Текст книги "Крэнфорд"

Питер Мармадьюк Арли Дженкинс (бедный Питер – так, я слыхала, его называла мисс Матти) был в те времена в школе в Шрусбери. Священник взял перо, вспомнил и отшлифовал свой латинский, чтобы писать письма своему мальчику. Было ясно, что письма молодого человека просматривались. Поэтому письма Питера были полны высокого духовного содержания, он рассказывал о своей учёбе, надеждах, все это сопровождалось подходящими цитатами из классиков, но и была заметна его живая натура, которая проявлялась в коротеньком предложении, написанном в трепетании от страха после просмотра письма: «Дорогая мама, пришли мне кекс и положи в него побольше лимона». «Дорогая мама», скорее всего, ответила своему мальчику замечательным кексом, потому что от неё не было писем в этой пачке, но была целая коллекция писем священника, в которых латинский был похож на трубный звук рога для старого боевого коня. Я не очень хорошо знаю латинский, конечно, и он, возможно, красивый язык, но, думаю, не очень полезный, по крайней мере, если судить по отрывкам, которые я помню из писем священника. Вот один:

«Ты не нашёл этот город на карте Ирландии, но „Bonus Bernardus non videt omnia“1111
  Добрый Бернард видит не все (лат.).


[Закрыть], как гласят proverbia1212
  Пословицы (лат.).


[Закрыть]». Очевидно, что «бедный Питер» пытался исправиться. Были письма высокопарного раскаяния к отцу в некоторых проступках, и среди них была небрежная, плохо запечатанная, с плохо написанным адресом, в кляксах записка – «Моя дорогая, дорогая, милая, любимая мамочка, я буду хорошим мальчиком, честное слово, пожалуйста, не болей из-за меня; я не стою этого, я постараюсь быть хорошим, любимая мамочка».

Мисс Матти не могла выговорить ни слова из-за слез, когда прочитала эту записку. Она молча показала её мне, затем поднялась и забрала записку в заветный тайник в своей комнате из опасения, что мы её случайно сожжём.

– Бедный Питер! – сказала она. – Он всегда попадал в передряги, он был слишком легкомысленным. Это приводило его к ошибкам и ставило в трудное положение. Но он был такой весёлый проказник. Он никогда не мог устоять, чтобы не пошутить. Бедный Питер!

Глава 6
Бедный Питер

Друзья прочили бедному Питеру блестящую карьеру. Однако Bonus Bernardus non videt omnia и в этом случае. Он закончил школу в Шрусбери с отличием, а затем получил множество наград в Кембридже, после этого его ожидало наследство, оставленное его крестным, сэром Питером Арли. Бедный Питер! Его жизненный жребий очень отличался от того, что предсказывали друзья. Мисс Матти рассказала мне об этом подробно, и, по-моему, это принесло ей большое облегчение.

Он был любимцем матери, которая души не чаяла в своих детях, хотя, видимо, немного робела перед умной и много знающей Деборой. Дебора была любимицей отца, и, когда Питер не оправдал надежд, она стала его гордостью. Единственной славой Питера, вынесенной из Шрусберской школы, была репутация доброго малого, склонного к шуткам и проказам. Его отец был разочарован, но взялся поправить дело по-мужски. У него не было возможности пригласить для подготовки Питера к университету каких-нибудь домашних учителей, и тогда он стал заниматься с ним сам. Мисс Матти рассказала мне, что отец подготовил для занятий множество огромных словарей и лексиконов и начал по утрам заниматься с Питером.

– Моя бедная мать! – говорила она. – Я помню, как она когда-то стояла в зале, как можно ближе к двери, за которой шло обучение, и прислушивалась к тону отцовского голоса. По выражению её лица мне становилось ясно, как идёт обучение, хорошо или плохо. И довольно долго все было хорошо.

– Что же тогда было не так? – спросила я. – Отважусь предположить, что причиной стала эта изнурительная латынь.

– Нет! Это была не латынь. Отец был очень доволен Питером, потому что с ним он старался и занимался усердно. Но выяснилось, что он подшучивает над людьми в Крэнфорде, насмехается, а это само собой никому не нравилось. Он всегда их дурачил, «дурачил» – нехорошее слово, милая, и я надеюсь, ты не будешь рассказывать своему отцу, что я употребила его. Я бы не хотела, чтобы он думал, будто я не выбираю выражений, прожив столько лет рядом с такой женщиной, как Дебора. Уверяю тебя, я никогда так не говорю. Я не знаю, как оно у меня вылетело, я употребила его, потому что думала о бедном Питере, он всегда так выражался. Хотя он был очень воспитанный мальчик во многих отношениях. Он, как наш милый капитан Браун, всегда был готов помочь старику и ребёнку. Однако Питер шутил и проказничал, ему почему-то казалось, что старушки в Крэнфорде поверят чему угодно. Тогда здесь было много старых дам, мы сейчас тоже состарились, я знаю, но тогда, когда я была девочкой, нам казалось, что те дамы были глубокими старухами. Тогда я смеялась над шутками Питера. Нет, моя дорогая, я не буду рассказывать тебе про них, потому что они не шокируют тебя так, как должно, а они были возмутительными. Он даже однажды подшутил над моим отцом, переодевшись в даму, которая приехала в город, чтобы повидать священника Крэнфорда, опубликовавшего такую восхитительную проповедь. Питер говорил, что ужасно перепугался, когда увидел, как отец принёс тексты проповедей о Наполеоне Бонапарте и предложил сделать выписки для него, нет, для неё, я имею в виду, что тогда Питер изображал даму. Питер рассказывал мне, что совсем струсил, пока мой отец говорил. Он не ожидал, что отец поверит, но если бы он догадался, Питеру пришлось бы плохо. Все равно, Питер не обрадовался, когда отец заставил его делать выписки из всех двенадцати поучений Наполеона для приезжей женщины – вы догадываетесь, каково было Питеру. Ведь это он был той дамой. Однажды, когда Питеру хотелось пойти на рыбалку, он сказал: «Черт бы побрал эту бабу!» – это было дурно сказано, моя дорогая, но Питер не всегда выбирал выражения; мой отец очень рассердился на него. Я была страшно напугана и все-таки с трудом удерживалась от смеха, когда Питер строил гримасы, совершенно глупые, пока отец говорил о блестящем вкусе дамы и здравости её суждений.

– Знала ли мисс Дженкинс об этих шалостях? – спросила я.

– О, нет! Дебора была бы слишком шокирована. Нет, никто не знал, кроме меня. Мне хотелось все знать о том, что задумывал Питер, но он и мне никогда не рассказывал. Он считал, что старым леди в городе не хватает событий, которые можно было бы обсудить, но думаю, что у них хватало новостей. Они получали три раза в неделю «Сентджеймскую хронику», так же, как и мы сейчас, и нам этого достаточно для общения; я помню, что разговоры не умолкали, когда несколько леди собирались вместе. Но вполне возможно, что школьники болтают ещё больше. Наконец, случилась одна ужасная и печальная вещь. – Мисс Матти встала, подошла к двери и открыла её; там никого не было. Она позвонила в колокольчик Марте, и, когда Марта пришла, хозяйка попросила её пойти за яйцами на ферму на другой конец города.

– Я запру за тобой дверь на ключ, Марта. Ты не боишься идти, не правда ли?

– Нет, мэм, совсем нет. Джем Хирн будет счастлив проводить меня.

Мисс Матти вздрогнула и, как только мы остались одни, выразила надежду, что Марта будет вести достойно, как порядочная девушка.

– Давайте потушим свечу, моя милая. Мы ведь можем разговаривать при свете очага. Итак! Видите ли, Дебора уехала из дому на пару недель; был спокойный, тихий день, помню очень хорошо; сирень была в цвету, кажется, была весна. Мой отец ушёл навестить бедняков в приходе; я припоминаю, что видела, как он уходил из дому в парике, в шляпе с загнутыми полями и с тростью. Что толкало нашего бедного Питера, не знаю; у него был приветливый нрав, однако ему всегда хотелось досадить Деборе. Она никогда не смеялась над его шутками и считала, что он недостаточно благовоспитан и не старается сделать себя лучше, а это раздражало его.

Ну вот! Он пробрался к ней в комнату и надел её старое платье, шаль, чепец, которые она всегда носила в Крэнфорде, и все бы сразу узнали её по этой одежде. Он завернул маленькую подушку – вы уверены, мы заперли дверь, милая? Я не хочу, чтобы кто-нибудь услышал – как будто – как будто это маленький ребёнок, завёрнутый в белую длинную пелёнку. Он мне сказал потом, что ему хотелось дать повод дамам поговорить; он никогда не думал, что это бросит тень на Дебору. Он ходил, прогуливаясь туда-сюда по Ореховой аллее, наполовину скрытый решёткой, обнимал свою подушку, как ребёнка, и разговаривал с ней обо всякой чепухе, как обычно это делают люди. Господи! Мой отец поднимался по улице, когда он все это проделывал, и увидел густую толпу людей, не меньше двадцати человек, которые заглядывали через нашу садовую решётку. Сначала отец подумал, что они смотрят на новые рододендроны, которые как раз были в полном цвету и он ими очень гордился; он пошёл медленнее, чтобы дать людям время полюбоваться. Ему пришло в голову, не прочесть ли проповедь по этому случаю и связать рододендроны и полевые лилии. Бедный отец! Когда он подошёл ближе, ему стало странно, почему они не обращают на него внимания, а отвернулись и продолжают с любопытством что-то разглядывать. Отец подошёл к людям и заговорил, приглашая их зайти в сад вместе с ним и полюбоваться на прекрасные растения, а потом, о, моя милая, я трепещу, думая об этом. Он подумал, я не знаю, что он подумал, когда всё увидел, но старый Клейр рассказывал мне, что его лицо побелело от гнева, а глаза сверкали из-под нахмуренных чёрных бровей, и он попросил – такой ужас! – чтобы люди ждали и не уходили – никто из них не сделал ни шага; он моментально оказался у калитки в сад и стал спускаться по Ореховой аллее, потом выхватил то, что держал бедный Питер, сорвал с его спины одежду, чепец, шаль, платье, – всё, кинул подушку людям через решётку, а потом в неудержимом гневе поднял трость и отколотил Питера перед всеми людьми! Милая моя, эта мальчишеская шалость, в тот прекрасный день, когда все, казалось, было так хорошо, разбила сердце моей матери и изменила отца на всю жизнь. Это правда. Старый Клейр рассказывал, что Питер, такой же бледный, как отец, стоял как статуя, когда отец бил его! Потом, когда отец остановился передохнуть, Питер, не двигаясь, хрипло, тихо-тихо спросил: «Вы удовлетворены, сэр?». Я не знаю, что ответил отец – сказал ли он что-нибудь вообще. Но старый Клейр говорил, что Питер обернулся туда, где стояли за забором люди, которые видели его унижение, гибельное для джентльмена, затем медленно побрёл домой. Я была в кладовке, помогая матери делать настойку из первоцвета. С тех пор я не выношу ни этого вина, ни запаха первоцвета, они вызывают у меня тошноту и слабость. Вошёл Питер, надменный, как некоторые мужчины, действительно похожий на мужчину, а не на мальчика. «Матушка! – сказал он. – Я пришёл сказать, пусть благословит вас Господь навеки». Я видела, как дрожали его губы, и подумала, что он не смеет сказать более нежных слов о любви, которая в его сердце. Она испуганно, с удивлением взглянула на него и спросила, что случилось. Он не улыбнулся и ничего не сказал, а только обнял её и долго целовал, как будто не мог остановиться, потом быстро вышел, не дожидаясь вопросов. Мы стали обсуждать то, что только что произошло, и не могли ничего понять, она попросила меня пойти разыскать отца и выяснить, что это все значит. Отец был очень сердит и непрерывно ходил взад-вперед по кабинету.

– Скажи маме, что я поколотил Питера тростью и что он полностью заслужил это.

Я не посмела задавать больше вопросов. Когда я рассказала все маме, она опустилась на стул, не говоря ни слова. Я помню, как позже, через несколько дней, я увидела бедные увядшие цветы первоцвета, разбросанные груды листьев, загнившие и погибшие в кладовке. В этом году у священника не делали настойку из первоцвета, ни в этом, ни в следующем – никогда.

Мама сейчас же отправилась к отцу, а я, помню, подумала о царице Эсфирь, которая шла к царю Артаксерксу1313
  Имеется в виду библейская «Книга Эсфири», в которой рассказывается о борьбе между Эсфирью, любимой женой персидского царя Артаксеркса, и его визирем. Чтобы разрушить козни визиря, Эсфирь была вынуждена пойти к царю без приглашения, хотя такое нарушение дворцовых порядков грозило ей смертью.


[Закрыть]. Мама была красива и изящна, а отец выглядел таким же грозным, как царь Артаксеркс. Через какое-то время они вышли вместе из кабинета, и мама рассказала мне о том, что случилось и что она сейчас пойдет, по желанию отца, в комнату к Питеру, чтобы поговорить с ним о случившемся. Но Питера в комнате не было. Мы осмотрели весь дом – Питера не было! Даже отец, который сначала не хотел присоединяться к поискам, в скором времени начал помогать нам искать. Дом приходского священника был очень старинный, много лестниц – подняться в одну комнату, спуститься в другую, и так повсюду. Сначала мама звала тихо и ласково, как будто успокаивала бедного мальчика: «Питер! Питер, милый! Это я», – но потом, когда вернулись слуги, которых отец посылал на поиски Питера в разных направлениях, и мы узнали, что его нет ни в саду, ни на сеновале, нигде вокруг – мама зарыдала громко и безутешно: «Питер! Мой любимый Питер! Где ты?», затем она вспомнила долгий поцелуй Питера и поняла, что он был прощальным. Наступил полдень – мама без отдыха вновь и вновь пыталась найти Питера, где только возможно, и в тех местах, в которых смотрела двадцать минут назад и не находила, но она искала опять и опять. Мой отец сидел, обхватив голову руками, ничего не говоря, прерывая молчание, только чтобы распорядиться о новых поисках. Выслушав неутешительные сообщения, он поднимал лицо, такое строгое и огорченное, и отправлял слуг искать Питера в других направлениях. Мама не останавливаясь ходила бесшумно из комнаты в комнату по всему дому. Ни она, ни отец не покидали дом, куда приходили все известия. Наконец (уже смеркалось) отец не выдержал. Он схватил за руку маму, когда она исступлённым, горестным шагом выходила из одной двери и быстро направлялась к другой. Она вздрогнула от прикосновения его руки, потому что забыла обо всем на свете, кроме Питера.

– Молли! – сказал он. – Я не ожидал, что так получится. – Он заглянул ей в лицо, ища утешения – в её измученное лицо, исступлённое и бледное; ни она, ни отец не отваживались признать, что ничего больше сделать нельзя, у обоих была ужасная затаённая мысль, как бы Питер не наложил на себя руки. Отец видел по горячим, заплаканным глазам жены, что она ни о чем больше не может думать, он не нашёл у неё утешения, которое она всегда была готова дать ему, – у него, такого сильного мужчины, при виде немого отчаяния на её лице, полились слезы. Но, когда она увидела это, у неё на лице отразилась нежная печаль, и она сказала: «Милый Джон, не плачь. Пойдем со мной, и мы найдем его», как будто она знала, где находится сын. Она взяла большую сильную руку отца в свою маленькую нежную ручку и повела его; из его глаз лились слезы, когда он устало шёл за ней все тем же беспрерывным путём из комнаты в комнату, через весь дом, по всему саду.

Как мне не хватало Деборы! У меня не было времени плакать, сейчас все заботы о хозяйстве легли на меня. Я написала Деборе, чтобы она возвращалась домой. Я послала письмо в дом мистера Холбрука – бедный мистер Холбрук! – вы знаете, что я имею в виду. Я, конечно, послала письмо не ему, а слугам, спрашивая, нет ли Питера у них в доме. Когда-то мистер Холбрук побывал по случаю в гостях у священника – вы знаете, он был кузеном мисс Пол, – и он был очень добр к Питеру, учил его ловить рыбу – он был очень добр к каждому, и я думала, Питер, возможно, убежал к нему. Была ночь, все двери были широко распахнуты, отец и мать все ходили по дому, прошло больше часа, как он присоединился к ней, и я не уверена, что они даже переговаривались в это время. А я поддерживала огонь в гостиной, одна из служанок приготовила чай, мне хотелось, чтобы они хоть что-нибудь съели и выпили, чтобы согреться, и тут старый Клейр попросил разрешения поговорить со мной.

– Я одолжил сети с плотины, мисс Матти. Будем мы искать в пруду или подождем до утра?

Я, помню, долго смотрела на него, пытаясь понять смысл его намерений, а когда поняла, громко засмеялась. Меня обуял ужас от мысли, что наш замечательный, любимый Питер лежит сейчас холодный, окоченелый, мёртвый! Я и сейчас слышу свой смех.

На следующий день Дебора уже была дома до того, как я пришла в себя. Она не проявила слабости и не пошла по моему пути, но мой пронзительный крик (мой ужасный смех, закончившийся рыданиями) отрезвил мою милую, дорогую маму, бедную, блуждающую, заставил взять себя в руки для ребёнка, нуждавшегося в её заботе. Они с Деборой сидели на краешке моей кровати. По их виду было понятно, что про Питера нет никаких новостей – или они отвратительные, страшные новости, которые я больше всего боялась услышать в своём полубезумном состоянии между сном и бодрствованием.

Питера не нашли, и это принесло что-то похожее на утешение моей матери, для которой, я уверена, мысль о том, что Питер мёртвый где-то в родном доме, была причиной бесконечного блуждания вчера. После этого её глаза уже никогда не были такими ласковыми, они навсегда превратились в беспокойные, смотревшие с тоской, как будто пытались что-то найти и не могли. Это было ужасное время, в тот тихий солнечный день, когда сирень была вся в цвету, несчастье поразило нас как удар молнии.

– Где же был мистер Питер? – спросила я.

– Он направился в Ливерпуль, где тогда шла война, несколько королевских кораблей стояли в устье Мерсея; они были только рады, когда к ним пришёл, чтобы завербоваться, такой красивый высокий юноша (он был ростом пять футов и девять дюймов). Капитан написал моему отцу, а Питер написал маме. Постойте! Эти письма должны быть где-то здесь.

Мы зажгли свечу и нашли письма капитана и Питера. Мы также обнаружили письмо миссис Дженкинс к Питеру в дом его школьного товарища, к которому, как ей казалось, он мог отправиться. Письмо вернулось не распечатанным и так и лежало среди других писем того времени. Вот что там было:

«Мой дорогой Питер,

я знаю, ты бы никуда не уехал, если бы понимал, как мы будем огорчены. Ты ведь такой добрый. Твой отец сидит и вздыхает, а моё сердце обливается кровью, когда я смотрю на него. Горе его совсем сломило, он только и делает, что думает о том, был ли прав. Возможно, отец был слишком суров, а может быть, я была недостаточно внимательна к тебе, но видит Бог, как мы тебя любим, мой родной, единственный мальчик. Дон очень скучает и все смотрит, не идёшь ли ты. Возвращайся и сделай нас счастливыми, ведь мы все так любим тебя. Я знаю, ты вернешься».

Но Питер не вернулся. В тот весенний день он последний раз видел лицо своей матери. Та, кто написала это письмо, последняя и единственная, которая видела, что написано в нем, давно умерла; а вскрыла его я, посторонний человек, которая ещё не родилась в то время, когда все это случилось.

Капитан в письме приглашал отца и мать немедленно приехать в Ливерпуль, если они желают увидеть своего мальчика, но из-за каких-то нелепых случайностей письмо капитана задержалось.

Мисс Матти продолжала:

– Тогда как раз были скачки, и все почтовые лошади в Крэнфорде были там, но мои отец и мать отправились в нашей двуколке – и, милая, они опоздали, корабль уплыл! А теперь прочтите письмо Питера к матери.

Письмо было полно любви, и печали, и гордости за свою новую профессию, обиды на то, что он опозорен перед всем Крэнфордом, но заканчивалось оно пылкой мольбой, чтобы мать приехала повидать его, пока он не покинул Мерсей: «Мама! Мы вот-вот можем отправиться на войну. Я надеюсь, что мы побьём французов, но я должен увидеть тебя перед этим».

– Но она опоздала, – сказала мисс Матти, – опоздала!

Мы сидели в молчании, размышляя над этими горькими словами. Наконец я спросила мисс Матти, как её мать перенесла все это.

– Ах! – сказала она. – Она молчала и все носила в себе. У неё никогда не было крепкого здоровья, а теперь оно совсем ослабло. Отец все сидел, глядя на неё, и выглядел ещё более печальным, чем она. Казалось, он не видел ничего и никого, кроме неё; и он был таким кротким, таким ласковым. Если он начинал говорить, как раньше, голосом, не терпящим возражений, то через минуту или две возвращался, клал руку на наши плечи и спрашивал тихим голосом, не обидел ли он нас. Я не удивлялась, что он так говорит с Деборой. Она была такой умной. Но мне было невыносимо слышать подобные слова, обращённые ко мне.

Но, понимаете, он видел то, чего не видели мы: что случившееся убивает маму. Да! Убивает её (потушите свечу, дорогая, мне легче рассказывать в темноте), она была всего лишь слабой женщиной, не приспособленной к борьбе с потрясением, через которое прошла; она улыбалась ему, утешала его, нет, не словами, а взглядом, тоном, всегда весёлым в его присутствии. Она говорила о том, что у Питера есть прекрасный шанс скоро стать адмиралом, ведь он такой храбрый и такой умный, и как она мечтает увидеть его в военно-морской форме, и какие шляпы для адмиралов предпочтительны, и что для него намного лучше было стать моряком, чем священником, и все в таком духе, чтобы заставить отца думать, что она совершенно довольна тем, что в конце концов вышло из-за того злополучного утреннего происшествия и наказания тростью, воспоминание о котором неотступно мучило его, и мы все это знали. Но, ох, моя милая! Она горько, горько плакала, когда оставалась одна; и наконец, когда она совсем ослабела, она уже не могла сдержать свои слезы при мне или Деборе и передавала нам письмо за письмом для Питера (его корабль ушёл в Средиземное море, куда-то туда, а затем он должен был отправиться в Индию (по суше тогда с ней сообщения не было), но мама говорила, что никто не знает, где его ждет смерть, и мы не должны думать, что её час близок. Мы так не думали, мы знали это, потому что видели, как она угасает.

Ну, моя дорогая, это так глупо с моей стороны – плакать, когда я знаю, что скоро увижу её опять.

И только подумайте, милая! Как раз в день её смерти – а она не прожила и года после того, как ушёл Питер, – именно в этот день – пришёл для неё пакет из Индии – от её бедного мальчика. Это была большая мягкая белая индийская шаль с узкой окантовкой по краю; как раз такая, как любила мама.

Мы думали, что это поможет отвлечь отца, который просидел всю ночь напролёт, держа её за руку; Дебора принесла ему шаль и письмо Питера к маме. Сначала он взял письмо, а затем мы завели разговор о шали и развернули её, восхищаясь. Вдруг он поднялся и сказал:

– Мы похороним её в ней. Питеру это будет хоть каким-то утешением, и ей бы это понравилось.

Ну, может быть, это и было неразумно, но что мы могли сделать или сказать? Каждый по-своему переживает горе. Он взял шаль в руки и сказал:

– Как раз о такой шали она мечтала, когда выходила замуж, а её мать не купила ей. Я узнал об этом значительно позже, а то она получила бы её, но теперь она у неё есть.

Мама была прекрасна на смертном одре! Она всегда была красавицей, но теперь она была прекрасной, юной, моложе Деборы, которая стояла около неё, содрогаясь от слез. Мы расправили на ней шаль, она лежала улыбаясь, как будто была довольна; пришли люди – пришёл весь Крэнфорд – всем хотелось попрощаться с ней, потому что они её горячо любили; деревенские женщины принесли букетики полевых цветов, а жена старого Клейра принесла белых фиалок и попросила, чтобы их положили маме на грудь.

Дебора сказала мне в день похорон мамы: пусть ей сделают сотню предложений, она не выйдет замуж и не оставит отца. Вряд ли предложений могло быть так много, я не знаю, было ли хоть одно, но это не уменьшает благородства слов Деборы. Она была такой дочерью для отца, которой никогда не было ни до, ни после. Глаза отказали ему, и она читала ему книгу за книгой, писала, переписывала проповеди и всегда помогала в приходских делах. Она умела делать намного больше, чем моя бедная мама, она однажды даже написала письмо к епископу за отца. Но он мучительно тосковал по маме, весь приход замечал это. Не то чтобы он стал менее активен, я думаю, даже больше больных получали его помощь. Я делала все, что могла, чтобы Дебора могла сидеть с ним в библиотеке; знаю, что справлялась не очень хорошо, ведь я не годилась для того, чтобы работать с ними; лучшее, что я могла сделать, – это взять на себя мелкие хлопоты и освободить от них других. Но отец совсем переменился.

– А мистер Питер приезжал домой?

– Да, однажды. Он приехал домой лейтенантом, он не стал адмиралом. Он и отец не расставались! Отец брал его с собой в каждый дом в приходе, он так гордился им. Он никогда не выходил, не опираясь на руку Питера. Дебора тогда улыбнулась (я не думаю, чтобы мы засмеялись опять после смерти мамы), что она совершенно отставлена в угол. Но отец всегда хотел, чтобы она писала письма, или читала ему, или ещё что-нибудь такое.

– А потом? – спросила я после паузы.

– Потом Питер ушёл опять в море, а через некоторое время отец умер, благословив нас обеих и поблагодарив Дебору за все, что она сделала для него, и, конечно, наше положение изменилось; мы переехали в этот маленький домик и вместо трёх горничных и одного слуги нам пришлось обходиться одной служанкой, но, как сказала Дебора, мы должны строго соблюдать правила хорошего тона, даже если обстоятельства принуждают нас к скромности. Бедная Дебора!

– А мистер Питер? – спросила я.

– О, в Индии была большая война, я забыла, как она называлась, и с тех пор мы никогда не слышали о Питере. Я уверена, что он погиб. И меня иногда тревожит, что мы никогда не носили траур по нему. А иногда, когда я сижу одна и в доме совсем тихо, я прислушиваюсь к шагам на улице, моё сердце начинает тревожно биться, но шаги затихают вдалеке, а Питер никогда не придёт.

Что же, Марта вернулась? Нет! Я пойду и посмотрю, милая, я всегда могу найти дорогу в темноте, вы же знаете. Из двери потянуло свежим воздухом, и моя голова прояснилась, а то она что-то заболела.

Мисс Матти спустилась вниз, а я зажгла свечу, чтобы в комнате было повеселее, когда она вернется.

– Это Марта? – спросила я.

– Да. Я забеспокоилась, потому что услышала странный шум, как только открыла дверь.

– Где? – спросила я, потому что её глаза были полны ужаса.

– На улице, как раз рядом, это было похоже…

– На разговор? – подсказала я, так как она немного колебалась.

– Нет, поцелуй.