка, возможно, у вас будет больший выбор. Моя дорогая, пойдёмте наверх.

Мы осмотрели модную выставку с любопытством, как будто после этого собирались шить платье. Я не заметила, чтобы маленькое событие в нижнем магазине хоть в небольшой степени снизило интерес мисс Матти к рукавам и фасонам юбок. Она один или два раза обменивалась мнениями со мной в спокойной беседе по поводу воротничков и шалей; я все время не была уверена, что во время осмотра за нами никто не наблюдал, потому что мельком заметила фигуру, скрывающуюся за накидками и мантильями; и по мере продвижения я столкнулась лицом к лицу с мисс Пол, тоже в утреннем костюме (которая, будучи без зубов, надела вуаль, чтобы скрыть их отсутствие), она пришла с той же целью, что и мы. Однако она быстро отошла, потому что, как она сказала, у неё болит голова, и она не может разговаривать.

Когда мы спустились в магазин, нас ожидал мистер Джонсон, ему рассказали об обмене билета на золотые. С расположением и подлинной добротой, но не совсем тактично он хотел посочувствовать мисс Матти и объяснить ей реальное положение дел. Я могла только надеяться, что слухи преувеличены, потому что он сказал, что акции – это ещё хуже, чем ничего, и что банк не может заплатить даже шиллинг за фунт. Я была рада, что мисс Матти выглядела спокойной и несколько скептичной; но я не могу сказать, реально это или притворно, учитывая то самообладание, которое должно быть присуще таким дамам, как мисс Матти из Крэнфорда, которые должны думать о своём достоинстве; чтобы не компрометировать себя, они могут выразить только лёгкое удивление, смятение или тому подобные чувства низшему по положению или в магазине, где полно публики. Однако мы шли домой в полном молчании. Стыдно сказать, я была довольно раздражена и обеспокоена поведением мисс Матти, потому что она так решительно взяла билет. Я переживала насчёт нового шёлкового платья, которое ей так хотелось; в общем, её, обычно такую нерешительную с теми, кто хотел её переубедить, в этом случае, я чувствовала, бесполезно и пытаться делать это, но я не могла этого вынести.

Так или иначе, после двенадцати мы обе поняли, что пресытились чудесами моды, и усталость (а у меня ещё и депрессия) сделала нас неспособными выходить опять. Но по-прежнему мы не заговаривали о билете, до тех пор, пока что-то заставило меня спросить мисс Матти, не кажется ли ей, что это её обязанность – предлагать соверены за все билеты Городского и сельского банка, которые она встретит. В ту минуту, произнеся это, я готова была откусить себе язык. Она взглянула довольно печально, как будто я внесла новую растерянность в её уже страдающий ум; одну или две минуты она ничего не говорила. Затем сказала – моя самая дорогая мисс Матти – без тени упрёка в голосе:

– Моя милая, я никогда не ощущала себя такой, как люди говорят, сильной, часто для меня достаточно тяжело решить, как я должна поступить правильно в том или ином случае. И я очень благодарна, я благодарю Бога, что поняла сегодня утром, в чем состоит мой долг этому бедному человеку, стоящему передо мной; да, это достаточно трудно для меня – думать и думать, что я буду делать, если случится такая-то и такая-то вещь; но я уверена, что лучше подожду и увижу, что на самом деле произойдет, и, не сомневаюсь, будет лучше, если я не буду беспокоиться и тревожиться заранее. Я знаю, милая, я не похожа на Дебору; если бы Дебора была жива, не сомневаюсь, она приглядывала бы за ними до того, как они попали в такое положение.

Ни у одной из нас не было аппетита за обедом, хотя мы старались разговаривать, в основном, о нейтральных вещах. Когда мы вернулись в гостиную, мисс Матти открыла рабочий стол и стала просматривать свои счётные книги. Я так раскаивалась в том, что сказала утром, что не могла найти себе оправдание и предложить помочь ей. Я скоро оставила её одну, потому что она хмурилась, её глаза были устремлены на перо и разлинованную страницу. Потом она закрыла книгу, заперла стол, пришла и тронула моё кресло, в котором я сидела в унынии и печали около огня. Я взяла её за руку, она сжала мою, но не сказала ни слова. Наконец она произнесла очень спокойным голосом:

– Если тот банк обанкротился, я потеряю сто сорок девять соверенов, тринадцать шиллингов и четыре пенса годовых; у меня останется только тринадцать фунтов в год.

Я крепко сжала её руку. Я не знала, что сказать. Вскоре (было слишком темно, чтобы видеть её лицо) я почувствовала, что её пальцы вздрагивают в моей руке; и я поняла, что она вновь собирается что-то сказать. Когда она заговорила, я услышала слезы у неё в голосе.

– Я надеюсь, что это неправда – ничего дурного, но, о! Я так рада, что бедная Дебора избавлена от этого. У неё не было узкого кругозора – у неё был такой возвышенный, благородный дух.

Это было все, что она сказала о сестре, которая настояла на вложении их небольшого достояния в этот неудачный банк. Мы сидели при свечах в этот вечер дольше, чем обычно, и пока свет не смутил нас и заставил говорить, мы сидели вместе молча и печально.

Однако мы взялись за свою работу после чая с преувеличенным рвением (которое скоро перешло в настоящее по мере того, как работа двигалась), разговаривая о том, что бесконечно удивлены помолвкой леди Гленмаер. Мисс Матти почти пришла к мысли, что это очень хорошо.

– Я не отрицаю, что мужчины доставляют массу хлопот в доме. Я не сужу по собственному опыту, потому что мой отец был очень аккуратен, вытирал ноги при входе так же тщательно, как это делают женщины; но зато мужчина знает, как должен поступить в трудную минуту, и это очень даже неплохо – иметь одного под рукой для опоры. Итак, леди Гленмаер вместо того, чтобы отбросить всё и, наслаждаясь там, где поселилась, обретёт надёжный дом среди приятных и добрых людей, таких, как наша мисс Пол и миссис Форестер. А мистер Хоггинс на самом деле очень представительный мужчина; а что касается его манер – ничего, что они не очень вежливы. Я знала мужчин с очень добрыми сердцами, к тому же очень умных, которые не были что люди называют утонченными, но которые были надёжными и любящими.

Она вся ушла в грёзы о мистере Холбруке, и я не прерывала её, я была так занята, обдумывая план, который наметила на несколько дней, но провал банка заставил меня торопиться. Этим вечером, после того, как мисс Матти ушла спать, я предательски опять зажгла свечу и села в гостиной сочинять письмо Аге Дженкинсу, письмо, которое должно было подействовать на него, если он был Питером, и представилось бы ему всего лишь набором сухих фактов, если он был кем-то другим. Церковные часы пробили два перед тем, как я закончила.

На следующее утро пришли новости, и официальные, и иные, что Городской и сельский банк прекратил платежи. Мисс Матти была разорена. Она старалась говорить со мной спокойно, но, когда осознала факт, что ей придётся жить на пять шиллингов в неделю, не смогла сдержать слезы.

– Я не плачу о себе, милая, – сказала она, вытирая их, – я плачу от глупой мысли, как бы убивалась моя мать, если бы знала это; она всегда заботилась о нас больше, чем о себе. Но многие бедняки имеют ещё меньше, а я не настолько расточительна, и слава тебе господи, если есть баранья шея – оплата для Марты и чем заплатить за аренду. У меня нет ни фартинга долга. Бедная Марта! Думаю, ей будет жаль покинуть меня.

Мисс Матти улыбнулась мне сквозь слезы и постаралась, чтобы я заметила только улыбку.