Текст книги "Иметь или быть?"

Глава 5
Что такое модус бытия?

Должен предупредить, что на пути определения этой категории нас ожидают значительные трудности. Во-первых, мы, в принципе, почти все имеем больше представления о модусе обладания, нежели о модусе бытия, ибо в нашей культуре обладательный тип поведения встречается гораздо чаще. Но трудности с дефиницией модуса бытия обусловлены еще одной более важной причиной: эта причина в самой природе различия между обоими способами существования.

Понятие «иметь» относится к вещам, а вещи конкретны и поддаются описанию. Понятие «быть» относится к переживаниям, а их в принципе невозможно описать.

Легко описать, например, то, что называют словом «persona»: это маска, которую носит каждый из нас. И это понятно, ведь persona – это социальная роль, отпечаток, штамповка, фактически то же самое, что вещь. Но человек, живой человек – это не плоский образ, не фотография, не портрет, его нельзя описать как вещь. По сути дела, живое существо вообще не поддается описанию. Можно многое рассказать обо мне: о моем характере, о моей жизненной позиции. Эти замечания могут помочь разобраться в психической структуре моей личности и других людей. Но в каждом случае мое целостное «я», моя индивидуальность во всех ее проявлениях, моя самость так же единичны, как и мои отпечатки пальцев. Никого нельзя охватить полностью, даже приблизиться к этой полноте, ибо нет двух людей, которые были бы совершенно идентичны[23]23
  Эту грань не в силах преодолеть ни одна психологическая концепция; я подробно рассмотрел этот вопрос, сравнив «негативную психологию» и «негативную теологию» в статье «О границах и опасностях психологии» (1959). – Примеч. Э. Ф.


[Закрыть]. Только в процессе живой двусторонней связи я и другой человек преодолеваем пропасть разобщенности, лишь пока мы оба в паре исполняем танец жизни. И все же полной идентификации мы не достигаем никогда.

Даже отдельный фрагмент поведения не поддается исчерпывающему описанию. Мы можем исписать сотни страниц по поводу улыбки Моны Лизы и при этом не сумеем выразить в словах эту улыбку. И не потому, что она так «загадочна». Улыбка любого человека представляет загадку (если только речь идет не о заученной, стереотипной улыбке с рекламного плаката). Никто не может описать человеческий взгляд, выражающий интерес, восторг, жизнелюбие, ненависть или нарциссизм. А как описать богатство мимики, жестов, походки, интонаций – у каждого человека они многообразны и неповторимы.

Активное бытие

Важнейшей предпосылкой для возникновения у человека ориентации на «бытие» (модуса бытия) является свобода и независимость, а также наличие критического разума. Главным признаком такого состояния духа является активность не в смысле деятельности, а в смысле внутренней готовности к продуктивному использованию человеческих потенций.

«Быть» означает давать выражение всем задаткам, талантам и дарованиям, которыми (в большей или меньшей степени) наделен каждый из нас. Это значит преодолевать узкие рамки своего собственного «я», развивать и обновлять себя и при этом проявлять интерес и любовь к другим, желание не брать, а давать. Ни одно из перечисленных состояний души фактически не поддается адекватному словесному выражению. Слова – это сосуды, которые мы наполняем переживаниями, но эти переживания не умещаются в сосудах, а выплескиваются через край. Слова лишь дают намек на переживание, но не совпадают с ним.

В тот миг, когда мне удается полностью оформить в мысли и слова то, что я испытываю, само переживание улетучивается: ослабевает, блекнет и превращается в чистую мысль без эмоций. Следовательно, состояние «подлинного бытия» не поддается описанию, и приобщиться к нему можно лишь на уровне совместных переживаний. В модусе обладания господствует мертвое слово, в модусе подлинного бытия – живой опыт, для которого нет ни слов, ни выражений. (Само собой понятно, что живое продуктивное мышление также относится к модусу подлинного бытия.)

Лучше всего, вероятно, модус бытия может быть описан символически, как это подсказал мне Макс Хунзигер. Синий стакан кажется синим, когда через него проходит свет, потому что он поглощает все другие цвета и, таким образом, не пропускает их. Значит, мы называем стакан «синим» именно потому, что он не задерживает синие волны, то есть не по признаку того, что он сохраняет, а по признаку того, что он сквозь себя пропускает.

Мы можем приблизиться к модусу подлинного бытия лишь в той мере, в какой мы расстанемся с модусом обладания (то есть перестанем искать в собственности надежность и удовлетворение, перестанем держаться за свое «я» и свое имущество). Чтобы «быть», надо отказаться от эгоцентризма и себялюбия, то есть освободить свою душу от «богатства» и «суеты» (как это называют многие мистики).

Но большинству людей очень трудно справиться с обладательной направленностью своей личности; каждая попытка подобного рода наполняет их глубоким страхом: им кажется, что они утратили всякую безопасность, что их бросили в воду, не научив плавать. Они не знают, что только тогда смогут воспользоваться своими силами и способностями, когда отбросят прочь свои частнособственнические костыли. А удерживает их от этого иллюзия, что они не смогут передвигаться самостоятельно и упадут, если лишатся такой опоры, как собственность. Они ведут себя как несмышленые дети, которые после первого падения начинают бояться, что они никогда не научатся ходить. Но природа и помощь других людей не допускают, чтобы человек превратился в инвалида. А тот, кто боится погибнуть без костылей частной собственности, тот как раз-таки и нуждается в человеческой поддержке.

Активность и пассивность

«Быть» в вышеобозначенном смысле слова «sein» подразумевает способность к активности; в этом смысле бытие и пассивность исключают друг друга. Но ведь понятия «активный» и «пассивный» таят в себе самые невероятные недоразумения, ибо сегодняшние значения этих слов существенно отличаются от их понимания в античный период, в Средние века и в эпоху Возрождения. Исходя из этого, следует сначала определить понятия «активный» и «пассивный», чтобы потом перейти к дефиниции понятия «быть».

В современном языке слово «активность» обычно подразумевает такое поведение субъекта, при котором приложение энергии приводит к зримому результату. Так, к активным будут причислены: крестьянин, обрабатывающий землю; рабочий у конвейера; акционер, вкладывающий свои деньги в производство; врач, осматривающий пациента; почтовый работник, торгующий марками, и бюрократ, перекладывающий с места на место бумажки. Некоторые из этих видов деятельности требуют большего интереса и больших усилий, но с точки зрения понятия «активность» это не имеет значения. Ибо активность – это целенаправленное поведение, получившее общественное признание и направленное на определенные социально полезные изменения.

Активность – в современном смысле слова – относится только к поведению, а не к личности, ведущей себя соответствующим образом. В этом смысле не имеет значения причина активности, сюда попадет и поведение раба, действующего по принуждению, и поведение любого озабоченного человека, решающего свои личные проблемы. Неважно и то, интересна ли человеку его работа – как она интересна творческой личности, будь то писатель или краснодеревщик, ученый или садовник, – или же ему совершенно безразлично, что делать, ибо он не получает никакого удовлетворения от своего труда, как рабочий у конвейера или любой клерк на почте.

Современное понимание активности не проводит различия между активностью и просто занятостью. Однако между этими двумя понятиями существует фундаментальное различие, соответствующее терминам «отчужденный» и «неотчужденный» применительно к различным видам труда. В случае отчужденного труда я не ощущаю себя субъектом своей деятельности; скорее я считаю результат своего труда чем-то посторонним, стоящим выше меня и даже противоречащим мне. При отчужденной активности, в сущности, не я действую, действие совершается мною под влиянием внешних и внутренних сил. Но сам я отделен от результата своей деятельности. Наилучшим примером отчужденной активности в психиатрии служит активность людей, страдающих неврозами. Невротическая личность по каким-то неведомым побуждениям совершает некоторые действия помимо собственной воли: например, начинает считать шаги, повторять определенные фразы, осуществлять какие-то сугубо личные ритуалы. Невротик бывает чрезвычайно «активным» в осуществлении своих навязчивых идей. Психоаналитические исследования показали, что этими людьми движет некая неосознаваемая ими внутренняя сила. Убедительным примером отчужденной активности является постгипнотическое поведение. Люди, которым во время гипнотического сеанса путем внушения было предписано определенное поведение, после пробуждения продолжают выполнять приказ гипнотизера, совершенно не осознавая, что они действуют не по собственной воле и делают не то, что им хочется.

В случае неотчужденной активности я ощущаю самого себя субъектом своей деятельности. Неотчужденная активность – это процесс сотворения, созидания чего-то, и я сам являюсь творцом. Разумеется, моя активность есть проявление моих способностей, а сам я проявляю себя в своем труде, то есть я и моя деятельность едины. Такую неотчужденную активность я называю продуктивной активностью[24]24
  В книге «Бегство от свободы» я использовал термин «спонтанная активность», а в более поздних работах – «продуктивная активность». – Примеч. Э. Ф.


[Закрыть].

Слово «продуктивная» употребляется здесь не в смысле способности создавать что-то оригинальное, то есть не обязательно относится к творческой способности художника или ученого, и не в смысле оценки результата труда. Речь идет скорее о качестве моей активности, то есть об оценке самого процесса духовной жизни. Картина или научный трактат могут быть совершенно непродуктивными, бесплодными. С другой стороны, процесс, который происходит в людях с глубоким самосознанием (то есть в людях, которые способны действительно «видеть» дерево, а не просто смотреть на него, или в тех, кто, читая стихи, испытывает те же чувства, что и поэт, выразивший их словами), обязательно несет такое качество, как продуктивность, несмотря на то что в результате ничего нельзя «потрогать», ничто не «производится». Итак, «продуктивная активность» означает внутреннее состояние; она не обязательно связана с созданием произведения искусства, или научного труда, или просто чего-то «полезного». Продуктивность – это свойство характера, это ориентация личности, которая может быть присуща любому человеческому существу, если только он не эмоциональный урод. Продуктивная личность оживляет все, чего бы они ни коснулась. Она реализует свои собственные способности и вселяет жизнь в других людей и даже в окружающие предметы.

И «активность», и «пассивность» могут иметь два совершенно различных значения. Отчужденная активность в смысле простой занятости фактически является «пассивностью» в смысле продуктивности. В то же время пассивность, понимаемая как отсутствие занятости, вполне может быть и неотчужденной активностью. К сожалению, в современной жизни понять это непросто, и многие категории нуждаются в разъяснении, ибо в нашем обществе активность чаще всего является отчужденной «пассивностью», в то время как продуктивная пассивность встречается крайне редко.

Активность и пассивность в понимании великих мыслителей

В философской традиции доиндустриального общества понятия «активность» и «пассивность» употреблялись не в нынешнем значении. Да и вряд ли они могли употребляться в этом смысле, ведь отчужденность труда в ту пору не достигла еще такого уровня, который можно было бы сравнить с современным. Поэтому такие философы, как Аристотель, вовсе не проводили четкого различия между «активностью» и простой «занятостью».

В Афинах понятие «практика», похоже, охватывало все виды деятельности, выполняемой свободными людьми. А работа, требовавшая физических усилий, видимо, исключалась из понятия «praxis» (практика). Отчужденный труд был уделом рабов. Сам термин «praxis» Аристотель употреблял только для обозначения свободной активности человека (Аристотель. Никомахова этика. 1177а, 2 и сл.). Учитывая это, следует признать, что для большинства свободных граждан вообще не существовало проблемы субъективно бессмысленного, отчужденного, монотонного труда. Их социальное положение предполагало свободу заниматься значимой для них, творческой деятельностью. Они были граждане, а не рабы.

Понятно, что Аристотель не мог разделять наше нынешнее понимание активности и пассивности. Чтобы в этом убедиться, достаточно вспомнить, что для него наиважнейшей формой практики (то есть активности), которую он ставит даже выше деятельности, является созерцательная жизнь, посвященная отысканию истины; мысль о том, что созерцательность противоположна активности, показалась бы ему нелепой. Аристотель считал, что созерцательная жизнь предполагает работу самых главных частей человеческого организма, активность ума, интеллекта, интуиции. Чувственные радости доступны в равной мере как свободному, так и рабу. Однако подлинное счастье, «благодать» (eudaimonia) состоит не в телесных удовольствиях, а в активности, на правленной на добрые дела (в деятельности, со звучной добродетели).

Взгляды Фомы Аквинского, так же как и позиция Аристотеля, противоположны сегодняшнему пониманию активности. Для Фомы высшей формой человеческой активности является vita contemp lativa, посвященная внутреннему созерцанию, обеспечивающая внутренний покой и духовное познание. Он, правда, допускает, что для обыкновенного простого человека имеет значение также и vita aktiva – активная жизнь, которая ведет к здоровью и благополучию, но только в том случае (и это условие важно), когда вся активность человека направлена на достижение блага и при этом он умеет справляться со своими телесными страстями (Thomas Aquinas. Summa. 2–2:182, 183; 1–2:4, 6).

Но проблема соотношения vita contemplativa и vita aktiva выходит далеко за рамки обсуждаемого здесь аспекта. И в то время как взгляды Фомы Аквинского допускают некоторый компромисс, неизвестный автор (современник Экхарта) средневекового труда «Облако Неведения» решительно выступает против ценности активной жизни (а Майстер Экхарт, наоборот, признает эту ценность). Однако это противоречие не является таким непримиримым, как кажется на первый взгляд, ибо все три мыслителя едины в одном: что активность вообще «допустима и полезна» лишь в том случае, если она опирается на самые высокие этические и моральные убеждения и является их выражением. По этой причине все трое отвергают суетную занятость, то есть человеческую активность, лишенную духовного «основания»[25]25
  Работы В. Ланге, Н. Лобковича и Д. Мита (1971 г.) сообщают дополнительные данные по проблеме созерцательности и активности. – Примеч. Э. Ф.


[Закрыть].

Бенедикт Спиноза, как человек и мыслитель, разделял те же ценностные суждения, которые были распространены за 400 лет до него во времена Майстера Экхарта; и в то же время он ясно видел те изменения, которые произошли с тех пор в обществе и в обычных людях. Он был основателем современной научной психологии и одним из первооткрывателей такого важного феномена, как бессознательное. Благодаря своим наблюдениям, а также богатой интуиции Спинозе удалось провести несравнимо более точный и систематизированный анализ различий между активностью и пассивностью, чем кому-либо из его предшественников.

В своей «Этике» Спиноза квалифицирует активность и пассивность (действие и страдание) как две фундаментальные категории духовной жизни. Первый критерий активности состоит в том, что поступок (действие) соответствует природе человека (человеческой натуре): «Я говорю, мы действуем (проявляем активность), если внутри нас или вне нас происходит нечто, чему причиной являемся мы сами, то есть (по определению) если происходит что-либо во мне или вне меня в соответствии с моей природой и ничем другим не объясняется и не определяется. В противоположность этому я говорю, мы страдаем (проявляем пассивность), если в нас или вне нас происходит что-то, что лишь отчасти детерминировано нашей природой» (Этика. Ч. 3. Опр. 2).

Современному читателю трудно понять эти выдержки из Спинозы, ибо он привык, что понятие «человеческая природа» (натура) неверифицируемо, ибо в его основе не лежат зримые факты. Но Спиноза, как и Аристотель, смотрел на вещи иначе (и это относится также к ряду нынешних нейрофизиологов, биологов, психологов). Спиноза был убежден, что человеческая природа так же характерна для человека, как для лошади – лошадиная природа. Кроме того, он считал, что добродетель или порочность человека, так же как успех или провал, здоровье или болезнь, активность или пассивность, зависят от того, насколько ему удается наилучшим образом реализовать свою собственную природу. Оптимальная реализация специфической природы (в данном случае человеческой природы) и есть смысл и цель жизни: чем больше мы приближаемся к модели человеческой природы, тем полнее ощущение свободы и блага.

В спинозовской модели человека атрибут активности неразрывно связан с таким атрибутом, как разум. Если мы действуем в соответствии с условиями нашего бытия и сознаем это (ибо эти условия реально существуют и необходимы), то мы знаем истину о себе. «Наша душа творит нечто (проявляет активность), а от чего-то она страдает (пассивность). Другими словами, пока душа наполнена адекватными идеями, она обязательно активна, но как только она наполняется неадекватными идеями, она неизбежно страдает» (Этика. Ч. 3. Теор. 1).

Потребности Спиноза также делит на активные и пассивные (actiones и passiones). Первые определяются условиями нашего быта (естественными, а не патогенными); вторые – обусловлены внешне и внутренне деформированными влияниями. Активные потребности сопровождают нас в той мере, в какой мы сами свободны, а пассивные потребности – это результат внешнего и внутреннего давления. Все «активные аффекты» уже по природе своей хороши: «страсти» (passiones) могут быть как хорошими, так и дурными. Для Спинозы неразрывной нитью связаны между собой, с одной стороны, активность, разум, свобода, благополучие, радость и самосовершенствование; а с другой стороны, такая же тесная связь существует между категориями пассивность, иррациональность, рабство, горе, беспомощность и многие другие моменты бытия, противоречащие природным потребностям человека (Этика. Ч. 4. Теор. 40, 42. Прибавл. II, III, V).

Размышления Спинозы о пассивности и страстях можно понять до конца, лишь поднявшись вместе с ним до самой верхней – и самой современной – ступени его рассуждений, когда он заявляет: тот, кто действует, подчиняясь иррациональным страстям, становится душевнобольным. В той мере, в какой мы достигаем оптимального роста, мы не только (относительно) свободны, сильны, разумны и радостны, но мы еще и психически здоровы; тот, кому это не удается, чувствует себя несвободным, слабым, неразумным и подавленным. Насколько мне известно, Спиноза первый из современных мыслителей заявил, что психическое здоровье (или болезнь) напрямую зависят от образа жизни.

Для Спинозы психическое здоровье – это, в конечном счете, демонстрация правильной жизни, а психическое заболевание – это симптом неспособности жить в соответствии с требованиями человеческой природы. «Когда корыстолюбец думает только о деньгах, а тщеславный – только об известности, их не считают безумцами, ибо они обычно очень надоедливы и заслуживают презрения, доходящего до ненависти. В действительности же жадность, тщеславие, стяжательство – это определенные виды безумия, хотя они и не числятся в списке болезней» (Этика. Ч. 4. Теор. 44. Курсив мой. – Э. Ф.). В этом высказывании, которое так далеко от нашего сегодняшнего мировоззрения, Спиноза называет патологическими такие страсти, которые противоречат потребностям человеческой природы; более того, он квалифицирует их как форму психических заболеваний.

Спинозовская концепция активности и пассивности – это по-настоящему радикальная критика индустриального общества. Ведь сегодня повсюду распространено убеждение, что человек, движимый прежде всего жаждой денег, власти и славы, нормален и вполне годится для современного общества; Спиноза же, напротив, считает такого человека крайне пассивным, а по сути дела – даже больным. Активный в спинозовском смысле тип личности (образцом которого был он сам) в наше время стал редкостью. Такой человек зачастую рискует, что его заподозрят в «психопатии», поскольку он никак не вписывается в рамки так называемой нормальной «активности».

В «Экономико-философских рукописях» Маркс писал, что «свободная сознательная деятельность» (то есть человеческая деятельность) есть «родовой признак Человека». Труд, по Марксу, символизирует человеческую деятельность, а человеческая деятельность есть жизнь.

Напротив, капитал с точки зрения Маркса – это символ накопления, он связан с прошлым и пахнет нафталином, а в конечном счете – мертвечиной. Когда мы задумываемся об эмоциональной компоненте Марксовой концепции борьбы между трудом и капиталом, мы понимаем, что в ней просто невозможно разобраться, если упустить из виду тот факт, что для Маркса эта дихотомия была не теоретической схемой, а главным полем битвы, где решалась судьба человечества, где происходил выбор: прошлое или будущее? Люди или вещи? Жизнь или смерть? «Иметь» или «быть»? Для Маркса вопрос стоял так: кто кого победит? Кто будет править бал? Живое окажется выше мертвого или наоборот? Социализм был для него олицетворением общества, в котором жизнь победила смерть.

Вся Марксова критика капитализма и его мечта о социализме основаны на том, что капиталистическая система парализует человеческую «самодеятельность» и что целью всех социальных преобразований является возрождение человечества посредством восстановления самодеятельности во всех сферах жизни.

Я считаю, что расхожее представление о том, что Маркс был детерминистом, который превратил людей в пассивный объект истории и лишил их активности, не имеет ничего общего с его взглядами. В этом может убедиться каждый, кто действительно его читал и знает его работы, а не отдельные вырванные из контекста фразы. Взгляды Маркса не сформулируешь яснее, чем он это сделал сам (в «Святом семействе»): «История не делает ничего, она “не обладает никаким необъятным богатством”, она “не сражается ни в каких битвах”! Не “история”, а именно человек, действительный, живой человек – вот кто делает все это, всем обладает и за все борется. “История” не есть какая-то особая личность, которая пользуется человеком как средством достижения своих целей. История – не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 102).

Из мыслителей ХХ века лучше всех раскрыл пассивный характер современной активности Альберт Швейцер, который в своей работе «Взлет и падение культуры» охарактеризовал современного человека как «несовершенного», «несвободного», «несобранного», «патологически зависимого» и «абсолютно пассивного».