Текст книги "Ночной поезд в Мемфис"

– Едва ли даже Шмидт предпримет что-либо столь бесполезное. Он понимает, что лучший способ помочь тебе – это привлечь внимание к Бленкайрону. Что ему известно?

– Ну...

Джон проворчал себе под нос что-то явно неодобрительное.

– Черт возьми, – сказала я в свою защиту, – у нас не было времени на праздные разговоры. Он сказал о том, что, как он думает, известно ему, я поведала то, что известно мне, а потом... Ну...

– А что, по-твоему, ты знаешь? – очень мягко и вкрадчиво спросил Джон.

– Ну... Я думаю, Лэрри использует «Царицу Нила» для перевозки своей добычи. Ему нужно было избавиться от туристской группы, чтобы плыть быстро, без остановок. Причина изменения программы действительно связана с уровнем воды, он спешил пройти через шлюзы до...

– Никаких изменений не было. Все так и было задумано с самого начала.

– Ты знал?..

– Нет, не знал. Не важно, это мелочи. Пока ты излагаешь все правильно. Как только теплоход прибудет в Каир, добыча – как удачно ты нашла слово! – будет перевезена в аэропорт. Думаю, излишне говорить, что Бленкайрон владеет одной или двумя авиакомпаниями.

– И что луксорский аэропорт слишком мал для больших грузовых лайнеров.

– Умница.

– Сколько ему понадобится времени, чтобы... Какой-то звук за дверью заставил меня мгновенно замолчать. Это был Фейсал.

– Один мой друг пошел за машиной, – объявил он. – Приведет ее примерно через час.

– К тому времени как он приедет, мы должны быть готовы, – сказал Джон.

Он через голову стянул галабею. У Фейсала дыхание перехватило.

– Нужно вызвать доктора. Или отвезти тебя в больницу.

– О, да, – ответил Джон, – могу себе представить, как я объясню врачу, что по рассеянности упал на ломтерезку. Что мне нужно, так это чистая рубашка.

Старая рубашка пристала к коже в тех местах, где кровь засохла. На сей раз Джон подавил в себе искушение изобразить нечто театральное, он просто рывком снял ее с себя, издав лишь несколько сдержанных мужских стонов. Картина, которую во всей ее ужасной полноте я тоже видела сейчас впервые, была сама по себе настолько устрашающей, что никаких театральных эффектов не требовалось. Фейсал в испуге отшатнулся и закрыл глаза. Он, конечно, человек сострадательный, но меня посетила догадка, что, кроме этого, он представил себя на месте Джона. Подозреваю, и Джон неспроста обнажился перед своим невольным союзником: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Я не вызывалась оказывать первую помощь, меня назначили. Мне не впервой было ставить заплатки на Джоне после несчастных случаев, связанных с его работой. Иногда требовалась помощь и посерьезнее, но здесь было совсем другое – не случайные раны, а последствия предумышленного садизма. Чем меньше говорить об этом, тем лучше. Джон был достаточно любезен, чтобы стонать и орать как можно больше, – так мне было немного легче. Немного.

– Итак, что теперь? – спросила я, бросая на кровать рулон пластыря и ножницы. – Ведь у вас, Фейсал, наверняка нет париков, накладных усов и прочих карнавальных аксессуаров?

Джон, продолжавший невнятно бормотать проклятия не мог упустить возможности просветить невежду:

– Искусство изменения облика... – начал он.

– Я не желаю выслушивать твою лекцию об искусстве изменения внешности.

– Я тоже, – поддержал меня Фейсал. – Но в том, что сказала Вики, есть резон. Я выйду и куплю...

– Нет времени, – оборвал его Джон. – Как я уже заметил, искусство изменения внешности основывается скорее на умении держаться, на манерах, а не на примитивном использовании аксессуаров. Давайте посмотрим, что имеется под рукой.

Найти подходящую одежду для Джона оказалось нетрудно: они с Фейсалом были приблизительно одной комплекции. Фейсал энергично запротестовал, когда Джон выбрал для себя его лучший, сшитый в Каире на заказ костюм, но бунт был тут же подавлен:

– Я должен выглядеть как респектабельный бизнесмен, когда пойду в отель за Шмидтом. Или, может быть, ты сам хочешь предпринять эту маленькую экспедицию?

– Нет, – не колеблясь ни секунды, твердо ответил Фейсал.

– Мудрое решение. Они сейчас как раз прочесывают отели, если еще не закончили. Я хочу как можно меньше бросаться в глаза.

– Тогда придется покрасить волосы, – сказал Фейсал. После того как Джон наглядно продемонстрировал, что может случиться и с ним, Фейсал помогал от всего сердца, даже счастлив был помочь. – И брови, – добавил он.

– У тебя, наверное, нет гуталина?

– Я не чищу ботинки сам, – сказал Фейсал с чувством оскорбленного достоинства.

– О, прости, – спохватился Джон, – я не имел в виду, что ты сам занимаешься подобными вульгарными вещами. Тогда навьючь мне на голову аккуратненький тюрбанчик. А у твоей достопочтенной бабушки наверняка найдется сурьма или какая-нибудь другая краска для век.

Нужно сказать, что наблюдать за тем, как он работал, было весьма поучительно. Черной краской – не знаю уж, что это было, – он лишь слегка подкрасил брови и свои длинные ресницы и так же умеренно наложил тон на лицо – я видела египтян с такой же светлой кожей. А когда он по-арабски замотал платок на голове, внешность его разительно переменилась. Отчасти благодаря выражению лица – плотно сжатые губы, выпяченный подбородок, сдвинутые брови.

– А что же нам делать с твоими расчудесными голубыми глазами? – спросила я.

Ответ вырвался у него автоматически:

– "Уж больше никогда не полюблю я карих глаз..." – и сопровождался коротким смешком. – Правдивее не скажешь. Что касается моих чудесных голубых глаз, то я нигде не собираюсь задерживаться настолько долго, чтобы у кого-то возникло желание глубоко в них заглянуть. А теперь что нам делать с тобой?

– Может быть, бабушка одолжит мне галабею и покрывало?

Джон покачал головой:

– Не годится, ты слишком высокая, чтобы сойти за египтянку. Боюсь, тебе больше подойдет мужской наряд. Твои чудные голубые глаза – за пределами возможностей моего скромного гримерского искусства...

– "Я слышала больше твоих лживых слов, чем звезд сияет на небе..." Извини. Не принимай на свой счет. В кантри-песнях без голубых глаз не обходится, правда?

Фейсал глазел на нас, как на сумасшедших. Быть может, он был прав. В присутствии Джона в голове у меня действительно происходил какой-то сдвиг.

– Пока счет равный, – объявил Джон. – Как я уже говорил, нужно что-то сделать с твоими волосами.

– Острижем их, – сказала я, потянувшись за ножницами, – тогда Фейсал и мне сможет повязать на голове платок по-арабски.

Джон взял ножницы:

– Садись. Я тебя постригу.

– Не знала, что среди множества навыков, которыми ты так искусно владеешь, числится и мастерство парикмахера.

Его руки медленно двигались от моей макушки к затылку, расчесывая спутанные волосы и собирая их в пряди. После долгой паузы он сказал:

– У меня есть идея получше. Сеанс космического очищения тебе не повредит.

– О чем это ты? – я попыталась обернуться, но он сомкнул пальцы вокруг моих собранных в «конский хвостик» волос и сильно дернул.

– Контакт со Вселенной, пробуждение коллективного сознания мира, – нараспев продекламировал Джон. – Правда, для ньюэйджера ты недостаточно грязна, но это легко исправить.

Когда процесс «исправления» был завершен, я представляла собой чумазого блондина с длинным тонким «конским хвостиком» и недвусмысленными кругами под глазами. Грязь и «борода» получилась благодаря земле из сада, золотая серьга в одном ухе была подарком бабушки, а рубашка с длинными рукавами и без воротника принадлежала Фейсалу. Войдя в роль, я потребовала магический кристалл и пару оборванных выше колен джинсов.

– Найдем какой-нибудь мистический амулет на базаре по дороге, – пообещал Джон. – Эти типы обожают скарабеев, анки[52]52
  Анк – священный крест, символизировавший жизнь в Древнем Египте.


[Закрыть] и прочую белиберду. От шорт придется отказаться: у тебя недостаточно шишковатые колени, чтобы сойти за мужские.

– Можно было бы выразиться и более комплиментарно, – укоризненно сказала я.

– Твои ноги, дорогая, – шедевр пластического изящества, – нарочито угодливо произнес Джон. – Эти отростки могли бы сделать честь Афродите или юной Диане. Никогда и никто не поверит, что такие восхитительные, стройные, округлые прелести принадлежат мужчине. Формы твои, если быть кратким, редкостны и божественны.

– Крючкотвор, – оценила я его речь.

– Очко в твою пользу.

Друг Фейсала оказался скромным, застенчивым парнем. Как только, услышав звук клаксона, мы вышли из дома, он незаметно соскользнул с водительского места и удалился, не оглядываясь. Если он хотел остаться инкогнито для нас с Джоном, ему это удалось.

Что же касается машины, то мне доводилось видеть нечто в подобном роде на пунктах сбора металлолома или на пустырях. Будь эта колымага в хорошем состоянии, она представляла бы собой образчик стиля ретро; подобные модели вышли из моды лет тридцать назад.

– Боже милостивый! – воскликнул Джон, увидев ее. – А получше он ничего не смог найти? Мы в этой развалюхе и двадцати миль не проедем.

– Надеюсь, ты не сочтешь грубостью, – заметил с достоинством Фейсал, – если я напомню, что в твоем положении не пристало быть таким привередливым, ты ведешь себя как типичный богатый капризный турист. Мы, малоимущие жители «третьего мира», не можем позволить себе каждый год менять машину, поэтому нам приходится поддерживать на ходу старые автомобили.

– Туше, – признал свое поражение Джон. – Очередное, после тебя, Вики.

Он передал мне корзину, которую бабушка заставила нас взять с собой. Это был весь наш багаж, если не считать костюма Фейсала. Фейсал сел за руль.

– Куда? – спросил он.

– В отель турагентства.

– О, чудесно придумано – в больших туристских отелях они будут искать нас в первую очередь.

– Твое дело – баранку крутить, – отрезал Джон. Шмидт дал мне свой ключ, «на всякий случай». Я тогда не спросила его, на какой именно, голова моя была занята другим, но, пересекая вестибюль и стараясь выглядеть погруженной в состояние магического транса, словно меня вовсе не интересуют потенциальные похитители людей, пожалела об этом. Шмидту не было нужды выходить из номера, разве что обменять дорожные чеки, но это делается очень быстро, и, напротив, у него имелись все основания не высовывать носа наружу. Даже если бы они определили его местонахождение, они не смогли бы схватить его, пока он не откроет им дверь, а Шмидт, разумеется, не настолько глуп, чтобы впустить кого бы то ни было, кроме... Кроме коридорного или кого-то, кто сымитирует мой голос.

Джон пошел вперед. Когда я вышла из лифта, он уже ждал в коридоре.

– Что-то не так? – спросил он.

Я не спрашивала, откуда он знает, он всегда знал.

– У меня дурное предчувствие, – призналась я.

– Всегда лучше рассчитывать на худшее. – Он взял у меня ключ. – Отойди подальше.

Джон резко распахнул дверь ногой и замер, словно перед прыжком.

– Как в кино, – сказал он, выпрямляясь. – Да, глупо думать, что в наши дни преступники всегда пускают в ход автоматическое оружие. Впрочем, полагаю, по их мнению, это выглядит...

– Его здесь нет. Проклятый старый идиот, куда его черт понес?

Двери в туалет и ванную комнату были открыты. Значение этого факта дошло до меня лишь после того, как мы обшарили все места, где бы он мог прятаться; мое болезненное воображение настраивало меня лишь на то, что мы найдем скорченный труп Шмидта в ванне или под кроватью.

– Похоже, он ушел своим ходом, никаких следов борьбы нет, – сказала я наконец. – Если он отправился в дом Лэрри искать меня, я его убью.

– Он туда не отправился, – возразил Джон.

– Что? – Я резко обернулась к нему. Он склонился над столом. – Откуда ты знаешь?

– Он оставил тебе записку.

Бумага была смята и снова разглажена, к тому же так испачкана чем-то коричневым и липким, что буквы различались с трудом.

«Моя дорогая Вики, – начиналась записка (я перевожу, Шмидт писал по-немецки). – Теперь у меня есть необходимые доказательства. Я оставлю это в вашем отеле и поеду на свидание, которое мы...»

– Что за чушь? – воскликнула я. – Какие доказательства? Он ничего мне не говорил. И что за отель? Что за свидание?

– Успокойся. – Джон сел за стол. – Давай попробуем разобраться, что он имел в виду.

– А может, лучше не разбираться, а убираться отсюда?

– Спешить некуда, они здесь уже побывали.

– Откуда... – Я осеклась. Ему очень хотелось произвести впечатление: полуулыбка и холодно-насмешливый взгляд были столь выразительны, что мне не оставалось ничего другого, как изобразить глупенькую болтушку, чтобы он мог терпеливо и снисходительно мне все разъяснить. – Где была эта записка?

Джон милостиво кивнул, словно учитель тупому ученику, наконец начавшему хоть что-то соображать:

– На столе. Кто-то поднял и разгладил бумажку.

– Значит, Шмидт выбросил ее в корзину или на пол, предварительно опрокинув на нее что-то съестное?

– Опрокинув намеренно, – уточнил Джон, поощряя мои умозаключения.

– Хотел заставить кого-то поверить, что он выбросил записку потому, что она мокрая, липкая, на ней ничего невозможно разобрать, и написал другую, – начала я, вышагивая по комнате. – Он знал, что рано или поздно его найдут. Меня не было уже... – я взглянула на часы, – более пяти часов, а они начали искать нас сразу после полудня, то есть у них было достаточно времени, чтобы обшарить все гостиницы в Луксоре. Шмидт зарегистрировался под собственным именем...

– Если бы у него хватило ума, а я должен признать, что в уме ему не откажешь, он покинул отель вскоре после твоего ухода. Загримировавшись и переодевшись, насколько я знаю нашего дорогого Шмидта. Давай-ка посмотрим. Что бы я сделал потом? Околачивался бы в вестибюле в надежде, что ты вернешься раньше, чем они засекут его местонахождение, и был бы готов незаметно исчезнуть, если они придут первыми. К тому времени он уже обменял чеки и забрал из регистратуры паспорт.

– И они появились первыми.

– И обнаружили выброшенную записку. – Любопытство в глазах Джона по мере этих рассуждений сменялось восхищением. – Понимаешь, что придумал наш эльф? Этой запиской он не только ввел их в заблуждение, но и попытался спасти тебя в том случае, если тебя схватили. Пока улики против них в руках Шмидта, им незачем причинять тебе вред. Более того, у них есть все резоны содержать тебя в целости и сохранности, чтобы попытаться вступить в сделку со Шмидтом: молчание или хотя бы отсрочка в обмен на тебя. – Он сделал паузу и выдал любимый номер своего репертуара: – Я и сам бы лучше не придумал!

– Значит, ты считаешь, что он не вернулся в дом Лэрри?

– Только не наш Шмидт. Сбежала ли ты или в плену, он принесет тебе больше пользы, оставаясь на свободе. – Джон вернулся к изучению записки. – Кажется, больше ничего, но я нисколько не удивился бы, если бы... Секундочку. А это что?

– Ну, та липкая пакость разбрызгалась, – объяснила я, наблюдая, как он разглядывает на свет неисписанную часть листа.

– Однако брызги подозрительно складываются в определенный рисунок, – пробормотал Джон.

– Попробуй соединить точки, – саркастически посоветовала я.

Джон испустил победный клич:

– Именно! Взгляни-ка.

Взяв ручку, он начал чертить, но не соединительные, а параллельные линии – пять параллелей. Это прояснило смысл странных брызг: они оказались нотами.

– Ключ не обозначен, – задумчиво сказал Джон. – Предположим, тональность до-мажор, и отдельных знаков нет, их и впрямь было бы трудно изобразить... – Он начал насвистывать. – Ну как, задевает чувствительную струнку?

– Пожалуйста, постарайся обойтись без колкостей, – критически заметила я. – Нет, мне эта мелодия незнакома.

– А если так? – Он чуть-чуть изменил мотив, добавив, видимо, несколько диезов и/или бемолей.

– Пустая трата времени, – проворчала я. – Быть может, Шмидт и умник, но если это одна из его любимых песен, ты никогда не догадаешься, какая именно, потому что во всем его дурацком репертуаре не более трех-четырех мелодий, и все кантри-песни он исполняет на эти мотивы.

Джон тяжело опустился в кресло:

– Боже мой, мне следовало догадаться раньше.

– Что? Что?

Он попытался объяснить, но расхохотался и никак не мог остановиться.

– Если египтяне не наградят его медалью, я сделаю это сам. И расцелую в обе щеки. Он сел на ночной поезд в Мемфис.

Глава двенадцатая

Комната была очищена от всех личных вещей то ли самим Шмидтом, то ли гипотетическими субъектами, о которых говорил Джон и которых я не могла толком для себя идентифицировать. «Они», однако, перестали быть такими уж гипотетическими, когда мы провели свой собственный обыск. Сделано все было очень аккуратно. Сомневаюсь, чтобы Шмидт сам зачем-то снял с кровати матрас, а потом положил его обратно и застелил постель. Обыскивали комнату, вероятнее всего, мужчины: они не потрудились подоткнуть простыни.

– А в Мемфис ходит ночной поезд? – поинтересовалась я, обследуя ящики прикроватной тумбочки.

– Есть один, каирский. Скоро отходит, – сказал Джон, выходя из ванной. – Здесь ничего. А что в комоде?

– Только сувениры, которые он сегодня купил. – Сумка с Нефертити лежала сверху, я вывернула ее наизнанку и вытрясла. – Он забрал даже какие-то мелочи – косметику, солнечные очки...

– Шоколадки, яблоки и имбирное печенье?

Я не хотела вспоминать о ночи, проведенной в заброшенной церкви, где мы ели всякую ерунду, завалявшуюся в моей сумке. Когда-нибудь придется что-то делать с трещинами, образовавшимися в моих крепостных стенах, но не сейчас, когда до безопасного места четыреста миль и Шмидт Бог знает где и что делает, и Мэри полна решимости найти старых знакомых.

– Мог бы оставить нам немного денег, – заметила я.

– Не мог. Он не мог оставлять здесь ничего ценного. Смысл записки – убедить их в том, что ни он, ни ты сюда не вернетесь.

– Да, наверное, – согласилась я.

– Ну, тогда все. Кроме нескольких туристических проспектов, больше ничего нет. Я пойду первым, а ты вызовешь лифт снова. Буду ждать в машине.

Но когда я вышла из лифта в вестибюле, он стоял неподалеку, поглядывая на часы, будто ждал кого-то, кто опаздывал. Незаметным кивком он обратил мое внимание на стойку администратора. Сначала я увидела Фоггингтон-Смита, который стоял с непокрытой головой и, озабоченно хмурясь, разговаривал с администратором. Администратор отрицательно качал головой. Он смотрел не на Пэрри, а на его спутницу. Со спины я видела лишь что-то белое – меховое манто, длинное вечернее платье и крашеные белые волосы.

Я спряталась за ближайшую колонну. Джон не спеша направился ко мне и остановился, чтобы прикурить.

– Твои? – спросил он.

– Нет, не думаю. Может быть, твои?

– В данной ситуации мы должны считать, что все, кто не с нами, против нас. Иди к ближайшему выходу, только не беги.

Больше ничего и не оставалось: прячась в этом сомнительном убежище за колонной, я вызвала бы больше подозрений. Проходя через вестибюль, я чувствовала себя так, словно на меня наведен мощный прожектор, поэтому, когда кто-то возник на моем пути, я чуть не выскочила из Фейсаловых сандалий, которые были мне велики.

– Извините, юный друг.

Я дико зыркнула назад, но потом поняла, что «юный друг» – это я сама. Говоривший оказался седовласым американцем в красной феске. Он хотел узнать, где я купил свою рубашку. По наивности я поняла, что это не единственное, чего он хотел, лишь после того, как он предложил вместе выпить и договориться.

Я уже готова была объяснить ему, куда он должен идти вместе со своей выпивкой и феской, как проходивший мимо нас Джон больно ударил меня кейсом по ноге. Это было, как выражаются поэты, знаком свыше. Я нечленораздельно прорычала что-то своему поклоннику и ринулась за Джоном.

Машины я достигла уже бегом, и мотор уже работал. Джон втащил меня внутрь.

– Полоумная баба! – сердито рявкнул он. – Зачем ты остановилась? Фоггингтон-Смит мог тебя заметить.

– Что же делать, если я в любом облике неотразима для мужчин, – запыхавшись, ответила я, падая ему на колени. Фейсал заложил крутой и, несомненно, запрещенный в этом месте вираж, развернув машину в обратном направлении.

Джон посадил меня прямо.

– Мне лично не составляет труда противиться влечению, пока ты в этом костюме.

– Я снова сокрушена.

– А я начинаю понимать, почему вы раздражаете стольких людей, – донеслось с переднего сиденья. – Где герр директор? Куда мы едем? Что?..

– Вопросы по очереди, пожалуйста, не все сразу, – остановил его Джон. – Прежде всего предлагаю свернуть с набережной. Насколько возможно, держись боковых улиц...

– Но сначала нам нужно проехать мимо вокзала, – вставила я.

– Нет, не нужно.

– Нет, нужно! Я хочу убедиться, что Шмидт...

– Мы не будем этого делать.

– Прекратите! – истерически закричал Фейсал.

– Правильно, – спокойно сказал Джон. – Кто здесь в конце концов главный?

– В любом случае я не собираюсь плутать по окраинам, – объявил Фейсал. – Чем раньше мы выберемся из Луксора, тем лучше.

– Это был самый бесполезный вопрос, какой я когда-либо задавал, – сокрушенно констатировал Джон. – Вики, нет смысла искать Шмидта на вокзале. Я... э-э-э... был с тобой не совсем откровенен.

– Не может быть! – воскликнула я. – Ты?! Не совсем откровенен?! Не могу поверить! И какую же крохотную, незначительную деталь ты от меня утаил? Нет, не говори, дай я сама догадаюсь. Нет никакого ночного поезда в Мемфис? Да?

– Вообще нет никакого поезда в Мемфис, будь он проклят! Точка. Конец предложения! – закричал он и оборвал себя на полуслове. В наступившей тишине слышалось его прерывистое дыхание. – Это я тебе уже сказал, – продолжал он, понизив голос на несколько децибелов. – Чего не сказал, так это то, что есть несколько ночных поездов в Каир. Хочешь выслушать мои соображения относительно того, на который из них скорее всего сел Шмидт, или предпочитаешь продолжать этот бессмысленный обмен оскорблениями?

– Ненавижу, когда ты так разговариваешь, – тихо сказала я. – Продолжай.

– В Египте существует несколько типов поездов, – начал Джон, еще больше растягивая слова и произнося их с еще большей нарочитой четкостью, что еще больше меня бесило. – Во-первых, два ночных экспресса со спальными вагонами, которые следуют от Луксора до Каира. Начальный пункт их маршрута, правда, Асуан, но это нам не важно. Один уходит из Луксора в семь тридцать, другой – в десять тридцать. Едва ли нужно уточнять, что время отбытия приблизительное.

– Едва ли. Откуда ты знаешь расписание?

– Если не ошибаюсь, я уже имел честь говорить, что внимание к разного рода распорядкам и расписаниям – непременное условие для того, кто хочет преуспеть в моей профессии. Это правило особенно важно, когда речь идет о транспорте. Нет, правда, – задумчиво перебил себя Джон, – когда-нибудь мне нужно будет написать небольшое руководство. Правило номер один: прибыв на место, выясни, как можно покинуть его в случае срочной необходимости.

– Перестань, Джон, – ласково-угрожающе попросила я.

– А ты перестань отвлекать меня дурацкими вопросами. Итак, большинство состоятельных туристов, путешествующих по железной дороге, предпочитают именно эти поезда. А это, моя дорогая, достаточное основание для того, чтобы Шмидт, если я правильно понимаю ход его мыслей, не сел ни в один из них. Дополнительное неудобство состоит в том, что эти поезда не имеют остановок между Луксором и Гизой, а это уже пригород Каира. Сесть в такой поезд – значит не иметь возможности сойти с него в течение десяти или одиннадцати часов. Если ожидаешь погони, лучше иметь больше возможностей для маневра.

– Разумно, – признала я. – Какова же альтернатива?

– Я рад, что ты спросила. Другие ночные поезда делают несколько остановок, но только в одном из них есть вагоны первого класса. Первый класс здесь весьма комфортабелен, даже по вашим чрезмерным американским запросам. Второй и третий классы – отнюдь, и даже если Шмидт готов смириться с неудобствами – теснотой и духотой, у него вряд ли есть шанс сойти за студента-иностранца или египтянина.

– Значит...

– Значит, он, полагаю, сядет на одиннадцатичасовой поезд, который останавливается в Сохе, Асьюте и Эль-Минье. Если он хочет запутать следы, то возьмет билет до Каира, но сойдет на одной из этих станций.

– Это последний поезд?

– После полуночи есть и другие, но, надо думать, он имел в виду не просто «ночной» поезд, но поезд, отправляющийся сегодня ночью. На записке стояла сегодняшняя дата.

– Логично, но уж больно неопределенно, – сказала я. Центр города остался позади, и теперь единственным освещением служил свет фар встречных машин. Джон отодвинулся в противоположный угол сиденья. Он не ответил на мое замечание, но я слышала, как прерывисто он дышит, и это мне совсем не понравилось.

– С тобой все в порядке? – спросила я.

– Абсолютно.

– Может быть, тебе принять еще одну из твоих...

– Только что принял. – Он колебался несколько мгновений, потом сказал: – Если я засну, разбуди меня, когда подъедем к Нагхаммади. Там нужно будет уточнить нашу стратегию.

– Какую стратегию? – спросила я. – Если у тебя есть план, я хочу, чтобы ты меня в него посвятил. Мы собираемся перехватить Шмидта в одном из тех мест, которые ты упомянул, или ты хочешь ехать прямо в Каир, если допустить, что этот металлолом может проделать столь длинный путь, или...

Фейсал прервал меня темпераментным пассажем, произнесенным по-арабски. Я перегнулась через спинку переднего сиденья:

– Что вы сказали?

– Лучше я не буду переводить буквально, но у англичан тоже существуют пословицы насчет женщин, которые любят командовать.

Я услышала, что Джон издал приглушенный довольный смешок:

– Ну, ребятишки, не ругайтесь. Главное шоссе север – юг идет параллельно железной дороге, оно пересекает Нил возле Нагхаммади. Если готовится засада, она наверняка будет устроена именно в этом месте. Прежде чем въехать на мост, придется сделать рекогносцировку, а пока нам делать нечего, поэтому прекратите ссориться и дайте мне поспать.

Я не могла придумать, как бы ответить так, чтобы ответ не показался слишком грубым, детским или неуместным, поэтому промолчала.

Мы не проехали и мили, как Джон, судя по невнятному бормотанию, заснул, и я стащила его на сиденье, обняв за плечи, чтобы он смог немного вытянуться, а голову его положила себе на колени. Фейсал выжал газ до отказа, машина тревожно вздрогнула, но мотор заработал на удивление спокойно.

Движение на шоссе было весьма оживленным. У египетских водителей есть неприятная привычка включать дальний свет, вместо того чтобы переключать его на ближний, видя встречную машину. Я старалась не корчиться от страха всякий раз, когда это происходило, но у меня ничего не получалось. Каждая встречная машина освещала салон короткой ослепительной вспышкой. Я держала на согнутой руке изящно вылепленную голову; глазницы у Джона резко обозначились, кожа на скулах и висках натянулась. Кроме приоткрытых губ, на лице не было ни одной округлости.

– Он спит? – едва слышно спросил Фейсал.

Я легонько тронула Джона за руку. Он не ответил, не послышалось даже недовольного сонного бормотания. Правда, это еще ни о чем не говорило. Притворяться спящим или потерявшим сознание было одним из его любимых приемов. Как-то, во время очередной лекции по криминалистике, он на полном серьезе объяснил мне: «Если сочтут, что ты этого не чувствуешь, бить перестанут».

– Думаю, спит. – Я провела рукой по его щеке.

– Простите, что был груб с вами, но, признайтесь, и вы с ним были резковаты.

– Он тоже был со мной не слишком ласков.

– Ласков? С вами?! – Фейсал повысил голос. – Да если бы не вы, его бы здесь вообще не было. Он и не собирался участвовать в этом деле. И меня пытался отговорить. Если бы вы не свалились с неба...

– Одну минуточку, – перебила его я. – Давайте выясним. Вы намекаете, что...

Он не намекал, он говорил прямо и откровенно. В тот момент Фейсал не испытывал ко мне особой симпатии, как и я к нему.

– Этот план начал осуществляться более трех лет назад, – начал он, – до того Джонни успешно провернул для Бленкайрона несколько дел, но нынешнее оказалось куда сложнее, поэтому Бленкайрон нанял банду, которую представляет человек, называющий себя Максом. Когда реставрация гробницы была завершена и в дело вступил Макс, Бленкайрон связался с Джонни. Джонни сказал нет он выбывает из игры. Думаю, они бы ему это позволили, поскольку донести на них, не выдав при этом и себя, он бы не смог, но кому-то пришла в голову блестящая идея, чтобы Джон ограбил музей в то самое время, когда Бленкайрон будет грузить в самолет свои сокровища. Не важно, окажется ограбление успешным или нет, но оно удачно отвлечет на себя внимание.

– Очень удачно, – усмехнулась я. – Кому принадлежит эта блестящая идея?

– Не догадываетесь? Макс – деловой человек, у него нет времени на бесполезные эмоции вроде чувства мести, которое как раз и навело на мысль того человека, который предложил привлечь Джонни к ограблению музея. Идея была, надо признать, остроумной, но имела ряд уязвимых мест, в частности, такого ловкого черта, как Джонни, трудно заставить сделать то, чего он делать не хочет. Макс прекрасно отдавал себе в этом отчет и был бы более чем счастлив обойтись без Джона, но, к сожалению, в его банде, как и во многих подобных ей преступных организациях, очень важную роль играют родственные узы, а единственным оставшимся в живых членом семьи, входившим в нее... Ну, словом, вы сами видели эту женщину. Как вы думаете, легко ли было Джону день за днем, ночь за ночью проводить вместе с этой сумасшедшей, выслушивая угрозы и непристойности и зная, что она отыграется на вас, тронь он ее хоть пальцем?

У меня было такое ощущение, словно я выслушиваю враждебную сторону на затянувшемся бракоразводном процессе. События, которые кажутся ясными и очевидными после того, как выслушаешь одного, предстают в совершенно ином свете, когда слушаешь другого.

– Это они подстроили, чтобы вы оказались в этом круизе, – продолжал Фейсал. – Подбросили в карман убитому агенту какое-то фальшивое донесение, что ли, подробностей я не знаю. Когда Джонни сообразил, в какую историю влип, он прекратил с вами всякие контакты. У них был для него и другой «крючок»: Джен опасность грозила уже потому, что они знали, кто она и где ее найти. Если бы он не взял мать с собой, ее бы похитили или того хуже. Джонни рассчитывал потом под каким-нибудь предлогом ссадить Джен с теплохода во время одной из стоянок. Когда она будет в безопасности, он сможет позаботиться и о себе. Ему и в голову не приходило, что они найдут еще одну заложницу. Можете ли себе представить, что он испытал в тот день в Гизе, когда увидел вас?

Я могла. Я видела тогда его лицо.

Джону удалось вырвать Джен из их рук, очень ловко сымпровизировав отравление: безопасно для Джен и не вызвав никаких сомнений у окружающих. Он сделал это на следующий день после моего появления. Но тут возник Шмидт, и заложников снова стало двое. Я помню, какой ужас звучал в голосе Джона, когда он увидел Шмидта в Амарне, и как улыбалась при этом Мэри. Для нее это была неожиданная удача, она наверняка знала, кто такой Шмидт. Вероятно, помнила все перипетии моей биографии, особенно те, что были связаны с ее братьями.