Электронная библиотека » Эрих Фромм » » онлайн чтение - страница 10


  • Текст добавлен: 14 января 2021, 18:53


Автор книги: Эрих Фромм


Жанр: Социальная психология, Книги по психологии


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Шрифт:
- 100% +
Гуманизм как светское мессианство

Самое важное обобщающее утверждение, которое можно сделать, это что радикальный гуманизм Маркса был системой, направленной на спасение человека, – принцип, общий с буддизмом, иудаизмом и христианством. Термин «спасение» монополизирован европейскими религиями и, казалось бы, предполагает ссылку на Бога, который сам является Спасителем или посылает его. Буддистское спасение лишено такой коннотации. Буддизм учит, что человек должен спасти себя сам, в этом ему поддержкой служит только мудрость Будды – учителя, а не спасителя.

Чтобы предохранить концепцию спасения от теистической окраски, полезно помнить о буквальном значении слова. Английское salvation, как и французское salut и испанское salud, происходит от латинского salvare, корнем которого является sal – соль. Соль использовалась для предохранения мяса от разложения. В буквальном значении соль «спасала» мясо. В приложении к человеку, таким образом, спасение означает, что он спасен от разложения и, будучи спасенным, остается здоровым (salut). Другое дело, кем и от чего человек спасен. Буддизм говорит, что от страданий, неизбежного следствия всякой алчности. Христианство учит, что человек спасается от «первородного греха». Иудаизм призывает к спасению от последствий неправедной жизни и особенно идолопоклонства; Маркс учил, что человека нужно спасать от отчуждения, от потери себя.

В этом пункте философия Маркса сущностно отходит от греческого мышления; философ Николаус Лобковиц[93]93
  Николаус Лобковиц (1931–2019) – видный католический мыслитель, философ. – Примеч. пер.


[Закрыть]
, противник системы Маркса, указывает на это фундаментальное различие очень четко: «Аристотель философствует, исходя из “чудес”, из интеллектуального любопытства, которое наполовину благоговение, наполовину желание приспособить человеческое существование к мировому порядку, космосу. Гегель и Маркс, напротив, философствуют, исходя из несчастья и неудовлетворенности, из “ощущения”, что мир не таков, каким должен быть. Соответственно, если целью Аристотеля в первую очередь является понимание, обнаружение структур и законов, к которым человеческое мышление и действия должны приспосабливаться, цель Гегеля и Маркса – “приведение в соответствие” и/или революция.

По Аристотелю, ничто не является, и даже не может быть, неправильным само по себе, в своем естественном состоянии. Проблема для Аристотеля заключается не в исправлении вселенной или придании ей рациональности, а в раскрытии ее внутреннего порядка и приспособлении к нему. По Гегелю и Марксу, почти все неправильно и, следовательно, должно быть переделано, трансформировано, революционизировано. В этом отношении единственное действительно важное различие между Гегелем и Марксом заключается в том, что Гегель еще в достаточной степени привержен греческой философской традиции, чтобы верить в возможность примирения человека со вселенной благодаря обучению его адекватному пониманию ее, в то время как Маркс, разочарованный спекулятивной трансформацией Гегеля, утратил всякую веру в исцеление и примирение с властью одной силой мысли».

К описанию Лобковица можно добавить, что Марксова концепция спасения очень близка к мессианской концепции некоторых пророков из Ветхого Завета. «Мессианское время» должно было быть не трансцендентным, а историческим периодом, когда все человечество было бы объединено в мире, когда агрессия и страх исчезли бы, а знание Бога покрыло бы всю землю[94]94
  См. подробное рассмотрение мессианства у Фромма (E. Fromm, 1966) и противоположную позицию в работах Шолема (G. Scholem, 1963). Мишна (первый письменный текст, содержащий основополагающие религиозные предписания ортодоксального иудаизма, требует даже не общего почитания еврейского Бога, а молитвы каждой нации своему собственному Богу. – Примеч. ред.


[Закрыть]
. Такое спасение не было бы даровано божьей благодатью, но было бы результатом собственных усилий человека на пути к своему совершенствованию. Несомненно, такая версия мессианизма была не единственной, а в послепророческий период оказалась в значительной мере заслонена другой версией, совершенно противоположной. Эта вторая версия была катастрофической, апокалиптической. В кратком изложении она такова: мессия придет, когда человек достигнет состояния полной дегуманизации, в результате которой случатся разрушительные войны и катастрофы. Только тогда мессия будет послан Богом, а не в результате собственных достижений человека, как в первой версии. Действительно, еврейский Талмуд утверждает, что при такой альтернативе мессия придет в век, когда человек будет совершенно чист или совершенно развращен (Sanhedrin 98a).

Тот факт, что первая версия ни в коей мере не исчезла, следует из многих утверждений Талмуда и из описания мессианского времени Маймонидом. Отвергая катастрофическую теорию, Маймонид говорит: «И в то время не будет голода и не будет войны, не будет зависти и не будет раздоров. Плоды произрастут в изобилии, все радости явятся многочисленными, как пыль. Единственной заботой всего мира будет познание Бога. Израильтяне станут мудры и познают вещи, ныне скрытые, и обретут знание своего создателя, насколько ум на это способен, как о том написано: “Не будут делать зла и вреда на всей святой горе Моей, ибо земля будет наполнена ведением Господа, как воды наполняют море”» (Ис. 11:9).

Моя интерпретация этого отличается от предложенной Г. Шолемом[95]95
  Гершом Шолем (1897–1982) – еврейский философ, историк религии. – Примеч. пер.


[Закрыть]
. Шолем в соответствии со своей общей позицией, согласно которой мессианское время должно фактически стать катастрофическим, так комментирует приведенное выше высказывание Маймонида: «Их [слов Маймонида] трезвость приводит в систему протест против апокалиптического мышления, против плодородной фантазии талмудистов, против авторов популярной версии мидраша[96]96
  Мидраш – раздел Торы (совокупности иудейского традиционного религиозного закона, воплощенного в Пятикнижии Моисея). – Примеч. пер.


[Закрыть]
, в которой описываются ведущие к концу шаги и катастрофы в природе и в истории. Все это стирается великолепным жестом. Маймонид ничего не знает о чудесах пророков и других знаках. Мессианское время отвергает “свободу” от настоящего порабощения Израиля и как положительное содержание являет свободу познания Бога, не используя для этого ни закон этики, ни пересмотр Торы, ни изменение естественного порядка вещей».

В своих замечаниях Шолем, кажется, совершенно игнорирует тот факт, что порядок, при котором нет ни зависти, ни войны, а весь народ пользуется изобилием вещей, вовсе не описывается как «свобода» Израиля от рабства и «свобода познания Бога». Действительно, это утопия, но не апокалиптическая утопия изменения законов природы и существования человека; это историческая утопия, совершенно иной способ существования, охватывающий всех людей. Хотя некоторые высказывания Маймонида о мессианском времени не содержат этого радикального видения, все-таки именно такова последняя фраза его главного труда The Codification of the Law.

Здесь присутствуют все элементы Марксовой концепции социализма: отсутствие зависти, агрессии, войны, изобилие всех предметов для всех людей. Единственное различие заключается в том, что для Маймонида это означает познание Бога, в то время как для Маркса речь идет о полном владении миром благодаря разуму и любви. (Последний великий еврейский философ неокантианец Герман Коген[97]97
  Герман Коген (1842–1918) – немецко-еврейский философ-идеалист. – Примеч. пер.


[Закрыть]
очень ясно показал связь между мессианством и социализмом.)

Трудность понимания системы Маркса заключается в том, что обычно считается, будто Маркс – представитель «прогресса», каким тот воспринимался буржуазно-либеральным сектором промышленного общества. Концепция прогресса состояла в максимальном знании (образовании), максимальном промышленном производстве, максимальном потреблении. Как ясно показал Карл Беккер, будущее обретает роль царства божия, человек ищет бессмертия или по крайней мере оправдания своего существования благодаря участию в строительстве будущего, т. е. прогресса в указанном выше смысле. Стремление к бессмертию у современного человека выражается в жажде славы или известности (быть известным – подтверждение собственного существования), обретения исторической важности (особенно среди политических лидеров) или в стремлении участвовать в исторических событиях, хотя бы в качестве свидетеля. Прогресс бесконечен во времени, поскольку увеличение производительности и потребления не имеет конца; совершенствование в бесконечном времени заняло место внутреннего совершенствования на протяжении жизни.

Маркс был таким же противником этой концепции прогресса, как и консервативные мыслители, например Дизраэли. Консерваторы, как и Маркс, видели, что продолжение панэкономизма промышленной системы приведет к медленному распаду человеческой субстанции и возникновению бездушного беспомощного человека. В этом отношении их взгляды были иногда чрезвычайно близки взглядам Маркса. Главное различие заключалось в том, что они верили, будто смогут остановить зло, спасая старую экономическую структуру (и тем самым служа интересам того класса, который они представляли), в то время как Маркс, не будучи романтиком, считал, что угроза человеку может быть преодолена с помощью полностью новой социальной структуры, структуры не феодальной и не промышленно-капиталистической, а социалистической, при которой все люди могли бы успешно пользоваться вещами, не становясь их рабами. Противоположность идей Маркса либерально-индустриальным идеям, как правило, не принимается во внимание, поскольку социализм вскоре стал союзником либерализма и начал поддерживать «прогресс», распространив его и на рабочий класс. Вследствие этой слепоты действительно революционный характер доктрин Маркса или игнорировался, или не принимался всерьез. Несомненно, Маркс хотел политической революции, которая привела бы к социальной революции (Парижская коммуна была для него прекрасным примером демократически организованной революции). Однако действительно революционный характер идей Маркса заключается в том, что есть гуманистическая революция, новая фаза жизни человечества, фаза, которая положит конец предыстории и ознаменует начало истории гуманистической.

Мышление Маркса было связано с представлениями И. Г. Фихте[98]98
  Иоганн Готлиб Фихте (1762–1814) – немецкий философ, представитель субъективного идеализма. – Примеч. пер.


[Закрыть]
и Ф. Шиллера. Для Фихте, как и для его современника Шиллера, история была измерением, в котором происходила эволюция человека; это была эволюция, направленная от существования, управляемого инстинктами, к автономному разуму. Этот процесс заключался в кодификации и трансформации «инстинктов» во «внешний принудительный авторитет», как писал Фихте. Со временем человек должен перестроить себя в совершенное воплощение разума, и кульминацией истории будет эпоха «достижения оправдания и освящения». Н. Лобковиц добавляет: «Описание Фихте века “достижения греховности” предвосхищает анализ Гегелем (и Марксом) “цивильного общества”. Покинутый инстинктами и все еще не достигший знания (Wissenschaft) человек сводится к “просто голой индивидуальности”, и виды – “единственное, что на самом деле существует” – дегенерируют в пустую абстракцию. Притом что разум выступает в качестве лишенного силы инстинкта, а автономный разум в сознательной форме все еще недоступен человеку, “не остается ничего, кроме индивидуальной, личной жизни”. Неудивительно, таким образом, что “представительство” знает только одну добродетель – “сообразительность” (Klugheit) в достижении своей личной выгоды».

Идеи Шиллера на эту тему были во многих отношениях схожими; та же схема может быть найдена и у Гегеля. В идеях Фихте, Шиллера, Гегеля центральная тема – человек, его саморазвитие; не благодать, а его собственные усилия. То же верно для концепций Маркса. Он хвалил Phanomenologie des Geistes Гегеля, потому что Гегель показал, что возникновение человеческой гуманности было «процессом человеческого самопорождения». Новым в учении Маркса было то, что он открыл: экономика была той напастью, которая закрывала человеку путь к самореализации, и что рост не только разума, но всех интеллектуальных, эмоциональных и чувственных способностей есть цель человеческого становления.

Однако Фихте и Шиллер в первую очередь разрабатывали философию истории. Гегель все еще верил, что философского понимания истории достаточно для великих перемен. Маркс совместил философский инсайт с верой в революцию и в действие; всем философам прошлого он бросил вызов фразой: «Философы лишь различным образом объясняли мир; но дело заключается в том, чтобы изменить его»[99]99
  K. Marx and F. Engels, MEGA. Part I, 6 vols. Berlin, 1932, Vol. 5, p. 535.


[Закрыть]
.

Эта знаменитая фраза обычно понимается как призыв к политической и социально-экономической революции, и это правильно. Маркса, человека, активно вовлеченного в политику, вполне закономерно понимать в этом смысле. Однако, как я отмечал выше, революционные намерения Маркса были гораздо смелее и, если угодно, утопичнее. Это был призыв к человеку не только мыслить иначе и иначе действовать, но и быть иным. Целью революции были новый человек и новое общество, говоря гуманистически, а не только политически и экономически. Маркс присоединяется к революционной традиции мессианства, которую первыми высказали пророки, затем каббалисты, затем Иоахим Флорский[100]100
  Иоахим Флорский (1132–1202) – итальянский цистерцианский монах, мыслитель философско-мистического склада. – Примеч. пер.


[Закрыть]
, затем Экхарт. Его целью была не либеральная этическая реформа, не прогрессивные перемены, предлагаемые средним классом (включая Фрейда); она предполагала утопическое создание нового мира, такого, какой никогда не существовал.

Маркс по-разному выражал свое мессианское видение. Человек собственной деятельностью творит себя в истории («История не делает ничего», – говорит Маркс), он делается полностью человечным, когда сводит усилия по поддержанию себя работой к минимуму, когда преодолевает свой эгоизм, когда бескорыстно связывается с другими, когда достигает полной независимости от любой внешней власти, когда он богат, потому что представляет собой многое, а не многое имеет.

Маркс дал новой форме индивидуального и общественного существования название «коммунизм», но никогда не приводил конкретного описания того, чем он будет, за исключением того, что это значит применительно к человеку. Его конкретная политическая программа, как она сформулирована в «Коммунистическом манифесте», чрезвычайно скромна при взгляде из второй половины XX века, когда большинство требований уже выполнены во многих капиталистических странах. Благодаря тому, что он не описывал в деталях будущее коммунистическое общество, Маркс сохранил чистоту своего видения и не скомпрометировал его конкретными описаниями ожидаемого развития, которые нельзя было предвидеть при старом обществе и еще не изменившемся человеке. Маркс описал только то, чем коммунизм не является.

Если прочесть описание коммунизма, оно во многих отношениях подходит к такой «социалистической» стране, как Советский Союз.

«Коммунизм есть положительное выражение упразднения частной собственности; на первых порах он выступает как всеобщая частная собственность. Беря отношение частной собственности в его всеобщности, коммунизм…

… в его первой форме является лишь обобщением и завершением отношения частной собственности. В качестве этого завершения он имеет двоякий вид: во-первых, господство вещественной собственности над ним так велико, что он стремится уничтожить всё, чем на началах частной собственности не могут обладать все; он хочет насильственно абстрагироваться от таланта и т. д. Непосредственное физическое обладание представляется единственной целью жизни и существования; категория рабочего не отменяется, а распространяется на всех людей; отношение частной собственности остается отношением всего общества к миру вещей; наконец, это движение, стремящееся противопоставить частной собственности всеобщую частную собственность, выражается в совершенно животной форме, когда оно противопоставляет браку (являющемуся, действительно, некоторой формой исключительной частной собственности) общность жен, где, следовательно, женщина становится общественной и всеобщей собственностью. Можно сказать, что идея общности жен выдает тайну этого еще совершенно грубого и непродуманного коммунизма. Подобно тому как женщина переходит от брака ко всеобщей проституции, так и весь мир богатства, т. е. предметной сущности человека, переходит от исключительного брака с частным собственником к универсальной проституции со всем обществом. Этот коммунизм, отрицающий повсюду личность человека, есть лишь последовательное выражение частной собственности, являющейся этим отрицанием. Всеобщая и узаконенная как власть зависть представляет собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательство и в которой оно себя лишь иным способом удовлетворяет. Всякая частная собственность ощущает – по крайней мере по отношению к большей частной собственности – зависть и жажду нивелирования, так что эти последние составляют сущность конкуренции. Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависти и этого нивелирования, исходящее из представления о некоем базовом минимуме. Такое упразднение частной собственности отнюдь не является подлинным освоением ее, и это ясно видно из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос до нее»[101]101
  Карл Маркс. Экономическо-философские рукописи. – Примеч. пер.


[Закрыть]
.

Маркс описывал это новое общество как «подлинное присвоение человеческой сущности человеком и для человека; а потому как полное, происходящее сознательным образом и с сохранением всего богатства достигнутого развития, возвращение человека к самому себе как человеку общественному, т. е. человечному. Такой коммунизм, как завершенный натурализм, равен гуманизму, а как завершенный гуманизм, – натурализму; он есть подлинное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом. Он – решение загадки истории, и он знает, что он и есть это решение»[102]102
  Там же.


[Закрыть]
.

В конце работы всей своей жизни, в «Капитале», Маркс продолжает ту же линию размышлений: человек достигнет того момента истории, где «начинается развитие человеческих сил, которое является самоцелью, истинное царство свободы, которое, однако, может расцвести лишь на этом царстве необходимости, как на своем базисе».

Эта новая эра – эра, когда будет достигнуто окончательное совершенство каждого человеческого существа, «законченное сущностное единство человека с природой, подлинное воскресение природы, осуществленный натурализм человека и осуществленный гуманизм природы»[103]103
  K. Marks, MEGA, Part I, Vol. 3, p. 116.


[Закрыть]
. В новом обществе человек добьется равенства. Для Маркса равенство означает единство человеческой сущности, практической солидарности человека с человеком, т. е. социальные и гуманистические отношения между людьми.

Обладание и бытие по Марксу

На основании революционного гуманизма Маркса, его атеистического мессианства, мы можем теперь получить адекватное понимание его концепции обладания и бытия. Самый важный элемент Марксовой концепции обладания – это, как и у Экхарта, различие между тем, чтобы что-то иметь и этим пользоваться, и собственническим чувством как основой существования.

В противоположность искаженной версии Маркса, в которой провозглашается целью неограниченное потребление для всех: чтобы рабочий имел больше, а со временем столько же, сколько капиталист, и тем самым участвовал бы в прогрессе, который приносит счастье, Маркс видел в ориентации на обладание главный порок человека в капиталистическом обществе. «Частная собственность сделала нас столь глупыми и односторонними, что какой-нибудь предмет является нашим лишь тогда, когда мы им обладаем, т. е. когда он существует для нас как капитал или когда мы им непосредственно владеем: едим его, пьем, носим на своем теле, живем в нем и т. д., одним словом, когда мы его потребляем, хотя для частной собственности все эти виды непосредственного осуществления владения являются в свою очередь лишь средством к жизни, а та жизнь, для которой они служат средством, есть истинная жизнь частной собственности – труд и капитализирование. Поэтому на место всех физических и духовных чувств стало простое отчуждение всех этих чувств – чувство обладания. Вот до какой абсолютной бедности должно было быть доведено человеческое существо, чтобы оно могло породить из себя свое внутреннее богатство»[104]104
  K. Marx, MEGA I, 3, p.118; в отношении категории обладания см. Hess in Einundzwanzig Bogen.


[Закрыть]
.

«Чувство обладания», о котором говорит здесь Маркс, в точности то же самое, что «привязанность к эго» у Экхарта – жажда иметь вещи и собственное эго. Маркс обращается к собственническому образу жизни, а не к владению как таковому, не к неотчужденной частной собственности как таковой. Целью является не роскошь и богатство, но и не нищета; на самом деле, как роскошь, так и нищета рассматриваются Марксом как пороки.

В только что приведенном высказывании Маркс говорит о нищете, которую он приравнивает к тотальному чувству обладания. Другими словами, человек, который имеет много, беден, а вовсе не богач, каким он себя считает. Однако именно эта нищета есть условие порождения его внутреннего богатства.

Что такое этот акт рождения? Это активное, неотчужденное выражение возможностей человека в отношении соответствующих объектов. «Каждое из его человеческих отношений к миру – зрение, слух, обоняние, вкус, осязание, мышление, созерцание, ощущение, желание, деятельность, любовь, словом, все органы его индивидуальности, равно как и те органы, которые непосредственно по своей форме есть общественные органы, являются в своем предметном отношении, или в отношении к предмету, присвоением последнего»[105]105
  K. Marx, MЕGА I, 3, p. 118.


[Закрыть]
.

Это форма присвоения, свойственная модусу бытия, а не модусу обладания. Маркс выразил эту форму неотчужденной активности в следующих выражениях: «Предположи теперь человека как человека и его отношение к миру как человеческое отношение: в таком случае ты сможешь любовь обменивать только на любовь, доверие только на доверие и т. д. Если ты хочешь наслаждаться искусством, то ты должен быть художественно образованным человеком. Если ты хочешь оказывать влияние на других людей, то ты должен быть человеком, действительно стимулирующим и двигающим вперед других людей. Каждое из твоих отношений к человеку и к природе должно быть определенным, соответствующим объекту твоей воли проявлением твоей действительной индивидуальной жизни. Если ты любишь, не вызывая взаимности, т. е. если твоя любовь как любовь не порождает ответной любви, если ты своим жизненным проявлением в качестве любящего человека не делаешь себя человеком любимым, то твоя любовь бессильна, и она – несчастье»[106]106
  K. Marx, MEGA I, 3, p. 149.


[Закрыть]
.

Для Маркса богатство человеческого существования заключается в его способности выражать свои потребности, но эти потребности сами по себе есть продукт истории, а не врожденных инстинктов. Для понимания Марксовой концепции потребностей важно следующее высказывание.

«Поэтому, с одной стороны, по мере того как предметная действительность повсюду в обществе становится для человека действительностью человеческих сущностных сил, человеческой действительностью и, следовательно, действительностью его собственных сущностных сил, все предметы становятся для него опредмечиванием самого себя, утверждением и осуществлением его индивидуальности, его предметами, а это значит, что предметом становится он сам. То, как они становятся для него его предметами, зависит от природы предмета и от природы соответствующей ей сущностной силы; ибо именно определенность этого отношения создает особый, действительный способ утверждения. Глазом предмет воспринимается иначе, чем ухом, и предмет глаза иной, чем предмет уха. Своеобразие каждой сущностной силы – это как раз ее своеобразная сущность, следовательно, и своеобразный способ ее опредмечивания, ее предметно-действительного, живого бытия. Поэтому не только в мышлении, но и всеми чувствами человек утверждает себя в предметном мире.

С другой стороны, со стороны субъективной: только музыка пробуждает музыкальное чувство человека; для немузыкального уха самая прекрасная музыка не имеет никакого смысла, она для него не является предметом, потому что мой предмет может быть только утверждением одной из моих сущностных сил, следовательно, он может существовать для меня только так, как существует для себя моя сущностная сила в качестве субъективной способности, потому что смысл какого-нибудь предмета для меня имеет смысл лишь для соответствующего ему чувства и простирается ровно настолько, насколько простирается мое чувство. Вот почему чувства общественного человека суть иные чувства, чем чувства необщественного человека. Лишь благодаря предметно развернутому богатству человеческого существа развивается, а частью и впервые порождается, богатство субъективной человеческой чувственности: музыкальное ухо, чувствующий красоту формы глаз, короче говоря, такие чувства, которые способны к человеческим наслаждениям и которые утверждают себя как человеческие сущностные силы. Ибо не только пять внешних чувств, но и так называемые духовные чувства, практические чувства (воля, любовь и т. д.), – одним словом, человеческое чувство, человечность чувств, – возникают лишь благодаря наличию соответствующего предмета, благодаря очеловеченной природе. Образование пяти внешних чувств – это работа всей предшествующей всемирной истории. Чувство, находящееся в плену у грубой практической потребности, обладает лишь ограниченным смыслом. Для изголодавшегося человека не существует человеческой формы пищи, а существует только ее абстрактное бытие как пищи: она могла бы с таким же успехом иметь самую грубую форму, и невозможно сказать, чем отличается это поглощение пищи от поглощения ее животным. Удрученный заботами, нуждающийся человек нечувствителен даже по отношению к самому прекрасному зрелищу; торговец минералами видит только меркантильную стоимость, а не красоту и не своеобразную природу минерала; у него нет минералогического чувства. Таким образом, необходимо опредмечивание человеческой сущности – как в теоретическом, так и в практическом отношении, – чтобы, с одной стороны, очеловечить чувства человека, а с другой стороны, создать человеческое чувство, соответствующее всему богатству человеческой и природной сущности»[107]107
  K. Marx, MEGA I, 3, pp. 119f.


[Закрыть]
.

Критика Марксом политических экономистов заключается в том, что они забывают, «что производство слишком большого количества полезных вещей производит слишком много бесполезного населения… забывают, что расточительность и бережливость, роскошь и лишения, богатство и бедность равны друг другу»[108]108
  K. Marx, MEGA, I, 3, p. 131.


[Закрыть]
.

Марксова концепция богатства и нищеты противоположна тому, как они трактуются в политической экономии и в популярном употреблении: «На место экономического богатства и экономической нищеты становятся богатый человек и богатая человеческая потребность. Богатый человек – это человек, нуждающийся во всей полноте человеческих проявлений жизни, и в то же время – человек, в котором его собственное осуществление выступает как внутренняя необходимость, как нужда. Не только богатство человека, но и бедность его получают при социализме в равной мере человеческое и потому общественное значение. Бедность как пассивная связь заставляет человека ощущать потребность в том величайшем богатстве, каким является другой человек [курсив мой]. Господство предметной сущности во мне, чувственная вспышка моей сущностной деятельности – это страсть, которая, таким образом, становится деятельностью моего существа»[109]109
  K. Marx, MEGA I, 3, pp. 123–124.


[Закрыть]
.

Маркс не пропагандировал аскетический идеал, который предполагал бы, что, избавившись от нищеты, не следует ничем наслаждаться; не видел он идеала и в максимальной собственности и потреблении для всех, который Хрущев когда-то одобрительно назвал «гуляш-коммунизмом». В противоположность этому Маркс утверждал, что нищета и роскошь – эквиваленты. Свое отвержение идеи постоянного роста дохода и потребления для рабочих он очень ясно выразил в следующих словах: «Насильственное повышение заработной платы (не говоря уже о других трудностях, особенно о том, что такая аномалия могла бы поддерживаться только силой) было бы не более чем лучшей оплатой раба и не завоевало бы ни рабочему, ни труду их человеческого назначения и достоинства. Даже равенство заработной платы, как его требует Прудон, имело бы лишь тот результат, что оно превратило бы отношение нынешнего рабочего к его труду в отношение всех людей к труду»[110]110
  K. Marx, MEGA I, 3, p. 92.


[Закрыть]
.

Главная тема Маркса – трансформация отчужденного, бессмысленного труда в продуктивный, свободный труд, а не лучшая оплата отчужденного труда частным или государственным капитализмом.

Современные «профсоюзные» лидеры от Мини[111]111
  Джордж Мини (1894–1980) – американский профсоюзный лидер, государственный и политический деятель. – Примеч. пер.


[Закрыть]
до Брежнева высказываются против этой позиции, указывая на удовлетворение нужд рабочих как на их естественное право, и капиталисты соглашаются с этим принципом при условии, что эти нужды будут соответствовать их уровню доходов. Маркс со своей стороны выступает противником этих аргументов, касающихся человеческих потребностей. Он не только различает истинные и искусственно вызванные потребности, но, что более важно, показывает, что растущие потребности порабощают и дегуманизируют человека.

Во времена, когда это было не так очевидно, как сегодня, Маркс ясно видел зависимость человека от второстепенных потребностей, т. е. потребностей, которые не укоренены в жизненных силах человека. Следующие цитаты из трудов Маркса отчетливо показывают, что для Маркса отчужденная потребность, как и отчужденная собственность, уродуют человека и делают его зависимым.

«Каждый человек старается пробудить в другом какую-нибудь новую потребность, чтобы вынудить его принести новую жертву, поставить его в новую зависимость и толкнуть его к новому виду наслаждения, а тем самым и к экономическому разорению. Каждый стремится вызвать к жизни какую-нибудь чуждую сущностную силу, господствующую над другим человеком, чтобы найти в этом удовлетворение своей собственной своекорыстной потребности. Поэтому вместе с увеличением количества предметов растет царство чуждых сущностей, под игом которых находится человек, и каждый новый продукт представляет собой новую возможность взаимного обмана и взаимного ограбления. При этом человек становится все беднее как человек, он все в большей мере нуждается в деньгах, чтобы овладеть этой враждебной сущностью, и сила его денег меняется в обратной пропорции к массе продукции, т. е. его нуждаемость возрастает по мере возрастания власти денег. Таким образом, потребность в деньгах порождается политической экономией, и это единственная потребность, которую она порождает. Количество денег становится все в большей и большей мере их единственным могущественным свойством; подобно тому как деньги сводят всякую сущность к ее абстракции, так и самих себя они сводят к количественной сущности. Безмерность и неумеренность становятся их истинной мерой.

С субъективной стороны это выражается отчасти в том, что расширение круга продуктов и потребностей становится изобретательным и расчетливым рабом нечеловечных, рафинированных, неестественных и надуманных вожделений. Частная собственность не умеет превращать грубую потребность в человеческую потребность. Ее идеализм сводится к фантазиям, прихотям, причудам; ни один евнух не льстит своему повелителю более низким образом и не старается возбудить его притупившуюся способность к наслаждениям более гнусными средствами, чтобы снискать его милость, чем это делает евнух промышленности, производитель, старающийся хитростью выудить серебряные гроши, выманить золотую птицу из кармана своего христиански возлюбленного ближнего. (Каждый продукт является приманкой, при помощи которой хотят выманить у другого человека его сущность – его деньги; каждая действительная или возможная потребность оказывается слабостью, которая притянет муху к смазанной клеем палочке; всеобщая эксплуатация общественной человеческой сущности.)»


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации