Текст книги "Крэнфорд"

– Как, дорогая мэм, подумать только, вы поехали вечером в такой тонкой шали! Она не теплее, чем муслиновая. В вашем возрасте, мэм, вы должны быть осторожны.

– В моем возрасте! – воскликнула мисс Матти. Обычно очень добрая и спокойная, она неожиданно рассердилась. – Мой возраст! Сколько мне лет, по-твоему, что ты говоришь о моём возрасте?

– Просто, мэм, я хотела сказать, что вам под шестьдесят; но иногда люди выглядят старше, чем на самом деле, поверьте, я не хотела вас обидеть.

– Марта, мне ещё нет пятидесяти двух! – холодно подчеркнула мисс Матти. Возможно, сегодня воспоминания о молодости были так ярки, что она была огорчена напоминанием, что это золотое время ушло навсегда.

Но она никогда не рассказывала о прошлом более близком знакомстве с мистером Холбруком. Она, видимо, встретила так мало сочувствия в своей первой любви, что вырвала её из своего сердца. Правда, это были только мои домыслы, которые у меня не могли не появиться после доверительного разговора с мисс Пол. Я видела, что преданное, бедное сердце мисс Матти было наполнено печалью.

Она привела мне несколько правдоподобных причин для того, чтобы каждый день надевать свой лучший чепец, и, несмотря на ревматизм, все время сидела возле окна так, чтобы незаметно наблюдать за улицей перед домом.

И он пришёл. Он сидел, широко расставив ноги и положив ладони на колени. После того, как мы ему ответили, что наше возвращение домой прошло благополучно, он, насвистывая, склонил голову на бок. И вдруг он вскочил:

– Ну, дамы! Что привезти вам из Парижа? Я собираюсь туда на пару недель.

– В Париж! – воскликнули мы хором.

– Да, мадам! Я никогда не был там, а всегда хотел съездить, думаю, если не соберусь сейчас, то уже не поеду никогда. Итак, как только я получу небольшую сумму денег, перед уборкой урожая отправлюсь в путь.

Мы были так изумлены, что у нас не возникло никаких пожеланий.

Он вышел за дверь, но сразу вернулся:

– Благослови, Господи, мою душу, мадам! Я совсем забыл, что привез для вас стихи, которыми вы так восхищались в тот вечер в моем доме. – Он сорвал обёртку с пакета, который вынул из кармана пальто. – До свидания, мисс, – сказал он. – До свидания, Матти! Береги себя. – И ушёл, но он подарил ей книгу и назвал её Матти, как тридцать лет назад.

– Я не хочу, чтобы он уезжал в Париж, лягушатники вряд ли будут ему рады; когда-то он был очень сдержан в своих порывах, что очень необычно в таком энергичном молодом человеке, каким он был.

Вскоре после этих событий я попрощалась и уехала, приказав Марте приглядывать за госпожой и дать мне знать, если ей покажется, что с мисс Матильдой не все в порядке; в таком случае я приеду к моей старой подруге, только пусть Марта ничего не говорит ей заранее об этом.

Таким образом, время от времени я получала извещения от Марты, а где-то в ноябре я получила письмо со словами, что госпожа «очень подавлена, плохо себя чувствует и отказывается от пищи». Это сообщение так взволновало меня, что, хотя Марта и не требовала моего приезда, я упаковала вещи и поехала.

Меня встретил тёплый приём, несмотря на суматоху, вызванную моим неожиданным приездом. Мисс Матильда выглядела совершенно больной, и я приготовилась ухаживать за ней и оберегать её.

Предварительно я поговорила с Мартой.

– Сколько времени уже госпожа так больна? – спросила я, стоя на кухне перед очагом.

– Ну, я думаю, сейчас ей лучше, чем две последние недели, так, я думаю; это случилось в один из четвергов, когда приходила мисс Пол, после её ухода она начала хандрить. Я думала, она устала и все пройдет, когда она выспится, но нет! С тех пор все так и продолжается, и я подумала, что должна написать вам, мэм.

– Ты была совершенно права, Марта. Как хорошо знать, что у неё рядом есть преданная служанка. Я надеюсь, вы довольны своим местом?

– Да, мэм, миссис очень добра, здесь хватает еды и питья, работы немного, и я с ней легко справляюсь, – но… – Марта заколебалась.

– Но что, Марта?

– Почему хозяйке так трудно разрешить мне встречаться с молодым человеком? В городе так много молодых людей, и многие из них хотят водить дружбу со мной. Но мне ведь никогда не найти опять такого хорошего места, и мне приходится отказываться от хороших предложений. Многие девушки, я знаю, делают это без ведома хозяйки, но я дала слово и держу его; миссис ведь знает, если они придут в её дом, кухня такая просторная – в ней так много тёмных углов – я могла бы спрятать кого-нибудь. В прошлый воскресный вечер – не буду отрицать, я плакала, потому что была вынуждена закрыть дверь перед носом Джема Хирна, а он очень хороший молодой человек, нравится многим девушкам, только я дала слово миссис. – Марта высказала все и заплакала опять; я подумала, что не могу ей ничем помочь, потому что знала, по прошлому опыту, с каким ужасом обе мисс Дженкинс смотрели на молодых людей, и в теперешнем нервном состоянии мисс Матти нежелательно было подвергать этому испытанию.

На следующий день я отправилась навестить мисс Пол, это было для неё сюрпризом, потому что она не виделась с мисс Матильдой два дня и не знала, что я приехала.

– А сейчас мне придётся пойти вместе с вами, дорогая, потому что я обещала дать знать мисс Матильде о самочувствии Томаса Холбрука; мне жаль это говорить, но его экономка прислала человека сообщить мне, что он долго не проживет. Бедный Томас! Это путешествие в Париж было слишком трудным для него. Его экономка сказала, что ему даже тяжело стало приглядывать за своими полями, и он сидит все время, положив руки на колени в своей гостиной, не читая и вообще ничего не делая, только говорит, каким чудесным был город Париж! Может ответить этот Париж, почему он убил моего кузена Томаса, лучшего человека, который когда-либо жил?

– Мисс Матильда знает о его болезни? – спросила я. Это пролило свет на причину её нездоровья.

– Дорогая, конечно, знает! Разве она не рассказала вам? Я сообщила ей неделю назад, когда впервые услышала об этом. Странно, что она вам ничего не рассказала!

«Вовсе нет, рассказала», – подумала я, но промолчала. Я почувствовала себя почти виноватой, что была слишком любопытна и вторглась в это нежное сердце, и я не собиралась рассказывать о его тайных секретах, доверенных мне мисс Матти, никому на свете. Я ввела мисс Пол в маленькую гостиную мисс Матильды, а затем оставила их одних. Я не удивилась, когда Марта пришла в мою спальню звать меня спуститься вниз и обедать в одиночестве, потому что у миссис сильно разболелась голова. Она вышла в гостиную только к чаю, но было видно, каких усилий ей это стоило; и, если не считать нескольких упрёков своей старшей сестре, мисс Дженкинс, которая была причиной её горя, нескольких упрёков, в которых она сразу раскаялась и все время после полудня рассказывала мне, какой доброй и умной была Дебора в молодости, как только она когда-то могла решить, какие платья они будут надевать на званые вечера (тусклый, призрачный образ мрачных званых вечеров, таких далёких, когда мисс Матти и мисс Пол были молодыми!), и как Дебора и мать помогали бедным, обучая девушек готовить и планировать семейные расходы; и как Дебора однажды танцевала с лордом; и как она когда-то гостила у сэра Питера Арли и постаралась навести такие же порядки в доме священника, как в Арли Холле, где было целых тридцать слуг; и как она ухаживала за мисс Матти во время долгой, долгой болезни, о которой я никогда раньше не слышала, но которая, я теперь думаю, была связана с отказом мистеру Холбруку. Так мы тихо и спокойно провели за беседой тот долгий ноябрьский вечер.

На следующий день мисс Пол принесла нам весть, что мистер Холбрук умер. Мисс Матти выслушала новости спокойно; на самом деле, учитывая его вчерашнее состояние, только этого и можно было ожидать. Мисс Пол задержалась, желая услышать от нас слова сожаления, то и дело повторяя, не печально ли это, потом сказала:

– Подумать только, что в такой приятный день в прошлом июне он чувствовал себя так хорошо! И он бы мог прожить ещё несколько лет, если бы не отправился в этот нечестивый Париж, где они вечно устраивают революции.

Она сделала паузу, чтобы мы могли продемонстрировать своё участие. Я видела, что мисс Матти не может говорить, её всю трясло от переживаний, тогда я высказала сожаления, которые обуревали меня; через некоторое время гостья ушла. Не сомневаюсь, мисс Пол подумала, что мисс Матти приняла новости очень спокойно.

Мисс Матти делала огромные усилия, чтобы скрыть свои чувства, она таила их даже от меня, она больше никогда не упоминала мистера Холбрука, хотя книга, которую он принёс ей, лежала вместе с Библией на маленьком столике около её кровати. Она думала, что я не слышала, когда она попросила модистку Крэнфорда сделать её чепцы чем-то похожими на чепцы преподобной миссис Джеймсон, а та возразила:

– Но она же носит вдовьи чепцы, мэм?

– О! Я только имела в виду сделать что-нибудь в таком стиле, не вдовий, конечно, но похожий на чепец миссис Джеймсон.

Усилия скрыть свои чувства сказались на её здоровье. С тех пор я стала замечать, что у мисс Матти иногда трясутся голова и руки.

Вечером того дня, когда мы услышали о смерти мистера Холбрука, мисс Матильда была очень молчалива и задумчива; после молитвы она подозвала Марту, потом помолчала, не зная, с чего начать.

– Марта, – сказала она наконец, – ты молода, – потом она сделала такую долгую паузу, что Марта, чтобы напомнить ей, о чем она начала говорить, сделала реверанс и сказала:

– Да, с вашего разрешения, мэм, мне будет двадцать два тридцатого октября.

– Может быть, ты, Марта, как-нибудь встретишь молодого человека, который тебе понравится и которому понравишься ты. Я говорила, чтобы у тебя не было никаких парней, но, если ты этого молодого человека покажешь мне и я найду его достойным уважения, я не буду возражать, чтобы он приходил навестить тебя раз в неделю. Избавь Боже! – сказала она тихим голосом, – чтобы я причинила горе молодым сердцам. – Она говорила так, как если бы предвидела эту далёкую возможность, и немного растерялась, поскольку у Марты уже был готов нетерпеливый ответ:

– С вашего разрешения, мэм, это Джем Хирн, он плотник и зарабатывает три шиллинга и шесть пенсов в день и в нем росту без башмаков шесть футов один дюйм, с вашего разрешения, мэм, и, если завтра утром вы наведете о нем справки, каждый скажет о нем, что он хороший парень, а он-то как будет рад, если я скажу прийти сюда завтра вечером.

Хотя мисс Матти была потрясена, она покорилась Судьбе и Любви.

Глава 5
Старые письма

Я часто замечала, что почти у каждого человека есть осмотрительная привычка экономить на какой-то ерунде, потеря нескольких пенни досадна им больше, чем трата шиллингов или фунтов на какое-то действительное мотовство. Я была знакома со старым джентльменом, который со стоическим мужеством принял известие о банкротстве банка, где хранились его деньги, и сердился на своих родных весь долгий летний день, потому что один из них (вместо того, чтобы срезать) вырвал исписанные листы из его уже бесполезной банковской книжки; конечно, при этом соответствующие чистые страницы с другой стороны книжки тоже выпали, и эта ненужная трата бумаги (экономия была его страстью) задела его больше, чем потеря всех денег. Конверты, когда они впервые появились, ужасно раздражали его, единственное, что могло его примирить с таким расточительством дорогих его сердцу вещей, было выворачивать на другую сторону все конверты, которые присылали ему, и в таком виде использовать их вновь. Даже теперь, когда с тех пор прошло много времени, я вижу, как это стремление к экономии нет-нет, да и проявится в его дочерях, когда они посылают изнанку половины уже использованного листа почтовой бумаги с тремя строчками приглашения, написанными на чистой стороне. Я не лучше других, у меня тоже есть слабость. Моя слабость – верёвочки. Мои карманы наполнены маленькими моточками бечёвки, готовыми к употреблению в случае, который никогда не наступает. Я всерьёз сержусь, если кто-нибудь разрежет верёвочку на пакете вместо того, чтобы терпеливо и тщательно развязать её узелок за узелком. А как люди могут так небрежно относиться к резиновым колечкам, которые являются разновидностью обожествлённой верёвочки, я понять не могу. Для меня резиновые колечки – драгоценное сокровище. У меня есть одно, оно не новое – я подобрала его с полу около шести лет назад. Я пыталась пользоваться им, но не смогла заставить себя. Я не могла совершить такое мотовство.

Других огорчают маленькие кусочки масла, остающиеся после еды; они не могут вступить в разговор из-за досады, вызываемой привычкой некоторых людей брать постоянно больше масла, чем они хотят. Разве вы не замечали беспокойные взгляды (почти гипнотизирующие), которые такие люди останавливают на этих кусочках? Они чувствуют облегчение, если могут спрятать или проглотить их. Они на самом деле становятся счастливее, если человек берет корочку хлеба и съедает остатки масла (которое он совсем не хочет). Зато масло не пропало даром.

А мисс Матти Дженкинс экономила свечи. У неё было много способов, чтобы использовать их как можно дольше. Зимними сумерками она могла сидеть с рукоделием два-три часа в темноте или при свете очага, а когда я спрашивала, нельзя ли зажечь свечи, чтобы закончить подрубать манжеты, она говорила мне: «Устрой праздник для слепого».

Свечи обычно приносили вместе с чаем, но мы зажигали только одну. Мы жили в постоянной готовности принять друзей, которые могут прийти как-нибудь вечером (но ни разу не пришли), а это требовало некоторой изобретательности держать наши две свечи достаточно длинными, готовыми к тому, чтобы их зажечь. Нам хотелось, чтобы все выглядело так, как будто мы зажигаем всегда две свечи. Поэтому свечи использовались по очереди; о чем бы мы ни разговаривали, что бы ни делали, глаза мисс Матти были привычно обращены на свечу, она всегда была готова вскочить, погасить её и зажечь другую прежде, чем они станут слишком разными по длине: в течение всего вечера свечи должны быть одинаковыми.

Однажды вечером, помню, эта свечная экономия особенно досадила мне. Я очень устала от принуждения «устраивать праздник слепому», кроме того, что мисс Матти заснула, а мне не хотелось перемешивать угли, чтобы не разбудить её; я не могла даже, как обычно, сесть на коврик, потому что опасалась подпалить шитье. Мне показалось, что мисс Матти снилось прошлое, потому что она во сне произнесла пару имён людей, которые давно умерли. Когда Марта принесла зажжённую свечу и чай, мисс Матти начала просыпаться, с недоумением оглядываясь, как будто мы были не те люди, которых она ожидала увидеть около себя. Когда она узнала меня, то на лицо её легла тень лёгкой печали. Но она тут же постаралась улыбнуться мне, как обычно. Пока мы пили чай, она рассказывала мне о своём детстве, о молодости. Возможно, это и пробудило в ней желание сейчас просмотреть все старые семейные письма и уничтожить некоторые, которым не следовало попадать в чужие руки; она часто говорила о необходимости сделать это, но всегда откладывала, боясь боли, которую ей это причинит. Однако в тот вечер она сразу после чая поднялась и пошла за ними – в темноте; она гордилась тем, что может легко ориентироваться в темноте, потому что у каждой вещи в комнатах своё неизменное место, и не одобряла, когда я со свечой из спальни ходила за чем-нибудь в другую комнату. Когда она вернулась с письмами, в комнате возник тонкий приятный запах тонкинских бамбуковых бобов. Я всегда замечала это благоухание, которое шло от некоторых вещей, принадлежавших её матери; а многие из писем были адресованы ей – жёлтые пачки любовных писем шестидесяти-семидесятилетней давности.

Мисс Матти со вздохом развязала пакет, но тут же подавила вздох, как будто сейчас было неуместно сожалеть о пролетевшей жизни. Мы условились просматривать письма отдельно друг от друга, каждой брать письмо из пакета, читать и пересказывать содержание другой перед тем, как уничтожить. До этого вечера я не представляла себе, какой печальный труд – чтение старых писем, однако мне трудно сказать почему. Письма были настолько счастливыми, какими только могут быть – по крайней мере, те, первые письма. В них были жизнь и яркие чувства, такие глубокие и сильные, что, казалось, они не исчезли, как будто тепло сердец тех, кто их выражал, и сейчас жило на освещённой солнцем земле. Я уверена, что почувствовала бы малейшую грусть, если бы она была в письмах. Я видела слезы, скатывающиеся по увядшим, морщинистым щекам мисс Матти, и ей часто приходилось протирать очки. Я надеялась, что она наконец зажжёт другую свечу, моим глазам было довольно темно, мне хотелось больше света, чтобы разглядеть бледные выцветшие чернила; но нет, даже сквозь слезы, плохо видя, она помнила о своей маленькой экономии.

Комплект старинных писем был в двух пакетах, связанных вместе. Они были помечены (почерком мисс Дженкинс): «Письма, которыми обменивались мой вечно любимый отец и моя горячо любимая мать до свадьбы, в июле 1774 года». Предполагаю, что священнику Крэнфорда, когда он писал эти письма, было около двадцати семи лет, а мисс Матти мне рассказывала, что её матери было восемнадцать, когда она выходила замуж. Я представляла себе священника по портрету в гостиной; там был изображён строгий и высокомерный человек в огромном парике, в мантии, сутане и перевязи, его руки лежали на экземпляре единственной опубликованной проповеди – поэтому так странно было читать его письма. Они были полны страстного, необузданного пыла, короткие, безыскусственные фразы, идущие прямо из сердца, – они очень сильно отличались от латинизированного джонсоновского стиля напечатанной проповеди, которую он произнёс перед судьей во время объезда округа. Его письма были любопытным контрастом письмам его невесты. Она была явно обеспокоена его настойчивыми просьбами выразить ему свою любовь и совершенно не могла понять, что он имеет в виду, говоря по-разному одно и то же, но зато она ясно писала о своём горячем желании иметь белый шёлк падуасуа во что бы то ни стало; шесть или семь писем были главным образом заполнены просьбами его любимой повлиять на её родителей (которые, очевидно, держали её очень строго), чтобы она могла получить то или другое платье, особенно из белого падуасуа. А его не заботило, как она была одета; он старался уверить её, что она для него всегда прекрасна, когда она умоляла его рассказать, какие наряды он предпочитает и тогда она сможет показать то, что он написал, своим родителям. Но постепенно он понял, что она не выйдет замуж за него до тех пор, пока у неё не будет приданого, соответствующего её вкусу. Тогда он, видимо, послал ей целый сундук нарядов, потому что в письме просил, чтобы она одевалась в любое из присланных платьев, которое ей по сердцу. Это было первое письмо, помеченное тонким изящным почерком: «От моего дорогого Джона». Думаю, что они после этого вскоре поженились, потому что в переписке наступил временный перерыв.

– Я думаю, мы должны сжечь их, – сказала мисс Матти, посмотрев на меня с сомнением. – Кому они будут нужны, когда меня не станет? – И одно за другим она кинула письма в огонь, наблюдая, как каждое вспыхивает, умирает, превращается в пепел, образуя белый холмик, и улетает призраком в дымоход, перед тем как она предаст другое той же судьбе.

Теперь комната была достаточно освещена, но я, как и она, была зачарована, наблюдая за исчезновением писем, в которых искреннее тепло мужественного сердца вырвалось наружу.

Следующее письмо было помечено мисс Дженкинс: «Письмо с благочестивыми поздравлениями и наставлениями от моего достопочтенного дедушки моей возлюбленной матери по случаю моего рождения. Также несколько практических замечаний о желательности держать младенца в максимальном тепле, от моей добрейшей бабушки».

Первая часть действительно содержала суровую и убедительную картину ответственности матерей и предостережение от пороков, существующих в мире, которые коварно подстерегают маленького ребёнка двух дней от роду. Его жена не пишет, говорил старый джентльмен, потому что он запретил ей, она растянула лодыжку, которая, как он пишет, сделала её неспособной держать перо. Однако в конце страницы было крохотное «Переверни», и на обороте достаточно уверенно было написано письмо к «моей дорогой, дражайшей Молли» с просьбой, когда она выйдет из своей комнаты, обязательно сначала подняться по ступенькам, а только потом уже спускаться, закутывать ножки малютки во фланель и держать в тепле у огня, несмотря на то, что сейчас лето, – для детей это так необходимо.

Было так трогательно наблюдать по письмам, которыми, очевидно, обменивались довольно часто молодая мать и бабушка, как девическая суетность постепенно замещалась в её сердце любовью к своему ребёнку. Белый шёлк падуасуа опять фигурировал в письмах почти так же часто, как раньше. Только теперь он был предназначен для крестильного покрова младенца. Он украшал малютку, когда она вместе с родителями ездила на пару дней в Арли Холл. Он добавил очарования этому «самому прелестнейшему дитяти, которого когда-либо видели. Дорогая мама, ты только посмотри на неё! Я не сомневаюсь, что она вырастет настоящей красавицей!». Я подумала о мисс Дженкинс, серой, увядшей, морщинистой, и удивилась, что мать узнала её на небесах, но потом подумала, что узнала, потому что они предстали друг перед другом в облике ангелов.

Потом в письмах священника наступил большой перерыв. Последующие письма его жена уже пометила не «От моего дражайшего Джона», а «От моего уважаемого супруга». Письма были написаны по случаю публикации той самой проповеди, с которой в руках он изображён на портрете. Эта проповедь, произнесённая перед «его честью верховным судьей» и «изданная по просьбе прихожан», была, очевидно, поворотным пунктом, центральным событием его жизни. Ему пришлось отправиться в Лондон, чтобы проследить за её печатанием. Он посоветовался с друзьями, прежде чем решил, какая из типографий способна справиться с этой трудной задачей, и в дальнейшем все согласились, что Дж. и Дж. Ривингтоны заслуживают наибольшего доверия. Преподобный священник был удостоен по этому случаю высокой литературной премии, поэтому он писал письма своей жене обязательно с латинскими цитатами. Я помню, одно из его писем заканчивалось так: «Я всегда буду помнить о добродетели моей Молли, dum memor ipse mei, dum spiritus regit artus»55
  Пока я не забуду сам себя, пока ведет меня мой слабый дух (лат.)


[Закрыть]. Учитывая, что в её письмах иногда встречались грамматические ошибки, а часто и в правописании, это может служить доказательством того, как сильно он идеализировал «свою Молли». Как когда-то говорила мисс Дженкинс, «люди сегодня очень много говорят об идеализации, не понимая ее значения». Но это были пустяки по сравнению с тем, что он вдруг увлекся сочинением стихов, в которых его Молли фигурировала как «Мария». Письмо, содержащее стихотворное послание, было помечено ею «Иудейское стихотворение, присланное мне моим любимым мужем. А мне хотелось бы получить указание о том, колоть кабана или нужно подождать. Не забыть пожелание моего мужа отправить стихотворение сэру Питеру Арли». А в постскриптуме его рукой помечено, что ода напечатана в «Журнале Джентльмена» в декабре 1782 года.

Её ответные письма к мужу (он бережно, с любовью хранил их, как будто они были письмами Цицерона) были более обстоятельны и интересны для отсутствующего мужа и отца, чем его письма к ней. Она рассказывала ему, как аккуратно Дебора шьёт каждый день и читает ей книги, которые он прислал; какой она способный и хороший ребёнок, но задает вопросы своей матери, на которые она не может ответить, и как она не позволяет себе говорить о том, чего не знает, а начинает перемешивать угли или посылает своего смышлёного ребёнка с поручением. Матти сейчас любимица мамы и обещает (как и её сестра в этом возрасте) стать большой красавицей. Я читала это вслух мисс Матти, которая улыбалась, вздыхала, слушая о простодушной мечте матери, которая с любовью высказывала надежду, что маленькая Матти не станет тщеславной, даже если будет красавицей.

– У меня были очень красивые волосы, моя дорогая, – сказала мисс Матильда, – и неплохой рот. – И я заметила, как она поправила свой чепец и выпрямилась.

Но вернемся к письмам миссис Дженкинс. Она рассказывала мужу о бедных в приходе – что она лечит их у себя дома обычными домашними лекарствами или посылает эти средства больным. Ясно, что она угрожала всем бездельникам его недовольством, которое служило ей розгой, занесённой над их головами, она просила у мужа указаний насчёт коров и свиней, хотя, как я уже рассказывала, не всегда получала их.

Добрая старая бабушка уже умерла, когда родился маленький мальчик. Вскоре после публикации проповедей было другое письмо с наставлением от дедушки, более строгое и наставительное, чем когда-либо. Теперь, когда есть сын, необходимо быть более бдительной и беречь его от соблазнов мира. Он описывал все варианты грехов, в которые может впасть мужчина. Прочтя этот список, я очень удивилась, как это некоторые мужчины умирают естественной смертью. Казалось, виселица должна была завершать жизнь большинства друзей и знакомых дедушки, поэтому я согласилась, когда он назвал такую жизнь «юдолью слез».

Было странно, что я никогда не слышала прежде об этом брате, но я решила, что он умер в детстве и поэтому его имя никогда не упоминалось сёстрами.

Потом мы занялись письмами мисс Дженкинс. Их мисс Матти пожалела сжигать. Она сказала, что все другие письма интересны только тем, кто любил писавших, и ей казалось неприятным, что они могут попасть в руки посторонних, которые не знали её дорогой матери так хорошо, как она, не знали, какой замечательной она была, хотя и не всегда писала совершенно в современной манере. Но письма Деборы были блестящи! Каждому полезно почитать их. Прошло много времени с тех пор, как она прочла миссис Чапоун66
  Чапоун Эстер (1727—1801) – английская писательница, сотрудничала в журнале Сэмюэла Джонсона «Рассеянный». Особенной популярностью пользовались ее «Письма об обогащении ума».


[Закрыть], но помнила, как тогда подумала, что Дебора могла писать не хуже, и то же самое с миссис Картер77
  Картер Элизабет (1717—1806) – английская поэтесса и переводчица. Знала девять языков, в том числе древнееврейский и арабский. Находилась в долголетних дружеских отношениях с Сэмюэлом Джонсоном, напечатавшим в «Рассеянном» две ее статьи.


[Закрыть]! Люди ценили её письма только потому, что она написала «Эпиктетус», но мисс Матти всегда была совершенно уверена, что Дебора никогда бы не использовала такое простонародное выражение, как «видать».

Мисс Матти было очень жаль сжигать эти письма, это было очевидно. Она не позволила им легкомысленно погибнуть без внимательного прочтения. Она взяла их у меня и даже зажгла вторую свечу, чтобы вслух читать их с надлежащим чувством, слегка запинаясь в длинных словах. О господи! Как мне хотелось фактов вместо рассуждений, пока длилось это чтение! Эти письма заняли у нас два вечера, и не стану отрицать, что использовала это время для раздумий о многих других вещах, хотя в конце каждой сентенции я всем видом показывала, что внимательно слушаю.

Письма священника, его жены и тёщи были достаточно коротки, написаны плотными строчками, не наезжающими друг на друга. Иногда целое письмо умещалось на небольшом клочке бумаги. Бумага была очень жёлтой, а чернила выцвели и порыжели, на каждом листке в углу было изображение почтальона, трубящего в рожок. Письма миссис Дженкинс и её матери были скреплены и запечатаны большой круглой красной печатью; это было до того, как «Покровительство» мисс Эджуорт88
  Эджуорт Мэри (1767—1849) – английская романистка, в свое время пользовавшаяся большой популярностью.


[Закрыть] изгнало такие печати из благовоспитанного общества. Судя по тому, что она писала, франкированные конверты были очень востребованы и даже использовались для оплаты долговых обязательств бедствующими членами парламента. Священник запечатывал свои письма огромной печатью с изображением рук, и старательность, с которой он исполнял это действо, говорила о том, что он не исключает возможность того, что печать может быть неосторожно сломана нетерпеливой рукой. Письма мисс Дженкинс были написаны в старом стиле. Она писала на листках такого размера, который мы считаем старомодным. Её рука была замечательно расчётлива, проявлялась привычка использовать многосложные слова, заполнять лист убористым почерком, а затем с чувством собственного достоинства и с удовольствием ещё писать поперёк на краю листа. Бедная мисс Матти скорбно ломала голову над написанным, слова разрастались по размеру как снежный ком, потому что мисс Дженкинс использовала очень цветистые выражения. В одном из адресованных отцу писем, посвящённом спорной богословской теме, она говорила об Ироде, Тетрархе Идумеи. Мисс Матти прочитала это как «Ирод, Петрарх Итрурии» и была совершенно довольна, считая, что права.

Я не могу точно припомнить дату, но, думаю, это было в 1805 году, мисс Дженкинс написала такую предлинную вереницу писем, когда была в гостях у каких-то друзей неподалёку от Ньюкасла на Тайне. Эти друзья были близки с командиром гарнизона и слышали от него обо всех приготовлениях для отражения вторжения Бонапарта99
  С 1803 года Англия находилась в состоянии войны с Францией. Военные действия велись в основном на море. В 1804 году французский император Наполеон Бонапарт (1769—1821) энергично готовился к высадке в Англии, однако несколько побед, одержанных англичанами над французским флотом, положили конец этим планам. Противники Наполеона нередко произносили его фамилию на итальянский лад – «Буонапарте», подчеркивая его итальянское происхождение. В Англии его презрительно называли «Бони».


[Закрыть], которое, как казалось некоторым, произойдет в устье Тайны. Мисс Дженкинс была явно очень встревожена; первая часть её писем была написана на прекрасном, ясном английском, она сообщала о приготовлениях семьи, в которой она находилась, к страшным событиям; упакованные узлы с одеждой были готовы, чтобы сразу бежать в Олстон Мур (дикое, глухое место между Нортумберлендом и Камберлендом); сигнал для бегства должен был одновременно стать сигналом для сбора добровольческой армии, говорили, что сигналом будет (не помню точно) колокольный звон в особой тревожной манере. Однажды, когда мисс Дженкинс и хозяева были на званом обеде в Ньюкасле, вдруг раздался этот предупреждающий набат (не очень благоразумный поступок, если есть какая-то правда в притче о мальчике и волке, но так и было), и мисс Дженкинс, едва оправившись от испуга, описала на следующий день в письме зловещий, задыхающийся звук, вызвавший шок, панику и тревогу, а затем, вздохнув, добавляла: «Какими ничтожными, дорогой отец, показались все наши страхи прошлого вечера сейчас, когда мы успокоились и все выяснилось!».

И здесь мисс Матти прервала чтение со словами:

– Но право же, милая, это не казалось в то время ничтожным и пустячным. Помню, тогда я вставала много раз по ночам, и мне казалось, что я слышу топот французов, входящих в Крэнфорд. Многие люди говорили, чтобы мы спрятались в соляных карьерах – там и пищу можно хранить, только, пожалуй, нас там мучила бы жажда. Мой отец тогда произнёс целый ряд проповедей, каждое утро о Давиде и Голиафе, чтобы поднять дух людей на борьбу, пусть с лопатами или кирпичами, если будет нужно; а в полдень он в проповедях доказывал, что Наполеон (здесь тогда его называли Бони) был таким же, как Аполлион и Абадонна1010
  Абадонна (по-гречески Аполлион) – имя одного из верховных демонов в христианской мифологии.


[Закрыть]. Я помню, отец ожидал, что его попросят напечатать вечерние проповеди, но для прихожан, видимо, было достаточно того, что они их слушали.