Текст книги "Быть человеком. Концепция человека у Карла Маркса"

Во время американских первичных президентских выборов 1968 года шестидесятивосьмилетний Фромм с энтузиазмом поддерживал Юджина Маккарти. (См. также заявление Фромма в газете «Почему я за Маккарти» [E. Fromm, Ethik and Politik, pp. 256–60] и электоральную речь за Юджина Маккарти в части II президентского тома.) Фромм видел в Маккарти олицетворение гуманизма, носителя надежды на фундаментальные перемены в истории человечества. Сам Фромм произнес много предвыборных речей и много ездил по стране. Кроме того, он написал ряд так называемых мемо – заметок, предназначенных для предвыборных речей Маккарти, которые тот использовал в качестве подспорья. Таким мемо была и речь, написанная Фроммом 16 марта 1968 года, за неделю до его шестьдесят восьмого дня рождения. Тематически она затрагивает самые животрепещущие вопросы, которые Фромм более обстоятельно обсуждает в написанной несколько позже книге «Революция надежды» (1968). Заключительная часть речи особенно ясно показывает, насколько Фромм был захвачен организацией альтернативного гуманистического движения; в то время он верил в широкую поддержку такого движения американцами. Победа на выборах республиканца Никсона[34]34
  Ричард Никсон (1913–1994) – 37-й президент Соединенных Штатов Америки (1969–1974).


[Закрыть] вызвала у Фромма шок, что привело к тяжелому сердечному приступу. Позже Фромму уже не суждено было стать движущей силой такого альтернативного движения. В любом случае, эта цепь событий делала такую вовлеченность и невозможной.

Опасность ядерной войны, угрожающая миру и Соединенным Штатам, все расширяющийся разрыв между бедными и богатыми странами, упадок американских городов, невозможность изменить ситуацию с «неразвитыми» частями американского населения хорошо известны. Более того, ясно, что, несмотря на это знание, нет ни плана, ни эффективных действий по изменению курса, который, если позволить ему продолжаться, может привести к падению цивилизации, а может быть, и к полному уничтожению человечества.

Общепризнанным становится факт, что в самых развитых индустриальных странах, особенно в Соединенных Штатах, возникает новая социальная организация. Это тотально бюрократизированная промышленность, та машина, частями которой являются машины и люди и которую Льюис Мамфорд называл мегамашиной. Картина современного общества была изображена Олдосом Хаксли в романе «О дивный новый мир», Мамфордом в богатом и остром культурно-социальном анализе, недавно, хоть и гораздо более поверхностно, Збигневом Бжезинским, который говорит о «технотронном обществе», и блестяще, хоть и тоже поверхностно, Германом Каном в монографии «Год 2000».

В новом описанном этими авторами обществе, порожденном второй промышленной революцией, индивид исчезает. Он становится полностью отчужденным. Он запрограммирован принципами максимальной производительности, максимального потребления и минимальных трений. Он пытается бороться со скукой разнообразными видами потребления, включая наркотики и секс. Это, как и возможность неврологически и физиологически вызывать изменение чувств в дополнение к манипуляциям с мыслительными процессами методами внушения, будет использовано в попытке обеспечить его бесперебойное функционирование как части мегамашины.

Это новое общество, в направлении которого мы движемся, создает такое изменение человеческого существования, по сравнению с которым переход от средневекового к современному обществу выглядит бледным, а революционные перемены вроде вызванных французской и русской революциями кажутся незначительными всплесками истории.

Чего не видят те, кто принял такое развитие как неизбежное или по сути благотворное, так это того, что человек не создан быть пассивной, неживой «вещью», и что состояние хронической вялотекущей шизофрении (отделения мысли от действия) и депрессии, начало чего мы видим уже сейчас, приведет либо к вспышкам безумного насилия, либо к вымиранию общества из-за отсутствия жизненной силы.

Каковы возможности, между которыми имеется выбор? Большинство, включая людей доброй воли и интеллигенцию, все еще полагает, что возможно позволить вещам идти своим чередом и надеяться на лучшее. Такая альтернатива может избавить от бессонных ночей в настоящем, но не изменит направления событий, ведущего к катастрофическому развитию.

Вторая альтернатива может быть названа маоистской (хотя нет уверенности в том, что считающие себя маоистами верно представляют мысли и намерения китайских лидеров). Эта альтернатива исходит из предпосылки, согласно которой система движется к катастрофе, и никакие реформы не могут изменить этого направления. Единственный шанс избежать катастрофы – изменить систему как таковую, и такая перемена возможна только через революцию интернационального масштаба; это значит, что все отстающие в развитии страны обратятся против индустриальных государств, и особенно их лидера – Соединенных Штатов, и опрокинут систему, в точности как китайские крестьяне сбросили своих правителей в городах.

Нельзя отрицать, что в этой точке зрения есть логика и отвага. Однако она порождена отчаянием в смеси с изрядной долей романтизма, фразеологии и авантюризма. Общее нападение на Соединенные Штаты приведет к установлению фашизма в этой стране и, возможно, во всех других промышленных государствах, и к появлению жесткой диктатуры в остальном мире. Если правящая элита Соединенных Штатов обнаружит, что находится в серьезной опасности, она может оказаться вынуждена начать ядерную войну, если этого не сделают сами китайцы. Однако те, кто высказывается за такую программу, забывают, что американское общество еще не распадается, что многие американцы, молодые и старые, не желают идти по пути уничтожения или фашизма. Кроме того, в Соединенных Штатах не существует никаких признаков революционной ситуации, если не считать романтических фантазий немногих граждан; следовательно, употребление революционных методов в нереволюционной ситуации есть всего лишь фразеология и авантюризм.

Существует ли третья альтернатива? Я полагаю, что существует. Эта возможность, как она ни мала, может быть, в настоящий момент возникла в последний раз. Она реальна только до тех пор, пока американское общество не утратило базовых элементов демократического общества и пока множество людей не стали эмоционально выхолощенными, не превратились в роботов и людей организации.

Первый вопрос, который следует изучить и обсудить, говоря о третьей альтернативе, таков: насколько велик сегмент американского общества, молодых и старых американцев, которые все еще сохраняют достаточно человеческой субстанции, гуманизма и специфически американских традиций, чтобы к ним можно было воззвать интеллектуально и эмоционально. Есть ли достаточное число американцев – от консерваторов до радикалов, – которых можно было бы подвигнуть (в двойном смысле слова), чьи чувства были бы задеты и кто начал бы действовать? Не претендую на то, что мне известен ответ на этот вопрос, и не думаю, что кто-нибудь знает ответ. Однако по моим наблюдениям, есть очень хороший шанс на то, что таких американцев много. Следует отметить, что не все представители этого сегмента ясно осознают опасность и представляют себе альтернативы. Но главное, они чувствуют правду, и им можно показать то, что они смутно ощущают. Осознание опасности мегамашинного общества могло бы мобилизовать и консерваторов, и радикалов, так как угроза затрагивает жизненные интересы всех, кто не полностью отчужден и может испытывать тревогу.

Первое условие – осознание, отличное от простого согласия с идеями. Осознать – значит открыть глаза на что-то, что человек чувствовал, но о чем не думал, хотя, по его мнению, всегда знал. Это процесс, обладающий наглядным и побуждающим эффектом, поскольку является активным, а не пассивным выслушиванием, согласием или возражением.

Помимо того, что осознание необходимо, оно должно относиться к системе как к целому, а не к изолированным частным особенностям. Недостаточно понимать, что война во Вьетнаме бессмысленна, опасна и аморальна; что насилие негров – неизбежное следствие убогой жизни в черных гетто; что рост потребления, обилие гаджетов не увеличивают счастье, а только делают скуку менее чувствительной. Необходимо осознать, что все эти обстоятельства – части системы, которая неизбежно их порождает; мы ничего не достигнем, если будем бороться с отдельными симптомами, – нужно изменить систему, в которой они коренятся.

Необходимо осознание природы тотально бюрократизированной промышленной системы, имеющей целью власть, престиж и удовольствия, программируемой принципами максимального производства и минимальных трений. Необходимо осознание того, что эта система как целое дегуманизирует человека, и человек больше не тот, кем был в XIX веке – он не управляет машинами, машины управляют им, как рабочим, так и менеджером. Со временем люди должны понять, что система функционирует только с их собственного согласия и при их помощи, и если они хотят изменить ее, она может быть изменена, пока существуют демократические процессы.

Однако осознать систему недостаточно. Люди должны видеть альтернативы. Одно из главных препятствий для рациональных и адекватных действий заключается в том, что люди или не видят альтернатив существующему порядку вещей, или им предлагают ложные и демагогические альтернативы, чтобы доказать: реальных альтернатив нет. Одна из таких обманчивых альтернатив – призыв вернуться к доиндустриальной эре или принять мегамашинное общество. Еще одно предположение в области политики – допущение коллапса Соединенных Штатов согласно теории домино[35]35
  Теория домино – политическая теория, согласно которой какое-либо изменение влечет за собой линейный ряд других изменений, подобно тому, как падают косточки домино, поставленные в ряд. – Примеч. ред.


[Закрыть] или продолжение войны во Вьетнаме до тех пор, пока Вьетнам не будет уничтожен (а Америка понесет жестокий материальный и моральный урон).

Другой обманчивый выбор – между экспроприацией всей собственности и принятием тоталитарного общества; еще один – между теистической религией (христианством) и бездушным, идолопоклонническим материализмом.

Наиболее фундаментальный ошибочный выбор заключается, возможно, между так называемым реализмом, который понимается как автоматизация, неподконтрольная решениям, основанным на человеческих ценностях, и утопиями, которые воспринимаются как нереальные, недостоверные цели просто потому, что они еще не были реализованы.

Важная задача – показать людям, что существуют настоящие альтернативы, другими словами, реальные возможности, не имеющие отношения к старым образцам. Реальной альтернативой в области социальной организации является гуманистическая индустриализация: такие меры, как децентрализация, самоуправление, индивидуальная ответственная деятельность во всех сферах. Это означает не экспроприацию собственности, а контроль за управлением ею в соответствии с принципами оптимальной ценности для развития человека. Для этого, возможно, хватит законодательства и изменений в конституции, но даже конституционные поправки могли бы быть частью демократического процесса (например, законы о еде и наркотиках, антимонопольные законы и другие возможности вмешательства государства в области личной инициативы).

В психической и духовной областях существует новая альтернатива, общая для верующих и неверующих. С этой точки зрения цель жизни – наиболее полное развитие сил человека, особенно разума и любви, включая преодоление узости своего эго и развитие способности отдавать себя, а также полный приоритет жизни и всего живого в противовес почитанию вещей механических и мертвых. Со временем на смену противостоянию реализма и утопии придет синдром мысли-знания-воображения-надежды, позволяющий человеку видеть реальные возможности, семена которых уже существуют в настоящем. Если отсутствует хотя бы один элемент этого синдрома, никакие новые альтернативы увидеть нельзя. Реальная альтернатива, предложенная здесь, заключается в радикальных переменах, которые достигаются путем демократического процесса; чтобы сделать эту альтернативу возможной, необходимы усилия значительной части американского народа, предпочитающего радикальные перемены физической и духовной смерти.

Критика системы, к которой мы приближаемся, и видение новых альтернатив в самых широких терминах давались множеством людей, занятых этой проблемой. Однако того, что мы знаем, недостаточно, в особенности в отношении альтернатив; необходимо огромное число исследований и экспериментов, чтобы превратить расплывчатые идеи в конкретные предложения. Это касается вопросов децентрализации, самоуправления, природы рациональных человеческих потребностей в противовес иррациональным, побуждения к труду, проблемы активности и пассивности, радикальной гуманистической философии и многого другого. Одна из самых жгучих проблем – необходимость решать, требуется ли ограничение или модификация компьютеризации, кибернетики, автоматизации для того, чтобы вернуть человеку контроль над машинами.

По мере того как люди начнут осознавать фундаментальные проблемы и задавать вопросы, они начнут предъявлять требования, и во многих случаях успешно, лучшим умам и самым преданным исследователям в различных областях социальных и естественных наук, в медицине, архитектуре, градостроительстве для изучения возможностей в подробной и конкретной форме гуманистических систем, которые противостояли бы отчужденным и механическим альтернативам, предлагаемым Германом Каном и другими. Главным отличием от работы мозговых центров будет предпосылка того, что человек окажется на первом месте при всяком планировании и предсказаниях. Труды Кана и другие подобные характеризует именно то, что они касаются технических возможностей, которые более или менее предсказуемы, но не человека и воздействия на него технических и социальных перемен, и не тех изменений в человеке, которые воздействуют на общество. Они игнорируют ценностные суждения человека: предпочитает ли он максимальное потребление и тем самым максимальное отчуждение или меньшее потребление, т. е. потребление как средство по-человечески насыщенной жизни. Отчужденный, полушизофренический стиль, ставший модным среди многих представителей социальных наук, неизбежно означает игнорирование в социальном анализе человека как чувствующего, живого, страдающего, мыслящего существа.

Даже если значительная часть американцев поддержала бы такие радикальные перемены, даже если бы это привело к многочисленным исследованиям, вызванным новым интересом к альтернативам, этого было бы недостаточно. Известный факт: даже лучшие идеи и программы не оказывают длительного воздействия на человека, если он не имеет шанса действовать, участвовать, разделять идеи и цели с другими. Если люди вовлечены в процесс, они образуют ядро движения, и это движение должно давать им возможность в разной степени участвовать в определенных действиях: разделять чувства, идеи и надежды, приносить жертвы, иметь в определенной мере общие символы и даже ритуалы. Чтобы стать действенной, идея должна найти выражение в плоти групповых чувств и действий. Можно показать, что идеи, ставшие влиятельными, распространялись маленькими группами сторонников, производивших на других впечатление своим энтузиазмом и своим образом жизни, своими идеями и тем, что дух идеи находил выражение в том, как эти группы создавались и функционировали. (Примеры этого – ессеи[36]36
  Ессеи – одна из иудейских сект, образовавшаяся в начале II в. до н. э.. – Примеч. ред.


[Закрыть], ранние христиане, монашеские общины, Общество Иисуса, Общество друзей, франкмасоны и ранние социалистические и анархистские группы.

Для интеллектуала важно видеть существование потребности в разделенных чувствах и действиях, которая особенно велика у молодых и тех, кто не выбрал интеллектуальную или артистическую сферу своим главным занятием. Интеллектуалы часто так проникнуты проблемами, над которыми работают, что ощущают мало нужды в групповой жизни, и в недостаточной мере понимают потребности тех, кто стремится найти руководство и товарищество для осмысленной деятельности. Характерным откликом не-интеллектуала на идеи является следующий: «Все это хорошо и верно, но что я могу тут сделать?» Интеллектуал знает, что он может сделать: еще немного подумать, написать книгу, возможно, прочесть лекцию. Но после всего этого студент или взрослый человек, активно незанятый в интеллектуальном процессе, чувствует себя одиноким и является таковым. Его вопрос «Что я могу тут сделать?» на самом деле имеет двойное значение. В одном случае это «Как мы можем изменить систему?», а в другом – «Что вы посоветуете мне делать сегодня?»

Верно, что небольшой процент активной молодежи находит пути и средства «что-то сделать». Их действия состоят по большей части в протестах, демонстрациях, сидячих забастовках, гражданском неповиновении или активном участии в расистских, феминистских и других выступлениях. Большинство этих действий необходимы и очень важны, однако ограничены по своей природе: будучи просто протестами, они не могут привлечь достаточно большого числа участников или всколыхнуть значительную часть американцев, что было бы необходимо для радикальных перемен.

Я утверждаю, что люди, как молодые, так и старые, которые серьезно видят необходимость альтернативы, должны организовываться в группы. Ценность таких групп, на мой взгляд, великолепно показал Льюис Мамфорд в анализе исторической функции малых групп. В книге «Миф машины» он заключает: «Малые, казалось бы, беспомощные организации, обладающие внутренней слаженностью и собственным разумом, в длительной перспективе часто оказываются более действенными в противостоянии деспотической власти, чем крупнейшие воинские соединения, хотя бы потому, что их трудно выявить и подавить».

Такие группы должны быть относительно небольшими, основываться на личном взаимодействии и иметь не более ста членов каждая. Чтобы избежать демагогического лидерства и вредной идеологии, не должно быть центрального управления группами (в этом отношении хорошим примером служит Религиозное общество друзей). Они должны разделять общую идею – идею поиска гуманистической альтернативы – и обсуждать возможные пути ее достижения. Они должны выходить за пределы всех политических и религиозных доктрин и избегать принятия какой-либо конкретной концепции как условия принятия в группу. Чрезвычайно важно, чтобы такие группы в принципе отличались от дискуссионных групп. Участникам следует брать на себя обязательство вести образ жизни, предполагающий самопожертвование: отказ от удовлетворения излишних и отчуждающих потребностей; взнос 10 % дохода на нужды движения; принятие нового стиля жизни – прямоты, правдивости, реализма; члены группы должны отводить время на изучение и активную пропаганду целей движения среди людей, с которыми они поддерживают социальные контакты и вместе работают; должны проявлять объективность, твердость, мужество и отсутствие фанатизма. Это означает, например, что сегодня они недвусмысленно и в соответствии с собственной совестью будут выражать протест против войны во Вьетнаме и неудач в борьбе с трущобами (для черных и для белых). Такие группы должны иметь некоторый минимум общих символов и ритуалов, например, периоды общего молчания и медитации. Члены группы должны вести образ жизни, способствующий солидарности и преодолению фанатизма и эгоизма.

Все эти идеи – не более чем предварительные предложения. Разработка детальной и обоснованной программы жизни группы должна быть результатом серьезной и длительной дискуссии среди тех, кто готов в ней участвовать. Ожидается, что эти группы станут ядром движения, что они привлекут большое число симпатизирующих, на которых оказывает влияние преданность и серьезность, а также конкретные предложения, исходящие от группы. Более зрелые интеллектуалы также могли бы присоединяться к группам, но не как лидеры; они должны нести ответственность за положение молодых членов по мере их взросления и приобретения ими опыта.

4 апреля 1962 года Фромм прочитал лекцию, озаглавленную «Новый гуманизм как условие единого мира» в Шервуд-Холле в Ла-Джолле, Калифорния. Лекция сохранилась в виде аудиозаписи, а также как рукопись среди неопубликованных работ Фромма.

Сегодня нет сомнений в возникновении единого мира. Возможно, это самое революционное событие в истории человечества. Единый мир уже возник, как мы можем видеть, в том смысле, что промышленная продукция со временем делается обычной для всех народов мира и создает определенную близость между народами, чему особенно способствуют наши новые методы общения.

Вопрос, однако, заключается вот в чем: будет ли этот единый мир жизнеспособен или дело закончится одним гигантским полем битвы. Действительно ли современный человек, человек XX века, готов жить в едином мире? Может быть, мы интеллектуально живем в XII столетии, а эмоционально – в каменном веке? Не случится ли так, что при создании этого единого мира, наши чувства и цели все еще принадлежат трайбализму?[37]37
  Трайбализм – форма групповой обособленности, характеризуемая внутренней замкнутостью и исключительностью, обычно сопровождаемая враждебностью по отношению к чужакам. – Примеч. пер.


[Закрыть] Под трайбализмом я понимаю отношение, встречающееся в большинстве примитивных племен: человек доверяет только членам своего племени, испытывает моральные обязательства только по отношению к членам своего племени, тем, кто – и это главное, хоть и звучит тривиально, – ест ту же пищу, поет те же песни, говорит на том же языке. Трайбализм подразумевает подозрительность в отношении незнакомца, приписывание ему всех грехов, свойственных самому человеку. При трайбализме мораль всегда носит внутренний характер, т. е. распространяется только на членов того же племени. Можно отметить, что нет ни малейшего различия между племенем, состоящим из сотни человек, тысячи или пятисот миллионов. Все равно: чужак, не принадлежащий к тому же племени, не воспринимается как полноценный человек.

Мы остаемся в состоянии трайбализма. Мы называем это национализмом. Мы приветствуем его как великое освобождение народов от прежней зависимости от более сильных наций, что в определенной мере, конечно, верно. Однако одновременно мы видим также, что национализм, возникший в западном мире лишь полтора столетия назад как результат французской революции, теперь стал образом мысли почти всего мира. Я полагаю, что это очень опасное развитие событий, если только человек не научится жить как единый представитель единого мира; национализм становится причиной ситуаций, когда человек создает условия для самоуничтожения. Если мы не сумеем создать новый гуманизм, единого мира не будет.