Текст книги "Как устроена Матрица? Социальное конструирование реальности: теория и практика"

…Происходящее в понимании слияние горизонтов осуществляется самим языком [Gadamer, 1988: 378, цит. по: Гадамер, 1988: 443].

Благодаря работам ранних представителей герменевтики Гадамер понимал, что попытки понять исторические смыслы авторов предполагают своего рода диалог с читателями. Читатели должны понимать, что автор часто писал в ином культурно-историческом контексте, поэтому, чтобы понять смысл автора, недостаточно перевести его слова с позиции той культурно-исторической ситуации, в которой они находятся. Личная история автора и история разделяемой им культуры, наряду с лексикой, имеющей оттенки и специфику этой истории, – это то, что авторы привносят в свои произведения и то, что они в них предъявляют. Тот, кто читал в газете, как Маркони осуществил свою первую радиопередачу, был бы не в состоянии понять блоги о глобальном потеплении в современном интернете. То же самое применимо, но несколько иначе, и при обратном взгляде. Современные блогеры не представляют, почему первая передача по радио – такое значимое событие, несмотря на то что их занятие кое-чем обязано этому событию. Та точка зрения, которую мы формируем, была обоснована учеными в XVIII и XIX веках, но Гадамер прибавил ей значения, в частности, внимательно рассмотрев диалог.

Гадамер считал, что диалог – это то, благодаря чему различия в понимании, обусловленные культурно-исторической ситуацией, в которой находятся люди, могут быть преодолены. Рецепт Хайдеггера – обратиться внутрь и погрузиться в культурные традиции («предрассудки» у Гадамера) – мог привести к нетерпимости или чему-то худшему, как показал опыт нацизма. Начиная с Аристотеля, систематические различия в понимании рассматривались в терминах архитектоники. По аналогии можно рассматривать смысл так же, как геологи рассматривают тектонические плиты, которые перемещаются, вызывая землетрясения, создавая горные массивы или гигантские разломы. Придерживаясь данной аналогии, можно сказать: если я привнесу в наш диалог свою историю, а вы – свою, то в лучшем случае произойдет столкновение наших смыслов, и между нами возникнет конфликт, доминирование или отчуждение. «Слияние горизонтов» – ключевая фраза Гадамера, связанная с достижением общего понимания, – сбивает с толку того, кто придерживается позиции архитектоники. Описанная позиция при рассмотрении различий в значениях упускает, как эти различия могут быть интерполированы между людьми таким образом, чтобы их можно было преодолеть. Люди чаще находят успешные способы преодоления этих различий в понимании, чем позволяют им привести к столкновению или отчуждению. Гадамер исследовал, где язык вписывается в понимание, – например, в ситуации, когда люди пытаются понять друг друга с позиции разных интерпретационных контекстов.

В самом общем смысле Гадамер видел понимание как соглашение [Grondin, 2003], эту позицию в поздних работах разделял и Витгенштейн [Wittgenstein, 1953]. Но для соглашений такого рода требуются способы общения, которые могут вывести людей за пределы привычных им интерпретативных историй. Дело не только в том, чтобы признать наличие разногласий, но также и в готовности измениться в ходе коммуникации с другими, обладающими идеями и ценностями, отличными от тех, с которыми мы вошли в этот коммуникативный процесс. Для этого требуются типы обсуждения или смысловые обмены, отличные от тех, что поддерживают нас в беседах, в которых мы чувствуем себя «как у себя дома». Мы участвуем в большом количестве таких разговоров, и наши горизонты смещаются, чтобы вместить в себя типы понимания и способы бытия, отличные от наших, и мы в конечном итоге принимаем их. Но именно в разговорах, в которых отличия оказываются чуждыми нам или пока еще не принятыми нами (возможно, в силу моральных причин), наши способы понимания и общения подвергаются наибольшим испытаниям. Хороший разговор меняет нас и, как писал Гадамер:

Чтобы достичь взаимопонимания в разговоре, недостаточно просто проводить свою точку зрения, – но взаимопонимание, объединяя собеседников, преображает их так, что они уже не являются более тем, чем были раньше [Gadamer, 1988: 378, цит. по: Гадамер, 1988: 444].

Правда, для таких разговоров необходимо, чтобы мы вступали в них, будучи открытыми для принятия значимости того, что нам говорят, и чтобы такая открытость оказалась той отправной точкой и средством, благодаря которым мы перешагнем пределы наших прежних представлений. По меньшей мере наши горизонты могут расшириться настолько, чтобы включить иные способы понимания и оценки опыта. Или мы могли бы поддаться влиянию других или развить в себе некое гибридное понимание либо такое понимание, которое является результатом обмена.

Гадамер придавал большое значение духу диалогичности, иногда он писал, что диалогу необходим дух «игры». Если ни один человек не может претендовать на абсолютный смысл, и если мы отойдем от смыслов, развитых прежде, которые мы используем в попытках понять человека или переживания и взаимодействовать с ними, тогда могут появиться новые возможности. Снова процитируем Гадамера: «процесс игры только тогда удовлетворяет своей цели, когда играющий в него погружается» [Gadamer, 1988: 102, цит. по: Гадамер, 1988: 148]. В игре вещи могут происходить «в промежутке», «между» людьми, поскольку первоочередное значение имеет игра (или отношения людей в процессе игры), а не позиции вовлеченных в нее индивидов. Именно в этом духе часто сотрудничают художники, а люди пытаются вести разговоры, обходясь без прежних, неудачных способов общения. Именно в «игре» говорящие могут «случайно вызывать» неожиданные смыслы как плоды их взаимодействия. Это может происходить в процессе «мозгового штурма» или работы «аналитической группы», где действуют другие правила общения. Играть в этом смысле, однако, также значит рассматривать слова как инструменты для сотрудничества и творчества, «осуществлять самим языком» – как в цитате, с которой начинается этот раздел. Диалог, как что угодно другое, может быть идеализирован таким образом, что он покажется панацеей. Иногда мы не хотим соглашаться с точкой зрения других или вступать в открытое взаимодействие с теми, кто, как нам кажется, может нам навредить. Но этический вызов Гадамера связан с тем, как мы взаимодействуем с различиями в процессе коммуникации, как мы открываемся возможностям для нового смысла и личностных изменений через диалог.

Понимание становится особой задачей лишь там, где нарушается эта естественная жизнь в совместном сознавании того, что имеется в виду, причем подразумеваемое – общий предмет [Gadamer, 1988: 180, цит. по: Гадамер, 1988: 228].

Центральная идея герменевтики Гадамера сложна и проста одновременно: возникновение нового смысла возможно, если мы готовы меняться в процессе взаимодействия с другими людьми, чьи смыслы нам не знакомы или даже обескураживают нас. Этика – это то, что дает возможность получать выгоду из «промежутков» в незнакомых (возможно, непрошенных) диалогах, в отношениях взаимного влияния. Для Хайдеггера привычные вещи, которые мы без затруднений разделяем с другими, – это то, что дает нам чувство гармонии и единства в культуре и в отношениях. Этика Гадамера указывает на те ситуации, где этот способ бытия может быть для нас недостаточным. Это наши взаимодействия с другими людьми, которые не разделяют наши взгляды и привычки, и это выбивает нас из нашего понимания и способов существования, которые мы считаем само собой разумеющимися. Эти взаимодействия открывают широкие возможности для возникновения конфликта, изоляции или попытки установления доминирования. Но они также дают возможность осознать ситуативность нашего понимания и способов бытия и выйти за их пределы, когда мы встречаемся с другими людьми, находящимися в иной ситуации [Kogler, 1996]. Этика Гадамера – его «истинное место герменевтики» [Gadamer, 1988: 295, цит. по: Гадамер, 1988: 350] – сопряжена с тем, как мы вовлекаем других в «промежутки» таких диалогических контактов.

Гадамер не предлагает здесь никакого метода – это подчеркнуто в самом названии книги «Истина и метод» и неоднократно повторяется в тексте. Люди должны быть готовы отказаться от своих методов (или способов бытия) и предшествующих знаний, чтобы вступить в диалог, наполненный смыслом, и извлечь из него пользу. Слияние горизонтов – это диалогический процесс, призывающий говорящих быть концептуально и эмоционально готовыми согласиться с тем, что понимание и действия других людей имеют право на существование. Это значит, что необходимо научиться жить с напряжением, возникающим в процессе принятия различий в культуре и отношениях и работы над ними. Гадамер позаимствовал у Аристотеля понятие фронесис (житейская мудрость), чтобы подчеркнуть важность прагматики, необходимой для рассмотрения рациональности, выходящей за пределы простого расширения того, что уже известно. Гадамер был убежденным сторонником того, что диалог, наша открытость к преобразованию в результате взаимодействия с другими людьми – это наш путь вперед вместе с другими навстречу расширению наших знаний. Эту точку зрения позже по-другому воспринял Юрген Хабермас [Habermas, 1985], по мнению которого дальнейшее развитие цивилизации зависит от дискурсивной этики, обеспечивающей оптимальное развитие рациональности. Эммануэль Левинас (например, в [Levinas, 1998]) отказывается от того смысла диалога, который в него вкладывал Гадамер (то есть от взаимной соотнесенности) в пользу этической позиции, ставящей иные и вообще любые притязания на знание выше наших личных интересов. Диалогическая этика Гадамера была резюмирована его биографом Жаном Гронденом следующим образом:

Если основное откровение герменевтики состоит в том, что другой человек вполне может быть прав, что наше стремление к доминированию должно быть остановлено, тогда, возможно, деструктивные тенденции промышленной революции можно обуздать [Grondin, 2003: 329].

Гадамер развернул феноменологическую герменевтику Хайдеггера и исторически ориентированную герменевтику Дильтея и Шлейермахера так, чтобы это помогало осмыслить современный опыт культурного разнообразия и опыт межкультурного взаимодействия, которому способствуют средства массовой информации. Гадамер считал, что понимание подразумевает принадлежность традиции, общий способ бытия и понимания, обитающий в языке наших бесед с другими людьми. В этом смысле его герменевтика фокусируется как на укорененных в традиции взаимодействиях с другими людьми, так и на возможностях выхода за пределы этой привычности посредством разговоров, которые могли бы произвести новые традиции в виде новых языков и общих способов бытия. Некоторые обратились к лингвистическим идеям Гадамера и других философов (таких как Фуко и Витгенштейн), чтобы прагматически заявить, что изменение возможно благодаря лексике, которую мы используем для артикулирования сложившихся у нас обстоятельств и наших предпочтений [Rorty, 1979]. По мнению других [Bouma-Prediger, 1989; Martin, Sugarman, 1999], концентрируясь на этом, мы упускаем из виду ключевую особенность герменевтики: люди приходят со своими исторически и культурно обусловленными способами бытия на встречи, на которых им, возможно, предстоит измениться. Меняться далеко не так просто, как находить путь через трудности (или ловко обходить их средствами языка), потому что любые новые формулировки принадлежат не только нам. Точно так же эти формулировки не могут просто взять и заменить закрепленный традицией язык, как и способы бытия, в которых мы уже взаимодействуем. Другими словами, концентрируясь на участии языка исключительно в понимании, мы упускаем из виду завязанный на отношения и исторически обусловленный характер нашего совместного использования языка. По мнению Гадамера, такие изменения влекут за собой изменения в нашей общности, а также в том, кем мы оказываемся в результате этих изменений. Таким образом, Гадамер рассматривал диалог как нечто гораздо большее, чем просто передачу и прием информации. Эмоции, настроения и чувство общности людей также играют в нем свою роль. Чтобы новые смыслы были жизнеспособны, они должны произрастать на почве нашего бытия.

Слияние горизонтов как средство достижения нового понимания, о котором говорит Гадамер, может показаться довольно неопределенным, если не сказать мистическим процессом. Ему интересны такие типы взаимодействия между людьми, которые делают подобные изменения или слияния смыслов возможными. Он не дает рецептов, а только делает замечание, что, вступая в содержательные диалоги, мы должны быть готовы поддаться и быть открытыми для идей, ценностей и способов бытия, которые чужды нам. Но, как заметил Чарльз Тейлор [Taylor, 1989] – философ, вдохновленный герменевтикой, – мы привносим в такие встречи иную «моральную топографию», иные способы понимания себя и других – так много может оказаться поставленным на карту. Как показывают обсуждения условий заключения мира, сложные переговоры и дискуссии на тему иммиграции в национальных средствах массовой информации, конструктивный и перспективный диалог является весьма сложной задачей. Так же как и усилия по разрешению конфликтов, более касающихся нашей повседневной жизни, домашних дел и работы.

Интерпретативный труд по слиянию горизонтов включает в себя нечто большее, чем пассивное восприятие чужих смыслов и их импликаций; для него требуется согласование непохожих друг на друга традиций и включенности людей в их жизненные контексты. Таким образом, Гадамер, говоря о смысле, диалоге и изменении отношений, ставит перед нами задачу с множественными вариантами решения, предполагающую открытость и гибкость в наших взаимодействиях с «другими» в том случае, если мы стремимся к поиску способов сосуществования и расширению нашего понимания и наших путей бытия.

Поль Рикёр

Герменевтика рассматривает неизменный дух языка <…> не как некое декоративное излишество или излияние субъективности, а как творческую способность языка открывать новые миры [цит. по: Kearney, 2004: 85].

Поль Рикёр в своей герменевтике поднимает уже знакомые темы (язык, история поэзия, этика), но его подход является творческим, в нем появляются «обходные пути смысла» [Kearney, 2004]. Язык и символы – это средства, с помощью которых люди в ходе интерпретации преломляют предшествующие понимания, которые, возможно, были многократно изменены с момента их возникновения, творчески извлекают значения в соответствии с нынешними обстоятельствами в процессе взаимодействия с историей и друг с другом. Для Рикёра тот вид онтологического детерминизма, который можно было бы связать с хайдеггеровским понятием «бытие», чрезмерно упрощал многообразие понимания, с которым люди сталкиваются и из которого им приходится извлекать смысл в жизни. По его мнению, смысл следует в обход через различные символические и языковые ресурсы, данные нам историей и культурой. Язык – это творческая и богатая ресурсами среда, которую люди могут использовать, чтобы посредством метафорики и повествования синтезировать из опыта и воображения новые смыслы. Таким образом, Рикёр видел в языке поэтические возможности для творческого преобразования. Горизонты понимания в его потрясающем творчестве, которое продолжалось вплоть до его смерти в 2005 году, определенно имеют более субъективную, менее культурно структурированную привязку (чем у Хайдеггера или Гадамера).

Герменевтика Рикёра отчасти развилась из представления о том, что в человеческой жизни необходимо примирить диалектические противоречия посредством рефлексивного и творческого использования языка. Как Хайдеггер и Гадамер, он рассматривал слова и символы как неизбежно частичные кванты опыта, которые вписываются в исторически обусловленные горизонты понимания. Но если следовать работам Рикёра, получается, что он рассматривал попытки передачи смысла как субъективный процесс привлечения различных «подручных» языковых ресурсов для реакции на любые складывающиеся обстоятельства. Этот взгляд на смысл более поэтичен, чем взгляд Хайдеггера, который был практически полностью структурно детерминирован историей и культурными особенностями. В этом смысле Рикёр считается в герменевтике постструктуралистом. Его постструктуралистская герменевтика отчасти была следствием раннего критического прочтения («герменевтика подозрения») идей Карла Маркса и Зигмунда Фрейда как систем постижения, занимающихся коррекцией «ложного сознания». Если такие системы могут быть приспособлены для объяснения всех аспектов жизни, но при этом они противоречат друг другу, то что же остается делать человеку, когда он пытается понять эти аспекты жизни, используя предшествующие системы структур понимания? Постструктуралистский вывод герменевтики подозрения Рикёра состоит в признании того, что критика может не иметь онтологического основания. Когда человек критикует одну систему мышления с позиции другой системы мышления (например, марксисты критикуют капиталистов, или наоборот), предполагается, что все системы мышления могут быть подвергнуты критике как таковые. Как марксизм, так и капитализм можно рассматривать как способы объяснения и критики других систем, поскольку, что с позиции марксистов, что с позиции капиталистов, их система мышления является основополагающей, или верной. В глазах Рикёра системы мышления всегда оказывались неполными и потенциально сочетаемыми синтетическим способом для порождения нового понимания. Его герменевтика была основана на «подозрении» (сомнении по поводу полноты любого понимания) и «утверждении» (о том, что адекватное понимание все-таки необходимо, даже если оно никогда не будет совершенным).

Рикёр рассматривал герменевтику как процесс устремления к пониманию обходными путями, проделанными более ранними мыслителями в попытке понять некоторый феномен. Это особенно заметно, когда читаешь подкрепленные эрудицией работы Рикёра, раскрывающие какую-либо тему («во всей ее символической полноте» [Kearney, 2004: 46]) через описание многочисленных «обходных путей», которыми он проходит, а также пониманий, описанных в литературе, современной социальной науке и так далее. Эти обходные пути можно рассматривать как необходимые для полноты понимания Рикёра. Таким способом он выявляет прошлые усилия по освещению той или иной темы, указывая на их недостатки и достоинства, а также показывая, где другие впоследствии подхватывали эти усилия, двигаясь дальше, не пропуская ничего, к иным открытиям и их результатам, которые могли бы помочь пролить свет на данную тему. Наша задача как читателей состоит в том, чтобы вместе с Рикёром осмыслить эти разнообразные открытия и понимания (и возникающие между ними трения) и в результате собрать воедино собственное понимание. В некотором смысле его обходные пути соотносятся не только с частичным пониманием, представленным предыдущими авторами, но и с тем, каким образом это понимание вызывает новые отклики. Когда люди разговаривают, их слова часто могут заставлять собеседника двигаться такими обходными путями – если он слышит нечто такое, что вызывает у него совершенно неожиданную реакцию. В этом смысле обходные пути Рикёра заключаются не только в идеях, которые отклоняются от обычного линейного повествования: они также связаны с тем, куда такие идеи повели его в собственных размышлениях, когда он пытался сформировать понимание проблемы. Для Рикёра смысловая связность – это то, что каждый из нас рассматривает как субъективный и поэтический вызов; мы излагаем убедительное или адекватное понимание, пользуясь разнообразными языковыми средствами, преломленными через исторически обусловленные понимания других людей. Он не предлагает для этого никакого окончательно утвержденного критерия или метода. Иными словами, смысл подразумевает, что нужно собрать воедино идеи других людей, а также идеи, вызванные мыслями других людей, в понимание, которого можно придерживаться и которое может служить порукой в действии.

На протяжении всей своей деятельности Рикёр был сосредоточен на масштабных вопросах в духе Аристотеля, таких как: «Кто я?» и «Как мне надлежит жить?» Учитывая, что отвечали на такие вопросы по-разному, его усилия были направлены не столько на поиски авторитетного ответа, сколько на то, чтобы выявить эти различия и то, как они впоследствии отразились в истории, – для того чтобы они могли быть применены в обсуждении соответствующей темы. Итак, язык и идеи – это потенциал, позволяющий поразмышлять над этими вопросами или попытаться ответить на них таким образом, чтобы это было удовлетворительно и в субъективном, и в культурном плане. Можно сказать, что Рикёр опирался на язык, обращаясь к теории речевых актов и позднему Витгенштейну, чтобы исследовать рефлексивные и творческие аспекты использования языка. Его эссе 1973 года «Модель текста: осмысленное действие как текст» убедительно обратило внимание на то, что язык в своем использовании обладает потенциальными возможностями трансформации; это тема, которой Рикёр посвятил большую часть своей дальнейшей деятельности. Но он также ясно понимал, что изложение ответов на его масштабные вопросы не является историческими экзерсисами в получении абстрактного знания. Наша поэтическая задача состоит в том, чтобы достичь согласия в понимании при использовании конкурирующих концептуальных ресурсов прошлого для удовлетворения потребностей, вытекающих из наших обстоятельств в настоящем и будущем.

Герменевтика воображения также присутствует в творчестве Рикёра, причем поэтика оказывается центром схождения воображения и чувства, опять-таки вдохновленных опытом. Он рассматривал язык как творческий по своей сути ресурс и средство для выхода за пределы прежнего понимания с помощью новых «сюжетов» и «текстов». Нарративы [Ricoeur, Vol. 1, 1984 и Vol. 2, 1985] – это наши средства формулирования смысла в соотнесении с нашим переживанием времени. То есть мы занимаемся не просто описанием, мы повествуем, формулируя наши переживания особыми способами, которые передают их смысл, выходящий за пределы простой информации, и используя их возможности говорить «как если бы», которыми мы их наделяем посредством языка. С таким способом повествования связано то, как любой рассказ сохраняет свою связность, сюжетную линию, и то, куда этот сюжет готов нас завести. Но в соответствии со своей точкой зрения, согласно которой смысл подразумевает обходные пути и взаимодействие, порождающие возможности возникновения нового смысла, Рикёр рассматривает нарратив как средство соединения доступных нам языковых ресурсов с воображением; затем, в ходе дальнейших действий, наши рассказы открывают новые возможности. Это распространяется и на рассказы о себе (автоповествования, [Ricoeur, 1992]), которые развертываются с помощью языковых ресурсов других людей и при взаимодействии с ними формируют то, как мы понимаем себя. Иными словами, мы понимаем самих себя через слова и в ответ на слова других и их представления о нас. В связи с этим возникает ряд этических моментов.

Этика Рикёра исходит из признания того, что наши поэтические и нарративные проекты насквозь пронизаны социальностью. Разговоры и разнообразные контакты, в процессе которых мы приобретаем языковые ресурсы, носят социальный характер, и по мере развития нашей речевой практики эти ресурсы будут позволять выстраивать отношения (и включаться в политику). Хотя усилия по созданию смысла субъективны, их последствия носят социальный характер, а потому проявляются в нашем воображении и повествовании. Так, мы несем ответственность за то, как используем нарративные ресурсы, повествуя о прошлом в настоящем, добиваясь достоверности нарративной передачи опыта прошлого, как в случае с холокостом [Ricoeur, 1996]. Другими словами, этика Рикёра восходит к тем связям, которые установлены у людей как между их языковыми ресурсами и повествованиями, так и друг с другом. Однако именно наши общие способности формулировать и воплощать в жизнь новые истории для общего будущего вселяют надежду в сфере политики и человеческих отношений. Герменевтика Рикёра состояла в том, чтобы использовать различные доступные языковые и символические ресурсы (которыми он вполне владел) для решения насущных проблем.

Для практиков подход Рикёра предполагает объединение герменевтики подозрения (чтобы проверить адекватность или соответствие идей и языка) с герменевтикой утверждения (чтобы прийти к пониманию, достойному утверждения и действия). При таком подходе терапевтические беседы будут направлены на то, чтобы прийти к лучшим идеям и пониманию, полезным для решения личных вопросов или вопросов, касающихся отношений с другими. Само понятие «лучший» вырабатывается в дискуссиях, критически разбирающих понимание, направленное в сторону идей, которые клиенты посчитают наиболее подходящими для них.

Мы лишь едва коснулись творчества Рикёра, ведь он является мыслителем, которого иногда называют интеллектуальной суперзвездой. Влияние Рикёра было обширным, и распространялось оно на различные дисциплины: он возглавлял и кафедру философии в Сорбонне, и кафедру теологии в Чикагском университете. Будучи автором многих книг и более 500 статей и глав в книгах, он провел плодотворную жизнь в интеллектуальных поисках того, как жить осмысленно, опираясь при этом на громадный потенциал языка, используемый им для решения любой смысловой проблемы, к которой он обращался. Его труды призывают нас сделать то же самое.