Текст книги "Человек из Назарета"

Сара стала одной из пяти еврейских женщин, погибших в тот день. Мария, которая также хотела пойти в Храм на проповедь, по воле Провидения (и я использую это слово здесь вполне сознательно) осталась дома, ибо поразила ее страшная головная боль, парализовавшая члены и заставившая лечь в постель и жалобно стонать. Иисус был совсем не рад тому, что отпускал жену в Храм без сопровождения, но, поскольку с постоялого двора, где они остановились, на проповедь направлялось изрядное количество представительниц прекрасного пола, которые легко смогли бы защитить себя и друг друга от любых неприятностей со стороны шнырявшей по Иерусалиму солдатни, он решил остаться с матерью и заняться ее лечением. Случилось так, что головная боль у Марии прошла в тот самый момент, когда Сара погибала под ногами убегающих от солдат зевак, но не стоит слишком серьезно принимать эти совпадения и строить на них какие-то опасные выводы. Само собой разумеется, что Иисус, узнав о смерти Сары, сначала впал в горе, а потом разозлился – настолько, как нам сказали, что попытался добиться приема у прокуратора. В этот раз прокуратор его не принял, хотя потом, и наша история подойдет к этому моменту, встретиться им удастся. Он попытался пожаловаться и начальнику городской охраны, но от него просто отмахнулись, как от назойливого еврейского зануды. То, что его жена погибла в боли и муках буквально в нескольких шагах от Храма Всевышнего в святом городе, было для Иисуса свидетельством того, насколько погряз в грехе мир. Он разозлился на Бога – так, как злятся на отцов сыновья, если им отказывают в должных проявлениях отцовской любви. Привожу слова Иисуса, а также то, как отвечал бы отец, если бы отец действительно отвечал:

– Моя возлюбленная похищена у меня в цвете своей юности. Ты, который ведает все, что было, есть и будет, прекрасно знал об этом. Почему же ты позволил этому случиться? Почему, черт побери, не предотвратил?

– Не ругайся, сын мой, хотя проклятья и способны облегчить горе. Я дал человеку свободную волю, дал право делать выбор между добром и злом. Если бы они были неспособны выбрать зло, они были бы неспособны и выбрать добро. Но если бы они неизменно шли путями добра, они бы все еще пребывали в Эдеме. Но не существует Эдема для человека, коль скоро Адам и Ева, опираясь на данную Богом свободную волю, решили отказаться от Эдема для себя и своих потомков.

– Но ты, всезнающий и всеведущий, ты же знал, что сделают эти люди! Ты знал, что они совершат зло. А если так и их действия предопределены, то о какой свободе выбора может идти речь? Или же, в противном случае, ты сам являешься источником зла, а потому я не могу называть тебя Богом справедливым.

– Зови меня Богом любящим. Но не спрашивай почему, ибо я не стану объяснять тебе свои мысли и чувства. Чтобы сделать человека поистине свободным, а степень его свободы есть мера моей к нему любви, я тоже совершил свой выбор: я сделал так, что мне стали неизвестны последствия деяний человеческих. Я сам это выбрал, помни! Я сознательно отказался от всеведения. Но, как только деяние совершено, я, так сказать, вспоминаю все, что знаю о последствиях этого деяния. Иными словами, во имя человека я отказался от совершенства.

– То есть ради человека, – покачал головой Иисус, – ты сам стал человеком.

– Ты попал в самую точку. А теперь, хотя это и слишком малое утешение в твоем горе, возьми Писание и прочитай Книгу Иова.

В те времена в Иерусалиме не было кладбища для приезжих, поскольку, как официально объявили, в городской казне для подобной услуги просто не хватало денег. Но некоторые знатные горожане быстро откликнулись на просьбу предоставить часть своих площадей на местном кладбище для бедных женщин, которых все считали чем-то вроде мучениц (а значит, они уже в земной жизни испытали то, что испытывают души в потустороннем мире – муки – и чему свидетельницей была Богородица). Жара и расстояние не позволили бы перевезти тела в целости и сохранности в родные города, а потому некоторые из несчастных нашли упокоение в могилах по соседству с совершенно чужими людьми. Но почему же чужими? Разве Израиль не представляет собой единую страждущую семью? Синедрион, или Высший религиозный совет, и словом не обмолвился об этом жутком событии, хотя и послал на церемонию похорон какого-то своего священника – из незначительных. На этой же церемонии в избытке сияла и сталь римского оружия – из целей безопасности и порядка. Молитву произносил ученый раввин из Храма – тот самый, что приглашал женщин на проповедь, и он совершенно открыто лил слезы. Иисус, чья голова и плечи возвышались над толпой, стоял с сухими глазами и суровым выражением на лице, и те, кто смотрел на него, видели, как он сжимает кулаки.

Итак, все пять лет, прошедшие со смерти Сары до того момента, когда Иисус взялся за главное дело своей жизни, он пребывал в роли вдовца. О новом браке он даже не думал, много работал в мастерской, все силы вполне сознательно посвящая искусству своего ремесла, а вечера проводил с матерью. Они почти не говорили о том, что было в их жизни, а потом ушло, хотя призрак Сары некоторое время посещал дом, ворошил кухонную утварь и заставлял кота, который, конечно же, видел его, от страха топорщить шерсть на загривке. Вскоре мирно во сне скончалась и Элисеба, и ее призрак присоединился к призраку Сары. Впрочем, со временем призраки исчезли, и Сара не являлась Иисусу даже во сне. Он похудел, поскольку мало ел и много читал. Но вот настала пора, когда он вновь смог говорить о Саре, хотя и с нотками печали в голосе. К этому моменту худоба его исчезла, и Иисус вошел в пору настоящей мужской силы и красоты.

Как-то он заговорил, обратившись к матери, и в голосе его звучала благодарность:

– Три вида любви, которые я познал, – заявил он, – должны научить меня еще одному, высшему виду – любви ко всем существам, созданным Богом, – и к тем, кто питает к человеку любовь и симпатию, и к тем, кто ему враждебен. Думаю, более всего для понимания этого мне дала любовь, которую мужчина чувствует к своей жене. Ибо родительская любовь есть любовь безмерная и безграничная, любовь же супружеская предполагает умение держать себя в узде – не выходить из себя, не встречать упреком слова упрека, избегать острых углов. Супружеская любовь немыслима без благодарности, которую супруг выражает супруге за доставленную радость любви и дружбы. Хотя мы и произносим клятву любви и верности, мы не обязаны ей следовать. Но именно любовь мы и выбираем. Я буду учить любви как следствию свободного выбора, и в ней мы обретем главное оружие против зла. И, как мне кажется, пришла моя пора, и я должен готовиться.

– Значит, ты покинешь меня? – спросила Мария. – А как же тогда твоя мастерская?

– Ах да, мастерская! – проговорил Иисус, вспомнив о своей работе. – Ко мне приходил сегодня один молодой человек. Он из Газы, зовут его Ефраим, и он ищет работу. Он, конечно, не Самсон, но хорошо сложен и силен, потому что раньше работал каменотесом, шлифовал каменные плиты для дорог. А кроме того, он знает плотницкое дело и знаком с инструментами. Ему лет двадцать, и, как мне кажется, он человек честный. По-моему, он приходится дальним родственником Иоафаму, булочнику, хотя тот и говорит, что на его белые булки и так много родственников, желающих получить их бесплатно. Ефраим ночует нынче у Иоафама. Иоафам – добрый человек, один из избранных Богом.

– Ты думаешь?

– Именно. Да, язык у него остер, зато душа мягкая, а под налетом грубости – чистое золото. Он так легко раним, что просто вынужден укрыть свою душу и сердце жесткой скорлупой – как улитка! Я поработаю с этим молодым человеком месяцев шесть, посмотрю, чего он стоит. А тебе придется самой войти в дело, научиться вести счета, распоряжаться деньгами.

На это Мария только вздохнула.

– Замуж мне, как видно, уже не выйти. Никого не вижу вокруг, за кого можно было бы пойти.

– Подождем, посмотрим, как все пойдет, – сказал Иисус. – То, что я предлагаю, – лучший вариант. И не нужно слишком много думать о будущем. Прошел день – и хорошо! И обещаю, голодать ты не станешь.

– Шесть месяцев, говоришь? Так ты все-таки думаешь о будущем? И оно тебя беспокоит?

На этот вопрос Иисус не ответил. Вместо этого он произнес:

– Иоанн уже начал свой труд. Готовит пути.

Глава 3

А теперь настало время поговорить об Иоанне, который призван был готовить пути для пришествия Мессии. Вырос Иоанн, как и Иисус, сильным и высоким; чтением наполнил он ум свой, отточив его и сделав быстрым и живым в спорах и беседах. Вскоре стало очевидным, что роль священника ему не подходит – по крайней мере, в том виде, в котором тогда понимали и определяли суть этой роли. Ритуальная, внешняя сторона религии его немало раздражала, и он никак не мог найти общего языка ни с фарисеями, ни с саддукеями. Жил он один в доме, который когда-то принадлежал его отцу, потом – его овдовевшей матери. Ел мало, вина не пил, много молился и просил Господа наставить его на путь истинный. Свет явился Иоанну, когда, по тогдашним представлениям, он уже давно вошел в пору зрелости. Было ему видение, в котором он узрел самого себя, узрел таким, каким должен стать: лишенным дома и всяческой собственности, даже одежды, приличной жителю города; утратившим всякое место среди людей, диким, поросшим спутанными власами, в пустыне, где размышлял, беседовал с Богом, питался тем, что даровала природа – медом из дупла, где селились пчелы, кузнечиками, зажаренными на быстром ночном огне, водой из хрустального источника или проворной горной реки. Воды реки Иордан представлялись ему в этом видении как странный образ спасения. Люди – мужчины и женщины – должны были омыть себя от греховности своей – с тем чтобы стать достойными встречи с Мессией. А чтобы очиститься от греха, нужно погрузиться в воды священной реки. И тогда, вспоминая прохладу прилипших к телу мокрых одежд и холод речной воды, они уже никогда не забудут ни дня освобождения от власти греха, ни своего торжественного обещания впредь жить жизнью праведной и безгрешной.

Мы используем слово крещение для описания двух вещей: либо погружаем тело в святую воду, либо окропляем его водой. В этот момент, момент соприкосновения плоти со святой водой, и происходит очищение души. В греческом языке есть слово баптисма, которое означает окунаю или полное погружение, и от этого слова пошло наименование баптизм, означающее сообщество, члены которого совершают обряд крещения по вере; священник же их именуется баптистом. Слово же сакраментальный, или сакральный, слово латинское, которое относится к торжественной воинской присяге, в обряде крещения приобретает совершенно иной смысл. Ибо в обряде крещения само погружение в воду или просто окропление есть событие наиважнейшее, в то время как сама клятва, будь она произнесена вслух или про себя, публично или в узком кругу единоверцев, в этой новой форме религии имеет не столь важное значение.

Существуют религии, как, например, та, что исповедуют люди, живущие на берегах Мертвого моря, утверждающие, будто земные формы и сама плоть человеческая есть нечто ничтожное и не стоящее внимания по сравнению с духом. Есть и иные верования, обосновывающие почти дьявольский характер материи, с которой божественный дух ведет ожесточенную и ни на минуту не прекращающуюся борьбу. Иоанн же, а вслед за ним и Иисус полагали, что и душа, с одной стороны, и плоть человеческая, с другой, есть в равной степени продукты творческой деятельности Всевышнего. И вино, и хлеб, и вода, и кровь – все в равной степени несет на себе признаки святости, и уж если сам Господь не погнушался явиться миру в человеческой плоти, то и Святой Дух, это связующее звено между сознанием Бога и воплощенным Словом, особо не переживал оттого, что ему придется стать обычным голубем, главные заботы которого, как правило, сводятся к поеданию крошек да воркованию с хорошенькими голубицами на крышах наших домов. Но я немного отвлекаюсь.

Иоанн несколько раз перечитал фрагмент из Книги пророка Исайи, уловил его провидческий смысл и понял, что он сам и есть та таинственная личность, что скрыто представлена в строках Писания. И именно этот пассаж из священной книги имел в виду Иисус, когда в споре с учеными раввинами из Храма в Иерусалиме совсем забыл о том, что разыскивают его отец и мать и что караван его отправляется домой, в Назарет:

Утешайте, утешайте народ Мой, говорит Бог ваш; говорите к сердцу Иерусалима и возвещайте ему, что исполнилось время борьбы его, что за неправды его сделано удовлетворение, ибо он от руки Господней принял вдвое за все грехи свои.

Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте в степи стези Богу нашему; всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, кривизны выпрямятся, и неровные пути сделаются гладкими; и явится слава Господня, и узрит всякая плоть спасение Божие; ибо уста Господни изрекли это.

Поначалу Иоанн воспринял сигнал слишком буквально – удалился в пустыню и принялся оглашать ее просторы воплями: «Покайтесь, ибо грядет Господь наш!», причем борода и волосы его действительно стали отрастать и спутываться, сам он стал тощим и грязным, а желудок немилосердно болел, терзаемый скудной пищей, что его хозяин собирал по кустам и деревьям. И тем не менее настал момент, когда желудок Иоанна уменьшился и притерпелся к той провизии, что давала пустыня, а тело, прикрытое лишь двумя дурно пахнущими козлиными шкурами, подсохло и окрепло. Поначалу он страдал от кашля и насморка, что подарили ему холодные ночи под открытым небом и дожди, от которых он не искал укрытия, расхаживая под струями и призывая всех покаяться. Правда, вокруг было пусто и каяться некому. Но постепенно Иоанн обжился в пустыне, и часто, вооруженный суковатой палкой, которая служила ему одновременно и посохом, и жезлом, достойным истинного пророка, появлялся на окраине какой-нибудь деревни и, веселя жителей диким видом и очевидно безумными речами, призывал всех покаяться и совершить обряд крещения в водах Иордана, чтобы смыть с себя грехи и подготовиться к новой жизни. Старики в деревнях смеялись, молодежь бросалась камнями, собаки лаяли и норовили укусить. Иоанн уходил из деревни, и долго еще слышался его грустный зов:

– Покайтесь, ибо грядет Господь!

Но, как мы хорошо знаем, отвергали Иоанна не все. Тот, кто помнил, что новоиспеченный пророк рожден на свет самым чудесным образом, верил, что он и есть давно обещанный Мессия. Нечасто, но такие находились. Иные, которым были близки исповедуемые зелотами тайные надежды и которые жили не только в Иерусалиме, но и в иных городах Палестины, видели в нем исполненного харизмы вождя, который поднимет народ Израиля на восстание и поможет ему сбросить тиранию римлян. Не вызывало удивления, что Иоанн мало-помалу привлек к себе все взгляды, особенно после того, как начал проводить обряд крещения на берегах Иордана. Многие сомневались и вопрошали: что, этот тощий, одетый в лохмотья сумасшедший с горящими глазами и есть долгожданный Мессия? И мы будем верить его невнятным речам, слетающим с запекшихся уст? Но разве в Писании сказано, в каком обличье явится Мессия? Или он будет толстым, облаченным в яркие одежды фарисеем? Послушаем, что он говорит.

– Это, – говорил Иоанн стоящей на берегу небольшой группе людей, – называется крещение. Церемония очень простая. Вы должны очистить душу от греха, а знаком того, что душа ваша чиста, будет чистота вашего тела, которое вы омоете в реке. Вы можете сказать: а разве вода обязательна? И я скажу – да, потому что мы очень хорошо запоминаем ритуал, но забываем то, что произносят уста. Идите за мной, идите в воду.

– А что потом? – спросил один из стоящих на берегу. – Что будет после того, как мы совершим омовение и покаемся?

– Вы будете готовы к встрече с тем, кто грядет вслед за мной и кто введет вас в новое царство.

Царство! Ничего себе словечко! И как его понимать? Как метафору, говорящую о царстве духа, или же в буквальном смысле, как новую форму государства, со всем тем, что при этом подразумевается – восстание против римлян и учреждение новой, священной монархии? С самого начала во всю эту историю с миссией Иисуса вкралась некая двусмысленность, которая могла увести простачков, даже обладающих политическим складом ума, в ненужную сторону.

– Что же это за новое царство? – спрашивали Иоанна.

– В этом царстве будет все, чего нет в империи кесаря. Любовь, а не страх. Не будет ни рабства, ни тирании, ни стяжателей, ни богачей, нажившихся на неправедном. Это будет царство свободных душ, и править ими будет сам Бог.

Опасные слова. Желающие покаяться становились в очередь, и с каждым днем очередь все росла.

– Совершаю крещение сие от имени Всевышнего, – произносил над каждым Иоанн. – Да очистит святая вода тебя от желания грешить в будущем и смоет все грехи прошлого.

Но кто-то скажет, если ты очищаешься от желания совершать зло, ты одновременно очищаешься и от желания творить добро! Непростые слова, непростая теория. И тут, конечно, нужен толкователь – тот, кто все разложит по полочкам.

Как мы грешим?

– Я жульничал. Недовесил товару, когда работал в лавке…

– Я украл пять талантов у соседа и все свалил на его сына…

– Я позарился на соседку, хотя ничего и не сделал, чтобы добиться ее расположения…

– Я часто кричал на свою жену, да успокой Господь ее душу, и несколько раз бил…

– В прошлом году я пропустил Песах…

– Совершил я грех Онана…

И так целый день. Исповедовать и отпускать грехи. А потом – холодная ночь в пещере. На рассвете же – завтрак из жаренной на костре саранчи, запитый водой из Иордана. И вновь – выслушивать грешников, крестить, наставлять на путь истинный, пророчествовать о том, что грядет тот, кто грядет…

– Я ненавидел свою невестку и рассказывал сыну лживые истории о ее неверности…

– Я ел запрещенную пищу и запивал ее козьим молоком…

– Я совершила грех прелюбодеяния. А ночью, полная ненависти к храпящему рядом мужу, лежала и думала, как бы мне согрешить еще и еще…

Однажды Иоанн обратился к огромной толпе, в которой, помимо жаждущих очиститься от греха и приобщиться к новой жизни, оказалось много сомневающихся, а еще и тех, кто вечно искал повода побрюзжать, и проповеди Иоанна в этом смысле были поводом отменным. Виднелись в толпе и фарисеи, а также явные шпионы, которых власти иерусалимские подослали, чтобы спровоцировать пророка на преступные речи.

– Чего вы ждете от меня? – воскликнул Иоанн. – Чтобы я провозгласил конец царства чужаков в нашем святом городе? Объявил освобождение Иерусалима от того, что кто-то называет римскими путами? Не это обещано нам! Не об этом станет проповедовать тот, кто грядет. Ибо путы, от которых страдает человек, созданы им самим.

Из толпы раздался голос фарисея:

– Зачем нам нужна новая вера? Разве вера наших отцов плоха?

– Слышу голос фарисея! – вскричал Иоанн. – Да, среди вас много фарисеев, которым довольно мыть руки перед едой – в этом вся их вера! Много среди вас и саддукеев, для которых величие Господне – в богатстве, что они стяжали! И вам, фарисеи, и вам, саддукеи, я говорю: вы – порожденье ехидны!

И только эхо разнесло по округе: идны, идны…

Опасные слова. Самый верный путь нажить врагов.

– Ехидны! Ехидны! – продолжал между тем Иоанн. – Если идете вы ко мне, сотворите же достойный плод покаяния. И не думайте говорить в себе: отец у нас Авраам, ибо говорю вам, что Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму. Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь. Бойтесь секиры, что срубит вас и бросит в огонь.

Иоанн продолжал говорить в таком же духе, и во время проповеди его подошли к нему с обеих сторон два офицера Синедриона и вежливо предложили пройти с ними в местный суд, где собрались раввины из местных синагог, которым страшно хотелось допросить новоявленного пророка. Глаза их широко открылись, когда они увидели Иоанна, который держался скромно, но всем видом своим давал понять, как ему хочется побыстрее разделаться с допросом и вернуться к своим проповедям и крестящимся. Перед раввинами стоял высокий худой человек в драной верблюжьей шкуре (козьи шкуры давно истлели и пришли в негодность), лохматый и неухоженный. Раввины подавили улыбки на своих физиономиях, и их председатель приступил к допросу, отмахиваясь от мух отделанным слоновой костью веером (римский подарок, предположительно из Египта).

– Итак, господин мой, – начал председательствующий, – сообщи нам, как тебя звать.

– Сначала я скажу, как меня нельзя звать, – отозвался Иоанн. – Нельзя звать меня Мессией. Мессия лишь грядет.

– Выходит, что ты – Илия-пророк, вновь вернувшийся к нам?

– Я – не Илия!

– Так кто же ты?

– Я – глас вопиющего в пустыне. Я явился, чтобы спрямить пути Господни. Но я – не Илия! Я – его слово, воплощенное в дело.

– Кто дал тебе разрешение на совершение ритуала, который ты именуешь крещением?

– Тот, кто грядет вслед за мною. Я крещу вас в воде в покаяние, но идущий за мною сильнее меня; я не достоин понести обувь его; он будет крестить вас Духом Святым и огнем; лопата его в руке его, и он очистит гумно свое и соберет пшеницу свою в житницу, а солому сожжет огнем неугасимым.

– Ты имеешь в виду Мессию?

Иоанн не сказал ничего, лишь склонил голову.

– Подожди нас снаружи. Мы должны обсудить то, что услышали.

Иоанн вышел во внешний придел, раввины принялись совещаться.

– Ничего опасного, – сказал один. – Обычный сумасшедший.

– Он говорит страшные вещи, – заявил другой. – Хочет разрушить дом веры, его фундамент, его камни и опоры. А еще болтает о лицемерии, об омовении рук и о прочих подобных вещах. И кто такие, скажите, эти его ехидны и мерзость перед ликом Господним?

– Мы все об этом слышали, – кивнул третий. – Но есть ли здесь признаки ереси?

– Ереси? – переспросил председательствующий, взмахнув веером. – Ересь очень трудно доказать. Тем более что он – священник и вряд ли сознательно станет проповедовать еретические вещи. Не можем мы осуждать его и за его внешность. Внешность пророка. Нет, он, конечно, является источником беспокойства. Но не в религиозных вопросах.

– Тогда – в гражданских?

– Возможно, потенциально. Он уже много чего наговорил, хотя и старательно обобщал факты, допустим – о нарушении законов, регулирующих брак.

– А, так вы имеете в виду…

– Именно это я и имею в виду. Оставим все это гражданским властям.

– Тогда нужно позвать его и сказать, что он свободен?

– Я думаю, он уже ушел.

Случилось так, что мать Иоанна, Елизавета, состояла в родстве с семьей Ирода Великого, будучи троюродной сестрой первой жены царя, Дорис, которую, к сожалению, тому пришлось заставить замолчать. Иоанн, еще мальчиком, встречался в Иерусалиме с сыном Ирода и Дорис, Иродом Антипатром, и с чувством тошноты вспоминал, как потенциальный тетрарх закармливал его засахаренными фруктами и сладко-липким шербетом. Теперь они были уже взрослыми мужчинами, один – большебрюхим царем, правда только на четверть (а если точнее – на треть), любителем женской плоти, другой – суровым тощим пророком, проповедующим пришествие Мессии. Когда же Иоанн узнал о греховном желании Ирода Антипатра жениться на жене своего еще живого брата Филиппа, тетрарха Итуреи, его, проповедника воды и раскаяния, вновь стала душить тошнота, поскольку старые воспоминания слились с отвращением, которое поднялось в нем при получении этого известия.

Правда, справедливости ради, нужно сказать, что идея выйти за Ирода Антипатра пришла в голову, скорее, самой жене Филиппа, Иродиаде, к ужасу как раввинов, так и простых израильтян, свято почитавших закон, данный Моисеем. Ей захотелось стать супругой Ирода потому, что скуповатый Филипп не смог утолить ее жажду властвовать, как, собственно, и иные формы жажды, удовлетворение коих происходит в постели. Филипп ничего не имел против бегства жены и сквозь пальцы смотрел на совершаемый ею грех, потому что был рад избавиться от нее и надеялся, что его слабовольный и охочий до радостей плоти брат (вполне безобидный; не тиран, хотя и не слишком разумный и умеренный правитель) по причине полной беззаботности своей даст ей все, что она пожелает, – власть в провинции, голос в совете, возможность удовлетворить свою природную жестокость, что, кстати, послужит отличной заменой недостатка плотских удовольствий, в доставлении которых женщине Ирод Антипатр был еще менее квалифицирован, чем его брат (а брачная постель, как известно, – это рынок, и если у тебя нет одного товара, ты за ту же цену можешь предложить другой).

Мне немного не по себе оттого, что я вынужден рассказывать о брачных привычках и предпочтениях как царствующих особ, так и их подданных. Ирод Антипатр в молодости изрядно поистаскался и порастратил свою способность к наслаждению обычными радостями жизни, а потому в зрелые годы, чтобы получить удовольствие от любви, ему приходилось прибегать к самым фантастическим ухищрениям, которые только способно было предложить ему его изощренное воображение. Иродиада, которой Филипп совершенно неожиданно для себя сделал дочь, названную впоследствии Саломеей, поначалу не осознала, увлеченная открывшимися для нее возможностями наслаждаться властью, что главное, что привлекало Ирода в законном с нею браке, это возможность инцест приправить инцестом. Ибо в своем странствии по царству Эроса он достиг уже таких окраин, что единственное, что могло его возбуждать, была юная плоть, принадлежавшая существам обоих полов, а плоть Саломеи, хоть и женская, была, безусловно, юна.

Нет, Ирод Антипатр не требовал немедленного соития – он уже неторопливо и обстоятельно входил в состояние полной импотенции. Но видеть юное тело обнаженным, полуобнаженным, медленно освобождающимся от одежд, да еще желательно – изгибающимся, тяжело и страстно дышащим, имитирующим движения, принятые в акте любви, – все это заставляло отдельные члены (точнее – один член) тетрарха слегка набухать, и если в этот день боги – не имеющие никаких родственных связей с Богом Израиля – улыбались Ироду, то все заканчивалось вялой поллюцией. Как я уже сказал, мне неловко излагать такого рода обстоятельства – не менее чем моему читателю о них слышать; но я также говорил, что моя обязанность рассказчика заставляет меня не опускать в повествовании и самых грубых житейских подробностей – исключительно и только ради правды.

Иродиада была красивой женщиной, но красота ее превзошла саму себя во время кровосмесительной брачной церемонии, когда, одетая в наряд невесты, с видом самым соблазнительным, во главе процессии она шла рука об руку со своим мужем-тетрархом. Оба они были облачены в одеяния из шелка и парчи, украшенные мириадами сияющих драгоценных камней. Оркестр из флейт, труб, барабанов и цимбал играл торжественные мелодии, а юные девы бросали цветы на дорогу, по которой шла отвратительная пара. Загипнотизированные роскошью процессии, подданные царя Ирода стояли по сторонам дороги и приветствовали новобрачных, причем многие делали это вполне искренне. А над толпой возвышался лохматой головой и обвислыми плечами некто с суровым взглядом, который при прохождении пары воскликнул:

– Ирод! Царь Ирод! Ирод Антипатр!

Солдаты попытались затолкать говорящего в толпу, подальше от глаз тетрарха, но лохматый, похоже, не собирался уступать, желая немедленно обратиться к тетрарху. Ирод же сказал своей невесте:

– Это мой дальний родственник, дорогая. Я слышал, что Иоанн, сын Захарии, стал чем-то вроде пророка, но никак не ожидал встретить его здесь. – И, обратившись к солдатам, приказал: – Пропустите его.

А когда тот вышел из толпы, спросил:

– Ты ведь Иоанн, верно? Чудесное дитя бесплодного старческого лона. Я ведь не ошибся? Мне не нравится, как ты оделся на мою свадьбу, но, видно, делать нечего. Говори!

– Ирод, царь Галилеи! – заговорил Иоанн. – В святых скрижалях закона сказано, что мужчина не имеет права брать за себя жену своего здравствующего брата. Царица Иродиада, твоя жена…

– Да, я знаю, знаю, – недовольным тоном перебил его Ирод. – Она жена моего брата Филиппа. И что? Будешь упрекать меня, жужжать мне в уши своими обвинениями, профессиональный святой? Дай-ка я лучше скажу тебе кое-что на ухо! – Иоанн наклонился, и Ирод произнес ему в ухо: – Что бы ты ни говорил, но я ее сегодня поимею!

Иродиада не слышала слов мужа. Лицо ее пылало гневом, драгоценные камни зло звенели на одежде. Иоанн отпрянул и возопил так, что слышно было всем:

– Ваш царь – страшный грешник! Женщина же, которую он называет своей женой, погрязла в прелюбодеянии. И всякий, кто откажется осудить эту греховную пару, сам будет объявлен грешником!

Солдаты хотели было схватить Иоанна и препроводить его в тюрьму, но Ирод остановил их и, ухмыльнувшись, сказал:

– Все, что ты говоришь, очень интересно! Но вряд ли такие речи уместны во время столь радостного события. Нет, нет, капитан! Отпустите его! Мы будем милосердны в день нашего бракосочетания.

И Иоанна отпустили. Он размашисто зашагал сквозь расступающуюся толпу, не переставая кричать:

– Грех! Страшный грех!

Но люди, которые просто не желали слышать о чем-то неприятном в столь радостный день (более того, напоминание о кровосмешении придавало некую греховную остроту событию бракосочетания, отчего дым факелов, поднимающийся к небесам, многим казался более пряным, чем на самом деле), толкали несущегося на них Иоанна, щипали его, смеялись в лицо. Но были и те, кто не участвовал в общем веселье, кто сурово смотрел на яркую сцену разврата, но они, в отличие от Иоанна, молчали – видимо, из скромности. Лишь один, ухватив Иоанна за руку, спросил пророка:

– Скажи, только быстро: если монарх живет в грехе, имеет ли он право управлять народом?

– Если ты хочешь, чтобы я что-то сказал о политике, ты будешь разочарован. Я борюсь с грехом, и если вижу грешника, призываю его покаяться – и не больше того!

– Но разве ты не тот, о ком сказано, что он прогонит чужеземца с престола и объединит нас под крылом Господа нашего?

– Я – не он. Я лишь предтеча, недостойный его славы и величия. А вам я говорю: очиститесь от греха! Покайтесь! Пусть омоют вас воды новой жизни! Креститесь именем грядущего спасителя.

– Нет, ты тот, кого мы ждем. Мы понимаем, тебе приходится скрываться. Но скажи: когда придет время собирать урожай?

– Ты говоришь загадками. Пропусти меня.

На берегу Иордана, как легко можно представить, собрались несметные толпы. Во дворце Ирода Антипатра, что вообразить не менее легко, царица Иродиада весь оставшийся день рвала и метала, восклицая: