Текст книги "Рыцарь любви (сборник)"

Глава 7

Беззаботность Блейкни привела всех в хорошее расположение духа. Сам он, по-видимому, не смотрел на вызов как на нечто серьезное, поэтому и его друзьям не было причины тревожиться, и более юные из свидетелей предыдущей сцены охотно приняли предложение сэра Перси промочить горло пуншем, а затем присоединиться к дамам, тем более что из бального зала доносились звуки музыки.

Лишь очень немногие не приняли участия в общем веселье. Принц Уэльский, имевший крайне смущенный вид, отозвал Блейкни в сторону и о чем-то серьезно говорил с ним; лорд Энтони Дьюхерст и лорд Гастингс тоже о чем-то совещались в отдаленном углу, между тем как Эндрю Фоулкс, как ближайший друг хозяина дома, счел своей обязанностью заменить его и обменяться несколькими словами с Шовеленом, который горел нетерпением поскорее уехать домой, избегнув встречи с леди Блейкни.

Отыскав Дезире Кандейль, он проводил ее до дома, дав ей при этом последние инструкции. В общем, он был вполне доволен сегодняшним вечером: актриса с поразительным искусством и хладнокровием исполнила предназначенную ей роль, а сэр Перси бессознательно или намеренно прямо шел в расставленную для него ловушку. Последнее обстоятельство несколько смущало Шовелена. Алый Первоцвет не мог сомневаться в горячем желании революционного правительства возвести на эшафот смелого англичанина, вырвавшего у республики столько жертв, предназначенных гильотине. При своем тонком уме он в вызове Шовелена должен был неминуемо почуять опасность, и если он так неосторожно шел в приготовленную ему западню, то в его находчивом мозгу, вероятно, уже созрел план, как привести врагов к унизительной неудаче.

Все эти соображения очень тревожили Шовелена, и он немедленно написал Робеспьеру длинное и обстоятельное письмо, в котором старался свалить значительную долю ответственности со своих плеч на Комитет общественного спасения.

«Ручаюсь Вам, гражданин Робеспьер, – написал он, – и членам революционного правительства, доверившим мне щекотливое поручение, что через четыре дня от сегодняшнего числа, спустя час после захода солнца, человек, известный под таинственным названием Алый Первоцвет, будет находиться на южном крепостном валу в Булони. Я исполнил все, что от меня требовалось. В назначенный день и час я передам интригана в руки правительства, осмеянного и оскорбленного им. Теперь вы все, граждане, должны следить за тем, чтобы плоды моего дипломатического искусства не были еще раз потеряны для Франции. Этот человек явится туда по моему требованию, от Вас будет зависеть, чтобы он опять не ускользнул».

Отправив письмо с курьером, предоставленным в его распоряжение национальным конвентом, Шовелен совсем успокоился, сожалея лишь о том, что желанная встреча отложена еще на четыре дня.

Между тем после отъезда Шовелена раут у супругов Блейкни еще продолжался некоторое время, гости мало-помалу все разъехались, и в великолепном Блейкни-Мэноре наступила тишина. Последним удалился сэр Эндрю Фоулкс, долго беседовавший с сэром Перси, который провожал его до самых ворот парка. Леди Фоулкс уехала раньше, и сэр Эндрю отправился домой пешком, так как его дом находился очень недалеко от Блейкни-Мэнора.

Все находили, что после женитьбы сэр Эндрю значительно изменился, по-видимому, совершенно утратив прежнюю любовь к опасному спорту. Тревожась за безопасность мужа, Сюзанна умела держать его дома, когда прочие члены храброй маленькой Лиги Алого Первоцвета с безумной отвагой следовали за своим вождем. Маргарита, вначале подсмеивавшаяся над Сюзанной, кончила тем, что начала немного завидовать ей. Как различны были эти два супружества! Перси искренне и горячо любил Маргариту, было бы преступлением в этом сомневаться, но иногда ей казалось, что и сама она, и его любовь к ней стояли для него на втором плане, что ее грусть при разлуке с ним, ее страх за его собственную безопасность были лишь небольшими эпизодами в той великой программе жизни, которую он предначертал себе.

Она ненавидела себя за такие мысли. Неужели кто-нибудь мог так любить женщину, как Перси любил ее, свою жену? – спрашивала она себя. Может, он все еще не вполне доверял ей, помня ее, хотя и невольную, измену? Может, он боялся, что она опять сделает то же самое?

Сегодня вечером, оставшись одна, Маргарита предалась грустным мыслям. О, как ненавидела она рискованные поездки, разлучавшие ее с любимым мужем! Как часто подвергал он опасности свою жизнь, которая для нее была дороже собственной жизни, и все это делалось для других, чужих людей!

Маргарита вышла из дома и стала ходить по уединенной площадке над самой рекой, где так часто гуляла рука об руку с мужем в счастливые дни их любви. Уверенная, что он непременно придет сюда после всех треволнений, она зорко всматривалась в темноту. Вдруг ей послышались чьи-то осторожные шаги, и при слабом свете звезд она различила какую-то закутанную фигуру, боязливо приближающуюся к ней.

– Кто здесь? – спросила она.

– Это я, Дезире Кандейль, – отозвался робкий голос.

– Мадемуазель Кандейль? – с изумлением воскликнула Маргарита. – Что вам здесь нужно, да еще в такое время?

– Тише! – быстро прошептала Кандейль, подходя к Маргарите и еще ниже надвигая на глаза капюшон. – Я хотела видеть вас наедине, леди Блейкни. Я так тревожусь! Мне так хочется знать, что случилось!

– Что случилось? Когда? Я вас не понимаю!

– Что произошло между гражданином Шовеленом и вашим мужем?

– Разве это вас касается? – надменно спросила Маргарита.

– Умоляю вас не истолковывать моих слов в дурную сторону! Я знаю, что вызванная мною ссора наполнила ваше сердце ненавистью ко мне, но уверяю вас, что я была только игрушкой в руках того человека. Боже! Если бы вы знали, какому деспотизму подвергаются беспомощные мужчины и женщины, попадающие в безжалостные лапы французского правительства! – И артистка вдруг зарыдала.

Маргарита не знала, что думать. Продолжая относиться к Кандейль с прежним недоверием, она в то же время вспомнила, как сама была доведена представителем этого правительства до унизительного поступка – до предательства Алого Первоцвета.

– Но я все-таки не понимаю, для чего вы пришли сюда? – воскликнула она. – От своего наставника вы должны были узнать обо всем, что произошло.

– Я смутно надеялась предостеречь вас.

– Я не нуждаюсь ни в каких предостережениях.

– Или слишком горды для этого. Но знаете ли вы, леди Блейкни, что гражданин Шовелен ненавидит вашего мужа?

– Откуда вам это известно? – спросила Маргарита, в которой прежнее недоверие пробудилось с новой силой.

– Разве я не видела ненависти в жестоких глазах Шовелена? – быстро заговорила Кандейль с мольбой в голосе. – Я не знаю почему, но он ненавидит сэра Перси. О, леди Блейк ни, удержите мужа от этой ужасной дуэли! Умоляю вас!

– Вы напрасно хлопочете, мадемуазель, – холодно произнесла Маргарита. – Поверьте, мне не нужны ни ваши мольбы, ни ваши предостережения. Я благодарю вас за ваше доброе намерение, но – простите – нахожу, что все это дело вовсе не касается вас. Уже поздно, – мягко прибавила она, как будто желая изгладить неприятное впечатление от своих резких слов. – Я прикажу горничной проводить вас. Это скромная и верная девушка.

– Да я вовсе не стыжусь, что пришла к вам ночью! – печально проговорила Кандейль. – Вы очень горды, и я молю Бога, чтобы он избавил вас от горя и унижения. Мы, вероятно, никогда больше не встретимся с вами, леди Блейкни. Но меня заставило прийти к вам еще одно обстоятельство. Если сэр Перси отправится во Францию – дуэль должна происходить около Булони, – то вы, вероятно, захотите ехать с ним?

– Еще раз повторяю вам…

– Что это меня не касается? Знаю. Но я надеялась, что сумею тронуть ваше сердце. Сама я скоро уеду во Францию: гражданин Шовелен снабдил меня паспортами для меня и для моей горничной, но я могу ехать и одна. Вот ее паспорт. О, вам не придется брать его из моих рук! – с горечью воскликнула она. – Вот, смотрите, я положу его на розовый куст. Теперь вы мне не доверяете – это даже понятно. Со временем, может быть, вы убедитесь в моем бескорыстном желании быть полезной вам и вашему мужу.

Положив сложенный лист бумаги в розовый куст, артистка исчезла.

Кругом опять воцарилась тишина. Легкий полуночный ветерок шумел в вершинах старых дубов и вязов. Маргарита вздрогнула от внезапного ощущения холода. От дуновения ветерка белевшая на розовом кусте бумага вдруг упала на землю. Повинуясь какому-то безотчетному побуждению, Маргарита нагнулась, подняла ее и, крепко зажав в руке, быстрыми шагами направилась к дому.

Приближаясь к террасе, она увидела какие-то темные движущиеся фигуры и мелькавшие на некотором расстоянии фонари, потом до ее слуха долетели неясный шепот и плеск воды. Внезапно в нескольких шагах от нее быстро прошел нагруженный вещами человек, в котором она узнала Бень она, доверенного камердинера мужа. Ни минуты не колеблясь, Маргарита бросилась к тому флигелю, где жил сэр Перси, и в следующую минуту уже увидела высокую фигуру мужа в дорожном плаще.

– Перси, ты не можешь ехать. Ты не должен ехать! – стала умолять она, крепко прижимаясь к мужу.

Он сжал ее в своих сильных объятиях, осыпая страстными поцелуями ее лицо, волосы, руки.

– Если ты меня действительно любишь, Перси, ты не уедешь! – шептала Маргарита. – Я не могу тебя отпустить!

Ее голос звучал слабо от сдерживаемых слез, и когда сэр Перси с трудом произнес: «Не настаивай! Сжалься!» – она почти была уверена в своей победе.

– Не уезжай, Перси! – молила она. – Не покидай меня! Нет, ты не уедешь! – с силой воскликнула она. – Посмотри мне прямо в глаза и скажи, можешь ли ты бросить меня?

Блейкни взглянул в затуманенные слезами глаза, с мольбой обращенные к нему, и на один миг его суровое мужество готово было уступить очарованию ее любви. На один короткий миг он забыл и ужасы гильотины, и мольбы беспомощных жертв террора, и все приключения, когда он и его друзья бывали на волосок от смерти, в этот миг он думал только о любимой жене и о ее нежных мольбах. Но это была только минутная слабость, он снова овладел собой и, когда Маргарита хотела возобновить свои горячие убеждения, запечатал ей рот долгим прощальным поцелуем.

– Пора ехать, – решительно произнес он, – иначе мы пропустим прилив.

– Неужели ты уедешь, Перси? – прошептала Маргарита, словно пробуждаясь от чудного сна. – Если бы ты любил меня, ты бы остался!

– Если бы я любил тебя!

В голосе Блейкни звучало столько нежной любви, что из сердца Маргариты исчезла всякая горечь, и она залилась слезами. Он молча поцеловал ее руку, и на ней остался след слезы.

– Я должен ехать, дорогая, – сказал Блейкни после короткого молчания.

– Зачем? Зачем? – простонала она. – Разве я для тебя ничего не значу? Разве ты недостаточно сделал для чужого народа? Разве твоя жизнь в тысячу раз не дороже мне жизни тысячи других людей?

– Сегодня, дорогая, от меня ожидают спасения не тысячи других жизней, а всего одна. Вспомни о бедном старом священнике, у которого отняли вверенные ему драгоценности и который, может быть, томится ожиданием, что эти звери поведут его на казнь. Я только хочу попросить его переплыть со мной Па-де-Кале в надежде, что английский воздух будет ему полезен.

– Перси! – начала Маргарита.

– Знаю, знаю, дорогая, ты думаешь об этой глупой дуэли? Но в присутствии его высочества и дам я не мог не принять вызова Шовелена, с которым я еще не рассчитался за то, что меня тогда поколотили на скалах Кале. Разумеется, он придумал все это раньше, составил целый план, но граждане, правители Франции, должны быть очень зорки и дальновидны, чтобы опередить меня. Не бойся ничего, моя маленькая женка, – прибавил он с бесконечной нежностью, – я еще не в руках проклятых злодеев!

Маргарита больше не настаивала, чувствуя в глубине души гнев на собственную слабость и свое полное бессилие перед тем, что грозило разрушить счастье ее жизни. Она начала терять сознание, фигура мужа казалась ей окруженной каким-то туманом, его голос словно доносился откуда-то издалека. Она закрыла глаза, чувствуя, что умирает.

Заметив, что она лишается сознания, сэр Перси почувствовал искреннюю благодарность судьбе, облегчившей последние тяжелые минуты разлуки. Подняв жену своими сильными руками, он осторожно опустил ее на мшистое возвышение, служившее скамьей, поцеловал милые заплаканные глаза и нежные руки и быстро удалился.

Шум весел привел Маргариту в чувство. Она прислушалась: судя по долетевшим до нее звукам, гребцов было не меньше шести, значит, лодка была больших размеров, приспособленная к дальним переходам. Не могло быть сомнения, что сэр Перси направился не в Дувр, а в форт Тилбери, где стояла яхта «Мечта», готовая отплыть с первым приливом.

В сердце Маргариты поселилась какая-то страшная пустота, но мозг лихорадочно работал. Чем больше думала она, тем все больше убеждалась, что муж отправился прямо рекой на яхту, чтобы немедленно отплыть в Булонь. И Кандейль предположила, что Маргарита захочет за ним последовать? Да, ей ничего больше не оставалось, как также ехать в Булонь, отыскать там мужа и следить за каждым шагом Шовелена, стараясь проникнуть в его намерения. На груди у себя она ощутила бумагу, оставленную ее соотечественницей. Каковы бы ни были побуждения актрисы, Маргарита в душе благословила ее, сознавая в то же время, что высшим счастьем своей жизни будет обязана женщине, к которой отнеслась с таким недоверием.

Обогнув дом, она прошла к конюшням, где не все еще отправились спать. Отдав приказания приготовить для себя экипаж и четверку лошадей, она вернулась домой. Проходя по коридору мимо комнаты Жюльетты, она после минутного колебания постучала в дверь. Жюльетта еще не ложилась и встретила ее с печатью серьезной тревоги на лице.

– Жюльетта, – быстро заговорила Маргарита, понижая голос до шепота, – я еду во Францию, чтобы быть около своего мужа. Он встретится там с врагом, который хочет заманить его в ловушку и предать смерти. Помогите мне здесь во время моего отсутствия!

– Я готова отдать за вас жизнь, леди Блейкни, – просто сказала Жюльетта.

– Я прошу у вас только немного терпения и присутствия духа, – продолжала Маргарита. – Вы, конечно, знаете, кто был вашим спасителем, и не удивитесь моей тревоге. До сегодняшнего вечера я еще сомневалась относительно Шовелена, но теперь всякие сомнения исчезли. Как ему, так и французскому правительству известно, что Рыцарь Алого Первоцвета и Перси Блейкни – одно и то же лицо. Сегодняшняя сцена была заранее приготовлена, и вы, и я, и все зрители, и сама Кандейль были только простыми марионетками, действовавшими по плану этого дьявола. Дуэль также была предрешена им. Если бы вы не вызвали на ссору эту женщину, надевшую бриллианты вашей матери, вышла бы ссора между нею и мной или кем-нибудь еще из моих гостей. Это я говорю вам для того, чтобы вы не считали себя ответственной за все произошедшее. Все устроил Шовелен, а вы были только игрушкой в его руках, так же как и я. Вы должны мне верить. Сэр Перси не мог бы примириться с мыслью, что вы считаете себя виновной. Вызов на дуэль состоялся бы и помимо вашего участия. Верите ли вы мне?

– Я верю, что вы ангел доброты, – проговорила Жюльетта, стараясь сдержать слезы, – и что вы единственная женщина, достойная быть его женой!

– И что бы ни случилось, – твердо продолжала Маргарита, между тем как Жюльетта взяла ее руку и покрыла поцелуями, – вы всегда будете верить, что были только… слепым орудием в руках других?

– Да благословит вас Бог за эти слова!.. Я вам верю.

– А теперь вот моя к вам просьба, – продолжала Маргарита уже спокойнее. – Будьте здесь хозяйкой в мое отсутствие, объясните всем, что я хочу провести несколько дней с мужем на его яхте. Моя горничная Люси безгранично предана мне и сумеет остановить нежелательные разговоры среди прислуги. Кто бы обо мне ни спрашивал, всем можете повторять одно и то же. Что касается сэра Эндрю, – с особенной серьезностью прибавила она, – скажите ему всю правду: он поймет, в чем дело, и поступит, как найдет лучше.

– Я сделаю все, как вы сказали, леди Блейкни, и горжусь тем, что могу хоть в чем-нибудь быть вам полезной. Когда вы едете?

– Сейчас. Прощайте, Жюльетта!

Нежно поцеловав Жюльетту в лоб, Маргарита выскользнула из комнаты так же быстро, как и пришла.

В своей комнате Маргарита уже застала Люси, которая по лицу госпожи догадалась, что случилось какое-то несчастье. Переодевшись в темное суконное платье и накинув сверху черный плащ с капюшоном, Маргарита внимательно прочла приписываемые ей в паспорте приметы: высокий рост, голубые глаза, светлые волосы, двадцать пять лет – все это прекрасно подходило к ее наружности. Пока Люси укладывала в ручной чемодан необходимые дорожные принадлежности, Маргарита достала крупную сумму денег, французских и английских, и спрятала в карманах платья, затем, простившись с Люси, с трудом сдерживавшей слезы, быстро вышла из комнаты.

Глава 8

Во время путешествия Маргарита не имела времени думать о том, что ее ожидало. Через Па-де-Кале ей пришлось переправляться в обществе бедных палубных пассажиров, ютившихся на жалких ящиках и узелках. Неудобства дороги заставляли ее забыть о тяжелом душевном состоянии. Среди этой серой публики, сидя на скромном черном чемодане, Маргарита чувствовала себя в безопасности от нежелательных наблюдений. Ее невзрачный плащ не привлекал к Маргарите ничьего внимания. Она чувствовала страшную усталость после долгого переезда на лошадях и с нетерпением ждала конца путешествия. Солнце уже закатилось и на землю спустилась мягкая ночная тень, когда на вечернем небе вырисовались очертания круглого купола церкви в Булони.

Когда пакетбот пристал к берегу, беднейших пассажиров, среди которых находилась и Маргарита, оттеснили в одну сторону, чтобы дать пассажирам первого класса свободный проход. Маргарита в темноте разглядела маленький деревянный мостик, по которому все пассажиры направились к небольшой, слабо освещенной палатке, где за столом сидел человек в форменном платье, опоясанный трехцветным шарфом. Возле стола стояли двое часовых в мундирах национальных гвардейцев. Каждый пассажир передавал свой паспорт человеку с шарфом, а он после долгого внимательного изучения или возвращал документ его владельцу, или требовал разъяснений. При удовлетворительном ответе пассажир получал обратно паспорт и уходил; если же паспорт возбуждал сомнения, предъявителя задерживали до представления удовлетворительных рекомендаций в комнате общественной безопасности.

Маргарите было очень жаль тех несчастных, которых солдаты уводили куда-то в темноту и которых, по всей вероятности, ожидала тюрьма, а может быть, и смерть. Самой ей нечего было бояться: паспорт, выданный Шовеленом своей сообщнице, очевидно, должен был быть в полном порядке.

Едва держась на ногах от усталости, Маргарита машинально следила издали за проходившими пассажирами, как вдруг ее сердце совсем перестало биться: в одном из проходивших мимо палатки мужчин она узнала Шовелена. Он не предъявил никакого паспорта, но его, очевидно, здесь хорошо знали, так как при его появлении чиновник встал и, вежливо раскланявшись с ним, стал почтительно выслушивать передаваемые ему инструкции. Маргарите почему-то показалось, что слова Шовелена относились к двум женщинам, которые шли следом за ними и которых пропустили без соблюдения обычных формальностей. Однако она не была в этом уверена, так как ее внимание было все поглощено неожиданным появлением ее смертельного врага.

Вслед за Шовеленом прошел человек выше всех ростом. Неужели это был Перси? Это невероятно! Он отправился по воде и не мог прибыть в Булонь раньше следующего утра.

Вот дошла очередь и до пассажиров второго класса. Как во сне, последовала Маргарита за своими спутниками по пакетботу, почти не сознавая, что делает, и даже про паспорт вспомнила только тогда, когда ей крикнули:

– Ваш паспорт, мамаша!

– Ваше имя? – строго спросил чиновник, глядя в поданный ею документ.

– Селина Дюмон, – без малейшего колебания ответила Маргарита и прибавила: – В услужении у гражданки Кандейль.

– Селина Дюмон? Эге-ге, мамаша! Вы хотите нас надуть! Дельце обделано недурно, но, к несчастью, Селина Дюмон, состоящая в услужении у гражданки Кандейль, только что прошла вместе со своей госпожой.

Говоря это, чиновник большим грязным пальцем указывал на записи в лежавшей перед ним книге, где отмечал прибывших путешественников.

Кровь отлила от лица Маргариты.

– Вы ошибаетесь, гражданин, – сказала она как могла спокойнее. – Я горничная гражданки Кандейль, и она сама дала мне этот паспорт перед моим отъездом из Англии. Если вы спросите ее, она подтвердит мои слова.

– Если правда все, что вы говорите, – решительно проговорил чиновник, – и вам нечего скрывать, то вам завтра же возвратят свободу, после того как вы все объясните гражданину губернатору. Следующий! Живо!

Только теперь поняла Маргарита, что попала в ловушку и вся история с паспортом и с раскаянием Кандейль была гнусной комедией.

– Однако нам нельзя терять время, – сурово проговорил чиновник. – Отведите эту обманщицу в камеру номер шесть и оставьте там до дальнейших приказаний гражданина губернатора… Уберите же эту дрянь! – крикнул он, видя, что Маргарита с отчаянием отбивается от солдат.

Наконец один из них, потерял терпение и с силой ударил ее. Руки Маргариты опустились, и она потеряла сознание.

Только под утро пришла Маргарита в себя, и первым ее ощущением было страдание от невыносимой головной боли. С трудом различила она пробивавшуюся откуда-то узкую полоску света, падавшего прямо на ее лицо и от которого головная боль усиливалась еще больше. Маргарита снова закрыла глаза.

Она лежала на спине на жестком соломенном тюфяке, укрытая собственным плащом, под головой у нее была грубая подушка. Сознание еще не окончательно вернулось к ней, пока она только чувствовала сильную боль и безграничную усталость.

Когда она снова открыла глаза, то прежде всего увидела окно с грязными стеклами, сквозь которые лился солнечный свет, и выбеленные известью стены с надписью «Свобода, равенство, братство или смерть!». Над другим соломенным матрацем Маргарита разглядела очертания темного распятия.

– Как вы думаете, дитя мое, вы теперь могли бы это выпить? – произнес над ней мягкий, дрожащий голос с певучим акцентом нормандских крестьян.

Открыв глаза, Маргарита увидела, что возле нее стоит какой-то человек.

– Мне дали это для вас, – продолжил он, – и я думаю, вам это будет полезно.

К губам леди Блейкни поднесли стакан, и она что-то выпила.

– Ну вот и хорошо! Я уверен, что вам будет лучше. Закройте глаза и постарайтесь заснуть.

Маргарита так и сделала, слыша сквозь сон, как возле нее кто-то все время однообразно повторял молитвы.

Так пролежала она большую часть дня. Временами те же ласковые, дрожащие руки приподнимали ее, и Маргарита съедала немного супа или выпивала молока. Кроме головы, у Маргариты ничего не болело. Однообразный голос действовал на нее как снотворное лекарство, и после полудня она заснула крепким, благотворным сном.

Когда она совсем проснулась и вспомнила все случившееся, ее охватил ужас. Она поняла, что оказалась заложницей в руках врагов своего мужа, что теперь ему будет предложено купить ее жизнь и свободу ценой его собственной жизни, и ни минуты не сомневалась относительно решения, которое примет Блейкни. О своих собственных страданиях, опасности и предстоявшем, может быть, унижении она не заботилась, помня одно – что, повинуясь страстному, безумному побуждению, она подвергла смертельной опасности жизнь любимого человека. В эту минуту ей самой страстно хотелось умереть тут же, в этой мрачной, одинокой тюрьме, чтобы совсем исчезнуть с дороги любимого человека, вместо того чтобы вынуждать его своей драгоценной жизнью купить ее жизнь и свободу.

Но может быть, дело обстояло не так уже плохо? И в сущности, имела ли она право отчаиваться и желать смерти? Как могла она, жена и друг человека, удивившего мир своими смелыми подвигами и поразительными удачами, как могла она вообразить, что в самый критический момент своей полной опасных приключений деятельности Алый Первоцвет потерпит неудачу? Сколько мужчин, женщин и детей в Англии было обязано спасением его изобретательному уму и находчивости, хотя они находились в таких же безнадежных условиях, как она сама! Неужели эта светлая голова не употребит всех усилий для спасения той, которая была ему ближе и дороже всех, кого ему приходилось освобождать от гильотины?

Чем больше думала Маргарита, тем сильнее становилась в ней уверенность, что Перси уже в Булони и что ему известна печальная участь, постигшая его жену. От этой радостной уверенности она сразу почувствовала себя бодрее и даже попробовала приподняться, опираясь на локоть, но была еще очень слаба, и от малейшего движения у нее кружилась голова.

– Я вижу, что вам лучше, дитя мое, – произнес тот же певучий голос, – но вы не должны так рисковать. Доктор сказал, что вы получили страшный удар, который может дурно отозваться на вашем мозге. Вам надо весь день спокойно лежать, если вы не хотите, чтобы у вас опять заболела голова.

Маргарита повернула голову в сторону говорившего и, несмотря на все свое горе, не могла удержаться от улыбки. Против нее, на расшатанном стуле, усердно чистя старые башмаки, сидел высокий худощавый седой человек, с лицом, изрезанным глубокими морщинами, с кроткими голубыми глазами; его одежда была когда-то черной суконной сутаной, а теперь состояла из одних заплат, хотя поражала безукоризненной чистотой. Так как башмаки были в чистке, то на ногах остались только грубые черные, много раз штопанные чулки.

– Кто вы? – спросила Маргарита, чувствуя невольное уважение к этому человеку.

– Служитель алтаря, дитя мое, – с глубоким вздохом ответил старик, – безобидный и беспомощный человек, которому велели сторожить вас. Но вы не должны смотреть на меня как на тюремщика. То, что я сказал вам, сделалось против моего желания, я стар и слаб и не мог сопротивляться, когда меня сюда заперли… Но так, вероятно, было угодно Богу – он лучше все знает, дитя мое. – С грустью осмотрев башмаки, не поддававшиеся чистке, старик с сожалением поставил их на пол и всунул в них худые ноги в черных чулках. – Простите, дочь моя, что я при вас занимался своим туалетом, – застенчиво произнес он, – но я надеялся кончить его до вашего пробуждения, меня задержали башмаки – так трудно добиться, чтобы они были чисты! Тюремное начальство ничего не дает нам для поддержания чистоты, кроме воды и мыла, а Господь любит и душевную, и телесную чистоту… Вы также, вероятно, захотите встать и освежиться холодной водой, я устрою так, что вы вовсе не увидите меня.

В комнате было четыре стула. Два из них старик поставил рядом, два других – на них, а соломенный матрац прислонил к ним стоймя, к этой импровизированной ширме он придвинул стол, на котором стояли умывальная чашка и треснувший кувшин.

– Теперь вы можете умыться, – сказал он, любуясь своим произведением. – Я же пойду читать молитвы. Постарайтесь забыть, что в комнате старый священник, он не идет в счет!

Спокойный сон и холодная вода освежили Маргариту, в ее сердце росла надежда на освобождение, и, причесывая волосы, она поймала себя на том, что весело напевала какую-то песенку.

– Святой отец, – серьезно начала она, – вы сказали, что вас заставили меня стеречь?

– Да, дитя мое, – ответил аббат, положив в карман молитвенник.

– Заставили члены Комитета общественного спасения? Это они приставили вас следить за мной? Откровенно говоря, я совершенно этого не понимаю. Вы так не похожи на них!

– Я сам был узником в этой самой камере. Со мной были дети моей сестры, Франсуа и бедная, слепая Фелисите. Вчера вечером их увели отсюда, но принесли вас и положили на тот матрац, где спала Фелисите. Вы были страшно бледны и без сознания. Меня позвали к начальнику тюрьмы и сказали, чтобы я сторожил вас день и ночь, иначе…

Старик остановился, видимо, ему тяжело было продолжать.

– Иначе что, святой отец? – мягко спросила Маргарита.

– Мне сказали, что если я хорошо буду стеречь вас, то освободят Франсуа и Фелисите, – продолжал старик, с трудом сдерживая волнение. – Если же вам удастся бежать – и детей, и меня в тот же день казнят.

В комнате воцарилось молчание. Маргарита с трудом поняла сказанное старым священником. Значит, если даже Перси узнает, где она, если ему даже удастся добраться до нее, он никогда не сможет освободить ее, пока за ее свободу должны будут заплатить жизнью двое невинных детей и этот бедный, простодушный старик.

– Конечно, я не о себе забочусь, – продолжил священник, – моя жизнь прожита, но Франсуа – единственный помощник матери, а слабенькая, слепая Фелисите…

– Ради Бога, не продолжайте, святой отец! – простонала Маргарита. – Я все поняла, и… не бойтесь за ваших детей, я не буду виновницей их несчастья.

– На все воля Божья! – спокойно сказал старик.

Долго ходила Маргарита по узкой, тесной комнате, не будучи в состоянии произнести ни слова. Наконец она заставила себя заговорить и спросила священника, как его зовут.

– Жан Батист Мари Фуке, – ответил он. – Я был последним приходским священником в церкви Святого Иосифа, патрона Булони.

«Отец Фуке, верный друг семьи Марни!» – подумала Маргарита, и ей вспомнились слова ее мужа перед его отъездом: «Я только хочу попросить его переплыть со мной Па-де-Кале в надежде, что английский воздух будет ему полезен».

Она рассказала старому священнику о судьбе Жюльетты. Он очень обрадовался известию о ней, так как не знал, что она благополучно перебралась в Англию. В свою очередь, он рассказал Маргарите историю драгоценностей герцогини де Марни, которые он берег в ризнице старой церкви, пока Конвент не приказал запереть все церкви, а священникам предоставил на выбор вероотступничество или смерть.

– Со мной дело ограничилось заключением в тюрьму, – простодушно сказал старик, – но здесь я так же беспомощен, как если бы был казнен. Враги Господа Бога ограбили церковь Святого Иосифа и украли бриллианты, которые я берег пуще жизни.

Для старика священника было радостью говорить о счастье Жюльетты. В тихом провинциальном приходе до него все-таки доходили слухи об отважном Рыцаре Алого Первоцвета, и ему приятно было знать, что именно этому человеку Жюльетта обязана своим спасением.

– Милосердный Господь наградит его и его близких, – прибавил он с непоколебимой верой.

Маргарита вздохнула и в первый раз во все последние мучительные часы почувствовала в глазах благодатные слезы. Натянутые нервы не выдержали, и, опустившись на колени перед священником, она с горькими рыданиями приникла головой к его худой, морщинистой руке.