Текст книги "Крэнфорд"

Глава 14
Друзья в нужде

Мужество мисс Матти было примером для меня, я подумала, что многим было бы полезно видеть, как немедленно мисс Матти сократила расходы до необходимых при изменившихся обстоятельствах. В то время как она спустилась сообщить Марте новости, вынуждающие расстаться с ней, я украдкой пошла с письмом для Аги Дженкинса к сеньоре, чтобы взять точный адрес. Я попросила сеньору хранить тайну; и правда, прошлая привычка, когда муж был военным, быть очень краткой и осторожной, приучила её говорить как можно меньше, разве что под влиянием очень сильного волнения. Более того (это вселило в меня двойную уверенность в сохранении тайны), сеньор теперь выздоровел настолько, что подумывал опять о путешествии и показе фокусов по всему свету, поэтому через несколько дней он, его жена и маленькая Фиби должны были покинуть Крэнфорд. В самом деле, я нашла его, рассматривающим огромную чёрную с красным афишу, в которой на первом месте были описаны достоинства сеньора Брунони, отсутствовало только название города, где будет следующее представление. Он и его жена были так поглощены решением того, где красные буквы произведут наибольший эффект (для этого, пожалуй, больше всего подходил заголовок), что прошло какое-то время до того, как я смогла получить ответ на свой вопрос, а перед этим я дала несколько советов, в здравом смысле которых сразу засомневалась так же искренне, как только сеньор высказал свои сомнения и соображения. Наконец мне сказали адрес, он выглядел очень странно. Я опустила письмо, заглянув на почту по дороге домой, а затем на минуту остановилась посмотреть на деревянную панель с зияющей щелью, которая отделяла меня от письма, только что бывшего в руках. Оно ушло от меня, как жизнь, и никогда не возвратится. Оно полетит через море, возможно, запятнается морскими волнами, пронесется среди пальмовых деревьев, пропахнет всеми тропическими ароматами; маленький листок бумаги, час назад такой обычный и неинтересный, отправился в путь в незнакомые дикие страны за Гангом! Но я не могла терять много времени на эти размышления. Я поспешила домой, чтобы мисс Матти не хватилась меня. Мне открыла дверь Марта, её лицо распухло от слез. Как только она увидела меня, она разрыдалась опять и, схватив меня за руку, потащила в дом, захлопнула дверь и спросила, действительно ли все, что сказала мисс Матти, правда.

– Я никогда не покину её! Нет! Ни за что! Я так и сказала ей и сказала, чтобы она и не думала, будет ли в силах платить мне. Кем бы я была, если бы поступила так с ней. Я была бы такой же, как непутёвая Рози у миссис Фиц-Адам, которая ушла ради зарплаты после семи с половиной лет жизни в доме в другое место. Я сказала, я не из тех, кто идёт служить мамоне и все меряет деньгами; я-то знаю, что у меня хорошая хозяйка, а вот она не знает, что у неё хорошая служанка.

– Но, Марта, – сказала я, прервав её, пока она вытирала глаза.

– Не надо «но, Марта», – ответила она мне на мой примирительный тон.

– Прислушайся к голосу рассудка.

– Не буду прислушиваться к голосу рассудка, – сказала она, теперь почти полностью овладев своим голосом, который чуть прерывался от всхлипываний. – Вечно благоразумно то, что кто-то скажет. Сейчас я думаю, что то, что я высказала, достаточно благоразумно; но благоразумно это или нет, я буду говорить так и буду стоять на этом. У меня есть деньги в сберегательном банке, и у меня есть в запасе одежда, я не собираюсь бросать мисс Матти. Нет, если она даже будет говорить мне об увольнении каждый час!

Она вызывающе упёрла руки в бока, чтобы возражать мне, и действительно, я долго увещевала её, как только могла, пока не сообразила сама, что мисс Матти, при её усиливающейся немощи, нуждается в присутствии доброй и преданной женщины.

– Хорошо, – сказала я наконец.

– Прекрасно, что вы начинаете с «хорошо», если бы вы начали с «но», как вы делали раньше, я бы не стала слушать вас. Теперь вы можете продолжать.

– Я знаю, вы были бы огромной потерей для мисс Матти, Марта.

– Я так ей и сказала. Ей будет очень трудно без меня, – заключила Марта победно.

– Тихо, у неё будет так мало средств – так мало – только чтобы выжить, поэтому я не вижу, в данный момент, как она сможет вас кормить, ей будет даже самой недоставать. Я говорю это, Марта, потому, что чувствую, что вы друг мисс Матти, но вы ведь знаете, что ей не может понравиться, что мы говорим об этом.

Возможно, это был даже более мрачный взгляд на положение дел, чем то, о чем мисс Матти рассказала сама, потому что Марта опустилась на первый попавшийся стул и громко зарыдала (мы стояли в кухне).

Наконец она сняла свой передник и, посмотрев серьёзно мне в лицо, спросила:

– Не в этом ли причина, что сегодня мисс Матти не заказала пудинг? Она сказала, что ей не хочется сладкого и что вы с ней будете есть только бараньи отбивные. Но я её не оставлю. Никому не рассказывайте, но я сделаю для неё пудинг, и пудинг, который она любит, я заплачу за него сама; таким образом, понимаете, он у неё будет. Ведь многим из нас легче пережить печаль, глядя на вкусное блюдо, стоящее на столе.

Я обрадовалась, что энергия Марты нашла немедленное практическое применение в приготовлении пудинга, потому что это прервало глупое обсуждение того, должна она или не должна оставить службу у мисс Матти. Она надела чистый фартук и, таким образом, приготовилась, чтобы идти в магазин за маслом, яйцами и за тем, что ещё ей требовалось. Она не собиралась тратить остатки, которые были в доме, для стряпни, пошла за старым чайником, в котором хранились её личные деньги, и вынула, сколько хотела.

Я нашла мисс Матти очень спокойной и нисколько не печальной; при моем появлении она постаралась улыбнуться. Было решено, что я напишу отцу и попрошу его приехать помочь нам советом; как только письмо было отправлено, мы начали строить планы на будущее. Мисс Матти решила снять одну комнату, оставить самую необходимую мебель и продать остальную, а дальше тихо существовать на то, что останется после уплаты за аренду. Что касается меня, то я лелеяла более честолюбивые замыслы. Я думала о том, как пожилая женщина с общественным положением пятидесятилетней дамы могла бы заработать или увеличить доход без потери этого общественного положения; но потом я отбросила даже эту последнюю оговорку в сторону и задала себе вопрос, что могла бы делать мисс Матти.

Обучение было, конечно, первой вещью, которую можно было предложить. Если мисс Матти смогла бы учить детей чему-нибудь, это позволило бы ей находиться среди маленьких эльфов, к которым так расположена её душа. Я стала вспоминать её таланты. Однажды я слышала её слова, что она может играть на пианино «Ах, признаться ли вам, мама?», но это было очень, очень давно; слабая тень умения играть теперь ушла. Она могла бы ещё набрасывать красивые узоры для вышивки на муслине, нанося отпечаток на серебряную бумагу, копируя узор, поместив все на оконное стекло, пока не отметит все фестоны и глазки. Это был наиболее простой подход к выполнению рисунка, и я не думаю, что это занимало бы очень много времени. И затем, благодаря солидному английскому воспитанию, работе воображения или использованию глобуса, как владелица женской школы, в которую все торговое сословие Крэнфорда посылает своих дочерей, можно обучать этому девочек, но глаза мисс Матти подведут её, и я сомневалась, что она смогла бы справиться с многочисленными нитями при работе с выкройками из шерстяной ткани или правильно разобраться с различными оттенками шерсти, требующимися для лица королевы Аделаиды в патриотических вязаных ковриках, модных сейчас в Крэнфорде. Что касается работы с глобусом, я сама никогда не могла найти многого на нём, поэтому, возможно, я не лучший судья способностей мисс Матти в этой области обучения; но меня всегда поражало, что экватор, тропики и подобные загадочные сферы были для неё очень нереальными понятиями, и она считала знаки зодиака знаками чёрной магии.

Чем она гордилась сама, так это искусством делать жгутики для зажигания свечей или «фунтики» (как она предпочитала их называть) из цветной бумаги, вырезая их так, чтобы они походили на перья, а также вязать подвязки с различными изящными узорами. Однажды я сказала, получив в подарок очень красивую пару подвязок, что чувствую сильное искушение уронить одну из них на улице, чтобы ею восхищались все; но я поняла, что эта невинная шутка оскорбила её чувство приличия и была воспринята с таким беспокойством, с таким искренним испугом, что несколько дней меня преследовало ощущение вины, и я очень сожалела об этой смелой шутке. Подарок таких изящно отделанных подвязок, пучка разноцветных весёлых «фунтиков» или колоды карт, обмотанной очень красиво разноцветными шёлковыми нитками, были хорошо известными знаками расположения мисс Матти. Но захочет ли кто-нибудь тратить деньги на обучение своих детей такому искусству? И в самом деле, захочет ли мисс Матти отдать за презренный металл своё мастерство и умение, с которым она делала безделушки только тем, кого любила?

Я обратилась к чтению, письму и арифметике; при чтении главы из Библии каждое утро она всегда застревала перед длинными словами. Я сомневалась в её способности осилить генеалогический раздел без множества запинок. Писала она хорошо и изящно – но орфография! Казалось, она думала, что чем дальше она от этого, чем меньше это её волнует, тем больше удовольствия она доставит своим корреспондентам; и часто слова, которые она писала совершенно правильно в своих письмах ко мне, превращались в полную загадку, когда она писала моему отцу.

Нет! Не было ничего, чему бы она могла научить следующее поколение Крэнфорда, разве что они быстро научатся и будут готовы подражать её терпению, скромности, сдержанности, её умению довольствоваться малым. Я раздумывала и раздумывала, пока Марта с распухшим от слез лицом не позвала обедать.

У мисс Матти было несколько маленьких странностей, которые Марта склонна была поощрять, потому что эти причуды снижали бдительность хозяйки. Марта считала их детскими фантазиями, которыми пожилая леди пятидесяти восьми лет старается подбодрить себя. Но сегодня она прислуживала с огромными заботой и уважением. Хлеб был нарезан, как нравилось мисс Матти, которая всегда следовала тому, что предпочитала её мать; занавеска была задёрнута так, чтобы не было видно безжизненных сломанных стен соседских хлевов, а видно каждый нежный лист тополя, который по-весеннему расцвел. Тон Марты по отношению к мисс Матти был таким сюсюкающим, каким грубо говорящие служанки обычно обращаются к маленьким детям и который я никогда не слышала в её обращении к кому-либо из взрослых.

Я забыла рассказать мисс Матти о пудинге и боялась, что она может не оценить поступок Марты, потому что в тот день у неё совсем не было аппетита; поэтому я воспользовалась подходящей возможностью посвятить её в секрет, когда Марта унесла мясо. Глаза мисс Матти наполнились слезами, она не могла сказать ни слова, чтобы выразить своё изумление или удовольствие, когда Марта вернулась, подняв вверх пудинг, сделанный в виде чудесного изображения лежащего льва, отлитого в форме. Лицо Марты светилось триумфом, когда она поставила его перед мисс Матти с ликующим «Вот!». Мисс Матти хотела благодарить её и не могла, поэтому она взяла руку Марты и горячо пожала её, Марта заплакала, я сама с трудом сохранила самообладание. Марта выбежала из комнаты, а мисс Матти пришлось пару раза прочистить голос, прежде чем заговорить. Наконец она сказала:

– Мне хотелось бы держать этот пудинг под стеклянным колпаком, моя милая! – и фигура лежащего льва с глазами из ягод смородины была воздвигнута на благородное место на каминной доске, вызвав у меня в памяти очень смешную картинку. Я начала смеяться, чем весьма удивила мисс Матти.

– Уверяю вас, милая, я прежде видала более уродливые вещи под стеклянным колпаком, – сказала она.

Мне тоже приходилось их видеть довольно часто, поэтому у меня изменилось выражение лица (и сейчас я с трудом сдерживаю слезы), мы обе принялись за пудинг, который был, в самом деле, превосходный – только от каждого кусочка, казалось, мы задохнемся, так полны были наши сердца.

Нам нужно было о многом подумать, мы почти не разговаривали в тот полдень, и он прошёл очень спокойно. Но, когда был принесён большой фарфоровый чайник, мне пришла в голову новая мысль. Почему бы мисс Матти не продавать чай – быть представителем существовавшей тогда восточной индийской чайной компании? Я не видела возражений против этого плана, и в то же время у него было много преимуществ, если мисс Матти смогла бы преодолеть свои взгляды, снизойдя до чего-то такого, вроде торговли. Чай был не грязный, не липкий – грязь и липкость были два качества, которые мисс Матти не могла вынести. Не нужно было витрины. Правда, было необходимо небольшое приличное уведомление о лицензии на продажу чая, но я надеялась, что его можно будет разместить там, где никто не увидит. К тому же чай – вещь не тяжёлая, чтобы не обременять слабые силы мисс Матти. Только одно было против моего плана – он включал покупку и продажу.

Пока думала, я не отвечала на вопросы, которые задавала мисс Матти – как будто отсутствовала, – вдруг мы услышали тяжёлые шаги по ступеням и шёпот за дверью, которую действительно кто-то открыл и закрыл, как будто какая-то невидимая сила. Немного погодя вошла Марта и тащившийся за ней очень высокий молодой человек, весь красный от смущения, находивший облегчение только в приглаживании своих волос.

– Вот, мэм, это всего лишь Джем Хирн, – сказала Марта в качестве введения; у неё вырвался такой вздох, что я догадалась, каких усилий ей стоило преодолеть его нежелание вступить в гостиную мисс Матильды Дженкинс. – И вот, мэм, он хочет сейчас же жениться на мне. И вот, мэм, мы хотим снять жилье – где-нибудь свободное жилье и положить конец нашим свиданьям; и мы хотели бы что-то в уютном доме; и, о, дорогая мисс Матти, если вы позволите, осмелюсь спросить, нет ли у вас какой-нибудь комнаты для нас? Джем хочет этого так же, как и я. (Джему) – Ты такой неотёсанный! Что ты прячешься за меня? – Вот он всегда так во всем, он тоже хочет – правда, Джем? – только, вы видите, он цепенеет, когда его просят говорить перед знатными особами.

– Это не так, – вмешался Джем. – Это потому, что ты застала меня врасплох, я не думал так быстро жениться – и такая скорость ошеломляет человека. Не то, что я против, мэм, – обратился он к мисс Матти, – только Марта всегда так спешит, когда заберет себе что-то в голову; женитьба, мэм, женитьба приковывает мужчину, можно сказать. Отважусь сказать, я не думал, что это будет так скоро.

– Пожалуйста, мэм, – сказала Марта, она дёрнула его за рукав, толкнула локтем, стараясь тем или иным способом прервать, пока он говорил, – не обращайте на него внимания, он сейчас опомнится; только прошлым вечером он сделал мне предложение, сделал мне предложение, и все из-за того, что я сказала ему, что пока и не думала об этом, и сейчас он ошалел от радости, ведь правда, Джем, ты сейчас тоже, как и я, думаешь о жилье? (ещё сильный толчок).

– Я! Если только мисс Матти приютит нас – иначе у меня и в мыслях нет обременять её присутствием незнакомых людей в доме, – сказал Джем, желая быть вежливым. Я заметила, что это вывело из себя Марту, которая старалась показать, что главное – это комната, которую они хотели снять, и получалось так, что мисс Матти облегчит их путь, даруя им расположение, если согласится жить вместе с ними.

Мисс Матти была смущена, их (а вернее, Марты) неожиданное решение пожениться ошеломило её и заставило позабыть о плане, который был на уме у Марты. Мисс Матти начала:

– Брак – это очень серьёзная вещь, Марта.

– Вот именно, мэм, – промолвил Джем. – Разве я не говорил это Марте?

– Ты мне не давал проходу, чтобы я сказала, когда выйду за тебя замуж, – возмутилась Марта – её лицо пылало огнём, она готова была заплакать от досады, – и сейчас ты срамишь меня перед хозяйкой и всеми.

– Да нет же! Не реви! Не реви! Только человеку хочется иметь время на раздумье, – сказал Джем, стараясь завладеть её руками, но напрасно. Затем, видя, что она более сильно обижена, чем полагал, было видно, как он собрал всю свою волю и с большим достоинством, чем десять минут назад (я поняла, что он может принять на себя решение), повернулся к мисс Матти и сказал: – Надеюсь, мэм, вы понимаете, что я уважаю каждого, кто добр к Марте. Я всегда смотрел на неё как на свою будущую жену – в своё время; а она часто, часто рассказывала о вас как о добрейшей леди, какая только может быть; конечно, правда в том, что мне не хотелось бы иметь заботы, живя ещё с кем-то; уж если, вы, мэм, окажете честь нам и согласитесь жить с нами, я уверен, что Марта все сделает в лучшем виде, чтобы вам было хорошо, и я сделаю для вас все, что смогу, я считаю, это будет наилучшей благодарностью вам от такого неуклюжего парня, как я.

Мисс Матти сняла свои очки и, протерев их, снова надела, но все, что она смогла сказать, было:

– Не надо из-за меня спешить с женитьбой: умоляю, не нужно! Брак – такая серьёзная вещь!

– Но мисс Матильда подумает о вашем плане, Марта, – сказала я, восхищённая преимуществами того, что предлагалось, и не желая терять удобного случая обсудить это. – И я уверена, что ни она, ни я, не забудем вашу доброту; ни вашу, ни Джема.

– А почему нет, мэм! Я ведь от чистого сердца говорю, хотя немного боюсь так сразу жениться, хотя я совсем не прочь. Мне только нужно немного времени, чтобы привыкнуть. Марта, девчонка, что пользы так плакать и драться, если я согласен?

Последнее было сказано вполголоса и подействовало на Марту так, что она выскочила из комнаты, а её любимый последовал за ней, чтобы утешить. После этого мисс Матти села и расплакалась, объяснив потом, что мысль о скором замужестве Марты потрясла её и что она никогда не простит себе, если будет думать, что подгоняла бедняжку. А мне больше было жаль Джема, но обе мы, мисс Матти и я, высоко оценили огромную доброту этой верной пары, хотя мы говорили об этом не много, а больше о шансах и опасностях брака.

На следующее утро, очень рано, я получила записку от мисс Пол, таинственно запечатанную множеством печатей, так, что мне пришлось порвать обёртку, потому что я не смогла её открыть. И когда я перешла к написанному, то с трудом поняла, что имеется в виду, все было так запутано и странно. Однако я разобрала, что мне нужно прийти к мисс Пол в одиннадцать часов, число одиннадцать было написано огромными цифрами и было похоже на номер, и «до полудня» дважды подчёркнуто так, чтобы мне вдруг не захотелось прийти в одиннадцать вечера, когда весь Крэнфорд обычно ложится спать в десять. Подписи не было, исключая инициалы мисс Пол на обратной стороне – П. И.; но, так как Марта подала мне записку «с добрыми пожеланиями от мисс Пол» не требовалось колдовства, чтобы выяснить, кто послал её; и если имя корреспондентки нужно было держать в тайне, получилось удачно, что я была в одиночестве, когда Марта передала записку.

Я отправилась тогда, когда хотела мисс Пол. Мне открыла дверь её маленькая служанка Лиззи в воскресном наряде, как будто в этот будний день нагрянуло какое-то великое событие. Гостиная на верхнем этаже была соответственно приведена в порядок. Стол был покрыт лучшей зелёной скатертью, а на нём разложены письменные принадлежности. На маленьком серванте стоял поднос с непочатой бутылкой вина из первоцвета и несколько бисквитов «дамские пальчики». Мисс Пол сама была в праздничном наряде, будто ждала гостей, хотя было ещё только одиннадцать часов. Миссис Форестер тоже была там вся в слезах и печальная, мой приход вызвал только новые слезы. До того, как мы закончили здороваться, исполнив это в печальной и таинственной манере, послышался другой громкий стук и появилась миссис Фиц-Адам, покрасневшая от ходьбы и волнения.

Очевидно, теперь собралась вся компания без исключения; поэтому мисс Пол, перед тем, как начать, помешала угли, открыла и закрыла дверь, прокашлялась и высморкалась. Потом она усадила нас вокруг стола, предложив мне место напротив себя; после этого она спросила меня, является ли эта печальная новость о том, что мисс Матти потеряла все своё состояние, правдой, как она того и боялась.

Конечно, я могла дать только один ответ; никогда я не видела более искренней печали, запечатлённой на лицах, чем у троих, сидевших передо мной.

– Как хотелось бы, чтобы миссис Джеймсон была здесь! – наконец сказала миссис Форестер; но, судя по лицу миссис Фиц-Адам, у неё не было такого желания.

– Обойдемся без миссис Джеймсон, – сказала мисс Пол с оскорблённым достоинством в голосе, – мы, дамы Крэнфорда, собравшиеся в моей гостиной, должны что-то решить. Я понимаю, что ни одну из нас не назовешь богатой, хотя у нас всех есть небольшое состояние, достаточное для того, чтобы жить утонченно и благородно, не выставляя вульгарно напоказ свои доходы, как другие. (Здесь я увидела, что мисс Пол заглядывает в маленькую карточку, на которой, похоже, она написала несколько заметок.) – Мисс Смит, – продолжала она, обращаясь ко мне (попросту Мери для всей собравшейся компании, но это был особый случай). – У меня был частный разговор, вчера после полудня, с этими дамами о несчастье, которое случилось с нашей подругой, и мы все, как одна, согласились, что у нас есть некоторый излишек, и это не только наш долг, а и удовольствие – действительно, удовольствие, Мери! – здесь она запнулась и должна была протереть очки, перед тем как смогла продолжить дальше – отдать, что можем, чтобы помочь ей – мисс Матильде Дженкинс. Только, учитывая деликатные чувства независимого существования каждой утонченной женщины, – я уверена, ей нужно было заглянуть в карточку, – мы хотим вносить нашу скромную лепту втайне, скрытно, чтобы не оскорбить чувства, о которых я упомянула. Поэтому мы позвали вас этим утром, уверенные, что вы, дочь, то есть, что ваш отец, который является её доверенным советчиком во всех денежных делах, мы думаем, что, проконсультировавшись с ним, вы получите совет о способах, которыми наш вклад можно перевести в официальную законную сумму, чтобы мисс Матильда могла получать его. Возможно, ваш отец, знающий о её вложениях, может заполнить этот пробел.

Мисс Пол закончила своё обращение и оглядела всех, ища одобрения и согласия.

– Надеюсь, я выразила ваше мнение, леди? И пока мисс Смит обдумывает ответ, разрешите мне предложить вам немного освежиться.

У меня не было длинного ответа; я настолько всем сердцем была благодарна за их добрые намерения, что не могла выразить это словами, поэтому я только пробормотала что-то вроде того, что я передам все, что сказала мисс Пол, моему отцу и что, может быть, что-нибудь устроится для дорогой мисс Матти, – и здесь я была совершенно сломлена и должна была освежиться стаканом вина первоцвета, чтобы остановить слёзы, которые подавляла последние два-три дня. Самое ужасное было то, что плакали все дамы. Даже мисс Пол плакала, хотя сотни раз говорила, что проявлять свои эмоции перед кем-то – это слабость, и утверждала, что нужно сдерживать себя. Она оправилась, немного рассердившись на меня за то, что я все это устроила, а более всего, думаю, она рассердилась, потому что я не смогла ответить на её речь такой же речью; но, если бы я заблаговременно знала, что говорить, и у меня была бы карточка, на которой отражён набор чувств, которые должны возникнуть в моем сердце, я бы постаралась доставить ей удовольствие. А так, произнесла речь миссис Форестер, когда к нам вернулось самообладание.

– Среди присутствующих друзей, я – нет, я не бедна, но не думаю, что меня можно назвать богатой, – я хочу и сделаю все для поддержки дорогой мисс Матти, но, если позволите, я напишу в запечатанной записке, сколько я могу дать. Я только хочу дать больше, правда, моя дорогая Мери.

Теперь я поняла, почему были приготовлены бумага, перья и чернила. Каждая дама написала, сколько она сможет давать ежегодно, подписав и запечатав записку. Если их предложение будут принято, моему отцу позволят вскрыть записки, соблюдая секретность. Если нет, они возвратятся к тем, кто их написал.

Когда формальности были закончены, я поднялась, чтобы уйти, но каждая дама, помнится, захотела поговорить со мной наедине. Мисс Пол задержала меня в гостиной, чтобы объяснить, почему в отсутствие миссис Джеймсон она взяла на себя руководство этой «деятельностью», как она предпочла выразиться, а также рассказала мне, что слыхала от надёжных людей, что миссис Джеймсон прибывает домой в сильном негодовании на свою невестку, которой приказано немедленно покинуть дом и возвращаться, если она не ошибается, в Эдинбург уже сегодня вечером. Конечно, эту новость нельзя передавать миссис Фиц-Адам, более того, мисс Пол была склонна думать, что помолвка леди Гленмаер и мистера Хоггинса расстроится под огнём негодования миссис Джеймсон. Разговор с мисс Пол закончился сердечными расспросами о здоровье мисс Матти.

Спускаясь по лестнице, я обнаружила миссис Форестер, ожидавшую меня у входа в столовую; она поманила меня внутрь и, когда дверь закрылась, попыталась несколько раз заговорить о чем-то таком, про что, видимо, ей было трудно говорить, я даже начала терять надежду, что мы поймём друг друга. Наконец она начала, при этом бедная старая дама все время тряслась, как будто совершала великое преступление, рассказывая мне, как очень, очень мало ей осталось на жизнь; это признание она сделала от ужаса, чтобы мы не подумали, что маленький вклад, названный в её записке, соответствует её любви и уважению к мисс Матти. И ещё, что сумма, которую она собиралась отдать, была даже больше двадцатой части того, что необходимо на житье, содержание дома и маленькой служанки, как подобает урождённой Тиррел. А когда весь доход не составляет и сотни фунтов, отдавая двадцатую часть, придётся быть осторожнее и экономить, жертвуя многим, незначительным по большому счёту, но имеющим определённую цену в расчётных книгах, о которых я уже слыхала. Ей так хотелось бы быть богатой, сказала она, и не для себя, а только для того, чтобы долго ежегодно поддерживать мисс Матти. Прошло какое-то время прежде, чем я смогла утешить и оставить её; затем, когда я покидала дом, меня перехватила миссис Фиц-Адам, у которой также был свой секрет, но противоположного характера. Ей не хотелось записывать все, что она была в силах и готова дать. Она сказала мне, что никогда не сможет посмотреть мисс Матти снова в глаза, если осмелится отдать ей так много, как ей хотелось бы.

– Мисс Матти, – продолжала она, – помню, была такой прекрасной молодой леди, когда я была ещё никем, деревенской девчонкой, приходящей на базар с яйцами и маслом и всем таким прочим. Mой отец, хотя и состоятельный человек, всегда считал, что я буду продолжать делать то, что делала до меня моя мать, и я приезжала в Крэнфорд каждую субботу и смотрела за торговлей, за ценами и за всякой всячиной. И однажды, помню, я встретила мисс Матти на дороге, ведущей в Комбехест; она прогуливалась по тротуару, который, вы знаете, удобно приподнят над дорогой, позади неё ехал джентльмен, беседуя с ней, а она смотрела на собранные первоцветы и обрывала их лепестки, уверяю вас, она плакала. Но когда я проходила мимо, она повернулась и побежала за мной, чтобы спросить – о, такая доброта – о моей бедной матери, которая лежала на смертном одре, и, когда я заплакала, она взяла меня за руку, чтобы утешить, – а джентльмен ждал её – её бедное сердце, уверена, было полно совсем другим; и я подумала, что в такой момент она, дочь священника, которая бывает в гостях в Арль Холле, так ласково разговаривала со мной. С тех пор я полюбила её, хотя, возможно, это было слишком смело с моей стороны, но, если вы придумаете способ, чтобы я могла давать немного больше так, чтобы никто об этом не знал, я буду вам очень обязана, дорогая. И мой брат с удовольствием будет лечить её бесплатно – лекарствами, пиявками и всем. Я знаю, что он и её светлость (моя дорогая, кажется, я рассказывала вам, что буду приходиться невесткой её светлости!) сделают для мисс Матти все. Все, что в наших силах.

Я сказала ей, что всегда была уверена в этом, и обещала все что угодно, потому что хотела поскорей добраться домой к мисс Матти, которая должна быть сильно удивлена тем, что происходит – ведь меня не было с ней пару часов, а я не смогу это объяснить. Однако мисс Матти не следила за временем, потому что была поглощена многочисленными заботами по подготовке к великому шагу сдачи своего дома. Для неё было утешением что-то делать для экономии, потому что, как она сказала, всякий раз, когда она перестает отвлекаться, к ней приходит воспоминание о молодом человеке с никудышным пятифунтовым билетом, и она чувствует себя совершенно бессовестной; её так беспокоит, что она должна, но ничего не может сделать для директоров банка, которые должны знать намного больше о неизвестных последствиях этого банкротства. Она почти рассердила меня, разделив свои симпатии между руководителями банка (которых она представляла себе раздавленными позором плохого управления делами других людей) и теми, кто пострадал так же, как она. Конечно, ей представлялось, что бедность – более лёгкий груз, чем собственный позор, но я лично сомневалась, согласятся ли директора с ней.

Старые реликвии были извлечены на свет, и каждая подвергнута оценке её денежной стоимости, которая, к счастью, была мала, иначе я не знаю, как бы мисс Матти заставила себя расстаться с такими вещами, как обручальное кольцо своей матери, странная, грубая булавка, которой её отец уродовал своё жабо, и так далее. Однако мы рассортировали все вещи согласно их денежной оценке, и все было готово, когда на следующее утро приехал мой отец.

Я не собираюсь утомлять вас деталями всего, через что мы прошли, и одной из причин не рассказывать об этом является то, что я не понимала, что мы делали в то время, и не могу сейчас припомнить это. Мисс Матти и я сидели, соглашаясь с расчётами, планами, отчётами и документами, в которых, уверяю вас, каждая из нас не понимала ни слова; для моего отца, капиталиста и дельца, они были понятны и убедительны, и, если мы проявляли лёгкое любопытство или выражали слабое желание понять, он резко останавливался со словами: «А? Как? Это же ясно как день. Какие у вас возражения?». И так как мы ничего не понимали в том, что он предлагал, нам было довольно трудно выразить наши возражения. Мы не были уверены, что они у нас вообще есть. Поэтому мисс Матти немедленно начинала нервничать и при каждой паузе, надо и не надо, говорила «да» и «конечно», но, когда я раз присоединилась к мисс Матти, сказав дрожащим и неуверенным тоном «бесспорно», отец, вспыхнув, посмотрел на меня и спросил: «О чем тут спорить?». Уверяю вас, я до сих пор ничего не понимаю. Но по справедливости я должна сказать: отец, больной, приехал из Драмбла помочь мисс Матти, уделил ей время, когда у него собственные дела вызывали тревогу.