Текст книги "Мои воспоминания о войне. Первая мировая война в записках германского полководца. 1914-1918"

Те военные цели, к которым я во второй половине года стремился с напряжением всех сил, были достигнуты: Западный фронт удержался, итальянская армия разбита, войска двуединой монархии в Италии вновь воспрянули духом, Македонский фронт стоял прочно, на Востоке открылся путь к долговременному миру, хотя обстановка там была крайне запутанной. В общем и целом у нас появилась перспектива победоносно закончить войну.

После резолюции о мире, принятой германским рейхстагом, Ватикан почувствовал себя обязанным предпринять что-то для достижения мира. Возможно, причины, побудившие к подобному шагу, возникли даже еще раньше. В середине августа появилось папское послание о мире, датированное первым числом того же месяца и адресованное главам воюющих государств.

В послании совершенно недвусмысленно шла речь о мире без аннексий и контрибуций, но почему-то именно к нам предъявлялись непомерные требования, в то время как Антанта отделывалась легким испугом. Германское общество восприняло послание так же, как и резолюцию о мире в июле 1917 г. Правая печать дружно отклонила его, парламентское большинство отнеслось к посланию благожелательно и призвало противника, взывая к его благоразумию, согласиться с условиями, изложенными в документе. Пресса государств Антанты, как и их правительства, заняла отрицательную позицию.

Рейхсканцлер доктор Михаэлис зачитал нам в Кройцнахе свой ответ. Я не ожидал от этой попытки достичь мира ничего путного: содержание ответа не совпадало с моими взглядами. Однако я промолчал о своих сомнениях и внес лишь несколько несущественных поправок. Пока сохранялась пусть лишь теоретическая возможность прекратить войну, я предпочитал держать свое мнение при себе, хотя меня раздражали эти нескончаемые разговоры о мире, вместо энергичного ведения войны. Оглядываясь назад, я очень сожалею, что не выступил тогда более решительно против этой затеи. Мир, который я желал не меньше других, должны заключать дипломаты, а постоянно говорить о нем народу, когда враг одержим стремлением к уничтожению, не годится. Правительства стран Антанты повели себя в данном случае разумнее и дальновиднее.

Ответ Германии и Австро-Венгрии был в целом положительным, хотя по ряду пунктов дипломатически уклончивым. Мы четко изложили свою позицию, сославшись при этом, по предложению приглашенных к сотрудничеству семи депутатов рейхстага, на положения известной читателю резолюции о мире.

Государства Антанты или отклонили папскую инициативу, или же ответили не по существу. Попытка Ватикана закончилась безрезультатно. Мы опять стали свидетелями уже надоевшей истории. Немецкий народ хотел мира, а Антанта отвергала его. В своей незаметной, но настойчивой пропаганде, проводимой у нас и в нейтральных странах, противник постоянно говорил о «мире на основе взаимопонимания и примирения», но, когда требовалось ясно, без обиняков, высказать свое отношение к условиям заключения мира, он уходил в сторону, имея перед собой лишь одну цель – уничтожение Германии.

В конце августа или в начале сентября в германском обществе вдруг заговорили об якобы открывшейся возможности вступить с Антантой в переговоры. По словам рейхсканцлера, инициатива исходила от Англии. Меня это сообщение, естественно, обрадовало: если англичане проявили готовность к миру, то перспективы его заключения заметно улучшались в сравнении с прежними шагами в данном направлении, предпринимавшимися только с нашей стороны. Поэтому я оценивал шансы на успех выше, чем раньше.

В ходе обсуждения с рейхсканцлером данного вопроса касались мы и проблемы Бельгии. Нашей целью было экономическое объединение Бельгии с Германией. Имелась в виду тесная хозяйственная связь между обоими государствами, которая существовала еще в мирное время и которую следовало сохранить. Имперское руководство полагало возможным на этой основе наладить взаимопонимание с Англией. Я ожидал, что статс-секретарь Кюльман, выступая в рейхстаге в конце сентября, публично выскажется относительно Бельгии именно в этом смысле. Однако в своей речи 9 октября он говорил не о Бельгии, а о Эльзас-Лотарингии. Под бурные аплодисменты депутатов Кюльман, в частности, заявил: «Пока хоть один немец в состоянии держать в руках ружье, до тех пор эта неотторжимая часть империи не может быть предметом каких-либо переговоров или соглашений».

Таким образом, мы нисколько не продвинулись навстречу пожеланиям англичан, и всякие разговоры на этот счет прекратились. На запрос ОКХ статс-секретарь фон Кюльман тоже не сказал ничего определенного. Я был разочарован и очень сожалел, что какое-то время верил в подобную возможность.

В связи с разговорами о мире в Берлине на 11 сентября было назначено важное совещание. Я посчитал своим долгом, исходя из опыта текущей войны, еще раз напомнить о том, что именно необходимо Германии для надежного обеспечения ее безопасности в будущем, и высказал в этой связи ряд, на мой взгляд, верных и актуальных соображений, из которых я здесь приведу лишь наиболее важные.

Я начал с описания сложившейся перед войной невыгодной конфигурации государственной границы и обобщил основные выводы из практики военных операций. Вести войну на протяжении трех лет мы смогли лишь благодаря наличию в Германии таких запасов угля, железной руды и продовольствия, которые при жестком рационировании позволяли обойтись без значительных поставок извне.

Только сделав упор в навязанной нам войне на наступательные действия и выдвинув войска на территорию противника на западном и восточном направлениях, мы сумели выстоять; мы наверняка бы погибли, если бы остановились на собственных границах.

Поражения было бы не избежать, если бы враг надолго вторгся на германскую землю. Это обрекло бы нас на голодную смерть и привело бы к крушению военного хозяйства.

Невыгодным было не только наше стратегическое положение посредине Европы, но и концентрация наших залежей каменного угля и железной руды в приграничных областях. В Верхней Силезии эти месторождения почти примыкали к российской границе. На Западе аналогичная ситуация была с Лотарингским железорудным бассейном и Саарбрюккенским угольным районом. Индустриальная область Северный Рейн – Вестфалия не имела никакой защиты со стороны Бельгии.

В ходе войны значительно возросла разрушительная сила оружия. Намного увеличилась дальность стрельбы артиллерийских орудий, существенно расширилась сфера применения авиации.

Следует ожидать, что в будущей войне враг сразу же с объявлением всеобщей мобилизации нанесет удар по нашим военным объектам и предприятиям, широко используя самолеты и дальнобойную артиллерию. После бомбардировок и артобстрелов вступит в действие основная масса сухопутных войск. Не трудно предположить, что при подобном развитии событий можно проиграть войну в первые же дни. Мы были бы разбиты, не успев даже шевельнуть и пальцем.

Однако радикально изменить наше стратегическое положение и попытаться, например, на Западе передвинуть государственную границу в глубь Франции не представлялось возможным. Следовало довольствоваться тем, что есть. Чтобы оградить от внезапного нападения Саарский железорудный и Верхнесилезский угольный бассейны, вполне достаточно создать защитную зону в несколько километров. Безопасности источников нашей военной мощи всегда уделялось недостаточно внимания, а потому нужно позаботиться и о защите индустриальной области Северный Рейн – Вестфалия. Вывод напрашивался сам собой: Бельгия никогда не должна превратиться в плацдарм для развертывания враждебных нам сил. Я всегда считал нейтралитет этой страны фикцией, которую нельзя принимать в расчет. Следовало бы Бельгию крепче связать с Германией экономически, используя тесные торговые отношения между нами. Но Бельгия должна оставаться независимым, суверенным государством, в котором фламандцы пользовались бы всеми гражданскими правами.

Я не был сторонником сохранения германских военно-морских баз на фландрском побережье. Предложение было недостаточно продуманное и с военной точки зрения не совсем ясное.

Если бы мы упорядочили все так, как описывалось выше, то можно было бы за военную и экономическую безопасность Германии в будущем больше не беспокоиться.

На востоке граница проходила крайне неблагоприятно для Германии не только из-за Верхнесилезского угольного бассейна. Насколько трудно удерживать наши земли, расположенные к востоку от Вислы, наглядно продемонстрировала военная кампания 1914 г. Сильно пострадавшая от военных действий Восточная Пруссия вполне заслужила большую безопасность посредством санитарного кордона.

От присоединения Курляндии и Литвы положение на границе вряд ли существенно улучшилось бы. Вполне достаточно для этого расширить в южном направлении сухопутный коридор между Данцигом и Торном, создать защитные зоны вокруг Верхнесилезского угольного района и на южной государственной границе восточнее Вислы и усовершенствовать сеть приграничных железных дорог. Курляндия и Литва могли бы стать для Германии дополнительным источником продовольствия и рабочих рук, если когда-нибудь в будущем нам снова пришлось бы сражаться, рассчитывая только на собственные силы. Возможна на территории этих стран и активная переселенческая деятельность.

Размышляя о месте Германии в мировой экономике в послевоенный период, я думал о преимуществах товарообмена с Румынией и Балканскими государствами, но прежде всего о возвращении наших колоний или об объединении их в одно колониальное владение. На военную контрибуцию я никогда по-настоящему не надеялся.

Мое мнение об условиях заключения мира ни разу не служило основой для любых разговоров с противником, поскольку правительство им вообще не интересовалось. На переговорах в Брест-Литовске и в Румынии германское правительство руководствовалось собственными представлениями, не совпадавшими с моими.

Обсуждавшиеся ОКХ с рейхсканцлером цели войны носили сугубо теоретический характер. Пока наши враги не отказались от своего стремления уничтожить Германию, война могла закончиться только победой или поражением. Во всяком случае, правительство не указывало нам другого способа прекращения военного конфликта и достижения мира.

Утверждения, будто на тех или иных условиях мы могли бы уже раньше заключить мир, – это чрезвычайно безответственные заявления и попытка вновь ввести немецкий народ в заблуждение. Антанта никогда ничего не предлагала, не думала вовсе нам что-то дать, а хотела только брать.

Война началась; мы должны были обеспечить ее благополучный исход или смириться с поражением, предотвратить которое у нас было достаточно сил. Если бы Германия хотя бы в тот момент поняла, что все рассуждения Антанты о праве наций на самоопределение, об отказе от аннексий и контрибуций, о разоружении и свободе мореплавания – это пустая болтовня.

Каждая человеческая жизнь по сути своей – борьба; внутри государства разные партии борются между собой за власть; то же самое происходит и среди народов – так было и будет вечно. Это закон природы. Просвещение и воспитание могут несколько смягчить формы и способы борьбы за власть и средства применения насилия, но не исключить ее полностью, ибо это противоречило бы природе человека и, следовательно, самой природе, которой свойственна борьба! Когда благородство и доброта отступают, то вперед выходят злоба и коварство, заставляя благородство обороняться, чтобы не погибнуть. Но для этого и благородство и доброта должны быть сильными.

Ситуация внутри Германии продолжала развиваться не лучшим образом. В рейхстаге борьба партий с правительством за власть принимала все более острые формы. Все свои силы рейхсканцлер доктор Михаэлис расходовал на эту борьбу и уже не находил времени уделять внимание проблемам войны.

События лета 1917 г. в германском военно-морском флоте ясно свидетельствовали о широком распространении революционных идей. Тогда военные моряки хотели с помощью забастовки добиться мира. Тревожным сигналам не уделили того внимания, какое они заслуживали, серьезное предупреждение не сработало.

Правительство проявило слабость. И хотя рейхсканцлер ясно видел опасность, исходившую от Независимой социал-демократической партии, он тем не менее не пресек ее революционную деятельность. Партийные массовые издания, несмотря на их доказанную вредность, продолжали безнаказанно вершить подрывное дело.

Рейхстаг перестал выполнять свои прямые обязанности, связанные с войной, известные депутаты встали на защиту «представителей» народа, чья связь с событиями в военном флоте была доказана; они открыто готовили революцию и подтачивали воинскую дисциплину в армии. Немецкому народу не разъясняли всю серьезность происходившего на военных кораблях.

Принятые в ВМС меры лишь серьезно навредили. Случившееся на флоте живо обсуждалось в сухопутных войсках. Подавление мятежа произвело глубокое впечатление на солдат.

Боевой настрой немецкой нации после кратковременного подъема начал в июле снова быстро падать и достиг критической черты. Стало отчетливо проявляться то самое состояние духа, которое обезоружило немецкий народ осенью 1918 г. и в 1919 г. Несмотря на радикализацию ситуации в революционной России и упомянутые события на кораблях военно-морского флота, ничего по нашим предложениям относительно усиления воспитательной работы внутри страны и контроля над прессой – что соответствовало бы степени нависшей над Германией угрозы – сделано не было.

Все явственнее обозначались неполадки и сбои в нашей военной промышленности, подогревая горечь и озлобление в народе. Ухудшилось и общее экономическое положение Германии. Все острее ощущалась нехватка разнообразного сырья. С большим трудом мы справлялись с обеспечением населения и армии продовольствием.

В момент кончины рейхсканцлера Михаэлиса будущее Германии выглядело довольно мрачно. Я очень надеялся, что полный развал России, в чем уже никто не сомневался, поможет нам вновь преодолеть депрессивные настроения. В сочетании с нашими великолепными успехами в Италии и героической борьбой на Западном фронте этого вполне хватило бы, чтобы вновь воодушевить нацию и помочь ей преодолеть чувство неудовлетворенности результатами неограниченной подводной войны, не оправдавшей в полной мере возлагавшихся на нее надежд. У народов стран Антанты все выглядело по-другому. Невзирая на сплошные неудачи, они, демонстрируя единую волю и проявляя сильное национальное сознание, тесными рядами сплачивались вокруг своего государственного руководства, которое твердой рукой энергично вело их за собой. Подрывные элементы не имели свободы действий. К своему несчастью, Германия во внутренней политике пошла по иному пути. Рейхстаг отверг принцип государственного единоначалия, пацифисты приобрели в народе много сторонников. Канцлер не справился со своей ролью руководителя германского государства. Внутриполитическая ситуация в воюющих державах изменилась не в нашу пользу. Надежды противника на наш развал изнутри помогали ему преодолевать разочарования от военных неудач.

После доктора Михаэлиса пост рейхсканцлера в конце октября занял граф фон Гертлинг. Он был первым рейхсканцлером, назначенным кайзером и безоговорочно поддержанным депутатским большинством в рейхстаге. ОКХ узнало о назначении, когда дело уже было решено. Графа фон Гертлинга я не знал и не имел о нем четкого представления. Мы ожидали от него инициативного решения задач, которые перед правительством ставила война: энергичное руководство внутри страны, укрепление боевого духа нации, активная пропаганда против наших врагов, реализация предложений ОКХ, переданных еще Михаэлису.

Познакомившись с рейхсканцлером Гертлингом, я убедился, что и этот человек не соответствует роли главы правительства государства, находящегося в состоянии войны. Он полностью разделял взгляды парламентского большинства, из среды которого он, по существу, и вышел, и являлся сторонником идеи достижения мира на основе переговоров. Граф фон Гертлинг заявил об этом в первых же своих программных выступлениях, которые, однако, не нашли отклика в странах Антанты. Сам он называл себя «канцлером примирения». Но, по-моему, время тогда для примирения еще не созрело. Нам нужен был глава кабинета, целиком посвятивший себя военным проблемам, который бы действовал решительно и энергично и убедительно объяснил народу, какие опасности ему угрожают в случае поражения. Но все это было не в характере графа фон Гертлинга. Он ладил с представленными в рейхстаге политическими партиями и неизменно проявлял уступчивость, вопреки даже требованиям военного руководства. Личная порядочность побудила Гертлинга согласиться на эту должность, однако суровое время требовало более воинственную личность. При его пожилом возрасте и общей дряхлости выпавшая на его долю рабочая нагрузка была слишком тяжелой. Быть может, мне следовало высказать свои соображения на этот счет его величеству? Но кто стал бы рейхсканцлером после того, как кайзер уже отверг кандидатуры князя фон Бюлова и гросс-адмирала фон Тирпица? Кто мог бы загородить собою образовавшуюся брешь и данной ему властью объединить народ и повести к победе?

Многие уговаривали меня стать канцлером. Эта идея была явно неудачной, хотя эти люди, вероятно, таким образом хотели выразить свое расположение ко мне. В ОКХ мне приходилось выполнять огромный объем работы; чтобы руководить вооруженными силами в условиях мировой войны, нужно было хорошо владеть всей совокупностью средств ведения военных действий. Это давалось с колоссальным напряжением всех сил. Безответственно было бы брать на себя дополнительные обязанности по управлению столь громоздкой и неповоротливой организацией, как правительство. Безусловно, на эту хлопотливую должность требовался особый человек. Германия нуждалась в диктаторе, который сидел бы в Берлине, а не в ставке Верховного главнокомандования. Таким диктатором мог стать только человек, прекрасно знающий происходящие в стране процессы. Быть может, за ним народ и пошел бы. Взять на себя эту роль я не мог. Осознание пришло ко мне в процессе внутренней борьбы. Меня удержала вовсе не боязнь ответственности, а четкое понимание того, что никаких человеческих сил не хватит, невзирая на все противодействия и препятствия, как должно управлять народом в тылу и войсками на фронте в условиях всенародной и мировой войны.

Не оставалось ничего другого, как, наряду с моими обширными прямыми обязанностями военачальника, продолжать добиваться от правительства всего того, что было необходимо войскам для окончательной победы.

Подготовка наступления на западе в 1918 г

На рубеже 1917–1918 гг. военная ситуация на суше накануне и после выхода из войны России сложилась для нас лучше, чем можно было предположить. Как в 1914 и 1915 гг., можно уже было подумать о том, чтобы решающим ударом сухопутных войск довести все-таки войну до победного конца. Соотношение сил было благоприятнее, чем когда-либо прежде.

В экономическом плане неограниченная подводная война не дала тех результатов, которых от нее ожидал начальник главного морского штаба и на которые я, исходя из оценок специалистов, надеялся. Из-за слишком позднего ее начала Антанта за два года сумела подготовиться к ней и принять действенные защитные меры. И хотя подводный флот не решил исхода войны, его достижения были очень весомы. Было бы неверно не признать существенной помощи, оказанной подводниками Западному фронту. Наша родина и германские военно-морские силы могут по праву гордиться героическими делами своих подводников.

В конце 1917 г. я еще в какой-то мере полагался на оптимистические прогнозы главного морского штаба, но у меня уже появились определенные сомнения, и при планировании я должен был считаться с возможностью прибытия американских войск на европейский континент до наступления весны 1918 г. Предугадать их количество было трудно; однако можно было с уверенностью предположить, что весной соотношение сил будет для нас все же лучше, чем летом и осенью 1918 г., если мы до тех пор не одержим победы.

В конце осени 1917 г. ОКХ предстояло ответить на вопросы исключительной важности. Стоит ли использовать благоприятную обстановку для нанесения весной 1918 г. решающего удара на Западе или же выгоднее ограничиться активной обороной и отдельными наступательными операциями местного значения, например в Италии или в Македонии?

Но ведь Четверной союз связывала вместе лишь надежда на победу германского оружия, а победить, только обороняясь, было невозможно.

Армия двуединой монархии серьезно ослабла, потеряв 1 миллион 800 тысяч человек военнопленными и не имея достаточного пополнения. Однако при весьма низкой боеспособности она была все-таки в состоянии что-то предпринять в Италии. Мы рассчитывали, что австро-венгерская армия еще могла нам пригодиться для решения некоторых ограниченных задач. Правда, внутри самой Австро-Венгрии сложилась трудная ситуация.

Болгария в ходе войны приобрела все территории, о которых мечтала в мирное время, и больше воевать не желала. Правительство Радославова потеряло в стране всякую опору, стали явственно ощущаться противоборствующие течения. Я считал, что Болгария будет нам верна, пока дела у нас идут хорошо. Но как только шансы на победу уменьшатся или даже нас постигнет крупная неудача, отношение изменится; ведь позднее все так и вышло. С какой стати поведение целого народа должно в чем-то отличаться от поведения отдельного человека?

Турция исправно выполняла свой союзнический долг, но уже совсем выбилась из сил. По своей ли вине или нет – не имело значения. Численность ее людского резерва резко сократилась, отчасти армия существовала лишь на бумаге.

Общая духовная атмосфера в Германии была, как видно, лучше, чем у наших союзников, но и она заметно ухудшилась, а вместе с ней снизилось и настроение. Однако, как вскоре оказалось, относительно уровня сохранившейся в народе энергии мои оценки были чересчур оптимистичными. Тем не менее я очень рассчитывал на положительное решение вопроса с людским пополнением.

Германские сухопутные войска победоносно завершили 1917 год. При этом стало очевидным, что удержать фронт на Западе, уповая только на оборонительные действия, в условиях применения Антантой колоссального количества технических средств, было невозможно.

Длительное пребывание в окопах в ожидании нападения противника тяжело отражалось на психическом самочувствии солдат. Они уже не демонстрировали прежней стойкости под ударами вражеской артиллерии, с содроганием думали о предстоящих оборонительных боях и тосковали по маневренной войне, в которой, сражаясь в Румынии, Восточной Галиции, Италии и у Камбре, продемонстрировали великолепную выучку и доказали свое превосходство над врагом. Насколько пассивная оборона подавляла солдат, настолько воодушевляла их молодецкая атака. Словом, наступление шло войску на пользу. Сидя в траншеях, солдаты несли большие потери от непрекращавшегося массированного артиллерийского огня. Войска на Западе жаждали наступления и ждали его после краха России как избавления. Я специально остановился здесь на отношении солдат к вопросам наступления и обороны, поскольку отсюда с неумолимой логикой следовал единственный вывод: только наступая, можно добиться победоносного окончания войны. Многие опытнейшие военачальники высказывались в том же духе. Разумеется, подобные настроения не оказывали влияния на мои решения: слишком сильным было у меня чувство личной ответственности.

Положение у нас и у наших союзников и настроение в войсках прямо-таки требовали наступления и скорейшей победы. Осуществить его следовало только на Западном фронте. Для этого нужны были мощные технические средства и крупные воинские формирования, командиры и солдаты которых обучены наступательным действиям. При наличии всего необходимого было можно и должно атаковать.

Я прекрасно понимал: предстоящее наступление на Западе будет одной из сложнейших военных операций в истории человечества – и этого не скрывал. И немецкому народу надо было напрячь все силы. Чем острее нехватка людей, тем выше должен быть боевой дух нации, тем интенсивнее обязано правительство оказывать поддержку военному руководству. ОКХ пришлось, как в свое время в сражении при Танненберге, собрать вместе все, без чего можно было бы обойтись на других театрах военных действий. Мы придерживались принципа: чем больше, тем лучше.

Полным ходом шла передислокация частей из Италии, Галиции и Буковины во Францию и Бельгию, нужно было принять окончательное решение относительно переброски воинских формирований с Восточного фронта и с Балканского полуострова. Но сначала требовалось определить нашу политику с Россией и Румынией и выяснить, как большевики, в свою очередь, относятся к Антанте и Четверному союзу.

Если в Брест-Литовске все пошло бы гладко, то можно было бы успеть до середины марта высвободить достаточно войск для успешного наступления на Западе. Любая задержка сверх этого срока была недопустима в виде ожидавшегося прибытия в Европу американских воинских контингентов. Поэтому можно легко себе представить, с каким напряжением мы взирали на предстоявшие переговоры о мире.

Переговоры в Брест-Литовске начались 22 декабря 1917 г. Уполномоченным от Германии был статс-секретарь фон Кюльман, ему подчинялся представитель Верховного командования генерал Гофман. Австро-Венгрия прислала графа Чернина. Другие государства Четверного союза тоже принимали участие.

Представители России обладали всеми нужными правами и полномочиями и сразу изложили свои предложения. 25 декабря граф Чернин от имени четырех союзников заявил о согласии с русскими условиями мира без насильственного присоединения оккупированных во время войны территорий и без взыскания контрибуций и военных издержек. К участию в переговорах на данной основе, кроме того, официально пригласили и страны Антанты, установив крайний срок для ответа – 4 января 1918 г. в 10.00.

Таким образом, переговоры пошли по нежелательному руслу. Вместо того чтобы сразу перейти к сути дела, на повестку дня был внесен целый ряд различных мнений, обсуждение которых заняло бы слишком много времени. И приглашение к державам Антанты тоже лишь затягивало переговоры. Не было ни единого шанса, что оно будет принято. Все это никак не соответствовало установкам, выработанным на совещании, проведенном 18 декабря в Кройцнахе под председательством его величества. Наше будущее на Востоке оказалось под большим вопросом. Не подумали и о необходимом военном обеспечении государственной границы.

Содержание выступлений большевистских представителей России свидетельствовало о том, что они и Антанта желали только затянуть переговоры, что большевики как-то связывали с Антантой свои мечты о мировой революции и стремились превратить встречи в Брест-Литовске в грандиозную пропагандистскую кампанию собственных идей. Это было тем опаснее для внутреннего положения Германии, поскольку только немногие замечали разложенческое влияние большевизма. Его не видело и недооценивало прежде всего большинство в рейхстаге. Эти депутаты усматривали в речах большевистских представителей России лишнее подтверждение собственных пацифистских взглядов и начало всеобщего братания. Я придерживался совершенно иных взглядов. Мне было предельно ясно: с поддержкой или без поддержки Антантой большевизм будет для нас всегда чрезвычайно опасным врагом, сдерживать которого нам будет стоить больших военных усилий и после заключения мира.

В конце декабря делегации, не решив ничего конкретного, разъехались по домам, чтобы, по истечении установленного Антанте срока, вновь собраться вместе в Бресте в начале января.

Мы с генерал-фельдмаршалом фон Гинденбургом в первых числах января отправились в Берлин, намереваясь встретиться со статс-секретарем фон Кюльманом и настоять на ускорении процесса переговоров. Я, кроме того, хотел также увидеться с генералом Гофманом, в тот момент тоже находившимся в Берлине.

2 января состоялось совещание у его величества. На нем я, сославшись на планировавшееся широкое наступление на Западе, указал на необходимость скорейшего достижения мира на Востоке; начать переброску войск мы могли только в том случае, если перспектива заключения мира станет вполне реальной. Учитывая военную обстановку, следовало, безусловно, пресекать всякую попытку затягивания переговоров, для этого у нас имелось достаточно сил и средств.

Генерал-фельдмаршал фон Гинденбург передал его величеству датированный 7 января меморандум. В документе он подчеркнул собственную и мою ответственность за то, чтобы в результате мира немецкий народ настолько укрепился и получил такие надежные границы, что наши противники не скоро решились бы развязать с нами новую войну.

Его величество передал меморандум рейхсканцлеру для ответа по существу. В середине января мы встретились с графом фон Гертлингом. Рейхсканцлер прежде всего высказался против нашего мнения, будто мы также ответственны за условия заключения мира. Он особо подчеркнул, что вся ответственность лежит целиком и полностью на нем. Но мы вовсе не собирались в чем-то ограничить его компетенции. Речь шла исключительно о моральной ответственности, которую мы ощущали в глубине души и которую никто не мог с нас снять.

Граф фон Гертлинг явно пытался освободиться от мнимой опеки со стороны ОКХ. Меня очень удивила сама манера поведения рейхсканцлера. К сожалению, правительство никогда не заявляло громко и открыто, что страной руководит оно и только оно, а не генерал Людендорф.

Относительно государственно-правовой ответственности рейхсканцлера и моральной ответственности моей и генерал-фельдмаршала на самом деле не существовало никаких неясностей. Но чем резче обозначил рейхсканцлер разделительную линию, тем тяжелее становилось бремя ответственности лично для него.

Тем временем в Бресте вновь собрались делегации сторон. От Антанты, естественно, никто не прибыл. Многие ждали с определенным волнением приезда русских, и они явились во главе с Троцким. Темпы развала русской армии нарастали, она была полностью дезорганизована и жаждала мира. Военная обстановка благоприятствовала нам, нужно было только ясно и твердо добиваться согласия с нашими несложными требованиями.

В вопросе о праве наций на самоопределение мы продвинулись далеко навстречу друг другу. Отказавшись от точки зрения, согласно которой жители Курляндии и Литвы, по нашему мнению, уже использовали свое право на самоопределение, мы изъявили готовность вновь провести опрос населения, но настаивали лишь на осуществлении этого мероприятия еще во время пребывания на данных территориях наших войск. Троцкий же требовал сначала освободить эти области от нашего присутствия и только потом дать местным жителям возможность воспользоваться своим правом на самоопределение.