Текст книги "Ночной поезд в Мемфис"

Джон поймал меня за руку:

– Нет, Вики.

– Но, может быть, она...

– Нет.

Он прикоснулся к моей щеке. Я уже забыла о порезе, но он кончиками пальцев осторожно провел по нему от скулы к подбородку. Не знаю, кто из нас первым сделал движение навстречу. Сильные руки обхватили меня так, что стало больно, но его трясло от макушки до ступней, и он не сопротивлялся, когда я положила его голову себе на плечо.

– Вот это уже больше похоже на то, что я себе представляла, – пролепетала я. – Не надо, Джон, не упрекай себя. Ты не сумел бы ему помешать. Он сделал все, что мог, чтобы заставить тебя сделать это за него.

– Ему почти удалось. Боже! Это было так близко. Слишком близко...

– Поцелуй меня.

– Что? А, да.

– Теперь лучше? – спросила я через какое-то время не слишком твердым голосом.

О его голосе этого сказать было нельзя.

– Да, спасибо, я испытываю временное облегчение. Быть может, отложим дальнейшую терапию? Не могу больше находиться в этом мерзком доме.

– Думаешь, уже можно идти?

– Да, я так думаю. Макси – человек слова, когда ему выгодно его держать.

– А мы не собираемся сдержать свое и дать ему час времени?

– Я не давал ему никакого слова. Однако сердить Макса было бы неразумно с моей стороны. Я не намерен доносить на него, но не вижу причин, по которым мы обязаны провести этот час именно здесь.

– Хорошо. Подожди минутку.

На сложном узоре ковра было трудно отыскать сережки. Но я в конце концов нашла обе. На одной оказалось сломано ушко.

– Это можно починить, – сказал Джон, заглядывая мне через плечо. – Хотя не думаю, что после всего ты захочешь оставить их у себя.

– Шутишь? Это самая прекрасная вещь, какую я когда-либо видела.

– Откуда ты знаешь, что они предназначались тебе?

– Она сказала. От этого я еще сильнее захотела завладеть ими.

– Ты – мстительное маленькое существо.

– Мстительное – да, но не маленькое.

Свет мягко струился по крохотным золотым головкам. Я крепко зажала сережки в кулаке:

– За двадцать минувших веков они, вероятно, побывали и в худших руках. И ушах.

В доме было тихо и жутко, как в мрачном мавзолее. Пыльные чехлы, словно саваны, покрывали мебель, наши шаги эхом отдавались в тишине. Я не могла поверить, что там действительно никого нет, мне казалось, что из укрытия в одной из огромных, гулких комнат с высокими потолками на нас вот-вот кто-нибудь выскочит. Когда, никого не встретив, мы добрались до входной двери, Джон вздохнул с облегчением.

– Весь дом окружен телеоператорами и газетными репортерами, – сказал он. – Можно было бы вынести тебя на руках словно в полуобморочном состоянии, но взывать к милосердию прессы скорее всего менее плодотворная идея, чем попытаться прорваться бегом сквозь толпу журналистов.

– Значит, будем прорываться, – решила я. – Видишь, я даже не спрашиваю, куда.

– Обнадеживающий знак. Держись рядом. Он обхватил меня рукой и открыл дверь.

Лимузин был большой, черный и длинный. Как только мы бросились к нему, преследуемые оравой корреспондентов, дверца распахнулась. Джон ложным движением обманул нагнавшего было нас журналиста и толкнул меня прямо в ожидавшие внутри объятия.

– Привет, Шмидт, – сказала я. – Чувствовала, что вы где-то рядом.

Когда я проснулась на следующее утро, было уже совсем не утро. Я лежала на боку лицом к окну, спиной к Джону. По его дыханию можно было понять, что он еще спит, поэтому я продолжала лежать неподвижно, наслаждаясь... наслаждаясь тем, что слышу, как он дышит, и дышу сама.

Вид из окна был, однако, недурен. Не много найдется в мире отелей, которые могут похвастать таким видом: позолоченные лучами близящегося к закату солнца Великие пирамиды Гизы, казалось, стояли прямо за окном. Спасибо Шмидту, который сумел добыть для нас троих самый лучший сдвоенный номер из самых изысканных отелей страны почти в разгар туристского сезона и без предварительного заказа.

Мы приехали в «Мина-хаус» только в четыре утра. Первую остановку, по настоянию Джона, сделали в больнице. Судебный процесс, который снимет с Фейсала все обвинения, мог потребовать определенного времени, и самое большее, что мы могли в тот момент сделать для него и его семьи, это как можно раньше сообщить им, что следствие уже началось и что мы дадим все нужные показания.

Чтобы нас допустили к Фейсалу, у дверей палаты которого все еще стояла охрана, пришлось звонить министру. Когда я увидела отца Фейсала, мне стало так жаль его, что я устыдилась своих подозрений и перестала сердиться. Мать тоже была там; они сидели рядышком в коридоре на жесткой скамейке, она – обхватив рукой свои согбенные плечи. Когда Шмидт сообщил им утешительную весть, они оба не выдержали и разрыдались, и вообще все, кроме Джона Невозмутимого, разумеется, плакали и обнимались. Фейсал находился под действием успокоительных лекарств, но когда я поцеловала его и прошептала несколько слов на ухо, мне кажется, он услышал меня.

Это Джон предложил, чтобы я тоже навестила Фейсала («Если кто и может поднять его дух, так это женщина»). Когда же я предложила Джону воспользоваться тем, что мы очутились в больнице, и показаться доктору, он сверкнул на меня глазами и сделал многозначительное замечание насчет «других видов терапии». Но с помощью Шмидта мне все же удалось его заставить. Для «других видов терапии» еще будет время. К тому же я хотела убедиться, что они ему не противопоказаны в его нынешнем состоянии.

После этого пришлось побеседовать со множеством людей, которые хотели получить от нас ответы на свои многочисленные вопросы. Но поскольку мы еще не успели договориться, как на них отвечать, я изобразила полное изнеможение, чтобы нас временно отпустили. А потом... Он вырубился, как только голова его коснулась подушки. Вот благодарность за работу.

Я повернулась к нему, стараясь сделать это как можно тише. Его лицо было обращено в другую сторону, я могла видеть лишь профиль и изгиб подбородка. Мне всегда очень нравилась линия его скул, но теперь она показалась мне слишком резкой, и лицо, несмотря на ровное дыхание и расслабленные мышцы, было искажено гримасой даже во сне. От суеверного ужаса мурашки побежали у меня по спине.

Единственный видимый мне глаз открылся. Он выражал умеренный интерес.

– А, проснулся? – бодро сказала я.

– Теперь проснулся: ты дышала мне прямо в лицо.

– Мне очень жаль.

– Да? А мне нет. – Он повернулся и обнял меня.

– Доктор не сказал тебе, что...

– Об этом вообще речи не было. Я тщательно избегал этой темы.

Его губы скользнули от моего виска к уху. Когда они последовали дальше на юг, я попробовала возразить:

– Не думаю, что это такая уж удачная идея. Ты ужасно выглядишь, ты слишком слаб и...

Его губы коснулись моих, и, отбросив все сомнения, я ответила на его поцелуй так горячо, что Джон невольно вскрикнул.

– Знаю-знаю, ты не владеешь собой, – ворчливо сказал он. – В нашем роду все мужчины славились своей неотразимостью для женщин. Ну, кроме моего отца; по всем отзывам, особенно по словам моей матери, он был во всех отношениях унылым занудой. Зато дед был в свое время парень что надо, а прадед стал своего рода...

– Не желаю слушать байки про твоего прадедушку. Я люблю – тебя. Кстати, я уже говорила тебе об этом?

– Готов послушать еще раз. – Но он уже отпустил меня и больше не улыбался. – Тебе понадобилось довольно много времени, чтобы выдавить наконец из себя эти слова. Чего ты боялась?

На этот вопрос существовало слишком много ответов – одни очевидные, другие – нет. Большинство ответов он знал сам.

Я попыталась увильнуть:

– Ну, ты же знаешь меня – я независима, упряма...

– И одержима ночными кошмарами.

– О Господи! Я что, опять? – Да, похоже, это снова ко мне вернулось. – Прости, Джон.

– Ну что ты! Как только я обнял тебя, ты сразу же прекратила плакать и бредить. Это был старый кошмар?

– Да. Или – нет. Не тот же самый.

– Я так и подумал. Ты говорила, как леди Макбет.

– "Кровь и... розы"? Да, теперь я вспомнила. Значит, вот почему я никак не могла проснуться. Какая незадача. Мое подсознание оказалось жутко неоригинальным.

– Приятно обнаружить несколько незначительных недостатков в женщине, столь совершенной во всех других отношениях.

– Ты уверен, что готов... Черт возьми, перестань смеяться! Я это сделала не нарочно.

– Надеюсь. Но банально и вульгарно.

Я не замечала его колкостей. Не замечала ничего, кроме прикосновения его рук и губ, но он вдруг поднял голову и в отчаянии застонал:

– О Иисус! Это не?..

Конечно, кто же еще это мог быть? Шмидт гудел какую-то песенку без слов, будто пьяный шмель. Правда, я не узнавала мотива. Да и кто бы узнал?

– Все в порядке, – нежно прошептала я, – не волнуйся, дверь заперта.

– Не могу, – капризно, словно нервная девственница, заявил Джон. – Пока Шмидт за стеной, не могу! Я еще не опомнился после случая, когда он сломал дверь в тот самый момент, когда...

– Но тогда он сделал это потому, что был введен в заблуждение. – Я снова притянула голову Джона к себе на грудь. – Эту дверь он ломать не станет. Он ведь так романтичен.

– Тогда он будет подслушивать у замочной скважины, – буркнул Джон себе под нос. – Я очень полюбил этого дьяволенка, но сие не значит, что соглашусь доставлять ему фривольные радости.

– Постарайся быть выше этого, – предложила я.

– Но он делает это нарочно! Впрочем, если ты меня должным образом подбодришь...

– Вот так?

– Это, несомненно, шаг в нужном направлении. Продолжай.

– "Дороже сокровищ, дороже злата", – промурлыкала я. – Джон, если ты не прекратишь смеяться, Шмидт подумает, что мы рассказываем друг другу анекдоты, и тогда уж точно захочет к нам присоединиться.

Я решила, что мы можем рассчитывать на полчаса Шмидтова терпения. Мне казалось, что они еще не прошли, но когда голос Шмидта достиг уровня, который не могла игнорировать даже я, оказалось, что минуло сорок минут.

Следует отдать должное вкусу Шмидта: он выбрал для нас в качестве серенады подходящую песню – о хладнокровном громиле по прозвищу Миляга Флойд. Фольклор, как и Шмидт, романтизирует бандитов. Согласно тексту исполняемой Шмидтом баллады. Миляга оказался убийцей по ошибке и во искупление грехов устраивал рождественские обеды для семей погибших.

– Пойду оторву ему голову, – заявила я, отодвигаясь от Джона и вставая с постели, чтобы привести угрозу в исполнение. – Оставайся здесь и отдыхай.

– Я не нуждаюсь в отдыхе. Я только начал разогреваться. Ты собираешься надеть на себя что-нибудь или решила вознаградить Шмидта за то, что он не стал выламывать дверь, а ограничился лишь пением?

– Мне нечего надеть, – огорченно призналась я, – если не считать тех засаленных, измятых, омерзительных шмоток, которые я носила, не снимая, несколько дней. Я к ним больше ни за что не прикоснусь и собираюсь при первом же удобном случае сжечь их на костре, исполняя вокруг него ритуальный танец.

– Против движения солнца, – посоветовал Джон. – Тогда замотайся в простыню. Ты ведь не хочешь, чтобы старик перевозбудился.

Джон с интересом наблюдал, как я заворачиваюсь в простыню и пытаюсь сообразить, как бы ее закрепить.

– Боюсь, ты не оставила свободного конца. Не хочешь подойти ко мне? Я покажу, как это делается.

– В другой раз.

– Звучит многообещающе.

Шмидт не отказал себе в удовольствии воспользоваться «обслуживанием в номерах». Я никогда не видела столь обширного меню. Все – от кондитерских изделий до салатов и от кофе до шампанского было на столе. И, разумеется, пиво.

– Я не знал, что вы предпочитаете: завтрак или обед, – объяснил он, пододвигая стул, – поэтому заказал и то, и другое. Как сэр Джон? Как чувствуете себя вы? Хорошо ли провели время?

– Да, спасибо.

– Выглядите вы восхитительно.

Я убрала с лица спутанные волосы:

– Выгляжу ужасно. У меня нет даже расчески. Мне нужны зубная щетка, одежда, косметика...

– Да, дел по горло, – согласился Шмидт, набивая рот паштетом. – Мы должны все привести в порядок.

– Что нового произошло с прошлого вечера?

– Расскажу, когда выйдет сэр Джон. Может быть, мне пойти...

– Нет! – Я усадила Шмидта обратно. – Он сам выйдет через минуту.

Зная Шмидта, Джон так и сделал. Причесан он был лучше меня, хотя одежда его выглядела весьма неопрятно. Лишь слегка поморщившись от неумеренных объятий Шмидта, он сел за стол.

– Ешьте, ешьте, – с чувством промурлыкал Шмидт, – я расскажу вам новости.

«Царица Нила» пришвартовалась в полночь. После беглого досмотра власти приказали опечатать все помещения на корабле, арестовать команду, включая моих друзей Свита и Брайта, и увели протестующего Лэрри.

– Впрочем, не в тюрьму, – добавил Шмидт. – Для всех, кому пришлось заниматься этим делом, вышла большая неприятность. Ведь Лэрри не просто американский подданный, он очень влиятельный человек и у него масса друзей. Не знаю, что с ним сделают.

– Ничего, – цинично заявил Джон. – В худшем случае он попадет в дорогой частный санаторий, где будет какое-то время приходить в себя после внезапного приступа безумия. Тот факт, что «приступ» длился десять лет, деликатно проигнорируют. Что с остальными?

– Вот это мы и должны обсудить, – лицо Шмидта стало необычно серьезным, – потому что вы, мой друг, и есть один из «остальных», и даже опасность, которой вы себя подвергли, чтобы искупить свою... э-э-э... изначальную ошибку, не спасет вас, если правда выйдет наружу. С Фейсала тоже еще предстоит снять обвинения. Мы все трое – разумные люди и, думаю, сможем придумать сценарий, который позволит нам выйти сухими из воды.

Если бы ситуация не была настолько серьезной, я бы получила удовольствие, наблюдая, как эти двое плетут заговор. Даже великие сочинители литературных сюжетов не могли бы придумать лучше. Годы чтения приключенческой литературы обогатили и без того изобретательное воображение Шмидта, а Джон всегда был величайшим в мире лжецом.

Легче всего оказалось снять с крючка Фейсала. Он не участвовал в реставрации гробницы и имел все основания утверждать, что ни о чем не догадывался вплоть до смерти Жана Луи. А его дальнейшие действия заслуживали не тюрьмы, а медали. Если мы все вчетвером будем говорить одно и то же и твердо стоять на своем, будет трудно доказать, что мы лжем.

– А Лэрри?

– Посмотрим, что будет стоить его слово против наших четырех, – сказал Шмидт.

Джон покачал головой:

– Забудьте о Бленкайроне. Самое мудрое, что он может предпринять в этой ситуации, это ничего не говорить и ни в чем не признаваться. Он разовьет закулисную деятельность, чтобы уладить собственные неприятности. Египет получит обратно свои сокровища и с должной благодарностью примет в дар Институт археологических исследований, а вину взвалят на Макса, его команду и на меня.

– Нет, нет, – энергично запротестовал Шмидт, – я все обдумал, вот увидите.

Макс со своими мальчиками улизнул. Трех мужчин, по описанию напоминавших эту компанию, видели садящимися на цюрихский самолет незадолго до полуночи. Теперь они уже где-нибудь в Европе, а это весьма обширная территория.

– На сей раз их не схватят, – сказал Шмидт, – и это к лучшему: они ничего не сообщат о вас, Джон. А Бленкайрон не может обвинить вас, не признав и собственной вины, чего он делать, разумеется, не собирается. Вы с Вики, как всем известно, познакомились только в этом круизе. Ни у одного из вас не было оснований сомневаться в добрых намерениях мистера Бленкайрона до тех пор, пока я не поведал вам о своих подозрениях...

– Ах, значит, вы хотите присвоить себе лавры разоблачителя? – догадалась я.

– Но я действительно разоблачил заговор, – не моргнув глазом ответил Шмидт.

– Неужели? – Я перехватила взгляд Джона и снисходительно улыбнулась Шмидту. – Кстати, Шмидт, я так и не спросила у вас, что же вы знали на самом деле. Я считала...

– Вы считали, что я глупый старик, – спокойно перебил меня Шмидт. – А не спрашивали потому, что безумно боялись за человека, которого вы...

– Думаю, этот вопрос уже достаточно освещен, – сказала я. – Ну расскажите хотя бы теперь, ладно?

– Это результат одного из самых блестящих логических рассуждений, – скромно начал Шмидт, подкручивая ус. – Хотя, должен признать, вся картина не была для меня ясна до тех пор, пока Джон не сообщил, что Бленкайрон преступник и мне следует поскорее убраться из его дома. Обратите внимание, он сказал мне только это. В отеле за обедом я сложил мозаику воедино. Преступление, заключил я, скорее всего – кража, ибо чего ради стал бы Бленкайрон нанимать человека вроде... э-э-э... Макса. И что же это такое, чего не может купить и вынужден поэтому красть столь богатый господин, как мистер Бленкайрон? Последнюю ниточку дала мне смерть Мазарэна, который умер, как я догадался, не от взрыва, а от пули. Совпадение ли, что единственным погибшим оказался человек, который руководил реставрационными работами в гробнице? Не похоже. А когда я вспомнил, как велась реставрация, как внезапно прервалось наше путешествие на теплоходе и другие подозрительные обстоятельства... Вуаля! Эврика! Как видите, получается рождественская сказка: мы – герои, и все станут жить долго и счастливо и умрут в один день. Frohliche Weihnachten[62]62
  Веселого Рождества! (нем.).


[Закрыть]!

Выдохшись от этого творческого усилия, Шмидт сделал паузу, чтобы съесть круассан.

– Отлично, Шмидт, – похвалил Джон, – но вы забыли одну маленькую деталь. Вики добросовестно проинформировала своих загадочных боссов – а следовательно, не сомневаюсь, это известно уже и Интерполу, и каждому полицейскому департаменту в Европе, – что я тот самый удалой Робин Гуд преступного мира, за которым они так долго и тщетно охотятся.

Шмидт подавился и закашлялся, обсыпав нас вылетевшими изо рта крошками:

– Вики! Неужели вы это сделали?! Как вы могли?! Джон покровительственно улыбнулся мне:

– Я не держу на тебя зла, дорогая. Ты ведь дождешься меня? От семи до десяти лет, если будет принято решение о поглощении одного срока наказания другим, в противном случае тебе придется встречать меня у ворот тюрьмы с инвалидной коляской наготове.

– Нет, я найму Макса и Ханса, чтобы устроить тебе побег. Всегда мечтала стать любовницей гангстера.

– Кем? – удивился Шмидт.

– Любовницей гангстера, – рассеянно повторила я, – как в «Бонни и Клайде».

– Это не смешно, – проворчал Шмидт, – как вы можете шутить по поводу таких несчастий, таких трагедий...

– Заткнитесь, Шмидт. Дайте подумать. Я сказала... Да, я сказала о Джоне Свиту и Брайту. Они и так знали, но они – члены банды, им никто не поверит... И Лэрри Бленкайрону.

– И? – Джон замер.

– И все. О черт! Пленки. У них мои пленки. Но ты не сказал там ничего такого, что...

– У них нет пленок. Фейсал вынул их из сейфа и передал Лэрри. Я сам видел, как тот их уничтожил. Ты уверена, что больше никому обо мне не говорила?

– Элис я ничего не сказала. Она была единственной, кто открылся мне. Я по сей день не знаю, кто был вторым агентом на борту, если он вообще существовал. Я что, великий шпион, что ли?

– В это трудно поверить, – заметил Джон. – Получается слишком просто. Должно быть что-то еще, что мы упустили.

– Очень хорошо, – сказал Шмидт и улыбнулся, показывая, что прощает меня. – Я знал, что в борьбе между любовью и долгом победу одержит ваше сердце, а не...

– Заткнитесь, Шмидт.

– Итак, что мы имеем? – Шмидт вгрызся в пирожное и в раздумье принялся жевать. – Я вижу еще только одну трудность. Джон, вы готовы исполнить роль безутешного вдовца? Ибо если станет известна роль Мэри, это будет ниточкой, потянув за которую, можно распутать весь клубок истины.

– Очень книжно, Шмидт, – сказала я. – Не знаю, что означает эта витиеватая фраза, но звучит красиво.

– Смысл ее очевиден, – возмутился Шмидт. – Брак по принуждению, осведомленность Джона в заговоре, а равно и ваше знакомство с Джоном. Пострадает ваша репутация, моя дорогая Вики.

– Думаете, я дорожу своей репутацией?

– Я дорожу, – твердо сказал Джон. – Честно говоря, Вики, я начинаю за тебя беспокоиться. Так или иначе, Шмидт прав: вся наша невероятная история держится на ее невиновности. Разве что... Может быть, сказать, что, женясь, я не знал о ее преступных связях? Их ведь не афишируют.

– Но как вы могли не узнать о них после свадьбы? – Шмидту эта версия явно не нравилась, он видел, куда она ведет, но никому не желал уступать лавры человека, раскрывшего громкое преступление.

Джон весело ему улыбнулся:

– Так вот в чем дело, Шмидт, я правильно вас понял? Не волнуйтесь, все награды и почести оставляю вам. Уверен к тому же, что Макс и его компания оценят наше благородство, если мы не станем вытаскивать на поверхность ее имя. Это еще один аргумент в вашу пользу. Значит, прошлым вечером, придя в тот дом, я надеялся освободить не только Вики, но и ее?

– Да, да, именно, – радостно подхватил Шмидт. – Но негодяи подло убили ее. Вы оба это видели.

– Нет, – возразил Джон. – Когда я пришел, она уже была мертва. И Вики ничего не видела.

– Да, так лучше, – согласился Шмидт. – Чем меньше ты якобы знаешь, тем легче запомнить, как надо врать. Вы видите еще какие-нибудь изъяны в нашем плане?

– Пока нет, – сказала я. Мне тоже трудно было поверить, что их нет.

– Отлично. Тогда пойдем по магазинам. – Шмидт стряхнул крошки с усов и вскочил. – Вы идти не можете, Вики, – не завернутой же в простыню появляться на улице. Значит, я сам подберу для вас гардероб.

– О Господи. Послушайте, Шмидт...

– Я тоже пойду, – вызвался Джон. – И буду контролировать Шмидта. Правда, не уверен, что имею адекватное представление о твоих размерах.

Он улыбался так, словно у него в жизни не было никаких забот. Но он почти не ел и ни разу не произнес ее имени.