Текст книги "Человек из Назарета"

Но Иисуса все не было.

– Подожди нас, – сказал Иосиф караванщику. – Мы пойдем искать.

– Как только солнце опустится вон на те башни, мы уходим, – сказал тот. – Ждать никого не станем.

Иосиф с Марией в волнении отправились на поиски сына. Мало ли что могло случиться! Воры, драчливые сирийские солдаты, прочие опасности!

Иисус же тем временем отправился в Храм Соломона, зная, что там уже не услышит ни звона монет, ни воркования голубей, ни блеяния агнцев – всего этого шума и гама, который заполняет внутренность Храма во время службы и жертвоприношений. Он стоял в ближнем дворике, но не один, за ним наблюдали сидевшие на башне вооруженные охранники – с тех пор как местные ополчились на изображение Тиберия, за Храмом стали усиленно смотреть. Иисус выбросил их из поля зрения, как из ушей – их плохой арамейский, на котором они пытались шутить с ним:

– Мало-мало опоздать, евреи?

Иисус стоял в ближнем дворике Храма, и, сосредоточившись, сделал так, что присутствие Бога и его сияние затмило собой сияние солнца. Мы бы сказали, Иисус впал в транс. В это время мимо проходил один из самых почтенных ученых раввинов Храма. Увидев Иисуса, он подошел к нему и приветливо спросил:

– Что ты делаешь здесь один, сын мой?

– Я не один, – ответил юноша с улыбкой. – Со мною Бог.

– Устами младенцев… – процитировал раввин.

– Я не младенец и не сосунок, ваше преподобие, – отпарировал Иисус, – хотя, насколько я понимаю, это одно и то же. Нет, моя вера говорит мне, что я – мужчина.

Подошел еще один раввин и, не обращая внимания на юношу, стал говорить коллеге, что, дескать, приходил такой-то и такой-то и говорил, что то-то и то-то было сделано со всем возможным тщанием.

– Прекрасно, прекрасно, – сказал первый раввин. – Работает, как муравей, молодец. Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его и будь мудрым. Ну что, мальчик мой, видишь? – Раввин вновь обратился к Иисусу. – В Священном Писании есть слова на любой случай жизни.

Иисус улыбнулся.

– Притчи Соломоновы скорее разумны, чем святы. Разве не должны мы видеть различие между разумными советами делового человека, относящимися к обыденной жизни, и истинно святыми текстами, которые поднимают нас над миром обыденности?

– Похоже, ты внимательно читаешь Писание, – сказал раввин. – А еще и думаешь над тем, что читаешь. Но прими мой совет, малыш: старайся думать не слишком много. Думать значит разделять, сравнивать, возводить в категории, а со словом Божьим так поступать нельзя. Нельзя говорить: вот это относится к обыденной жизни, а это – свято. Ты закончишь тем, что откажешься поглощать Священное Писание целиком и полностью, а это уже – ересь.

– Это собаки поглощают целиком, – возразил Иисус. – Человек же разжевывает то, что ест, и выплевывает то, что недостойно поедания. Мне кажется, Соломон бы со мною согласился.

Ни один из ученых раввинов не был оскорблен дерзостью юноши, ибо Иисус проговорил это с самым почтительным выражением лица, сопровождая слова дружелюбной улыбкой. Кроме того, даже не желая этого, они восхитились зрелостью мысли в столь юном, хоть и крупном, создании, у которого не имелось даже намека на бороду, а взгляд сиял детской невинностью. Тем временем подошел еще один мудрец, суровый и неулыбчивый, и задал совершенно дурацкий вопрос:

– Что ты здесь делаешь, юноша?

– Ищу мудрости, ищу святости, греюсь от присутствия Господа в его доме.

– Откуда ты? Если судить по манере говорить, ты из Галилеи.

– Как и все люди, я принадлежу двум местам, и больше мне нечего сказать. Мой смертный прах принадлежит земле, а дух – Богу. Так говорил Экклезиаст.

Первый раввин, улыбнувшись, произнес:

– Голос говорит: возвещай! И сказал: что мне возвещать? Можешь продолжить?

И тут же Иисус продолжил, с улыбкой глядя на третьего раввина:

– Всякая плоть – трава, и вся красота ее – как цвет полевой.

– Откуда это? – спросил суровый раввин.

– Книга пророка Исайи, глава одиннадцатая, – ответил Иисус. – Но не менее важно, досточтимые учителя, подумать и о том, что идет несколькими стихами раньше. Ведь, как сказано у пророка, всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, кривизны выпрямятся и неровные пути сделаются гладкими. Время подходит, досточтимые учителя.

И досточтимые учителя вдруг почувствовали, что не они, а их учат! Не слишком приятное открытие! Но именно здесь Иисус, купающийся в тепле и свете, исходящих от Святая Святых, понял, в чем его предназначение. Но понял он также и то, что осуществится оно еще не скоро.

Иосиф же и Мария наконец нашли его, услышав, как он декламирует в компании из четырех или пяти ученых раввинов строки восемьдесят девятого псалма Давидова: Да явится на рабах Твоих дело Твое и на сынах их слава Твоя.

– Зачем ты поступаешь так с нами, сын наш? – спросил Иосиф печально и, обратившись к раввинам, продолжил: – Простите нас, досточтимые учителя, но мы искали его повсюду. Разве можно было так поступать? Мы опоздали к каравану, который должен доставить нас до Назарета. Твоя мать проплакала все это время.

Иисус удивленно нахмурился и посмотрел на родителей так, будто видел их в первый раз.

– Но вы же знали, – начал он, – вы не могли не знать, где я буду. Где мне еще быть, как не в доме моего отца?

Это было не вполне справедливо, поскольку Иисус за все время паломничества появился в Храме в первый раз. И тем не менее Иосиф не обиделся, а только сказал:

– Идем, сын мой. Мы еще можем успеть догнать караван.

Но сделать они этого не успели, несмотря на то что, непрестанно погоняя свою ослицу, шли быстро. Когда же они отошли от Иерусалима миль на двадцать, на них напали грабители, несмотря на то что взять что-нибудь у Иосифа и его семьи, за исключением ослицы, им было нечего. Но, увидев странно крупного подростка, который, сжимая кулаки и напрягая мускулы, тем не менее улыбался и не демонстрировал и тени страха, грабители отпустили их с миром, проводив словами:

– Иди с миром, нищета. Были бы вы богаты, несдобровали бы.

И то, что произошло, я вполне мог бы назвать чудом.

Глава 2

Иисусу приходилось работать все больше и больше по мере того, как его приемный отец становился все более старым и слабым и дни напролет предпочитал проводить на скамейке перед мастерской, сплетничая, рассказывая о своих хворях и болях таким же, как он, старикам. Принимать заказы, выполнять их и вести денежные дела он почти полностью передоверил приемному сыну и помощнику. Теперь делами они занимались вдвоем, поскольку бывший ученик Иосифа, Иоанн, последовав примеру Иакова, уехал, женился и открыл свою мастерскую. Несмотря на то что работа отнимала много сил, Иисус находил время прохладными вечерами участвовать в обычных юношеских забавах; боролся, бегал наперегонки, кидался камнями на дальность и, пусть это никого не шокирует, учился ухаживать за местными темноглазыми красотками и даже пел им весьма фривольные песенки, аккомпанируя себе на кинноре:

 
Слаще инжира вкус твоих губ,
Жемчугом ровным зубки сверкают.
Что за сокровища бедра скрывают,
Твой женишок, коль не будет он глуп,
В брачную ночь непременно узнает.
 

Конечно, эти ухаживания не подразумевали ничего серьезного. То была просто игра, и все вокруг это знали. Но все также знали, что со временем ухажер оставит дом своих родителей, заведет семью и будет жить отдельно.

Однажды утром Иосиф позвал Иисуса к своей постели и сказал:

– Мне кажется, сегодня я не встану. Думаю, придется полежать.

– Ты заболел?

– Режет в левом боку и отпускает только тогда, когда лежу.

– Могу я помочь?

Отец понимал, что Иисус имеет в виду – в Египте Иосиф узнал много разных способов облегчить боль: как массировать и поглаживать доставляющее страдания место, какими травяными настоями лечить хворь, заведшуюся внутри. Всем этим секретам он обучил и сына. Иисус же был не только хорошим учеником, но и сам, вполне самостоятельно, овладевал искусством врачевания – мог устранить неподатливость суставов, облегчить головную боль, а то и зубную (если трижды написать заклинание kera kera fantoloth на кусочке дерева, потом дерево сжечь, а золу приложить к больному зубу). Правда, был еще один, совершенно замечательный случай, когда некий старик вдруг ослеп от горя – жена его умерла, а из письма, присланного двоюродным братом из Иерусалима, несчастный узнал, что единственный его сын пошел по кривой дорожке и попал в тюрьму. Иисус же, использовав только свою слюну, поглаживания, успокаивающие слова и, главное, уверенный тон, убедил старика, что он не ослеп, а просто на время, из-за пережитых неприятностей, потерял способность видеть. Старик через недолгое время действительно прозрел и вознес слова благодарности Богу, а об Иисусе, к великому смущению своего исцелителя, стал везде рассказывать как о великом чудотворце.

– Не думаю, что ты сможешь мне чем-нибудь помочь, – сказал Иосиф. – Мне много лет, и все идет своим чередом. Жить дальше у меня нет никакого желания. Я сделал в этом мире свою часть работы и могу уйти. Мне кажется, Бог не оставил меня своей любовью, ибо оказал мне величайшую честь. Был некий старик по имени Симеон… Не помню, говорил ли я о нем.

– Не раз.

– Да, и память меня оставила. Я хорошо помню дни своего детства, но совсем забыл то, что происходило в зрелости и в те дни, когда силы начали меня оставлять. Мне повезло больше, чем Симеону: он узрел лишь приход Спасителя. Я же не только смотрел, как он становится мужчиной, но и способствовал этому как отец. Жалею лишь, что не увижу самого спасения.

– Все произойдет, и в должное время, нужно лишь верить и готовиться. Главное – это победить неверие в людях. Но пока я должен стать совсем взрослым. А сейчас пора за работу. По-моему, мы опоздали с открытием мастерской.

Иисус положил прохладную ладонь на лоб Иосифа и сказал:

– Отдыхай.

После этого разговора Иосиф прожил еще месяца два. С постели он уже почти не вставал и только дважды на дню, поддерживаемый Марией или сыном или ими двоими одновременно, ходил по нужде, что с каждым разом становилось все более болезненной процедурой.

Наконец, однажды утром он произнес:

– Сегодня.

– Хочешь, чтобы ребе пришел и помолился? – спросил Иисус.

– Он может помолиться и над мертвым. А ты – закрой мастерскую. Хотя, как я помню, у нас есть заказ от крестьянина, у которого три акра земли около… Совсем забыл место.

– Я давно уже исполнил этот заказ. Пойду запру мастерскую.

Местные жители поняли, что означают закрытые двери мастерской, а потому весь день к умирающему Иосифу приходили люди. Но свои последние слова тот произнес уже ближе к ночи.

– Береги мать, – сказал Иосиф Иисусу. – На ней почило благословение Господне.

– Я знаю, – отозвался Иисус. – А ты был лучшим из отцов, в земном понимании этого слова. С тобой – любовь твоего сына, она есть и пребудет, ибо любовь есть сущность нашего Небесного Отца, и таковой она останется навсегда, а потому и любящий, и любимый будут жить вечно.

Иосиф мало что понимал из сказанного сыном, а Иисус произносил некоторые слова по памяти, вспоминая тот момент, когда они возникли в его уме во дворике Храма, где солнце порученного ему великого дела ударило лучами из глубины Святая Святых: …ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы; – доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем. И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, который дал его…

Отец мало что слышал из того, что произносил сын. Слабой рукой он коснулся одежд жены своей, которая, как он знал, стояла по правую сторону от его постели. Мария обхватила ладонь мужа своими ладонями и заплакала. Иисус, с сухими глазами, стоял по другую сторону постели и смотрел на отца. Иосиф умер перед рассветом, когда закричал первый петух. Его близкие ощущали смертельную усталость и тем не менее не только распорядились о похоронах, но еще со слабыми улыбками на изможденных лицах принимали соболезнования. С того момента Иисус и Мария некоторое время жили вдвоем.

Но недолго. Иисус время от времени смотрел на Марию, которая еще сохранила молодость и цветение красоты.

– Не думаешь ли ты еще раз вступить в брак?

– В обычный земной брак? С детьми не от Бога, а от земного мужчины?

– Все дети от Бога, мама. Мужчина – лишь инструмент Творца. Так пойдешь замуж?

– Если предложат, я подумаю. Может, соглашусь, а может, и нет. Все будет зависеть от настроения. Ты считаешь меня легкомысленной? Капризной?

– Думаю, женские капризы близки и понятны Богу. Говорят, что Господь создал Землю и отдал ее человеку, как раз повинуясь капризу.

В те дни Иисус частенько использовал это слово – «говорят». Он штудировал не только Книгу Моисея, Книгу Царств и Книгу Судей Израилевых. Мария знала, что ее сын неистово сражался с греческими и латинскими текстами, подолгу беседовал с заезжими греками и членами свит значительных людей из Иерусалима и даже Рима, которые приезжали к Ироду Антипатру. Знал он римских поэтов и даже одного поэта Древней Греции. И хотя языческие верования тоже интересовали Иисуса, им он не выказывал особой симпатии. Так, он внимательно изучал отрицавшую важность плоти аскетическую религию, возникшую в окрестностях Мертвого моря. Он изучил ее досконально, но сам отрицать важность плоти не стал. Плоть для человека крайне важна, сказал он.

– Ты спрашиваешь, не выйти ли мне замуж, – сказала как-то Мария. – А сам-то ты когда-нибудь женишься?

Иисус вспыхнул.

– Я думал об этом, – проговорил он. – А тебе не будет неприятно, если в доме – кроме тебя – будет еще одна женщина? Я, понятно, не имею в виду нашу старую Элисебу.

– Все зависит от женщины. Ты имеешь в виду какую-то конкретную девушку?

– Ту девушку из Каны.

– А, это та, которую зовут Дикла – финиковая пальма? Высокая молчаливая девушка?

– Это всего лишь прозвище. А зовут ее Сарой.

– Недоброе предзнаменование, скажу я тебе. Но тебя, наверное, интересуют больше дети, чем женская любовь, верно? Потому что… – Мария с трудом подыскивала слова. – Ты знаешь, как ты появился на свет, так? Ты веришь в это?

– Конечно, верю. А потому и говорю – у всех нас один отец, и если у меня будут дети, какой-то особой любви они не получат. Я же буду пастырем более обширного стада – всего Израиля.

– Ты говоришь как юноша, но не мужчина. Не знаю, стоит ли тебе жениться. Твой брат Иоанн и не думает о браке.

– У Иоанна другая цель. Он готовит пути, я же должен сказать и показать, куда они ведут. Правда, я и сам пока этого не знаю. Но должен узнать. А для этого я обязан изучить человеческую жизнь, и во всех ее проявлениях.

– То есть брак для тебя – обязанность, а не союз двух людей, основанный на привязанности. И стать отцом в браке для тебя – не главное?

Иисус покачал головой и сказал:

– Сколько раз я тебе говорил, что все мы произошли от нашего Небесного Отца!

– Мне не нравится твой тон, сын мой. Нельзя так говорить с матерью. Надеюсь, что нам, женщинам, ты все-таки отдашь право на материнство, и Небесный Отец не станет возражать, чтобы мы участвовали в этом плотью своей. Я не стану настаивать на том, чтобы сын мой мне выказывал какое-то особое уважение, хотя ты и мог бы это делать.

– Прости меня, мама, – произнес Иисус и поцеловал Марию.

– Так, значит, ты все-таки решил жениться? – спросила мать.

Иисус кивнул с самым серьезным видом, словно брак для него действительно был суровой обязанностью, а не воротами в то, что большинством людей считается счастьем и радостью.

Брак, должен я сообщить своим читателям, совершился в Кане Галилейской, а сама свадьба проходила в саду постоялого двора, который принадлежал Натану, отцу невесты. Саре исполнилось пятнадцать, и она на пять лет была моложе своего жениха. Хорошенькая, хотя, не в пример прочим девам Израиля, ростом высокая и стройная, она могла бы воспеваться в гимнах как пальма, в отличие от прочих юных израильтянок, для описания которых больше подошла бы метафора куста, хотя бы и горящего (никого не хочу обидеть). Ростом жених и невеста подходили друг другу, ибо Иисус был выше большинства сынов Галилеи – три с половиной локтя, а также отличался широкой грудью и развитыми мускулами. Хотя особо упоминать это здесь и не обязательно, но его успеху проповедника – в качестве телесной основы этого свойства – способствовал громкий голос, которым он пользовался во всей его мощи, когда нужно. Но, как правило, говорил он негромко, хотя, может быть, и излишне быстро – слова слетали с его уст так, словно он давно их продумал и теперь лишь озвучивал то, что уже укоренилось в его душе. Таким образом, жених и невеста, одетые просто, но чисто, были весьма милой парой; стоя в саду, они выслушивали тосты в свою честь и принимали поздравления, иногда сдобренные изрядной долей вполне добродушных непристойностей.

Случилось так, что одним из гостей на свадьбе (хотя ни семья жениха, ни семья невесты его не приглашали) оказался тот самый старик, которого Иисус спас от слепоты, использовав нехитрую магию внушения. В своих ритуальных тостах этот старик поведал гостям, среди которых был, естественно, и Натан, о том, насколько повезло Саре, что она выходит замуж именно за Иисуса, поскольку он хороший работник, умеет обращаться с деньгами, а кроме того, изумительно владеет искусством врачевания. Дальше – больше! Старик, разговорившись, принялся уверять гостей, что, помимо лекарского искусства, жених способен и на иные чудесные вещи: так, он сам видел, как Иисус зажег кучу деревянных стружек, просто-напросто призвав себе на помощь всю силу солнца, а от другого человека старик слышал, что молодой человек, возвращаясь как-то из мастерской под проливным дождем, добрался до дома совершенно сухим.

– Совершенно сухим, – повторил один из гостей. – Именно таким я себя сейчас и чувствую. Ну совершенно сухим! – И, обратившись к Натану, сказал: – Наполни-ка мой кубок, друг Натан! Ибо я испытываю жажду, и чтобы залить ее, нужно столько вина, сколько можно купить не меньше чем на десять сестерциев, как их называют римляне.

Не случайно говорят: сапожник без сапог, а потому ничего удивительного не было в том, что у Натана, хозяина постоялого двора, вино закончилось гораздо раньше, чем это предполагалось. Солнце стояло еще высоко, гости все прибывали (хотя некоторые из подходивших совсем не были приглашенными – так уж водится, что на свадьбу заходят и совсем случайные люди, которые семье невесты говорят, что они родственники жениха, а родственникам жениха – что они из семьи невесты), а бурдюки Натана уже опустели. Натан не рассчитал – новые бурдюки с вином должны были доставить на следующий день, а он думал, что на сегодня вина вполне должно хватить. Не будь он хозяином постоялого двора, он бы подстраховался, а так он просто понадеялся на свою деловую сметку – и прогорел. Поняв, что за столом вина уже нет, как нет его и в погребах Натана, один из гостей, страстный любитель выпить, воскликнул, указывая на Иисуса:

– А пусть-ка он покажет какой-нибудь из своих египетских фокусов. Пусть-ка превратит воду в вино!

– Да запросто! – сказал бывший слепой. – Бьюсь об заклад, что ему проще превратить воду в вино, чем нам – превратить вино обратно в воду!

Конечно, старичок-шутничок хотел прежде всего повеселить гостей своей грубоватой шуткой, и тауматургические способности жениха ему были не так интересны. И тем не менее кто-то из подвыпивших гостей, явно из зависти к молодому, красивому и умному жениху (очень часто, когда мы пребываем в состоянии подпития, наши самые убогие качества, которые обычно мы скрываем, выносит на поверхность – как выносит на поверхность воды дохлую рыбу или протухшее яйцо) принялся кричать:

– А ну-ка, счастливчик Иисус! Преврати-ка нам воду в вино!

– Что они там кричат? – спросил Иисус, наклонившись к матери.

Мария, не большая мастерица выпить, глупо улыбнулась сыну губами, влажными от только что пригубленного вина, и ответила:

– Хотят, чтобы ты совершил чудо – превратил воду в вино.

Иисус нахмурился.

– И кто им только сказал? Кто тут распространяет обо мне всякие истории?

– Наверное, догадываются, кто ты есть таков на самом деле.

В разговор вмешалась Сара:

– Я говорила отцу, что вина не хватит, а он не слушал.

– Ну что ж, – сказал Иисус. – Раз вина нет, то и праздник закончился. Можно расходиться по домам.

– Постой! – проговорила Мария. – Ты же можешь это сделать. Прошу тебя! Ради меня, сделай!

Иисус недоверчиво посмотрел на мать:

– Ты это серьезно? Ты что, хватила лишнего?

Тем временем компания молодых людей, которым вино давно и сильно ударило в голову, с веселым гоготом, ведро за ведром, принялась наполнять водой пустой бурдюк из-под вина.

Один из них повернулся к Иисусу:

– У нас все готово для твоих египетских трюков.

Здесь я должен упомянуть следующее обстоятельство: Иисуса частенько называли египтянином, памятуя о египетском путешествии, которое он совершил в младенчестве.

– Ну-ка, Иисус-египтянин! Покажи нам свои фокусы!

Иисус посмотрел на мать, и на этот раз глаза его слегка увлажнились. Да, это был не самый счастливый день в ее жизни – она ведь должна принять в дом женщину, с которой едва знакома, да еще не только передать ей роль хозяйки, но и, по сути, отдать сына, которым Мария не могла не гордиться. От расстройства чувств Мария ничего не ела, а потому та малая толика вина, что она выпила, и подкосила ее.

– Ты же знаешь, что время мое еще не пришло, – сказал Иисус.

Слова сына вернули Марии ясность ума. Она вспыхнула.

Изобразив на лице улыбку, Иисус подошел к наполненному водой бурдюку и возложил на него руки. Гости затихли. Местный фокусник собирался устроить представление. Голосом громким и мощным, который могли бы услышать и пять тысяч человек, а не только те пятьдесят, что собрались за свадебным столом, он провозгласил:

– Взгляните, друзья! Здесь, в этом бурдюке – вода! Чистая, свежая, прохладная, только что из колодца. А теперь смотрите: я совершаю тайное движение, один только щелчок пальцами, произношу волшебное слово – и вот оно! Вода стала вином! Ну-ка, ощутите аромат!

Он опустил ладонь в бурдюк и выхватил оттуда пригоршню жидкости, которая серебристыми каплями стала стекать на землю.

Иисус попробовал жидкость губами.

– А какой вкус! Подходите! Пейте, хватит на всех! Только…

Он предостерегающе поднял палец.

– Хочу только предупредить! Природа этого чуда такова, что вкусом вина смогут насладиться лишь праведники, кто не замешан в грехе скупости, сплетни, разврата, прелюбодеяния и святотатства. Для грешников же вода останется водой. И только чистые душой и телом насладятся рубиновым цветом и тонким букетом моего вина, которое греки могли бы по праву назвать нектаром. Лишь безгрешные, отведав из этого бурдюка, услышат небесные колокола и ангельское пение. Ну же, подходите, пробуйте! И пусть это первым сделает наш хозяин и мой тесть, Натан.

Гости подтолкнули Натана вперед, он зачерпнул жидкости из бурдюка и выпил, после чего сказал:

– Никогда в жизни не пил я такого вина! Случись мне иметь такое вино в моей таверне, я бы озолотился. Взгляните на его алый цвет!

Все восторженно закричали – кроме жены Натана, потому что она знала, что за грешки водятся за ее мужем, охочим до юных грудей и крепких девичьих задков.

Справедливости ради следует сказать, что большинство восприняло это как шутку, как игру и некое свадебное развлечение, а потому все бросились к бурдюку и принялись дегустировать его содержимое, нахваливая вкус и аромат напитка. Один только глупый молодой человек возопил:

– Да это же вода!

Все прочие с хохотом принялись дубасить его по спине и плечам, объявив прелюбодеем, развратником, сплетником и скупцом одновременно, чему тот, кстати, несказанно обрадовался.

Был там еще один человек, о котором мне рассказывали, что имя его Рихав, хотя я и отказываюсь в это верить; и вот этот человек выразился весьма красноречиво.

– В высшей степени необычно! – начал он. – Как правило, на пирах вначале подают вино получше и повкуснее, а к концу – попроще. Делается так оттого, что к концу застолья язык уже не столь чувствителен, а голова – ясна. Но на вашем пиру, о, лучший из хозяев, к концу было припасено и лучшее из существующих вин, и именно за это наша вам благодарность и уважение! Небесные оттенки и искрящаяся прохлада этого напитка не имеют равных, а само оно, словно серебряная монета, ласкает небо. Ваше чудесное вино приподнимает дух и проясняет ум.

Он продолжал в том же духе, и трудно было понять, серьезно он говорит или шутит.

Это так называемое чудо и вошло в анналы, после чего об Иисусе стали распространяться слухи, будто он любую жидкость способен превратить в вино. Но некоторые помнят и истинную историю и называют воду «вином Каны Галилейской». Кстати, с той свадьбы все ушли трезвыми.

Так Иисус-плотник стал женатым человеком. Мы можем предположить, что он не чурался телесных радостей, как и многие из нас, вступивших в блаженный союз с лицом противоположного пола, хотя, не сомневаюсь, иногда и страдал от женской глупости, капризов и болтовни. Так же, как все прочие женатые люди, вынужденные жить под одной крышей с женой и матерью, он бывал невольным свидетелем их стычек: мой сын любит, чтобы было так; может, он и твой сын, но он еще и мой муж… мне не кажется, что это постирано как надо; это постирано как надо, просто нужно было научить сына не разбрасывать выстиранную одежду по пыльному полу… еще бы пол был не пыльный, когда кое-кто так и не научился обращаться с веником…

Одним словом, все шло наилучшим образом.

Сара, названная так в честь жены Авраама, страдавшей, как известно, от бесплодия, сама бесплодной не была, хотя, дважды зачав, выносить детей так и не сумела. Мария много думала о значении этой двойной неудачи, но ни с кем своими мыслями не делилась, размышляя, а стоит ли вообще будущему Мессии заводить сыновей и дочерей – так, словно он самый что ни на есть обычный человек? Сомневалась она и в уместности брака, в который вступил ее сын, а подчас посещали ее и нехорошие предчувствия относительно будущего семьи Иисуса. Однажды утром, в тот самый момент, когда во дворе закричал петух, Мария увидела во сне Сару, тающую как воск у плиты, на которой та готовила ужин. Мария опознала свою кухню, в кухне стояла Сара с ложкой, которой помешивала в горшке с тушеным мясом; потом Мария увидела, как рука невестки стала вдруг бело-восковой, и эта белизна распространилась на все тело Сары, которое стало истончаться, оседать и, под конец, слилось в лужицу расплавленного воска. Воск тут же превратился в пар и, подхваченный ветром, унесся прочь. Аппетитно булькающий горшок стоял на плите, но рядом с ним никого не было. Тут же появился Иисус и спросил: где Сара? Нет Сары, нет Сары, ответила Мария. Нет Сары? Я так и думал. Но кто же тогда приготовил еду?

Мария проснулась, дрожа. Сара к тому моменту уже встала и готовила мужу похлебку на завтрак, негромко с ним переговариваясь. Невестка была вполне телесна, и лишь через пять лет сон Марии стал явью.

Смерть Сары, хорошей жены, но, увы, неудачливой матери – это не то событие, которое мне хотелось бы вспоминать, но хороший рассказчик обязан помнить и рассказывать не только о веселом, но и о грустном, если оно произошло в жизни и имеет отношение к его повествованию. Когда Иисус с матерью и женой отправились в очередной раз в Иерусалим на Песах, в городе происходили весьма драматические события. Какие-то сирийские солдаты самым наглым образом принялись мочиться на стену Храма на виду у нескольких членов радикальной секты зелотов. Те набросились на сирийцев, которые быстро вызвали подкрепление и с его помощью отогнали противника. Прокуратор не стал обращать внимания на предупреждение о возможных беспорядках в городе и не издал, в чем, собственно, и заключалась одна из его обязанностей, специального приказа о защите Храма, равно как не наказал осквернителей местной святыни, которые с самыми гнусными ухмылками признали, что совершили святотатство. Во время своей шестой после женитьбы поездки в Иерусалим Иисус увидел в городе, особенно вблизи Храма, усиленные отряды охраны, которые, впрочем, находились там, чтобы защищать воинов империи от местных жителей, недовольных скотским поведением солдат.

На один из дней праздника в переднем портике Храма назначили проповедь, во время которой один из ученых раввинов должен был рассказать женам и матерям об их обязанностях по отношению к живущему в семье мужчине (а не наоборот, к сожалению!), снабдив свои аргументы примерами из Священного Писания. Как оказалось, это совсем не просто сделать, поскольку раввин столкнулся с сотней пышущих энергией и независимостью евреек (с горящими кустами, как я описывал их ранее), которые отнюдь не желали во всем безропотно подчиняться мужьям и сыновьям – эти яростные матроны с легкостью и радостью разбили все ученые построения почтенного раввина-книжника аргументами здравого смысла и житейского опыта. Женщины покинули проповедь в страшном возбуждении; раввин же, застыв с самым возмущенным видом и воздетыми горе´ руками, долго еще размышлял о горестной судьбе дочерей Евы, которые выросли, не питая никакого почтения к старшим. О женщины, женщины! Однажды одна из вас уже обрекла нас всех на страдания, когда поддалась соблазну и вкусила запретного яблочка! Все повторяется в этом отнюдь не лучшем из миров!

Женщины же, покинувшие проповедь, наткнулись на происходившую на улице безобразную сцену – несколько подвыпивших сирийских солдат издевались над старым, ошалевшим от тычков и затрещин евреем, которого они тягали за бороду и пейсы. Женщины бросились соотечественнику на выручку, пустив в ход, помимо своего единственного оружия – зубов и ногтей, – плевки и отборные ругательства. Сирийцы ругательств не понимали, а потому приняли нападение женщин за шутку и стали шутить в ответ: поцелуй, дескать, меня, моя красотка, да покажи, что у тебя между ножек – вдруг там совсем не то, что у наших сирийских девок! Но боевая фаланга возбужденных ненавистью женщин – это страшная и опасная сила, и вот уже первый сириец с разбитым в кровь лицом и разорванной униформой вырвался из кутерьмы с криками «убивают!», привлекая внимание охранников, которые бросились на шум с дубинками наготове. Первое, что попалось им на глаза, это плотная стена мужчин, которые с удовольствием глазели, как женщины разбираются с сирийскими солдатами. Самих женщин за спинами видно не было, а потому охрана накинулась на мужчин. Те же, спасаясь от нападавших, бросились вперед и в суете опрокинули нескольких представительниц лучшей и большей половины человечества. Сара, участвовавшая в расправе с сирийцами, несмотря на то что была высокой и сильной женщиной, упала, запутавшись в подоле, и попала под ноги толпе убегавших от охранников мужчин. Как ни кричала она, те ее затоптали.