Текст книги "Быть человеком. Концепция человека у Карла Маркса"

Теперь я хотел бы обсудить два аспекта гуманизма, которые важны для нас. Один из них – научный аспект: существует ли такая вещь, как «сущность человека»? По этому поводу XVIII век был довольно оптимистичен. Общее представление этого века было таким: человек разумен, добродетелен, легко может быть обращен к добру. Сегодня некоторые мыслители вроде Рейнгольда Нибура[50]50
  Нибур Рейнгольд (1892–1971) – американский протестантский теолог, социальный философ, политолог. – Примеч. пер.


[Закрыть] и других уверяют нас, что почти греховно питать такую наивную веру в добродетель человека. Однако я не считаю, что нам нужны подобные наставления. Время, которое мы пережили и в котором продолжаем жить, дает нам достаточные доказательства иррациональности и даже безумия человека, чтобы нам нужны были напоминания о том, каким злом может быть человек. Вопрос заключается вот в чем: какова сущность человека? И я думаю, что это главный вопрос наук о человеке. Что может быть объективно названо человечностью?

В своей книге «Здоровое общество» я попытался рассмотреть этот вопрос. Здесь я хочу только подчеркнуть, что сущность человека – это не субстанция, и дело не в том, хорош человек или плох, сущность его остается той же на протяжении истории. Сущность человека представляет собой созвездие или, как называет это Хайдеггер[51]51
  Мартин Хайдеггер (1889–1976) – крупнейший немецкий философ. – Примеч. пер.


[Закрыть], конфигурацию – базовую конфигурацию. Мне представляется, что конфигурация – это одна из составляющих экзистенциональной дихотомии, иными словами, одно из противоречий между человеком как животным, погруженным в природу, и человеком как единственным созданием в природе, осознающим себя. Таким образом, человек может осознавать свою отдельность, свою потерянность и слабость. Таким образом, человек должен найти новые пути объединения с природой и со своими собратьями-людьми. Человек был рожден исторически и индивидуально, и когда осознал свою отделенность от мира, лишился бы рассудка, если бы не нашел способа преодолеть эту отделенность и обрести единство. Такова, я уверен, сильнейшая страсть человека: избегнуть полного ощущения отделенности и найти новый союз.

История религии, история человечества в целом (и индивидов тоже) показывает, что существуют два пути преодоления отделенности и достижения единения. Один из них можно найти во всех примитивных религиях, это возвращение к природе, превращение человека в животное и уничтожение в нем всего, что есть специфически человеческого: его разума, его сознания. Такое уничтожение достигается самыми разными способами: опьянением, оргиями или просто отождествлением с животными, погружением в состояние зверя, особенно медведя, льва или волка. Другими словами, это попытка преодолеть чувство одиночества, перестав быть человеком и вернувшись в природное состояние, в котором человек – часть природы и может превратиться в животное. Однако, как символически выражает это Библия, как только Адам и Ева покинули рай, т. е. состояние единства, в котором человек еще не родился как человек, два ангела с огненными мечами стали охранять вход, и люди вернуться не могли.

Другое решение по преодолению отделенности и достижению единства было найдено в период между 1500 и 500 годами до н. э. в Китае, Индии, Египте, Палестине и Греции: единство было найдено не благодаря регрессии, а в силу развития специфически человеческих сил разума и любви до такой степени, что мир стал человеку домом; став полностью гуманным, человек жил в новой гармонии с собой, со своими собратьями-людьми и даже с природой. Это была идея пророческого мессианизма. Эта же идея была присуща позднесредневековой религиозной мысли. И она же была идеей гуманизма XVIII века. На самом деле это сущность религиозной и духовной западных традиций. Задача человека – развивать свою человечность; в этом развитии он найдет новую гармонию и тем самым единственный путь, на котором возможно решить проблему рождения человека.

Родившись, все мы встаем перед вопросом, на который должны дать ответ не разумом, но всем нашим существом. На него существует всего два ответа. Один из них – регрессия, другой – развитие нашей человечности. Множество людей, как я считаю, сегодня это большинство, пытается избежать ответа и заполняет время тем, что мы называем развлечениями, отвлечениями, свободным времяпрепровождением, чем бы это ни было. Однако я полагаю, что в конце концов мы обнаруживаем, что это решение – не решение, что те, кто делает такой выбор, страдают от скуки и депрессии, хотя и не осознают этого.

Я кратко упомянул свою собственную концепцию того, как можно было бы рассматривать базовую конфигурацию человека в терминах созвездия, а не в терминах субстанции, но, конечно, чтобы развить эту тему, требуется много времени, и сейчас я даже не буду пытаться это сделать[52]52
  См. E. Fromm, Man for Himself and Inquiry into the Psychology of Ethics, pp. 38–50; The Sane Society, pp. 22–66; и особенно E. Fromm and Ramon Xirau, eds., The Nature of Man, pp. 3–23.


[Закрыть]. Здесь я хочу добавить всего одно соображение: сущность человека станет важна только для тех и только тогда, когда оживет интерес к переживанию человеком своего единства; сейчас этот интерес мертв.

Что же тогда представляет собой опыт гуманизма? В приведенном выше обзоре я старался показать вам, что опыт человечности может быть выражен словами Теренция[53]53
  Публий Теренций Афр (195–159 до н. э.) – древнеримский драматург. – Примеч. пер.


[Закрыть]: «Ничто человеческое мне не чуждо». Я несу в себе всю человечность; несмотря на утверждение, что нет двух одинаковых людей, парадокс заключается в том, что мы все разделяем одну и ту же субстанцию, одно и то же качество; ничто из того, что существует в любом человеке, не отсутствует во мне. Я преступник, и я святой. Я младенец, и я взрослый. Я человек, живший сто тысяч лет назад, и я человек, который при условии, что мы не уничтожим человеческую расу, будет жить через сто тысяч лет.

Данное утверждение имеет очень важную связь с одним феноменом, с которым его обычно не связывают, а именно с феноменом бессознательного. Фрейд был не первым, кто открыл бессознательное, но он, несомненно, первым подверг его полному систематическому исследованию. Тем не менее его концепция бессознательного была очень ограниченной. Он полагал, что определенные инстинктивные желания, такие как стремление к кровосмесительству или убийству, подавляются. Да, это так. Однако проблема шире. Что такое на самом деле сознание? Наше сознание представляет собой совокупность всего человеческого опыта, который наше конкретное общество позволяет нам осознавать. Обычно, за исключением очень небольших индивидуальных различий, мы осознаем наш язык, нашу логику и те табу, которые наши общества позволяют нам осознавать. Существует, можно сказать, «социальный фильтр», и только тот опыт, который может через него пройти, становится тем, что мы осознаем; это и есть наше сознание.

А что собой представляет наше бессознательное? Наше бессознательное – это все человечество. Наше бессознательное – это универсальный человек. Наше бессознательное – это все, что есть человеческого, хорошего и плохого, в каждом из нас минус та небольшая часть, которая является сознанием, представляющая опыт, мышление, чувства в соответствии с культурой, в которой мы оказались более или менее случайно. Наше бессознательное – это целостный человек и, следовательно, величайшее значение соприкосновения с бессознательным не в том, чтобы обнаружить кровосмесительные желания или еще что-то (что иногда может оказаться важным). Величайшая важность открытия Фрейдом возможности соприкосновения с бессознательным именно в том и заключается, что, войдя в соприкосновение с бессознательным, мы соприкасаемся со всем человечеством, соприкасаемся с целостным человеком в нас, и тогда действительно для нас больше не существует чужака. Более того, мы больше не судьи другим в том смысле, что больше не видим свое превосходство над ними. Если мы в соприкосновении со своим бессознательным, тогда мы действительно ощущаем себя так же, как ощущаем всех других. Мы преодолеваем отделенность внутри себя, из-за которой мы осознаем только то, что выражается в нашей конкретной культуре, и соприкасаемся с тем, что разделяем со всем человечеством.

Национализм, как и трайбализм, – нечто совершенно противоположное. Там мы не соприкасаемся с человечеством. Мы соприкасаемся только с одной частью человечества и производим очень простую операцию: мы переносим все зло в себе на чужака, в результате чего он – дьявол, а мы – ангелы. Именно это мы переживаем во всех войнах, в противостоянии в частной жизни, и именно это переживается обеими сторонами в холодной войне. Я считаю, что человек вынужден выбирать между возрождением гуманизма, обновлением духовных оснований нашей западной культуры, которая служит основанием гуманизма, и отсутствием какого-либо будущего.

Гёте, если позволите процитировать его еще раз, сказал: «Есть одно важное различие между разными историческими периодами, а именно между периодами, имеющими веру, и периодами, ее не имеющими. Те, у кого есть вера, процветают и полны жизни, а те, кто веры не имеет, загнивают и в конце концов умирают». Несомненно, XIII и XVIII века – это периоды веры. Боюсь, что наше время на Западе – период огромной нехватки веры; та ненависть, которая распространилась в западном мире и в Соединенных Штатах, есть лишь выражение того, что люди лишены любви и на самом деле не знают, для чего живут. Безусловно, ненависть есть выражение морального отчаяния и морального пораженчества. Если человек пытается утвердить свою культуру, пытаясь спасти ее благодаря войне, дела сегодня идут так, что ему не удастся спасти ни собственные ценности, ни даже свою жизнь.

Я верю, что мы все еще имеем выбор и можем обновить сами корни нашей традиции – греко-романской, иудео-христианской традиции гуманизма. Если мы способны серьезно отнестись к этим ценностям, о которых мы все время говорим, тогда действительно могла бы пробудиться в нашей культуре новая жизненная сила, мы могли бы иметь будущее. Если же мы неспособны обновить свои корни, то, что бы мы ни говорили и каково бы ни было наше оружие, нам не выжить. Я думаю, что перед нами стоит необходимость принятия базового, фундаментального решения. Это прекрасно выражено в Ветхом Завете: «Во свидетели пред вами призываю сегодня небо и землю: жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое» (Второзаконие 30:19). Я верю, что человек сегодня должен выбрать в мире, который становится единым миром, именно жизнь – и это означает новое принятие гуманизма. Если он этого не сможет, ему не удастся, боюсь, создать новый единый мир.

Часть II
Гуманистические инициативы и признания

Замечания, касающиеся предложений для Папской конференции «по решению в связи с возникшей угрозой выживанию человечества» (как Фромм называл суть следующей инициативы, изложенной сначала в письме в 1966 году), оказались в числе неопубликованных работ Фромма. Они представляют убедительное доказательство его озабоченности и вовлеченности в поиск ответов на ситуацию кризиса, связанного с холодной войной, и обилие высказанных им по этому поводу идей. В одном из писем, сопровождавших «Замечания», Фромм добавлял, что «его внезапно поразила мысль о том, что “значение имеет попытка”».

Жесткая критика любых религиозных учреждений не исключала привлечения папы римского к конференции по миру во всем мире; это было связано, с одной стороны, с глубоким впечатлением, оказанным на Фромма основополагающей гуманистической установкой папы Иоанна XXIII (1958–1963), а с другой – с ростом престижа католической церкви в мире после реформ II Ватиканского Собора (1962–1965) и решения открыть церковь для участия в делах мира. Материалы среди неопубликованных работ Фромма не показывают, какой конкретно эффект имело письмо Фромма. Тем не менее, переписка ясно свидетельствует, что инициативы Фромма нашли положительный отклик у сенатора Фулбрайта, Харви Кокса, Джеймса Лютера Адамса, Джорджа Вильяма, Луиса Сонна, Льюиса Мамфорда, Маркуса Раскина, Стюарта Мичама, Нормана Казенса (журналиста из «Saturday Revu», ознакомившего Папу с идеей), Гилберта Уайта, Алфреда Хасслера, отца Томаса Мертона, Гуннара Яна, архиепископа Анжело Деллаква, Михайло Марковича, Адама Шаффа и других.

Тем более, должно быть, разочаровало Фромма нежелание папы и католической церкви принять участие в конференции. Тремя месяцами позже в письме к Кларе Уркхарт он написал: «Приходится принять тот факт, что папа не сделает ничего».

Анализ современной ситуации привел большинство думающих и информированных людей к заключению, что эскалация войны во Вьетнаме ведет ко все возрастающей возможности ядерной войны всемирного масштаба, которая приведет к уничтожению большей части человеческой расы и духовных ценностей, правивших человеком или по крайней мере направлявших его на протяжении нескольких тысячелетий. Со многих позиций – религиозных, пацифистских, гуманистических, чисто политических – предпринимаются попытки остановить этот потоп. Активность направленных на это организаций, публикация книг, статей и призывов постоянно растет. Возможно, никогда раньше в истории так много индивидов и групп не понимали своей ответственности и необходимости реагировать на общую опасность, и тем не менее они часто испытывают чувство тщетности своих усилий, видя, что они не приносят никаких изменений. Создается впечатление, что их действия походят на действия греческого хора, который предвидит трагедию, но бессилен ее предотвратить.

Однако даже опасность термоядерной войны – не единственная угроза человеку сегодня. Меняются технологии, все прежние способы производства и виды потребления. Независимый человек – человек, принимающий собственные решения и полагающийся на собственную совесть, – замещается человеком организации, который отдает и исполняет приказы. Бедные народы мира требуют своей доли товаров, созданных человеческой изобретательностью, и не хотят больше ждать, в то время как, несмотря на все усилия, богатые нации становятся все богаче, а бедные – все беднее. Все традиционные способы действий и мышления подвергаются сомнению, однако никто не может вообразить, как будет выглядеть новый мир. Перемены и неуверенность представляются даже большими, чем те, которые последовали за крушением средневекового мира. Теперь, как и тогда, люди боятся и не смеют осознать тот факт, что старый мир исчезает, и возникает новый. Их охватывает паника, и в панике они все крепче цепляются за устаревшие политические взгляды и методы, предпочитая, кажется, исчезнуть, чем встретить неуверенность с воображением и мужеством. Они отчаянно стремятся сохранить status quo, чтобы иметь чувство стабильности, и успокаивают свою тревогу все возрастающим материальным потреблением.

Учитывая эти факты, многие ответственные люди спрашивают себя: есть ли что-нибудь, что могло бы подействовать, что еще не было сделано или испробовано? Чтобы найти ответ, нужно проанализировать причины провала. Представляется, что они лежат в следующих направлениях.

(1) Обращения людей касались разных аспектов существующего кризиса; они не были достаточно глобальными и всесторонними.

(2) Они были обычно критическими и обвиняющими, а не обращенными к силе разума и взывающими к человеческому сердцу.

(3) Они не были достаточно детальными, особенно в том, что касается конкретных предложений по процедурам, которые могли бы привести к выходу из боевых действий.

(4) Те, кто подписывал критические обращения, не обладали достаточным авторитетом, чтобы их услышали и им ответили представители власти.

Шаги, предлагаемые в этом меморандуме, направлены на избежание этих недочетов. Выражается пожелание, чтобы папа Павел VI созвал в Риме всемирную конференцию по преодолению кризиса человечества, и даются рекомендации по ее проведению. Более конкретно предлагается, чтобы папа пригласил ведущих деятелей всех религий, а также представителей, не поддерживающих ни одну из религий, от всех наций и всех политических течений, которые в силу своих достижений и личной целостности пользовались бы уважением всего мира; конференция должна была бы длиться по крайней мере четыре недели, возможно, дольше. Целью конференции было бы обсуждение существующей критической ситуации, ее причин и возможных способов разрешения. Конференции следовало бы принять очень конкретные и специфические предложения по действиям и процедурам для прекращения конфликта во Вьетнаме; кроме того, нужно предложить решения, насколько возможно, и по другим срочным проблемам. Эти предложения следует направить всем правительствам через посредничество папы и опубликовать для информирования населения всех стран.

Можно надеяться, что такой конгресс, в первую очередь благодаря тому факту, что он созван папой, а также в силу количества участников и их влиятельности, вызовет глубокий интерес во всем мире, а высказанные мнения и предложения обретут интеллектуальный и моральный вес, какого до сих пор не имела ни одна декларация. Следует также понимать, что в мире нет другой личности, если не считать пристрастных мнений, чей авторитет и престиж могли бы сравниться с авторитетом и престижем папы. Мы понимаем, что папа Иоанн и папа Павел недвусмысленно высказывались о необходимости мира и обращались ко всем нациям, невзирая на все предубеждения. Тем не менее, хотя эти декларации произвели глубокое впечатление в мире, они оказали только ограниченное влияние именно потому, что неизбежно были довольно общими по природе и не предлагали различным лидерам специфических и конкретных решений или предложений.

В сделанном здесь предложении говорится о методе, который никогда не пыталась применить церковь, и можно сказать, что неудача будет сопряжена с риском дипломатического ущерба для папы. Однако несмотря на эти соображения, нельзя забывать, что никогда прежде в истории человеческой расе не грозило уничтожение, как это имеет место сейчас, и что католическая церковь как универсальная сверхнациональная и сверхрасовая организация имеет право, а возможно, и обязанность, сделать смелый шаг, пока еще есть время.

Такая конференция потребует, несомненно, тщательной подготовки: отбора приглашаемых участников, выработки повестки дня и т. д. Учитывая все возрастающую опасность, эти приготовления должны проводиться с величайшей интенсивностью и в возможно более короткие сроки. Можно было бы начать с приглашения папой небольшого комитета для помощи в планировании конференции. Этот подготовительный комитет, как и приглашенные для участия лица, должен быть отобран без оглядки на национальность, политическую или религиозную принадлежность.

Подводя итоги, можно отметить, что данную идею характеризуют новшества в ее содержании: (1) конференция будет поддержана авторитетом и престижем папы, не будучи при этом религиозной конференцией; (2) благодаря этому обстоятельству можно привлечь к сотрудничеству широкий спектр мировых лидеров; (3) конференция не ограничится общими заявлениями и будет работать в деловом ключе, сделает конкретные и специфические предложения, которые будут доведены до сведения различных правительств благодаря посредничеству папы, а затем станут известны всем людям на Земле.

Наконец предполагается, что было бы полезно, если бы к папе обратилось несколько ведущих католических и некатолических деятелей, которые попросили бы его возглавить этот крестовый поход за мир.

Следующая электоральная речь, как и текст «Поиск гуманистической альтернативы» в части I этого тома, представляет собой набросок лекции, так называемый «мемо», который Фромм написал для Юджина Маккарти; с некоторыми изменениями она была прочитана Маккарти 13 июня 1968 года перед «Братством примирения» Соединенных Штатов в Нью-Йорке (основанное в Англии в 1914 году «Братство примирения» состояло, согласно его уставу, «из мужчин и женщин, осознающих основополагающее единство человечества, объединившихся ради использования силы любви и правды для улаживания человеческих конфликтов»).

Приводимый ниже текст, таким образом, является примером работы Фромма «писателем-призраком» для Маккарти и воспроизводит черновик Фромма. С внесенными в подготовленный текст Фромма изменениями можно ознакомиться в архиве Эриха Фромма, где также хранится измененная Маккарти версия.

«Братство примирения» – подходящее место для возобновления моей политической кампании после трагической смерти сенатора Роберта Кеннеди, который для миллионов американцев олицетворял мир и примирение, как и его убитый брат и доктор Мартин Лютер Кинг. Нам требуется примирение во многих отношениях.

В первую очередь внутри страны мы нуждаемся в примирении всех, кто не болен ненавистью и отчаянием, каковы бы ни были их политические взгляды и убеждения.

Нам нужно примирение между черными и белыми, основанное не на туманных обещаниях, а на реальных и крупномасштабных изменениях в области домовладения, школьного образования, возможностей работы.

Нам нужно примирение между молодыми и старыми: конфликт поколений достиг такой степени, что взаимопонимание часто исчезает. Моя кампания благодаря широкому привлечению мужчин и женщин всех возрастов показывает, что такое примирение возможно.

Нам нужно примирение между нашей нацией и остальным миром, с теми странами, которые обладают равной нам силой, и с теми, которые уступают нам в технологии и в численности населения, но не в человеческих ценностях и культурных достижениях. В каких-то областях они могут учиться у нас, но во многих других мы можем учиться у них.

Нам нужно примирение внутри себя – между ценностями, которые мы провозглашаем, и ценностями, мотивирующими нас в повседневной жизни. Мы провозглашаем ценности и нормы иудео-христианской религии: уважение к жизни, физическое и духовное; любовь и сострадание даже по отношению к чужаку и врагу; разум и объективность; чувство братства со всеми человеческими существами; веру в то, что человек – открытая система, способная дорасти до еще неизведанных высот.

Какова мотивация, движущая нами в повседневной жизни? Алчность, эгоизм, жадность к материальным предметам, безразличие к жизни, позволяющее нам начинать войны против малых наций, день за днем уничтожая человеческие существа, потому что мы сделали частью нашего политического кредо обязанность защищать свободу этих людей, даже если при этом мы их уничтожаем.

Это глубокое противоречие между идеалами и действительными ценностями имеет тяжелые последствия для нации в целом и для каждого индивида. Оно подрывает ценности, которые дали нашей нации жизненную силу и могущество, и извращает наше лидерство в мире с основанного на идеалах к основанному на силе.

Кроме того, такой глубоко укорененный конфликт ценностей истощает энергию каждого индивида и порождает чувство вины.

Как дошли мы до этого? В последнем столетии казалось, что машина станет средством достижения более полной и богатой жизни, которая позволит человеку развить способности и силы, присущие только ему: творческое мышление, любовь и искусство. Человек надеялся, что освободившись от необходимости тратить почти всю энергию на то, чтобы заработать на жизнь, сможет построить общество, в котором он будет свободен быть самим собой, полностью развитым человеком. Однако человек упивался своей новой способностью пользоваться неограниченным технологическим прогрессом. Машина вместо того, чтобы служить человеку, сделалась его господином. «Вещи в седле и едут на нас», как сказал Эмерсон, почувствовавший, что может произойти, еще до того, как это случилось.

В этом процессе производства материальных ценностей и потреблении, сделавшимся центром человеческой деятельности, мы глубоко изменили свою систему ценностей. Мы приняли принцип, согласно которому мы должны делать то, что технически возможно сделать. Если возможно полететь на Луну, мы должны это сделать, даже за счет многих неудовлетворенных потребностей на Земле; если возможно создать еще более разрушительное оружие, мы должны это сделать, даже если это угрожает уничтожением всей человеческой расе. Технический прогресс угрожает сделаться источником ценностей, покончив с нормой, в которую человек верил на протяжении тысячелетий: следует делать то, что истинно, прекрасно и способствует раскрытию человеческой души.

Мы приняли другую норму, которую диктует все более сложная технологическая система: максимальная эффективность – высочайший принцип материального производства, как и социальной организации. Следствием этого принципа является принцип минимальной индивидуальности. Чем в большей мере человек может быть сведен к легко управляемой и предсказуемой единице, тем эффективнее можно им руководить. Цифры и компьютер требуют уничтожения тонких, но важных индивидуальных различий.

Что в этом процессе стало с человеком?

Человек, занятый исключительно производством, продажей и потреблением вещей, сам все больше и больше становится похож на вещь. Он превращается в абсолютного потребителя, пассивно поглощая все, от сигарет и спиртного до телевидения, кино и даже лекций и книг. Он чувствует одиночество и тревогу, поскольку не видит настоящего смысла в своей жизни, за исключением того, чтобы заработать на жизнь. Ему скучно, и он преодолевает скуку все более разнообразным потреблением и бессмысленным возбуждением. Его мышление отделено от эмоций, истина – от страсти, ум – от сердца. Идеи его не привлекают, потому что он мыслит в терминах подсчетов и вероятности, а не убеждений и свершений.

Возможно, величайшая опасность, исходящая от существующей системы, в том, что вещи-гаджеты и технические достижения делаются более привлекательными, чем жизнь. Слишком многие из нас хотели бы видеть себя как голую обезьяну в соединении с компьютерным мозгом. Если этой цели удастся достичь, думают они, им не о чем будет беспокоиться. Их чувства останутся на уровне чувств животного, управляемых инстинктами и побуждениями, а мышление достигнет совершенства компьютера.

Однако человек не животное и не компьютер. Если ему не доступна радость и осмысленный интерес к жизни, если он чувствует, что его душа мертва, хотя физически он жив, он начинает скучать, ненавидеть жизнь и желает ее уничтожить. Разрушитель – истинная противоположность Богу. Природа Бога – творение; в разрушении человек опровергает чудо творения действием, которое не требует ни умений, ни таланта, а только владения оружием.

Совершенно естественно, что американцы в наши дни обеспокоены волной насилия, самым выразительным симптомом которой являются убийства политических лидеров. Эти деяния – лишь вершина айсберга, основная масса которого – безразличие к жизни и потенциал для насилия и разрушения. Однако было бы фатальной ошибкой думать, что лекарство от насилия лежит в более строгих наказаниях за преступления и большем внимании к закону и порядку. Иррациональное насилие, порожденное скукой и безнадежностью, не излечивается и не уменьшается наказаниями. Если жизнь перестает быть привлекательной и интересной, человек испытывает отчаяние и не желает отказываться от удовлетворения, которое приносит разрушение, даже ради спасения собственной жизни. Действительно, не только рост насилия, но и рост противодействия насилию угрожает существованию нашей демократической системы. Мы должны быть бдительны: те, кто не верит в демократический процесс, пытаются удушить его во имя его защиты.

Я уверен, что тенденции к разрушительности и насилию можно положить конец только тогда, когда мы начнем бороться с ее истинными причинами, а не с симптомами. Это требует создания в нашей нации нового настроения – настроения надежды и любви к жизни, а не безнадежности и увлечения чем-то механическим и безжизненным.

Не проповедую ли я идеал, не имеющий основы в умах американцев? Ответ на этот вопрос – самая важная причина нашей надежды. Хотя многие смирились с ролью автомата, миллионы американцев (полагаю, большинство) осознают, явно или смутно, опасность дегуманизации и протестуют против дальнейшего роста лишенного жизни общества потребителей, о котором я говорил. Они не желают отдавать свое чувство индивидуальности, свои ценности, свою надежду, свое стремление к осмысленной жизни; они настаивают на жизни, которая удовлетворяла бы их человеческие потребности и стремления. Они чувствуют, что рост потребления и увеличение количества гаджетов не делают их счастливыми. Они ценят помощь, которую оказывают машины и их продукция, и не хотят отказываться от машин и компьютеров, но не желают, чтобы они стали их господами, ради которых приходится жертвовать своим сущностно человеческим развитием. Они чувствуют, что гораздо большее значение имеет «быть», а не «иметь больше» или «больше потреблять».

Эта жажда жизни может быть найдена не только у миллионов американцев, но и повсюду в Европе, особенно среди студентов. Они бунтуют во имя жизни против бюрократических методов образования, и хотя к некоторым их способам можно отнестись критически, не следует упускать из вида, что совершенные ими акты насилия были направлены против вещей, а не против жизни. А это огромная разница.

Это новое движение в Америке, движение за примирение и обновление ради мира и надежды, включает в себя представителей всех традиций, политических и религиозных групп. Это общий фронт, протянувшийся от консерваторов, за исключением фанатичных правых, до радикалов, за исключением тех, кто впал в отчаяние и утратил надежду, кто считает, что американское общество мертво и не может быть реанимировано. Хотя многие считают, что такой новый фронт в Америке существует, его наличие и размер не могут быть доказаны. Однако моя кампания так успешна не потому, что я – спаситель или герой, но потому, что я высказываю чаяния всех тех американцев, кто не утратил положительного взгляда ни на прошлое, ни на будущее нашей страны.

Хотя все участники этого нового движения американцев сохраняют собственные идеи и концепции, они разделяют веру в то, что концепции и слова менее важны, чем сущность личности человека, излучаемая им. Они верят в то, что так прекрасно выразил аббат Пьер[54]54
  Аббат Пьер (Анри Антуан Груэ, 1912–2007) – французский общественный деятель, участник Сопротивления, католический священник. – Примеч. пер.


[Закрыть]: «Значение имеет в первую очередь не различие между верующими и неверующими, но между теми, кому все равно, и теми, кому не все равно».

Что можно сделать для того, чтобы обратить вспять опасные тенденции, о которых я говорил? Сейчас не время представлять детальную картину будущего, да она и не может быть представлена без глубоких размышлений и изучения представителями бизнеса, политиков, творческих деятелей и ученых. В настоящий момент имеет значение то, что мы меняем направление, что мы движемся к новой цели, а не продолжаем идти по дороге, которая, как мы знаем, ведет к несчастью. Пройдем ли мы в первый год десять или сто миль, имеет, конечно, значение, но не решающее. Давайте не забывать, что чем быстрее идешь в неправильном направлении, тем быстрее достигнешь краха, в то время как даже более медленное продвижение в правильном направлении дает нам надежду, прозрение и терпение.