Текст книги "Профессиональное убийство"

Глава двенадцатая

 
И сердце буду я носить на рукаве,
Чтоб расклевали его галки.
 

Отелло

На этом мы расстались, и я отправился на Фосетт-стрит. Снова подумал, что у Фэнни хватает ума выбирать хороший адрес и мириться с посредственными удобствами. Фасад дома выглядел впечатляющим, даже красивым, но интерьер был убогим. Свисающие занавеси скрывали выпуклости стен, квартиры были дешевыми. Швейцара там не было, и когда я приехал, домоправительницы на месте не оказалось. Я поднялся к квартире номер восемь, где некогда жила Фэнни. Дверь открыла приветливая молодая женщина.

– Если вам нужен Билл, – сказала она, – то он пошел забрать из ремонта ботинки. Неожиданно получил утром несколько гиней и наконец может заплатить за новые подметки. Можете зайти, подождать его. Я как раз жарю рыбу.

Я объяснил, что Билл мне не нужен.

– Мне дали этот адрес, сказали, что года два назад здесь жила мисс Прайс.

– Эта красавица? Вы знали ее? Наверное, теперь не общаетесь?

Неосведомленность этой женщины изумила меня больше, чем незнание миссис Хэммонд.

– Она в тюрьме, – сообщил я.

– Неужели это она? Господи! Какие скверные в газетах фотографии. Плохо, что Билл не написал ее портрет. Знаете, Билл помешанный, – доверительно добавила она. – Мечтает о ней с тех пор, как увидел ее. Хотел написать портрет. Мы видели ее всего два раза. Эта квартира была передана в субаренду, а у нее имелись подсвечники, которые мы думали приобрести. Когда заговорили о цене, разумной из нас троих оставалась только я. Фэнни Прайс готова была согласиться на любую цену – сказала, что все равно терпеть их не может, – а Билл готов был дать ей, не торгуясь, сколько она запросит. Отдал бы ради этого в заклад все, кроме своего мольберта. Он был от нее без ума. Забросил все, пытался сделать ее зарисовки пастелью. Заходил разговор о портрете маслом, но ничего не вышло. Будь у него этот портрет, он мог бы теперь запросить за него любую цену.

– Вы не поддерживали отношений с ней?

– Мы были беднее ее. После того как она съехала, я делала уборку и нашла закладную. Бриллиантовая брошь – двадцать пять фунтов. Сами знаете, что за народ эти владельцы ломбардов. Если не можешь предъявить закладную, они присваивают твои вещи. Однажды я чуть не по-ставила одному такому фонарь под глазом, потому что он не хотел отдать мне из заклада единственный приличный костюм Билла. А Биллу нужно было идти на встречу с предполагаемым клиентом. Ну, я подумала о несчастной Фэнни Прайс, ищущей эту закладную и теряющей два-дцать пять фунтов. Потому что если владелец ломбарда дает тебе за брошь такие деньги, она наверняка стоит раза в четыре дороже.

– Вы так и не смогли связаться с ней?

– Нет. Я спрашивала домоправительницу, интересовалась в конторе по сдаче жилья – эти квартиры снимаешь сроком на год, без мебели, – но там о ней больше не слышали. Что ж, может, она нашла мужчину, для которого бриллиантовая брошь и двадцать пять фунтов сущая мелочь.

– Что сталось с закладной?

– О, мы долго хранили ее в конверте, еще несколько месяцев после того, как истек срок, а потом, наверное, выбросили – она уже ничего не стоила.

Неожиданно лицо женщины покраснело.

– Вы думаете, мы выкупили эту брошь? Прежде всего у нас никогда не было двадцати пяти фунтов, да и все равно, – она засмеялась, – я всегда скажу, что не следует попадать в ад за такие деньги. Будь сумма шестизначной, еще можно соблазниться. Но двадцати пяти фунтов не хватит на оплату наших счетов, стоит ли губить душу ради платы кредиторам?

Эта женщина ничем больше не могла мне помочь, поэтому я спустился вниз и на сей раз оказался столь удачлив, что застал домоправительницу дома. Мне не понравилась эта история с брошью после рассказа миссис Хэммонд об украденной драгоценности. Одной из черт Фэнни, которые привлекали меня, являлась та склонность к авантюрам, о чем говорила миссис Хэммонд. Скажи мне Фэнни, смеясь и вскинув голову, что это похищение организовала она, я бы ей поверил. Я мог представить ее крадущей брошь и даже гордящейся тем, что сделала это умно и не попалась. Но убивающей Рубинштейна вообразить не мог.

Домоправительница была болезненной, озлобленной, утомленной, женщиной без всяких претензий на образованность, подгоняющей подчиненных и подгоняемой, в свою очередь, людьми, возможно, получающими очень неплохой доход с этих жалких квартир. Она сообщила, что помнит Фэнни. Молодая женщина жила в восьмой квартире и съехала неожиданно. Нет, она не может сказать почему, но не удивилась бы, узнав, что причиной тому был мужчина. К ней иногда приходил молодой человек с рыжеватой бородой. Однажды они устроили скандал. Нет, она не знает, кто он, но было ясно, что Фэнни живет за счет мужчин. Если путаешься с мужчинами, это может закончиться чем угодно. В общем, Фэнни быстро нашла другую квартиру, отдала свою мебель и скрылась. Куда? Не известно.

– Раз Фэнни переехала сюда, значит, жизнь у нее наладилась, – сказала моя собеседница. – Раньше она жила на Рейлтон-стрит. Ну, мы знаем, что это такое. В квартире одна жилая комната – спальня вместе с гостиной, – и говорят, в некоторых домах за ночь столько денег переходит из рук в руки, что не поверишь. Чего там только нет.

Я сумел узнать номер дома и поехал на Рейлтон-стрит. Она представляла собой ряд мрачных, обезображенных домов с шелушащимися портиками и убогими фасадами. В окнах висели грязные кружевные шторы, перед полуподвальным окном поднимал голову закопченный лавровый куст. Я насчитал девять кустов перед двенадцатью домами; остальным кустам даже не хватало предприимчивости создать горсточку покрытых сажей листьев и расщепляющийся ствол. Это был до того явный шаг вниз, что я удивился: как обладавший такой культурой Ван взял в секретарши девушку из этого района? Но вспомнил Фэнни и подумал, что она преобразила бы даже это невыносимое окружение. Домовладелица сказала сразу же: «Если вы пришли к ней, то ошиблись адресом» – и захлопнула бы дверь у меня перед носом, не сунь я ногу между дверью и косяком.

– Я навожу справки для полиции, – солгал я.

Дверь открылась пошире; сморщенное лицо домовладелицы выразило что-то похожее на любезность.

– И меня это не удивляет. Знала бы я, что это за девица, ни за что не позволила бы ей жить в моем доме. Никто не скажет, что я нетерпима, но когда доходит до шашней с желтокожими, это переходит всякие границы. – Она развела пухлыми руками, широкое обручальное кольцо глубоко врезалось в бледную плоть. – Я не хотела иметь с ней никаких дел после того, как она связалась с этим китаезой.

– Этот китаеза, как вы его называете, был очень известным человеком, – отчеканил я, напрягая голос, как напрягают ремни катапульты для придания выстрелу наи-большей силы. – Мисс Прайс работала у него секретаршей.

– По мне будь он хоть китайским принцем, – упрямо заявила эта особа. – Хочу только сказать, что есть достаточно белых мужчин, у которых девушка может найти работу. Я всегда терпеть не могла иностранцев. Когда он однажды пришел и сказал: «Я подожду у нее в комнате, раз ее нет дома» – я его сразу выпроводила. Заявила, что в комнатах у моих жильцов не бывает мужчин. Это приличный дом, и пока он принадлежит мне, он будет приличным. А когда она вернулась – в три часа ночи, можете поверить, – я сразу же сказала: «Если хочешь играть в свои грязные игры с желтокожими, то играй не в моем доме». И это был у нее не единственный китаеза. Я собственными глазами видела ее сидящей в кино с другим. Так вот, мне нужно зарабатывать на жизнь, заботиться о других постояльцах. «Убирайтесь отсюда, – сказала я ей. – И не думайте о плате за неделю. Если останетесь тут, я потеряю больше».

– И она съехала? – спросил я, недоумевая, что могло привести мою красавицу Фэнни в этой мерзкий дом.

– Конечно. Я за этим проследила. Куда? Не знаю. Если ищете ее, я бы на вашем месте отправилась на Джермин-стрит в вечернее время.

Этот разговор не дал мне ничего, кроме портрета такой Фэнни, о существовании которой я и не подозревал. Однако же я утешался мыслью, что она поднялась по общественной лестнице, когда перебралась на Фосетт-стрит.

Теперь моей задачей было выяснить имя того рыжебородого, который явно вынудил Фэнни уехать с Фосетт-стрит, и время, когда он вошел в ее жизнь. Это могло стать простым совпадением, он мог не иметь ни малейшего отношения к Рубинштейну, но это была первая нить, какую я нашел. И почему у Фэнни с ним разразился скандал? На ее тактику это было совсем не похоже. Мне начинало казаться, что этот человек имел над ней какую-то власть. Я вернулся к своей линии расследования, как ищейка к трупу.

Миссис Хэммонд сказала, что не знает фамилии человека, в доме которого ее муж познакомился с Фэнни, но добавила, что тот был известным англичанином-китаеведом. Написал книгу о Китае для серии «Древние цивилизации». Я отправился в книжный клуб «Таймс» и навел там справки. Сотрудники выяснили, что данную книгу написал человек по фамилии Эллисон, и назвали издательство. Издатели, осторожные люди, обещали известить меня письмом. Через несколько дней я отправился в Брайтон расспрашивать этого человека в одном из тех прекрасных старых домов времен Регентства, где некогда обитали щеголи, видевшие в Брайтоне курорт, а с их исчезновением потускнело и очарование этого города. Я думал о них, с трудом шагая по набережной. Погода была плохой, набережную обдавало водяной пылью, и город казался населенным странными карликами, потому что прохожие пополам сгибались от ветра.

Эллисон находился дома и ждал меня. Это был худощавый, аскетичный, рассеянный человек. Он сказал, что хорошо помнит Фэнни.

– Очень интересная женщина, – заметил он. – Полагаю, в прошлом у нее было очень тяжелое время. Я слышал, мерзавец-муж. Или сожитель. Так или иначе, обращался он с ней отвратительно, бросил ее и тянул с нее деньги при любой возможности. Об этом она почти не говорила. Я узнал, что она пела – французские песенки в национальном французском костюме – в одном из ночных притонов Лондона. Замечательное создание; казалось, ей плевать на все это представление, непристойные слова и паршивую публику. Потом я пригласил ее к себе за столик – о, это было нетрудно в таком заведении; за бутылку шампанского к тебе подсела бы любая девушка. Она рассказала мне кое-что, упомянув, что умеет стенографировать. В общем, производила впечатление умной. Я знал, что моему другу Вану нужна секретарша, и решил помочь ей. Попросил ее приехать ко мне домой и устроил ей встречу с Ваном. Тот сразу же дал ей работу, и она работала у него, пока он не умер. В то время я иногда виделся с ней, но слишком редко, чтобы сблизиться. Да она и не была моим типом женщины. Я никогда не чувствовал себя с ней свободно. Таких женщин я просто не понимаю. Иногда я задавался вопросом о ее происхождении.

– Вы больше ничего не слышали о ее личной жизни?

– Ничего. Справок, естественно, не наводил, а Ван не стал бы интересоваться.

Мне казалось, что эти поиски ведут меня все дальше и дальше в прошлое. Этот муж или сожитель, видимо, играл в жизни Фэнни важную роль. Я начал задаваться вопросом, не из-за него ли она отвергла Брайди. Правды ему не сказала потому, что он цитировал ее письмо. Но я представлял этого негодяя, сидящего у Фэнни на шее, пока она не бросила второпях квартиру на Фосетт-стрит и перебралась на Армитидж-роуд, а затем в тот дом, где жила, когда я познакомился с ней. Мисс Верити тоже не помогла мне. Она снова напомнила, что это дом с современными квартирами, а не тюрьма, и заявила, что никто не следит за приходом и уходом жильцов. О рыжеголовом человеке она не помнила, хотя охотно добавила, что у мисс Прайс могло быть много таких друзей. Обращаться к Фэнни напрямик я пока не решался; это упрямое создание могло заупрямиться и поклясться, что у нее не было мужа.

Эллисон сказал мне, как называется кабаре, где он впервые увидел Фэнни. «Только, – добавил он, чуть покраснев, – не нужно упоминать там моей фамилии. Я зашел туда случайно».

Фамилия его мне была совершенно ни к чему, так что я охотно пообещал ему это; а в том ночном клубе – на самом деле это был ночной клуб – мне удалось получить адрес другой женщины, выступавшей на эстраде в одно время с Фэнни. Я стал следить за ней и выяснил, что теперь она выступает в мюзик-холлах в пригородах и в Хаммерсмите, Чизуике и в Хендон-парке. Я отправился на представление в Хаммерсмит, а потом терпеливо ждал в ее гардеробной. Этой заурядной, невысокой женщине было присуще простонародное обаяние и оживленность. Я пригласил ее поужинать и купил бутылку шампанского. Она охотнее пила бы имбирное пиво, но знала, что шампанское – хороший тон, поэтому выпила два бокала и стала очень болтливой. Навести ее на разговор о Фэнни оказалось нетрудно.

– Когда я развернула газету, – начала она, – у меня глаза на лоб полезли. Не скажу, что считала Фэн совершенно на это неспособной. Безрассудства ей не занимать. И конечно, этот человек был богачом. Да, мы все понимали, что она не останется неизвестной, как суждено нам. Стоит только посмотреть на нее – она всегда была другой. Даже мистер Полити, какой бы ни была его настоящая фамилия, обращался с ней по-особому.

Я спросил, хорошо ли она знала Фэнни, имела ли с ней какие-то дела за пределами ночного клуба.

– Я могу рассказать вам очень многое, – оживленно произнесла мисс Аллен. – Это я привела Фэнни в «Сдобный кекс». Мы снимали квартиры в одном доме, она работала в Юстоне, мыла посуду в столовой. Десять шиллингов в неделю, еда – что оставят клиенты. Сначала у нее была комната на Юстон-роуд, двери там без ключей, так что если хочешь, чтобы ночью никто не вошел, на всякий случай придвигай к двери туалетный столик. Во всяком случае, Фэнни всегда делала так. И совершенно правильно. Мужчины, каких встречаешь в меблирашках на Юстон-роуд, девушке ни к чему. Мне понравился ее вид, и я поговорила о ней с боссом – мы ведь с Фэнни иногда общались, – и он, то есть мистер Полити, послал за ней и сразу же принял ее на работу. «Будь осторожной, – предупредила я, видя, что у Фэнни это первая работа такого рода. – «Сдобный кекс» не церковь». Фэнни засмеялась. Думаю, о кабаре она знала больше, чем о церквах. Чего ей осторожничать? Она была создана для риска. Все мужчины стали увиваться за ней с первого вечера, когда она пела там. При желании она могла бы скромно обеспечить себя на всю жизнь, за первый же месяц работы. Но Фэнни метила высоко. Использовала многие шансы, от которых мы бы все отказались. Если джентльмен, который Фэнни нравился, приглашал ее на обед, она соглашалась. «Не боишься своего успеха?» – спросила я ее, а она засмеялась и ответила: «Кто знает, что такое успех? Сегодня он есть, завтра нет. Я больше боюсь остаться здесь на всю жизнь». И не осталась. Стала работать у китайца, очень представительного, женатого на белой женщине. Жила в шикарной квартире в Хэмпстеде. Я, конечно, не ездила к ней туда, но слух такой был. Никакой косы у китайца не было, и одевался как европеец. Ну что ж, в этом мире нужно заботиться о себе. Никто за тебя этого не сделает. Увидела я Фэнни только года через три. Она шла по улице с приличным джентльменом с рыжей бородкой. Знаете, это странно. Тут не веселый Париж, где бородки на каждом углу. Здесь они больше бросаются в глаза. Помню, там был тогда один из этих уличных фотографов, крутил свою маленькую ручку, и когда Фэнни прошла, я сказала ему: «Я знала эту леди и хотела бы иметь ее фотографию». Он оказался нахальным.

Я наполнил ее бокал, глаза мисс Аллен заблестели, и она продолжала:

– Что вы скажете об этой наглости? Он спросил: «Небось хочешь заработать легкие деньги?» Но фотографию я все равно получила. Хотя мне было безразлично, с кем Фэнни шла или что делала. Я ведь толком и не знала ее. Нет, конечно, я не пыталась заговорить с ней. Она всегда считала себя выше меня, даже когда мыла посуду, а к тому времени возвысилась вовсе.

– Ты, наверное, не сохранила ту фотографию?

– Она вам очень нужна? Так вот, сохранила. Наткнулась на нее только вчера, когда наводила порядок в коробке. Помню, я как-то показала ее своему другу. Он заметил: «Эта женщина родилась для чего-то высокого». «Может, ей уготована судьба королевы?» – засмеялась я, а он ответил: «Да. Или виселица. Заранее не угадаешь». Странно, правда?

Я поехал с этой женщиной к ней на квартиру, и она нашла для меня ту фотографию.

Фотография была пожелтевшей от времени, но я узнал бы Фэнни где угодно. У мужчины была бородка и очки в роговой оправе. Прежде я его никогда не видел.

Глава тринадцатая

Во всем есть мораль, если только сумеешь найти ее.

«Алиса в Стране чудес»

Мы никак не могли разыскать рыжебородого, и Фэнни не помогала нам. Не могу сказать, что мы предоставили ей много возможностей – Крук позаботился об этом, – но она даже не пользовалась той свободой действий, которую мы оплатили. Когда я приехал к Круку с той малостью слухов и фактов, какие удалось собрать, он вздохнул и сказал:

– Будь у меня все дела такими, я бы уехал в деревню и стал выращивать картофель. Мы с первого дня проверяли все, что нам известно, и не продвинулись ни на шаг. Пытались найти того человека в кинотеатре, среди станционных служащих и получили то, что я предвидел – множество стремящихся к известности придурков, и ни-кто из них не смог даже узнать ее по фотографии.

– Почему Фэнни сама не сказала нам об этом человеке? – спросил я.

– Потому, что он не имеет никакого отношения к убийству, а она не из тех молодых женщин, которые тратят твое время для забавы или из-за своей причастности к преступлению.

– Откуда она может знать?

– Например, потому, что связана с ним. Возможно, она его подельница с тех пор, как они поженились. Эта история с драгоценностью миссис Хэммонд… Я не удивлюсь, если Фэнни замешана в ней. Вместе с рыжим джентльменом.

– Может, спросить ее напрямик – я имею в виду о муже?

– Сейчас не имеет смысла расспрашивать Фэнни Прайс о ее сомнительном муже, – возразил Крук. – Если он виновен, то она, вне всякого сомнения, причастна к убийству, а наша задача доказать, что нет. Мы будем вести осторожную игру, и пусть эта леди делает как можно меньше признаний.

Я согласился, что не следует создавать у Фэнни впечатления, будто мы хотим втянуть в дело этого человека.

Крук покачал головой.

– Мы никого не втягиваем, – заявил он. – Но вероятность существует. Нам требуется только ее раскрыть. Кажется очевидным, что брак нашей прелестной Фэнни оставлял желать лучшего. Похоже, этот человек тянул с нее деньги при любой возможности.

– Я понятия не имел, что у нее был муж, – смущенно признался я.

– Вряд ли она относится к тем женщинам, которые рассказывают о себе все. Но вот отрывочные сведения об этом человеке из нескольких источников. – Крук начал делать какие-то записи. – Мисс Аллен видела их вместе в тридцать первом году. Та женщина на Фосетт-стрит говорит о рыжебородом мужчине в конце того года. Похоже, он нагнал страху на Фэнни. Она поспешила съехать, не оставив нового адреса. Помнишь ту закладную? Видимо, Фэнни сбежала из-за нее. Возможно, заложена была брошь миссис Хэммонд. Не знаю – и это не имеет никакого отношения к данному делу. Затем мы проследили ее до Армитидж-стрит. Либо он не нашел ее там, либо напал на другой источник содержания. В общем, после тридцать второго года мы не имеем о нем никаких сведений. Конечно, может, Фэнни посылала ему деньги, или ей удалось избавиться от него. Примечательно, что он не по-явился с какими-то предложениями, а она не упоминает о нем.

– Мы не знаем, почему она молчит.

– Да, – Крук ненадолго задумался, – и пока я не хочу их знать. Необходимо выяснить, кто он.

– Если не узнаешь этого у Фэнни.

– О, я просто загляну в тюрьму, увижусь с ней и скажу, мол, говорят, она замужем, и суд захочет узнать ее гражданское состояние по формальным причинам. Таким образом, я должен выяснить фамилию этого человека, и тогда мы сможем действовать.

– Тактичность, – пробормотал я, чувствуя себя так, будто вижу, как неопытный врач кромсает беспомощного пациента на операционном столе.

Но тактичности у Крука было не больше, чем у рака, который сначала хватает тебя клешней, а потом выясняет, кто ты. Я не поехал с ним в тюрьму, однако нетерпеливо ждал его возвращения.

– Фамилия этого человека Рэнделл, они поженились в двадцать седьмом или двадцать восьмом году – подробности неизвестны, – но мы легко сможем их разузнать. Фэнни не очень любезно отзывается о нем. Насколько я понял, они прожили вместе всего несколько месяцев, а потом она пряталась от него. О его нынешнем местопребывании нет никаких сведений.

У Маркса ушло немало времени, чтобы добыть эту информацию, и даже располагая его, мы по-прежнему оставались в начале своих поисков.

Фэнни вышла замуж за Рэнделла в двадцать седьмом году в Лондоне. Через три месяца они оказались в Париже, где, видимо, пробыли недолго, а потом вернулись в Лондон. Неизвестно, как они добывали средства к существованию, или Фэнни работала одна за двоих. Невозможно представить, чтобы какие-то обстоятельства сломили ее; даже плохого мужа она воспринимала бы спокойно. Рэнделл как будто именовал себя состоятельным чело-веком.

– Знаю я эти состояния, – усмехнулся Крук.

Судя по всем отзывам, он бывал в приличной компании, пил, хорошо одевался и покупал жене дорогие подарки. Во всяком случае, свидетели утверждали, что Фэнни носила драгоценности, роскошные меха и шелковые чулки.

– Было ли хоть что-то из этого куплено – другой вопрос, – заметил Крук.

Ему начинало нравиться это дело. После возвращения из Парижа история этой пары становится более отрывочной; очередным достоверным сведением о Фэнни был период ее работы посудомойкой, длившийся, правда, недолго, а затем работа в «Сдобном кексе». Тут у нас были точные даты. В двадцать восьмом году Фэнни трудилась в столовой, в двадцать девятом пела в ночном клубе. Осенью получила место секретарши у Вана, умершего в начале тридцать второго года. В конце тридцать первого года Фэнни неожиданно съехала с Фосетт-стрит, вероятно, из-за того, что муж появился снова. С тридцать второго года вела независимый образ жизни, и хотя ее видели с разными мужчинами, у нас не было сведений о мужчине с рыжей бородкой.

– Только это ничего не означает, – заявил Крук. – Он мог сбрить бороду; они могли встречаться там, где их вряд ли узнают. Во всяком случае, у нас нет ни единого свидетеля, который опознал бы его.

Где он находился в течение трех лет? – задумчиво произнес Крук. – Жил с какой-то другой женщиной за ее счет, был в работном доме, за границей, в тюрьме – право, Кертис, у нас есть одна зацепка. Полицейские ведут регистрацию – шанс невелик, но если повезет, нам это поможет.

Я был менее оптимистичен.

– При условии, что он был арестован под своей фамилией или продолжает ее носить. Даже если у полицейских есть его отпечатки пальцев, чем это нам поможет?

Крук похлопал меня по плечу.

– Не перескакивай через ступеньки. Ты не профессиональный спортсмен, так ведь?

Я сказал, что Берджесс мог бы оказать нам помощь в этом деле, но Крук возразил, что не намерен раскрывать все карты оппоненту. В Скотленд-Ярде есть и другие люди. Я не стал настаивать.

Вечером Крук позвонил и сообщил:

– Рэнделла арестовали за групповое мошенничество в октябре двадцать восьмого года. Он получил три года и попал в Кингстон. Дело было серьезным. Подлог помимо всего прочего. Теперь нам можно двигаться дальше.

Я встретился в кингстонской тюрьме с капелланом – рослым, рыжеволосым, веселым человеком с большим крючковатым носом и выпирающей челюстью.

– Рэнделл? – переспросил он. – Воспитанный, вежливый. Я его помню. Такие не нравятся мне больше всего.

– Неуживчивый? – уточнил я.

– Долгое время хандрил. Один раз пытался бежать. Потом стал тихим. Не люблю я этих благовоспитанных, вежливых заключенных.

– Он рассказывал что-нибудь о своей жизни?

– Ни слова. От него ничего нельзя было добиться. Но я готов был держать пари, что не пройдет и трех месяцев на воле, как он снова возьмется за старое. Может, тут вина тюремной системы. Обращаться с каждым заключенным как с неповторимой личностью, требующей особого подхода, нельзя. Иначе тебя обвинят в предпочтительном поведении, и прежде всего пострадают тихие, прилично ведущие себя парни, не создающие проблем. Им не нужно особого внимания. Парни вроде Рэнделла не учатся в тюрьме ничему, кроме того, что в следующий раз нужно быть более осторожным.

– Доходили до вас вести о нем после того, как он освободился?

– Мы дали ему обычное письмо в Ассоциацию освобожденных заключенных. Я разговаривал с ним перед выходом, и Рэнделл сказал: «Большое спасибо». Он не собирался оповещать весь мир, что провел три года в кутузке. Наказания ему не смягчили. Из-за почти удавшейся попытки побега. Да я и не ожидал, что он примет какую-то помощь. Существуют две причины, – капеллан достал табачный кисет, и я вспомнил рекламу табака «Три монахини», – по которым человек отказывается от помощи, выходя отсюда. Первая: он озлоблен, не хочет афишировать себя как бывшего заключенного – он будет жить честно, но прошлое постарается скрыть. Вторая: к этой группе принадлежал наш Рэнделл – он не имеет ни малейшего желания становиться на честный путь. Если бы я мог заглянуть в сознание этого человека, когда он смертельно скучал на моих утренних воскресных проповедях, то увидел бы, что он хитрит, строит планы отплатить обществу за тюрьму, за потерянное время. Если в первый раз он пытался надуть людей на две тысячи фунтов, то в следующий захочет обжулить на сотню тысяч.

– На скамье подсудимых он был один? – спросил я.

– У него были двое сообщников. Один получил восемь лет и должен освободиться со дня на день. Другой умер в тюрьме. Рэнделл не стал бы дожидаться их, да и не пошел бы снова на преступление с двумя бестолковыми жуликами. Принцип поведения Рэнделла заключается в том, чтобы не попадаться. Однажды он сказал мне: его вина в том, что попался. Не знаю, где Рэнделл сейчас, но если он жив, можете поверить мне, что богат и планирует, как стать еще богаче. Последняя весть, какую я о нем получил, – он работал в Девоншире секретарем у какого-то толстосума. Его видел один из моих подопечных, хороший парень, он был каменщиком, пытался застрелить парня, сошедшегося с его женой. Пишет мне каждые три месяца, сообщает, как идут у него дела.

– Давно это было?

– Года два назад. Во всяком случае, менее чем через год после освобождения Рэнделла.

– Адрес его знаете?

– Нет. Но Беннетт, наверное, знает. Несколько дней назад я получил от него письмо. Навестите его.

Капеллан нашел письмо с адресом в Попларе.

– Чарли можете доверять, – добавил он. – Если что случится, сообщите. Мне Рэнделл не нравился, но он любопытный тип, интереснее людей вроде Беннетта. В грехе самое худшее то, что он привлекателен и требует гораздо больше ловкости, чем добродетель. Очень мало у кого из добродетельных людей хватает ума осознать свои возможности. Эти люди просты, как голуби, но они не могут сочетать свою простоту с мудростью змия, как учит Священное Писание.

Капеллан пожал мне на прощание руку, и я ушел. Тюрьма представляла собой большое серое здание, создающее ощущение безнадежности. Я подумал о Рэнделле – энергичном, изобретательном человеке, который строил планы все три года заключения. И согласился с капелланом. Он был любопытным типом. И в нем должно было быть нечто такое, что заставило Фэнни выйти за него замуж. Нечто глубокое, сильное, неповторимое. Одни только деньги не соблазнили бы ее. И я решил отправиться в Поплар. Было четыре часа, лондонские фонари казались золотыми шарами на широких улицах и стрелами света в тесных переулках.

Поплар, если не считать широкой центральной улицы с трамваями и автобусами, – это сеть дорог, иные из них лишь чуть длиннее внутренних двориков. Некогда романтичный Лаймхаус представляет собой жалкий улей переулков и улочек с обшарпанными домами и разломанными оконными рамами. Я спросил дорогу на Роланд-стрит, и мне указали на север. Дом Беннетта определенно походил на загородный; там были чистые шторы, красивая серая кошка, растянувшаяся на застеленном бархатом канапе, замысловатые часы на каминной полке, ворсистый коврик у камина. В общем, Беннетт жил неплохо. На открывшей мне дверь миссис Беннетт было красное шелковое платье и жемчужное ожерелье явно не из шестипенсового магазина. Беннетт оказался невысоким, бойким человеком с бледно-голубыми глазами и длинными сильными руками.

В нашем разговоре смущался только я. Беннетт, наверное, думал, что гораздо постыднее подавать в суд на жену и ее любовника, чем самому рассчитаться с ними и получить за это срок. Каждый человек, сказал он мне хвастливо, вправе свести счеты с тем, кто соблазнил его жену. Я посмотрел на миссис Беннетт. Как она восприняла его слова? Но она лишь молча шила, не поднимая головы. Беннетт заметил направление моего взгляда и поспешно объяснил, что та жена умерла, пока он сидел в тюрьме, – тактичная женщина, несмотря на дурное поведение, – а это другая жена. Тот, в кого он стрелял, добавил Беннетт, станет хромать всю жизнь, никогда не сможет работать в доке.

– Рэнделл? – произнес он. – Он всегда был не таким, как остальные. Настоящим, знаете ли, джентльменом. Сторонился нас, хотя угодил в тюрьму за воровство. Выходя на волю, не взял никаких документов. Наверняка имел влиятельных друзей. В общем, год назад я работал в Ромертоне каменщиком и увидел его: идет с наглым видом по деревне. Опять настоящий джентльмен. Не догадаешься, что он сидел в тюрьме. Остановился поговорить со сквайром. Я прошел мимо, глядя ему прямо в лицо, но он меня не узнал. Никто не подумал бы, что мы хлебали одну баланду. Я, конечно, промолчал, но, когда увидел его снова, подошел и сказал: «Привет, Рэнделл. Делаешь успехи, да?» Он разозлился. В конце концов, может, он родился джентльменом, только это не дает права обходиться с человеком по-свински. Он посмотрел на меня, когда я сказал: «Снова встал на ноги, что ли?», и, клянусь, никогда я не был так близок к смерти, как в ту минуту. Ни разу не видел в человеке такого желания убить.

– Что он там делал? – спросил я.

– Устроился работать секретарем в большом доме у джентльмена-инвалида по фамилии Керби. Я не завидовал его удаче, и с какой стороны ни взгляни, работа эта хорошая, нетрудная, только я не понимал, с какой стати из-за этого так задирать нос.

– Долго вы пробыли в Ромертоне?

– Около двух месяцев.

– И когда уходили, Рэнделл жил там?

– Конечно. Для него это было теплое местечко. Я иногда думал: «Хорошо тебе, но если твой хозяин узнает правду…»