Текст книги "Рыцарь любви (сборник)"

Глава 2

Маленькая темная комната была пропитана запахом гари от дымившего камина. Прежде это был изящный будуар надменной Марии Антуанетты, но теперь на всем лежали следы губительной руки великой революции. По углам валялись сломанные стулья с парчовой обивкой, из стола работы Буля была грубо выломана серебряная инкрустация, поперек картины Буше, изображавшей Диану, окруженную нимфами, чья-то неумелая рука нацарапала углем девиз революции: «Свобода, равенство, братство или смерть». И как бы для того чтобы подчеркнуть значение этого девиза, кто-то украсил портрет Марии Антуанетты красным фригийским колпаком и провел по шее королевы отвратительную красную полосу. Стоявшая на столе единственная сильно нагоревшая свеча выводила на стенах причудливые узоры, бросая неверный свет на лица сидевших за столом мужчин.

Один из них, с выдающимися скулами, с чувственным ртом, с тщательно напудренными волосами, был Робеспьер, безжалостный и неподкупный демагог; другой – бледный, с тонкими губами, с хитрыми лисьими глазками, высоким умным лбом и блестящими, откинутыми назад темными волосами – гражданин Шовелен, бывший полномочный агент революционного правительства при английском дворе.

Два дня назад Поль Дерулед и Жюльетта Марни, приговоренные к смерти, таинственно исчезли из тележки, которая должна была доставить их из зала суда в Люксембургскую тюрьму, а сегодня Комитет общественного спасения получил из Лиона известие, что из Северной тюрьмы непонятным образом бежали бывший шевалье д'Эгремон с семьей и аббат дю Мениль. Кроме того, когда армия революционного правительства овладела Аррасом и учредила вокруг города кордон, чтобы ни одному изменнику-роялисту не удалось бежать за границу, около шестидесяти женщин и детей, двенадцать священников, старые аристократы Шермейль, Деллевилль и Галино и многие другие проскользнули через заставы, навсегда избегнув преследования.

В Париже были произведены обыски во всех подозрительных домах, где могли скрываться если не сами бежавшие, то их сообщники. Обысками руководил правительственный прокурор Фукье-Тенвиль в сопровождении кровожадного Мерлена, до слуха которых дошло, что в одном из таких домов два дня прожил какой-то англичанин. Грязная беззубая старуха показала им комнаты, в которых жил англичанин. Она еще не привела их в порядок, так как не знала точно, вернется ее жилец или нет. Он уплатил ей за неделю вперед, объясняла она гражданину Тенвилю. С ним не было никаких хлопот, так как он не обедал дома. Она даже не знала, что он англичанин, и по его акценту принимала его за француза-южанина.

– В последний раз он ушел, когда был бунт, – говорила она, – и я не советовала ему показываться на улицу: на нем всегда было такое нарядное платье, и голодные могли просто все стащить с него. Но он только засмеялся, дал мне клочок бумаги и сказал, что, если не вернется, значит, его убили, а если Комитет общественного спасения станет расспрашивать меня про него, так мне стоит показать эту бумажку, и меня оставят в покое.

Не смущаясь тем, что Мерлен и Фукье-Тенвиль были известны строгостью, с какой преследовали всякие упущения и недосмотры, словоохотливая старуха с гордостью уверяла, что у нее, гражданки Брогар, совесть была чиста, что ее деверь держал маленькую таверну недалеко от Кале, и она всегда сообщала Комитету о прибытии и отъезде новых жильцов. Однако она умолчала о том, что об особенно щедрых постояльцах сообщала сведения позднее требуемого, сообразуясь с их личными указаниями. Так было и в последнем случае с англичанином, но этого она не пояснила почтенным гражданам.

Фукье-Тенвиль вырвал у нее протянутый ему клочок бумаги и не глядя смял его, но Мерлен аккуратно расправил его на колене и с минуту разглядывал четыре строки, написанные в виде стихов на непонятном Мерлену языке. Единственно понятным для каждого оказалось сделанное в углу красными чернилами изображение маленького цветка с венчиком в форме звездочки. Тут оба гражданина разразились проклятиями и ушли с сопровождавшими их людьми, оставив старуху рассыпаться в уверениях, что она предана республиканскому правительству.

Клочок бумаги был представлен Робеспьеру. Тот со свирепой улыбкой смял его холеной рукой и, не сказав ни слова, спрятал в двойную крышку серебряной табакерки, после чего отдал приказ послать за Шовеленом.

И вот теперь, в половине одиннадцатого, Шовелен и Робеспьер сидели друг против друга, а между ними лежал грязный клочок бумаги, прошедший через много неопрятных рук, пока безукоризненные руки гражданина Робеспьера аккуратно не расправили его перед глазами бывшего уполномоченного агента республики при английском дворе.

Но Шовелен не видел ни грязного клочка бумаги, ни бледного, желтого лица сидевшего против него человека. Закрыв глаза, он мысленно перенесся в Лондон, в роскошно освещенные залы лорда Гренвилла, по которым величественно прогуливалась красавица Маргарита Блейкни под руку с принцем Уэльским, и в его ушах звучал ненавистный, деланный голос, повторявший те самые стихи, которые были записаны на лежавшем перед ним листке:

 
Алого вождя мы ищем впопыхах;
Где же он? На земле? В аду иль в небесах?
Франция давно охотится за ним;
Но цветок проклятый все ж неуловим.
 

В следующую минуту в памяти Шовелена воскресли уединенные скалы на берегу Кале, он вспомнил, как тот же ненавистный голос пел «Боже, храни короля», услышал ружейные выстрелы, крик отчаяния Маргариты Блейкни, и в глубине его души снова проснулось горькое чувство обиды от сознания постигшего его унизительного поражения.

Робеспьер спокойно ждал, пока Шовелен покончит со своими воспоминаниями. Ничто не могло так восхищать Неподкупного, как вид человека в безвыходном положении, чувствующего, как его все теснее опутывают сети интриг. Заметив тревожное выражение на лице Шовелена, он откинулся на спинку стула, сочувственно вздохнул и спросил с любезной улыбкой:

– Так вы согласны со мной гражданин, что положение сделалось невыносимым?

Шовелен продолжал молчать.

– И как неприятно думать, – уже более резко продолжал Робеспьер, – что в данную минуту этот человек уже мог сложить голову под ножом гильотины, если бы вы так ужасно не сплоховали в прошлом году!

Его голос резал, как нож, о котором он упомянул, но Шовелен продолжал хранить упорное молчание. Да и что мог бы он возразить?

– Как вы должны ненавидеть этого человека! – воскликнул Робеспьер.

– Смертельно ненавижу! – вырвалось у Шовелена.

– Так отчего же вы не стараетесь исправить прошлогодние ошибки? – мягко сказал Робеспьер. – Республика отнеслась к вам с необыкновенным терпением, принимая во внимание ваши прежние заслуги и всем известный патриотизм, но вы знаете, что негодные орудия ей не нужны, – прибавил он с ударением. – Будь я на вашем месте, я, не теряя ни минуты, постарался бы отомстить за свое унижение.

– А где для этого средства? – вспылил наконец Шовелен. – После объявления войны я не могу отправиться в Англию без официального назначения от правительства. У нас очень недовольны удачами проклятой Лиги Алого Первоцвета, но дальше скрежета зубного и бесполезных проклятий дело не идет; не было сделано ни одного серьезного шага, чтобы раздавить этих наглых мух, которые продолжают назойливо жужжать нам в самое ухо.

– Вы забываете, гражданин, что мы, члены Комитета общественного спасения, гораздо беспомощнее вас, – возразил Робеспьер. – Вы знаете язык страны, характер и привычки народа, его образ мыслей, у нас этих знаний нет. Вы видели и говорили в Англии с членами этой проклятой Лиги, вы, наконец, знаете в лицо их вождя. – Он наклонился через стол, пытливо всматриваясь в худое, бледное лицо своего собеседника. – Если бы вы сказали мне имя вождя Лиги и описали его наружность, нам было бы гораздо легче действовать. Только вы этого не захотите!

– Я не могу! – упрямо повторил Шовелен.

– А я думаю, можете. Но я не осуждаю вас – вы хотите сами насладиться мщением, это вполне естественно. Но ради вашей безопасности советую вам поскорее найти его, гражданин, и успокоить этим Францию. Он нужен нам, необходим народу, а если народ не получает желаемого, его неудовольствие обращается против тех, кто упустил добычу.

– Я понимаю, гражданин, что захватить Алого Первоцвета крайне важно для безопасности правительства и вашей собственной, – сухо заметил Шовелен.

– И для целости вашей головы, – резко докончил Робеспьер.

– Знаю, но об этом я меньше всего забочусь, поверьте! Вопрос заключается в следующем: если мне надо заманить этого человека во Францию, то как и чем вы и ваше правительство поможете мне? Что вы для этого сделаете?

– Решительно все, – ответил Робеспьер, – если только у вас будут определенный план и определенные средства.

– У меня есть и то и другое, но я должен ехать в Англию не иначе как в качестве официального лица; я не смогу ничего сделать, если мне придется постоянно скрываться.

– Это очень легко устроить. С британским правительством уже начаты переговоры относительно безопасности мирных французских граждан, поселившихся в Англии, и в ближайшем будущем нам предстоит послать туда полуофициального представителя для защиты торговых интересов наших соотечественников. Если это отвечает вашим намерениям, мы можем послать вас.

– Прекрасно! Мне ведь нужен только подходящий предлог. У меня в голове несколько планов, для выполнения которых мне необходимы вполне определенные обширные полномочия! – закончил Шовелен, ударив кулаком по столу.

Робеспьер не сразу ответил, пытливо вглядываясь в его лицо и стараясь угадать, не скрывалось ли какой-нибудь тайной мысли в этом решительном требовании безусловной власти. Шовелен смело выдержал этот взгляд, заставлявший бледнеть от необъяснимого страха.

– Во Франции вы будете повсюду пользоваться властью военного диктатора, – спокойно начал Робеспьер после короткой паузы. – Перед вашим отъездом в Англию революционное правительство назначит вас главным начальником всех отделений Комитета общественного спасения; это значит, что всякий отданный вами приказ должен быть слепо исполнен под угрозой обвинения в государственной измене.

Шовелен с облегчением вздохнул.

– Мне понадобятся агенты, – сказал он, – или, если хотите, шпионы и, разумеется, деньги.

– У вас будет то и другое. В Англии у нас есть очень деятельные тайные разведчики. Через них мы знаем, что во внутренних графствах много недовольных, – вспомните мятеж в Бирмингеме – это главным образом было делом рук наших шпионов. Вы знаете актрису Кандейль? Она сумела проникнуть в либеральные лондонские кружки, кажется, таких людей там называют вигами. Странное название, не правда ли? Ведь это, кажется, значит парик? Кандейль устраивала благотворительные спектакли в пользу парижских бедных в некоторых из клубов вот этих самых вигов, и ей удалось оказать нам серьезные услуги.

– В таких случаях женщины всегда бывают полезны, я непременно разыщу гражданку Кандейль.

– Если она будет вам хорошо помогать, то я на этот случай могу предложить вам для нее заманчивую награду. Женщины ведь так тщеславны! Мы еще не выбрали богиню Разума для предполагаемого национального празднества, и если для выполнения ваших планов вам понадобится помощь женщины, то для возбуждения ее энергии вы можете предложить ей эту роль.

– Благодарю вас, гражданин, – спокойно сказал Шовелен. – Я всегда надеялся, что революционному правительству еще понадобятся мои услуги, и теперь вполне готов загладить свою прошлогоднюю неудачу. Мы уже обо всем переговорили, и мне пора уходить.

Он поправил галстук и взялся за шляпу, но Робеспьер еще недостаточно насладился его нравственными терзаниями и желал на прощание дать ему почувствовать, что новое поручение дается ему только для испытания и что всем делом за него руководит опытный и сведущий человек.

– Вы еще не сказали, сколько вам нужно будет денег, гражданин Шовелен, – проговорил Неподкупный, ободрительно улыбаясь. – Правительство не будет вас ни в чем стеснять – и власти, и денег у вас будет достаточно.

– Приятно слышать, что правительство обладает несметными сокровищами, – насмешливо заметил Шовелен.

– Последние недели оказались для нас очень выгодны, – парировал Робеспьер. – Мы на несколько миллионов франков конфисковали денег и драгоценностей после эмигрировавших роялистов. Вы помните недавно бежавшую в Англию изменницу Жюльетту Марни? Ну, один из наших лучших шпионов открыл, что все драгоценности ее матери и изрядное количество золота находились на хранении у некоего аббата Фуке, попа из окрестностей Булони, по-видимому, очень преданного их семье. Наши люди отобрали и золото, и все драгоценности. Мы еще не решили, что делать со священником. Булонские рыбаки что-то уж очень привязаны к нему, но мы в любую минуту можем захватить его, если нам понадобится лишняя голова для гильотины. Между драгоценностями есть историческое ожерелье, стоящее по крайней мере полмиллиона франков.

– Могу я получить его? – спросил Шовелен.

Робеспьер с улыбкой пожал плечами.

– Вы сказали, что оно принадлежит фамилии Марни, – продолжал Шовелен. – Жюльетта Марни в Англии, и я легко могу встретиться с ней. Никто не знает, что может случиться, но я предчувствую, что это ожерелье окажется нам очень полезным. Впрочем, делайте, как вам будет угодно, – равнодушно прибавил он, – это мне так только пришло в голову.

– А чтобы показать, с каким доверием относится к вам правительство, я сам прикажу немедленно передать вам ожерелье и пятьдесят тысяч на ваши расходы в Англии. Как видите, в случае новой неудачи для вас не будет никакого извинения.

– Мне и не понадобится никакого, – сухо произнес Шовелен, вставая.

Робеспьер также встал и подошел к нему. Неприятная дрожь пробежала по телу Шовелена, когда на его плечо опустилась длинная костлявая рука Неподкупного.

– Гражданин Шовелен, – торжественно начал Робеспьер, – по вашим словам, вы всегда надеялись, что правительство даст вам возможность поправить ошибку, я также на это рассчитывал, только я лучше своих товарищей читаю в вашем сердце и знаю, что, кроме страстного желания защищать правое дело французского народа, кроме отвращения к каждому врагу нашей страны, в нем живет еще смертельная ненависть к таинственному англичанину, перехитрившему вас в прошлом году, а ненависть – более сильный двигатель, чем бескорыстный патриотизм. Вот почему я настоял, чтобы Комитет общественного спасения дал вам возможность отомстить за себя. Но какие бы чувства ни руководили вами, Франция требует, чтобы вы передали в ее руки человека, известного у нас и в Англии под именем Рыцаря Алого Первоцвета. Нам необходимо получить его, если возможно, живым, необходимо захватить побольше его сообщников, которые все отправятся на гильотину. Дайте их Франции, а мы уж сумеем расправиться с ними, чтобы ни говорила вся Европа, будь она проклята!

Робеспьер с минуту подождал ответа, но Шовелен молчал, без малейшего смущения ожидая конца его речи.

– Вы, вероятно, уже догадались, гражданин Шовелен, – снова заговорил Робеспьер, – что мне еще остается сказать вам, но я не хочу, чтобы между нами осталось что-нибудь недоговоренное. Революционное правительство дает вам единственную возможность исправить вашу ошибку. Если же вы и на этот раз потерпите неудачу, то у вашей оскорбленной родины не будет для вас ни прощения, ни жалости, и, куда бы вы ни бежали, вас везде настигнет мстительная рука обманутого народа. Новая неудача будет наказана смертью, где бы вы ни были: оставаясь во Франции, вы погибнете от ножа гильотины, а если вздумаете искать убежища в других странах, то падете от руки тайного убийцы. Запомните это, гражданин Шовелен! На этот раз вас ничто не спасет, даже заступничество самых могущественных властителей мира!

Шовелен молчал – ему нечего было возражать. Ему опять вспомнилась Маргарита Блейкни. Не прошло и года с того дня, как он поставил ее в безвыходное положение, предложив на выбор или предать благородного человека, самоотверженно жертвовавшего жизнью для спасения невинных от гильотины, или подписать смертный приговор любимому брату. Теперь сам Шовелен оказался в таком положении.

Он решил рискнуть. На этот раз он был уверен в успехе: теперь он отправлялся в Англию при более благоприятных условиях и, кроме того, знал, кто был тот человек, которого ему предстояло заманить во Францию и предать смерти.

Глава 3

В этом году сентябрь стоял на редкость ясный даже для Англии, где лето на прощание часто дарит людям чудные золотые дни. Погода вполне благоприятствовала осеннему празднику, который всегда бывал в Ричмонде в конце сентября. На открытом берегу реки, освещенном еще жаркими лучами солнца, на сухом и твердом грунте были раскинуты многочисленные палатки и балаганы. Тут были паяцы и фокусники со всех концов земли, собаки всех мастей и величины, выделывавшие самые удивительные вещи, и какой-то чудный старик, заставлявший трости, монеты, кружевные платки на глазах у всех исчезать в воздухе. Благодаря ясной и теплой погоде можно было сидеть среди зелени на открытом воздухе и, слушая незатейливую музыку, следить за веселящейся молодежью.

Из местной аристократии пока еще не было никого, тогда как публика попроще нарочно пообедала раньше, чтобы успеть получить максимум удовольствий за шесть пенсов, составлявших входную плату. А развлечений было много, было на что посмотреть: наряженные обезьяны, пляшущие медведи; женщина такой необыкновенной толщины, что трое мужчин, взявшись за руки, не могли охватить ее, и в противоположность ей такой худой мужчина, что дамский браслет мог служить ему ожерельем, а дамская подвязка – поясом; были смешные крошечные карлики и страшный гигант, как говорили, привезенные все из России. Многих привлекали механические танцующие куклы, но больше всего народу толпилось около того места, где можно было видеть в миниатюре то, что в данное время происходило в соседней Франции. На заднем плане был изображен ряд домов под низким багряным небом, что должно было представлять солнечный закат. Ближе к зрителям толпились небольшие деревянные фигурки с поднятыми вверх руками, большей частью в лохмотьях, в деревянных башмаках. В центре сцены, на высоком помосте, у подножия небольших деревянных столбов была укреплена длинная прямоугольная доска, выкрашенная, как и весь помост и столбы, в ярко-красный цвет. По одну сторону доски стояла маленькая корзина, а между двумя столбами был укреплен небольшой нож, ходивший вверх и вниз по блоку. Знающие люди объясняли, что это была модель гильотины. Стоило опустить пенни в отверстие под деревянной сценой, и маленькие фигурки приходили в движение, размахивая руками, еще одна кукла поднималась на помост и опускала голову на красную доску между столбами, фигура в блестящей ярко-красной одежде поднимала руку, как будто приводя блок в движение, и острый нож отрубал бедной куколке голову, которая падала в стоявшую рядом корзину. Тут слышался стук колес внутри механизма, и все фигурки оставались стоять с поднятыми руками, а обезглавленная куколка катилась прочь с доски и исчезала из виду, вероятно, для приготовления к новому такому же представлению. Страшное зрелище вызывало невольную дрожь, и внутри палатки постоянно царила какая-то благоговейная тишина. Сама палатка стояла поодаль, так что до нее не доходил веселый шум из прочих балаганов. На ее стенах по черному фону было выведено огромными красными буквами: «Пожертвуйте на голодных парижских бедняков!»

Временами в палатке появлялась дама в сером платье с черными полосками, с вышитым ридикюлем, который она всем протягивала, однообразно повторяя: «Для голодных парижских бедняков!» У нее были красивые темные глаза, чуть-чуть приподнятые к вискам, что придавало ее лицу не очень приятное выражение. Тем не менее эти глаза производили впечатление, и мужчины невольно опускали руку в карман, чтобы положить в ридикюль посильную лепту. Судя по ее произношению, решили, что она француженка и, вероятно, собирает на своих бедных сестер. Через определенные промежутки времени весь механизм страшной гильотины отодвигался в угол, и дама в сером выходила на подмостки и пела странные маленькие песенки на не понятном никому языке. Слов песни никто не понимал, но она производила грустное впечатление и так угнетающе действовала на почтенных ричмондцев, приходивших повеселиться с женами или возлюбленными, что они с облегчением выходили из палатки на солнечный свет и с удовольствием прислушивались к оживленному разговору вокруг.

Было около трех часов, когда начала съезжаться местная аристократия. Из первых явился лорд Энтони Дьюхерст, не пропускавший ни одной миловидной девушки без того, чтобы ласково не потрепать ее по подбородку, к неудовольствию ее спутника. Беспрестанно слышался французский разговор, так как из Франции наехало много герцогов и графов с семьями, покинувших родину из боязни погибнуть на эшафоте. Ричмонд был ими полон, так как многие из них воспользовались радушным приглашением погостить в роскошном доме сэра Перси и леди Блейкни.

Сэр Эндрю Фоулкс приехал со своей молодой женой, изящной, хорошенькой, напоминавшей фарфоровую куколку, в модном платье с короткой талией. В устремленных на мужа больших карих глазах всякий мог прочесть искреннее восхищение.

– Неудивительно, что она его до безумия любит, – сказала хорошенькая миссис Полли, буфетчица из соседней таверны, сделав миледи почтительный реверанс. – Он ведь спас ее от безбожных французских убийц, привез в Англию и сделал все это один, без всякой помощи, только из любви к ней: по крайней мере так говорят. Вы слышали это, мистер Томас?

– Ну, вы прекрасно знаете, миссис Полли, что не он все это проделал, – отозвался ее кавалер, добродушное лицо которого вспыхнуло гневом от ее насмешливого взгляда. – Сэр Эндрю Фоулкс – прекрасный джентльмен – в этом я готов поклясться на Библии! – но борется-то с проклятыми пожирателями лягушек не он, а тот, кого зовут Алым Первоцветом, самый храбрый джентльмен во всем мире! Говорят только, будто этот Алый Первоцвет так безобразен, что никому не решается показаться, – быстро добавил мистер Томас, заметив в глазах миссис Полли восхищение, которое, к сожалению, не мог принять на свой собственный счет. – Говорят, это такое воронье пугало, что ни один француз не может дважды посмотреть на него, они скорее согласны выпустить его из своей страны, чем еще раз взглянуть на него.

– Какие глупости! – воскликнула миссис Полли, презрительно пожав плечами. – Если же это правда, так отчего бы вам не поехать во Францию на помощь Алому Первоцвету? Бьюсь об заклад, что ни один француз не захочет во второй раз взглянуть на вас.

Эта грубая шутка вызвала взрыв смеха у окружающих, между которыми было немало вздыхателей по тем двум стам фунтам, которые миссис Полли получила в наследство от бабушки, но, увидев огорченное лицо своего преданного кавалера, добродушная миссис Полли поспешила его утешить.

– Ну, мистер Томас, – воскликнула она, – вы должны сознаться, что про Алый Первоцвет говорят глупости, которым нельзя верить! Ведь есть же люди, которые его постоянно видят. Мне говорила Люси, горничная миледи, что две недели назад к ним приехали из Франции молоденькая барышня и джентльмен, которого зовут месье Дерулед. Оба они видели Алого Первоцвета и говорили с ним, и он же привез их из Франции. Отчего же они не расскажут, кто он такой?

– Может быть, его вовсе нет на свете, – вмешался старый Клеттербек, причетчик из соседней церкви.

– Как нет? Что вы хотите этим сказать? – раздались голоса.

– Я хочу сказать, что мы должны спрашивать, не кто есть Алый Первоцвет, а кто был Алый Первоцвет. Мне достоверно известно, что во время последнего подвига его схватили французы, и, выражаясь словами поэта, о нем больше ни кто не слышал.

– Думаете, эти ужасные французы убили его, мистер Клеттербек? – с грустью спросила миссис Полли.

Клеттербек только что собрался сделать новую ссылку на таинственного поэта, как невдалеке раздался чей-то громкий продолжительный смех, далеко разнесшийся по всему берегу. Все невольно оглянулись в ту сторону, откуда доносился этот заразительный смех. На полголовы выше окружающих, в центре нарядной группы стоял сэр Перси, спокойно разглядывая теснившуюся около него пеструю публику.

– Вот настоящий мужчина! – послышалось в толпе.

– А вот и миледи! – шепнула одна из девиц. – Господи, как она сегодня хороша!

Сияя красотой, молодостью и счастьем, Маргарита Блейк ни шла по зеленой лужайке, направляясь к тому месту, где играла музыка. На ней было платье из блестящей зеленой ткани, с короткой талией, придававшее особенное изящество ее грациозной фигуре. Большая бархатная шляпа одного цвета с платьем мягко оттеняла нежное лицо. Ее руки были в длинных кружевных перчатках, а на плечи был небрежно наброшен прозрачный шарф, вышитый по краям золотом. В эту минуту она оживленно разговаривала с молодой девушкой, которая шла рядом.

– Не бойтесь, мы сейчас найдем вашего Поля! – говорила она, весело смеясь. – Боже мой, вы забываете, дитя мое, что он теперь в Англии и не может исчезнуть средь бела дня!

Юная особа вздрогнула и слегка побледнела. Маргарита дружески пожала ей руку. Жюльетта де Марни только что приехала в Англию, едва спасшись от гильотины, и ей с трудом верилось, что ей и ею любимому человеку не грозит никакая опасность.

– А вот и месье Дерулед, – произнесла Маргарита, дав своей спутнице время оправиться. – Видите, он среди друзей.

Вскоре к ним присоединилась группа молодых людей, среди которых были и сэр Эндрю с леди Фоулкс, Поль Дерулед и стройный, широкоплечий, в безукоризненном костюме, с драгоценными кружевами у ворота и манжет, сам неподражаемый сэр Перси Блейкни.

По внешности сэр Перси мало изменился с тех пор, как его молодая жена появилась в лондонском обществе, поражая всех остроумием и красотой, а он вместе с многочисленными ее поклонниками только способствовал тому, чтобы еще подчеркивать и выставлять на вид обаяние ее личности.

Однако близкие его друзья знали, что теперь его сердце было полно нежной и страстной любви, не остававшейся в настоящее время без ответа.

– По правде сказать, это просто чудовищно! Светская женщина, обожающая своего мужа! – говорили насмешники.

Действительно, в противоположность прежнему Маргарита редко показывалась теперь где-нибудь без мужа, а на одном балу – о, ужас! – даже танцевала с ним гавот.

Присутствие Блейкни на ричмондском празднике было для всех сюрпризом: все были уверены, что он уехал в Шотландию на рыбную ловлю или охотиться в Йоркшир. Он и сам отлично понимал, насколько неожиданно было его появление на этом празднике, и, пока он, раскланиваясь направо и налево, направлялся к тому месту, где стояла его жена с Жюльеттой де Марни, на его добродушном лице появилось какое-то сконфуженное выражение, словно он извинялся за свое присутствие, а губы сложились в детски-застенчивую улыбку.

– Посмотрите, сэр Перси, – со счастливой улыбкой сказала Маргарита, – какая оживленная толпа! Я давно не видела такого веселья. Если бы не тяжелые вздохи и волнения бедной маленькой Жюльетты, я могла бы вполне наслаждаться сегодняшним днем, одним из самых приятных в моей жизни. – И она ласково погладила Жюльетту по руке.

– Не конфузьте меня перед сэром Перси! – прошептала юная француженка, застенчиво глядя на стоявшего перед ней изящного светского щеголя, в котором она тщетно старалась признать энергичного смельчака, выхватившего ее и ее жениха из тележки, которая везла их на казнь. – Я знаю, что мне нет причины печалиться, – продолжала Жюльетта со слабой улыбкой, – я должна все забыть, кроме того, чем я обязана…

Ее прервал беззаботный смех сэра Перси.

– Боже! А сколько есть вещей, которые я не должен забывать! – воскликнул он. – Вот Тони требовал замороженного пунша, и я обещал ему найти палатку, где продавали бы этот благородный напиток. А через полчаса сюда прибудет его королевское высочество, и с этого времени, мадемуазель Жюльетта, мне придется адски страдать, уверяю вас, так как наследник великобританского престола всегда испытывает жажду, когда мне не хочется больше пить, а это в тысячу раз хуже мук Тантала! И наоборот, он уже чувствует полное удовлетворение, когда мое пересохшее горло жаждет освежиться. В обоих случаях я, безусловно, достоин сожаления.

– Во всяком случае, вы говорите нелепости, сэр Перси, – весело перебила его жена.

– Чего же другого может миледи ожидать от меня в такую жаркую погоду?

– Пойдемте посмотрим балаганы, – предложила Маргарита. – Я горю нетерпением видеть толстую женщину и тощего мужчину, карликов и гигантов. Месье Дерулед, – обратилась она к подошедшему молодому французу, – проводите Жюльетту туда, где играют на клавесине. Бьюсь об заклад, что она устала от моего общества.

Влюбленные охотно воспользовались этим предложением.

– Когда ты вернулся, Перси? – спросила Маргарита, оставшись наедине с мужем.

– Сегодня рано утром, дорогая.

– Отчего ты не предупредил меня?

– Я не мог сделать это, дорогая. Ты не можешь себе представить, в каком виде я явился в наш городской дом. Не мог же я показаться тебе, не смыв с себя французской грязи! Затем меня потребовал к себе его высочество, желавший узнать последние новости о герцоге де Вернейле, которого я имел честь сопровождать сюда из Франции. Пока я рассказал ему обо всем, чем он интересовался, прошло столько времени, что я уже не мог застать тебя дома. Тогда я подумал, что встречу тебя здесь.

Маргарита молчала, только нетерпеливо постукивала по земле маленькой ножкой да нервно перебирала тонкими пальчиками золотую бахрому шарфа. С ее лица исчезло счастливое выражение, а между бровей появилась глубокая складка. Она вздохнула и бросила быстрый взгляд на мужа. Он смотрел на нее сверху вниз со своей добродушной, немного насмешливой улыбкой, и лицо Маргариты помрачнело еще сильнее.

– Перси, все эти тревоги невыносимо тяжелы, – резко произнесла она. – В этом месяце ты два раза ездил во Францию, рискуя жизнью с такой легкостью, будто она вовсе не принадлежит мне. Когда наконец покончишь ты с этими безумными предприятиями, предоставив людям самим бороться за себя и защищать свою жизнь, как каждый из них сумеет?

Она говорила со все возрастающим волнением, но не повышая голоса: при всей своей душевной тревоге она все время думала, как бы не выдать тайны мужа. Он не сразу ответил, внимательно вглядываясь в ее прекрасное лицо, на котором ясно отражалось глубокое сердечное страдание. Потом он отвернулся, устремив взгляд на стоявшую в стороне от других палатку с только что прибитой вывеской «Войдите взглянуть на точное изображение гильотины!». Перед палаткой мужчина в поношенных штанах и в украшенном трехцветной кокардой фригийском колпаке громко бил в барабан, выкрикивая: