Текст книги "Черный клинок"

По какой-то необъяснимой причине в его памяти вдруг всплыл неприятный эпизод. Много лет назад он застал свою мать в постели с двадцативосьмилетним административным помощником Торнберга. Вообще-то дело происходило не в постели, а в бассейне при бане в древнеримском стиле, где они выделывали некие поистине удивительные трюки из области сексуальной акробатики. "Боже ты мой, – думал теперь Хэм, – от этого зрелища действительно становилось не по себе: твоя мать, абсолютно голая, совершает в невообразимо изощренной позе половой акт с каким-то незнакомцем".

"Это все из-за него, – плача, оправдывалась она тогда. – У твоего отца нет ни души, ни сердца. Он не чувствует, что кроме него на свете живет еще кто-то. Что мне оставалось делать?"

Конечно же, она умоляла его ничего не говорить отцу, и Хэм уступил, забыв в тот момент, что отец, скорбя о смерти благородного льва, имел в виду ее. Но неделю спустя, в школе, избив ни с того ни с сего парня из своего класса до потери сознания, он понял, сколько злости он носил и подавлял в себе. И тут же, как только его отпустили из кабинета директора, позвонил отцу.

Когда однажды, много лет спустя, во время долгой ночной пьянки он рассказал эту историю Джейсону Яшиде, тот прокомментировал это так: "Когда грех за пределами семьи, его прощать легко, в противном же случае – невозможно".

– Ну а теперь, когда мы на открытой воде, – сказала Марион, может быть, скажете, как долго вы были в отъезде.

По тому, как она произнесла эту фразу, Хэм понял, что она имеет в виду Вьетнам.

– Слишком долго, – ответил он, замедляя ход на одну треть и поглядывая на виднеющиеся справа огни аэродрома военно-морской авиации. Прямо по курсу лежали Пойнт-Лукаут и остров Танджер, облюбованный его отцом для свиданий с Тиффани-телкой. – Как вы догадались насчет Вьетнама?

Она пожала плечами так, как это часто делают мужчины, – со спокойно-уверенным видом знатока.

– По телу видно. В морской пехоте о таких говорят:

заряжен и взведен. Самое стоящее оружие.

– И вы хорошо знакомы с оружием?

– Ух ты! Вам еще рано ревновать.

– Какая там, к черту, ревность! Никогда ею не страдал! – взорвался он неожиданно – к собственному неудовольствию – осознавая, что испытывает именно это чувство. – Что касается вашего вопроса, то не думаю, что длительность пребывания там можно измерить какими-либо обычными мерками, – сказал он, чтобы скрыть свое смятение. – Просто я был там, и, что ни говори, этим все сказано.

– Понимаю.

Хэм поверил ей, сам не зная почему. Может быть, она там кого-то потеряла... Он отогнал воспоминания прочь.

– Для англичанки у вас явно большой интерес к Америке.

– Англия во многих отношениях стала сейчас убогой страной. В том смысле, что города, экономика и образ жизни сильно ухудшились. К тому же я не люблю никаких условностей. Мой отец, кажется, тоже, – сказала она и усмехнулась. – В любом случае у моих матери и сестры официальности хватает на всю семью. Держать марку они умеют.

В полумраке рубки ее глаза следили за ним. На темных волосах играл отсвет красных и зеленых сигнальных огней.

– Ну а еще меня восхищает ваша американская дикость и упрямство. Из исторических лиц мой кумир – Тедди Рузвельт. И как здорово вы рванули во Вьетнам, прямо как ковбои, палящие из револьверов. А в беду угодили только из-за того, что застряли там. Воинская гордость помешала вовремя смыться. Глупо. Хотя гордость всегда ведет к глупости. А может быть, наоборот? Впрочем, какая разница, не так ля? Я выросла в Ирландии, поэтому война для меня вполне реальная вещь, хотя я была тогда совсем еще девчонкой. Кстати, мне кажется, тут есть какая-то связь. Как по-вашему? Я имею в виду войну и молодость. Пока молод, смерть может быть совсем рядом, а ты и ухом не ведешь.

Марион сошла со своего места и встала рядом с Хэмом. Он вырубил двигатель и бросил якорь. От нее исходил чистый, какой-то фруктовый запах. Как и все в ней, это ему тоже очень понравилось.

– Но, наверное, вы, как все военные, считаете, что женщинами надо любоваться, а не выслушивать их мнения.

Он повернулся к ней.

– Если бы вы действительно так думали обо мне, то сомневаюсь, что вы приняли бы мое приглашение отобедать вместе.

– Напротив, такая женщина, как я, не может удержаться от попыток исправлять все, что неправильно сделано.

В этот момент он притянул ее к себе и впился в нее губами, дрожа от волнения, как от электрического тока.

Их окутывала тьма. Мягкое покачивание и влажный прохладный бриз, проникающий в переднюю часть рубки, лишь подчеркивали напор и силу их желания.

Слабые отблеска света скользнули поверх обнаженных бедер Марион. Он разглядел их красивые линии, когда она уперлась коленями в изогнутые переборки. Она раскрыла объятия, и Хэм увидел, какие крепкие у нее плечи. А обняв и страстно прижав к себе, почувствовал ее необычайно плотное, сильное тело.

– Ближе, – прошептала она, привлекая его к себе. – Мне очень хочется.

Хэм прижался к ней, и она приподняла бедра навстречу ему. Он слился с ней поцелуем, накрыв ладонями ее упругие груди. Потом опустился на колени, и она застонала, ощутив прикосновение его губ пониже лобка. Запустив пальцы ему в волосы, Марион мелко и резко задергала бедрами.

От ее пряного вкуса и страстных стонов Хэм возбудился так, что едва мог дышать. Он встал, обхватил ее и потянул на себя. Марион издала низкий глубокий стон, прижимаясь к нему всем телом и обвивая руками. Он поднял ее повыше, припечатывая спиной к переборке, и, касаясь ртом ее шеи, охваченный всепоглощающей страстью, буквально протаранил ее. Словно сквозь туман, почувствовал он движение ее пальцев по своему телу сверху вниз. Им овладело вдруг какое-то неистовство, и он, вскрикнув, резко вошел в нее еще и еще раз. Глаза Мари-тон широко раскрылись, с безумным отчаянием она вцепилась в Хэма и от накатывающегося волнами наслаждения ее тело затрясла сильная неуемная дрожь.

Хэм блаженствовал. Внезапно перед ним, как наяву, встала картина близости его матери с двадцативосьмилетним любовником. Он как бы вновь наблюдал за тем, как с ней проделывают то же самое, что ради минутного удовольствия делали с проститутками, которых позднее он видел на улицах Сайгона. Он будто снова смотрел на искаженное похотью лицо матери и обонял запах совокупляющейся самки, тот самый, который, сливаясь с запахами грязи и крови, ударял ему в нос, когда он захаживал в прокуренные сайгонские бордели.

В тот раз как бы вмиг рухнул привычный образ жизни. Кладя на место телефонную трубку, после того, как он рассказал отцу об увиденном, Хэм знал, что, когда вернется на Пасху домой, матери там уже не будет.

Ему подумалось, что Тиффани-телка – нынешняя супруга отца – стала, вероятно, естественным порождением того самого, намертво отпечатавшегося в его мозгу момента, который он теперь обречен снова и снова прокручивать, как киноролик, в своей памяти.

– Хэм, – хрипло шепнула Марион, – ты когда-нибудь мечтаешь о грехе?

– Грехе? – переспросил он задумчиво, все еще находясь глубоко в ней. – Смотря что ты имеешь в виду.

– Это то, что ты очень хочешь, но боишься совершить, – пояснила она, лизнув его в потное плечо. – Я мечтаю о грехе постоянно.

– У тебя наверняка богатое воображение.

– Все мои желания греховны.

– Неужели?

– Да.

Она начала тереться об него, и он, к своему глубокому изумлению, почувствовал, что на него снова накатывает волна желания.

* * *

– Там кто-то еще, кто-то неизвестный. Тот, кто убьет нас обоих... Именно это, Вакарэ-сан, сказала мне Хана, – произнес Юджи.

– Другие ее слова интересуют меня в такой же степени, – заметил Шото Вакарэ. – О том, что она видела тебя и Нишицу схватившимися в смертельной схватке.

Вакарэ хотелось избежать разговора, который мог бы навести Юджи на размышления об источниках информации за пределами их узкого круга здесь, в Японии. К тому же его беспокоили пророчества Ханы о будущем. Яшида, возможно, делает все, чтобы покончить с Нишицу, и в первую очередь именно поэтому Вакарэ включился в его группу. Но вместе с тем Вакарэ считал своим долгом, не говоря об этом никому, в том числе Яшиде, оберегать своего друга Юджи от всякого рода опасностей.

– Именно так она и сказала, – снова повторил Юджи.

Они сидели на покрытом мягким ковром заднем сиденье личного темно-синего "БМВ" Юджи. Долгий рабочий день только что окончился. Когда машина проезжала через сверкающий неоном центр Гинзы, Юджи с удовольствием увидел последнее рекламное сооружение своего конгломерата – голографическое изображение его эмблемы высотой в двадцать этажей, менявшее цвет от зеленого и голубого до золотого и алого. Тут же виднелась и неизменная надпись: "ШИЯН КОГАКУ всегда с вами".

– Думаешь, она права? – спросил Вакарэ, глядя на голограмму, выделяющуюся на фоне всех прочих окруживших их со всех сторон реклам.

– Никогда не хотел ни с кем драться, и меньше всего с Нишицу, – признался Юджи.

– Кандидаты Нишицу побеждают на выборах по всей стране, так что он не оставляет тебе никакого выбора.

– Эти опасные радикалы не являются его кандидата" ми, – возразил Юджи. – Как вообще они получили поддержку?

– Вот именно! – воскликнул Вакарэ. – Если они представляют незначительные группировки, то каким образом им удается прийти к власти?

Юджи повернулся к своему другу.

– Ты говоришь так, как будто что-то знаешь.

– Приехали, – промолвил Вакарэ и вышел из машины, приглашая Юджи следовать за собой.

Они находились в старой части района Синдзуки, которая известна под названием Кабуки-чо и где полным-полно заведений для игры в японскую рулетку "пачинко", ресторанов, баров с обнаженными по пояс официантками, кинозалов и театров. Они подошли к зданию с фасадом, освещенным зудящими неоновыми огнями, и Вакарэ провел Юджи внутрь. Это было не что иное, как "мицу-шобай" – публичный дом – под названием "Энка", взятым из старинных застольных песен, которые японцы, захмелев, поют в подобных местах.

В "Энке" царила пропитанная сексом и алкоголем атмосфера, характерная для такого рода заведений, не всегда, кстати, находящихся в ладах с законом. Но на этом сходство заканчивалось. За дешевым стереотипным фасадом скрывался особый, неповторимый колорит заведения. Все работающие здесь девушки использовали театральный грим, делавший их похожими на актрис. Этот эффект усиливался благодаря тому, что каждой из них придавалось сходство с той или иной японской звездой из мира кино или поп-музыки. Ни для кого не секрет, что такие женщины знают, как ублажить и развлечь клиента. А гейши из "Энки", помимо всего прочего, стремились сохранить традиции издавна существовавшего токийского квартала наслаждений Йошивара, с гордостью полагая, что они не только артистки – творцы прекрасного, но и произведения искусства сами по себе.

Иллюзия романтичности присутствовала во всем. То, что секс в той или иной форме обязательно будет иметь место в течение ночи, подразумевалось само собой. Основной же упор делался на процедуре, предваряющей совершение акта, – любовной игре между клиентом и гейшей, включавшей в себя дразняще-двусмысленные намеки, едва заметные движения рта, языка, рук в глаз, возбуждающие как разум, так и тело.

Их проводили в комнату, пол которой был застлан шестью татами – плетеными циновками стандартного размера, количеством которых японцы традиционно определяют площадь жилых помещений. Две девушки, стоя на коленях, приглядывали за горящими углями в "хибачи" – переносной жаровне. На низеньком столике были со вкусом расставлены тарелки с едой. Вакарэ присел, Юджи последовал его примеру.

Гейши казались такими утонченно красивыми, что японец уподобил бы их цветущим вишням в тот единственный день в апреле, когда цвет и форма этих деревьев совершенны. Коленопреклоненные, они находились совсем рядом, однако мужчины оставались заняты разговором друг с другом. Тогда в соответствии с любовным ритуалом гейши начали молча заигрывать с ними глазами и наклонами головы.

Немного погодя девушки подогрели сакэ, подав этот рисовый алкогольный напиток в крохотных чашечках на черных лакированных подносах, на которых в художественном порядке размещались также тарелочки с едой: жаркое из тофу, морская капуста в маринаде на рисовом уксусе, икра летучей рыбы, обжаренные плавники молодого лосося, сладкая яичная горчица. Все эти блюда гармонировали между собой не только по вкусу, но и по своей фактуре и цвету.

Покончив с едой, Юджи отослал девушек прочь, и те со смиренным видом удалились в другую комнату, отделенную от первой раздвижными ширмами из рисовой бумаги.

– Ночь только началась, Юджи-сан, – произнес Вакарэ. – Эти две гейши самые лучшие в этом доме. Я самолично заказал их услуги.

– Как ты говоришь, ночь только началась, – сказал Юджи и, поднеся чашечку к губам, запрокинул голову, допивая остатки сакэ. – Меня интересует твоя теория насчет Нишицу и этих радикалов.

Тогда Вакарэ, в точном соответствии с указаниями Минако, рассказал в общих чертах о том, как Нишицу финансирует отколовшиеся от крупных партий ультраправые группировки, шаг за шагом рисуя картину политических хитросплетений, и в конце концов поставил Юджи перед фактом существования общества Черного клинка.

Все это время Юджи Шиян хранил молчание. По его лицу невозможно было понять, как он воспринимает все эти откровения. Но когда Вакарэ закончил говорить, он сказал:

– Полагаю, у тебя есть доказательства, подтверждающие все твои утверждения о личном участии Нишицу в деятельности радикальных группировок.

– Их у меня предостаточно.

– Хорошо, если это так, – продолжал Юджи. – То, что ты изложил, нельзя назвать иначе, как вымогательство, убийства, терроризм и измена.

Вакарэ лишь глубоко вздохнул.

– Уж я-то знаю, – промолвил он. – Я тоже член общества Черного клинка.

Юджи со свистом выпустил воздух через зубы. Двое мужчин смотрели друг на друга так, как если бы их разделяла пропасть.

– Почему ты мне это говоришь лишь сейчас, Вакарэ-сан? – спросил наконец Юджи.

Вакарэ поспешно налил себе и своему другу еще по чашечке сакэ.

– Юджи-сан, – сказал он, – ты знаешь о моем отношении к Юкио Мишиме и всему тому, за что он выступал. Поэтому тебе нетрудно понять, почему я состою в "Тошин Куро Косой". Однако в последнее время я стал все больше и больше сомневаться в курсе, проводимом руководством общества. На сегодня мое несогласие с ними резко усилилось, но эта организация не из тех, где считаются с мнением отдельного члена.

Он поставил чашку и вновь наполнил ее сакэ.

– Его не потерпят. Передо мной встали две сложные – да и, по правде говоря, опасные – альтернативы. Либо выйти из общества, но тут я должен подчеркнуть, что прецедентов нет и просто так это не пройдет, либо остаться и, осторожно действуя изнутри, стремиться изменить цели "Тошин Куро Косай". И вот тут-то без тебя не обойтись. Чтобы добиться таких изменений, мне необходимы союзники. А кто может лучше помочь мне, чем ты, которого Нишицу стремится привлечь на свою сторону уже не первый год.

– Помочь тебе? Чем?

– Тем, что ты вступишь в общество, – ответил Вакарэ, – и сделаешь вид, будто помогаешь Нишицу, а тем временем я, ты и другие, такие, как мы, будем стараться сместить его и взять общество Черного клинка под свой контроль.

– Теперь я вполне понимаю, почему ты назвал опасными обе альтернативы, представшие перед тобой.

Вакарэ наклонился вперед.

– Друг мой, ты сделаешь это? – спросил он. – Думаю, что без тебя у меня нет никаких шансов на успех. Но если я привлеку тебя в члены общества, мое собственное влияние в нем резво возрастет.

– Не знаю, – промолвил Юджи. – Я в такие игры не играю.

– А вот тут ты, друг мой, ошибаешься, – возразил Вакарэ, наливая сакэ в обе чашки. – Как только ты создал биокомпьютер, ты включился в эту игру.

– Я начал работать над Оракулом исключительно с подачи моей матери, – поправил его Юджи. – Я знал, что она много лет проработала над методом изменения цепочки живой ДНК. В последние годы мой отдел исследований и разработок достиг прорывов в биотехнологии и соединил их со сложными процессами, выработанными в других лабораториях, благодаря чему я, как мне показалось, получил наконец возможность помочь ей. Результатом всего этого стал Оракул.

– Юджи-сан, – сказал Вакарэ очень серьезным тоном, – по-моему, ты не вполне сознаешь, в какой опасной ситуации ты оказался, завершив работу над своим изобретением.

Юджи непонимающе уставился на него, и тогда Вакарэ, решив, что уже поздно останавливаться на полпути, продолжил:

– Видишь ли, с одной стороны, Оракул представляет для общества Черного клинка явный интерес. Члены общества изменили свои ДНК таким образом, что продолжительность жизни у них заметно превышает норму. По нашим понятиям. Но по какой-то никому пока не понятной причине такая измененная ДНК лишает человека способности к деторождению. Это означает, что общество, члены которого привыкли считать себя бессмертными, столкнулось с перспективой собственной гибели. Оракул способен все это изменить. Он может перестроить гены младенцев, которых выбирает "Тошин Куро Косай", чтобы воспитать в своем духе. Тем самым общество получает возможность вновь продлить свое существование.

Сказав все это, Вакарэ мысленно помолился, чтобы Юджи не заметил связи с тем немногим, что он знал о работе его матери с ДНК, начатой, по мнению Вакарэ, после того как она перестала прямо или косвенно контролировать "Шиян когаку". Однако его опасение оказалось напрасным. Потрясающих фактов, изложенных им, оказалось более чем достаточно, чтобы занять мысли Юджи на ближайшее время.

– Так вот почему я понадобился Нишицу.

– Это одна из причин, – подтвердил Вакарэ. – Без тебя и этой новой породы ориентирующихся на тебя технократов продвижение "Тошин Куро Косай" к власти над Японией сильно замедлится. И сейчас фактор времени для них так же важен, как и для любого человека на земле.

Юджи задумчиво допил свое сакэ. Опустошив чашечку, он протянул ее Вакарэ, и тот снова ее наполнил.

– Скажи мне, Вакарэ-сан, – спросил он, – сколько тебе лет?

– Семьдесят три года.

Юджи глубоко вздохнул.

– Ты никак не можешь быть старше меня. Наверняка тебе не более пятидесяти.

– Ошибаешься, Юджи-сан, – улыбнулся Вакарэ. – В этом-то и состоит наша особенность.

Юджи, погруженный в свои размышления, кивнул.

– Еще один вопрос, Вакарэ-сан. Откуда Нишицу и общество Черного клинка узнали об Оракуле?

Этого момента, который подробно обсуждался в разговоре с Минако, Вакарэ ждал и боялся. Он знал, что неудачный ответ оттолкнет Юджи, и тогда Минако жестоко пострадает из-за того, что не сумела привлечь своего сына в общество, как приказал ей Нишицу.

– Послушай, Юджи-сан. Хотя в рамках "Тошин Куро Косай" я и принадлежу к числу избранных, посвящен я не во все. Однако прошу тебя поверить мне, что члены общества проникли во все сферы жизни Японии. Судя по тому, что они знают об Оракуле, мне ясно, что у них есть свой человек в отделе исследований и разработок. И это еще один важный довод в пользу твоего вступления. Став членом общества, ты через некоторое время сможешь контролировать их проникновение в "Шиян когаку".

– Все это так, – сказал Юджи, и в его тоне почувствовалось напряжение. – Но к Оракулу я их допустить не могу.

– Конечно. Но опять же, если ты для виду присоединишься к ним, тебе будет сподручнее выбирать, что дать им, а что попридержать.

Какое-то время Юджи думал.

– Жизнь так сложна, – произнес он наконец, – а мне хочется простоты.

Он позвал одну из девушек, и она явилась, искусно загримированная, с новой порцией сакэ и понимающе улыбнулась. Пока она находилась с ними, Юджи не проронил ни слова, но Вакарэ воспринял это лишь как затишье перед бурей.

– Ты не оставляешь мне выбора, – в конце концов выговорил Юджи, и в его тоне прозвучала обреченность.

Вакарэ поднял свою чашечку с сакэ.

– Предлагаю тост.

Он почувствовал, как дорог ему этот человек, а в глубине души знал, что согласился исполнить указание Минако не только повинуясь правилам, но и лелея робкую надежду на то, что этот разговор еще больше приблизит к нему Юджи.

– За будущее общества Черного клинка! – провозгласил он.

– За перемены, – отозвался Юджи и осторожно чокнулся с Вакарэ своей чашкой.

* * *

У Вулфа щипало в глазах, и он протер их большими пальцами. «Боже мой, – подумал он, – во что же я вляпался? Это какое-то безумие!»

Чика вела машину стремительно, перемещаясь с полосы на полосу так быстро, что создавалось впечатление, будто она читает мысли других водителей. Небо еще не совсем просветлело после ночи, но первые лучи солнца уже начали пробиваться сквозь облака. Постепенно солнечный свет залил окрестности, от чего тени из синих стали золотистыми, а деревья, казавшиеся прежде черными, приобрели свой естественный зеленый цвет.

Вулф ощутил необычайную мощность автомобиля, догадываясь, что Чика что-то сделала с двигателем.

– Послушайте, Вулф, – нарушила она молчание. – Я знаю, что вы мне не верите. Но я хотела бы сделать все, чтобы наш союз не разочаровал вас. Поэтому, если вы не против, я изложу свою точку зрения на обстановку в целом.

– Валяйте.

– Вы ненавидите нас за то, что мы берем верх над вашей страной, но в действительности все как раз наоборот, – сказала она. – Ответственность за новую Японию лежит на Америке. Вы, американцы, как бы создали нас – поощряли, финансировали. Вы сделали нас такими, какие мы есть, а теперь для вас невыносимо признать свою собственную ошибку, ибо все то время, пока мы возрождались, вы пребывали в состоянии застоя.

Пораженные нашими успехами, вы завидуете нам и в то же время почему-то не желаете вызвать нас на соревнование. Вместо этого вы публично оскорбляете нас, ругаете за успехи, ошибочно полагая, что они достигнуты за ваш счет. Какая несправедливость! Мы ни в коей мере не заставляли ваш народ покупать наши автомобили, электронику и компьютеры. Американцы не дураки. На рынке США, в условиях самой жесткой в мире конкуренции, они отдали предпочтение нашим товарам, потому что они современнее и надежнее американских.

Чика легко и спокойно обогнала шестнадцатиколесный трейлер, как будто он стоял на месте.

– Вы изобрели транзистор, – продолжала она. – И вы же проигнорировали нас, когда мы предложили вам вместе осваивать рынок потребительских портативных радиоприемников и кассетных магнитофонов. Тогда мы занялись этим сами и заработали миллиарды. Вы изобрели микросхему, однако доводку технологии осуществили мы, и теперь вам приходится обращаться за покупками к нам. Ваши компании по производству компьютеров управляются настолько неэффективно, что мы фактически вынуждены приобретать их для того, чтобы непосредственно учить вас эффективному маркетингу, а заодно и продуктивному производству. И вот за все это вы ненавидите нас и боитесь.

– Согласен. Во многом вы правы, – заметил Вулф.

– Послушайте меня, Вулф, потому что положение Соединенных Штатов может оказаться в дальнейшем намного хуже, чем в последние годы, – сказала Чика, ловко лавируя "корветтом" при обгоне еще одного грохочущего на высокой скорости трейлера. – Вы, наверное, думаете, что я просто-напросто самоуверенна. Тогда не угодно ли выслушать только один пример? Вы заложили основы робототехники, а мы сумели воздать должное ее основателю Джозефу Энгельбергеру. Вы когда-нибудь слышали о таком? Слышал ли о нем хотя бы один американец из тысячи? А мы применили его технологию в промышленности для повышения эффективности и производительности труда и в конечном счете добились выхода совершенной продукции, практически без брака.

А как поступили со своими роботами американцы? Поместили их в Диснейленд. С таким же успехом вы могли бы вышвырнуть их на помойку. Скоро за роботами вам тоже придется обращаться к нам, и тогда вы возненавидите нас еще больше.

– У нас нет особой склонности к коллективизму, – сказал Вулф. – Мы – нация предпринимателей, привыкших в одиночку прокладывать свой путь к успеху, а не следовать общему плану, разработанному кем-то другим.

– Да. Но в нашу эпоху этот романтизм в духе девятнадцатого века порождает жадность в лень. Вы охотно берете наши деньги, а потом скова критикуете нас за то, что мы сделали вас богаче. Ваш предприниматель нового типа желает приобретать только ради того, чтобы затем уничтожить, тогда как мы приобретаем ради того, чтобы сохраните: Разве это не удача для вас, что мы купили мюзик-холл "Радио-Сити" и Рокфеллеровский центр? Теперь есть гарантия, что ваши дети и дети ваших детей смогут наслаждаться этими достопримечательностями.

– Никому не нравится, когда его национальные реликвия оказываются в руках иностранцев.

– Нам, японцам, – усмехнулась Чика, – не нравится, что титул чемпиона по борьбе сумо в тяжелом весе в настоящее время принадлежит американцу.

Город встретил их, окрашенный рассветом в гранитно-серые тона. Мусорщики смывали грязь с тротуаров, разгоняя сонные группки мокрых и жалких бездомных и вынуждая их скрываться в затененных, пока еще высоко не поднялось солнце, переулках.

Чика припарковала машину рядом с синим кирпичным зданием главной судмедэкспертизы, и они вместе поднялись по лестнице. Вулф заблаговременно позвонил Вернону Харрисону домой, и тот теперь ждал их, держа в руке большой бумажный стакан с кофе.

– Я мог бы, конечно, предложить вам этот напиток, но не настолько же сильно вас ненавижу, – пошутил он, с гримасой отвращения отхлебывая из стакана. – По правде говоря, привычка к нему вырабатывается годами. А еще ходит шутка, что его готовят внизу, в морге, из формалина и крови. Но, по крайней мере, он с выдержкой.

Харрисон расхохотался, хотя явно рассказывал эту байку уже столько раз, что она звучала в его устах как-то заученно.

Вулф представил Чику как подругу Моравиа, ничего в этому не добавляя. Собственно, он и не знал, что еще о ней сказать. Харрисон провел их вниз, в морг, прошелся вдоль холодильных камер, а затем потянул за какую-то рукоятку. Дверца из нержавеющей стали распахнулась, открыв взору носилки с лежащими на ней бренными останками.

– Работать с ним уже нельзя, – печально сказал Харрисон. – Он уже так дозрел, что мне в конце концов пришлось под завязку накачать его консервантами. Хорошо, что у него нет никаких родственников, а то они бы уже тут камня на камне не оставили.

– Я слыхал, что токсикологический анализ дал кое-какие результаты, – вставил Вулф.

– Кое-какие, – кивнул Харрисон, отхлебнув глоток кофе. – Честно говоря, я до сих пор не понимаю, что случилось с этим парнем, но мы наконец выявили причину химических аномалий в организме. У этого молодца уровень эндокрина такой, что обалдеть можно. То есть я хочу сказать, что у меня в двадцать пять лет он наверняка был значительно хуже. Никогда не встречал ничего подобного.

– Это-то его и доконало?

– Найн, майн герр! – блеснул Харрисон знанием немецкого. – Я пока не знаю, от чего он умер, но одно могу сказать точно: если бы его не убили, то все равно он бы загнулся не позднее чем через шесть недель.

– От чего?

– От рака, – сказал Харрисон. – Причем метастазов так много, что и не сосчитать. И еще могу сказать, что среди них нет ни одной естественной опухоли.

– Они что, вызваны искусственно? – спросил Вулф. – Но посредством чего?

– Инсулинообразный фермент "фактор-1", стимулирующий рост, – раздался голос Чики.

Мужчины повернулись к ней.

– Можно повторить? – осведомился Вулф.

– Полагаю, что леди говорит о гормоне роста, который образуется у людей естественным образом, – произнес Харрисон. – Он вырабатывается гипофизом. Я кое-что слышал об исследованиях, где его рекомбинированную форму использовали для замедления процесса старения у пожилых. По принципу снижения уровня содержания жира в их теле путем его замены мышечной массой, характерной для молодого организма.

– Однако, – вновь подала голос Чика, – думаю, что вы в первый раз ознакомились с последствиями омоложения, вызванного генетическими методами.

Тут уже Харрисон выпучил глаза:

– Вы что, хотите сказать, что ДНК у этого человека каким-то образом изменена? Ведь это же невозможно!

– Доктор, тринадцать дней назад Лоуренс Моравиа был нормальным мужчиной сорока восьми лет. Ну-ка, скажите мне, сколько ему сейчас?

Харрисон хмыкнул:

– На данный момент могу с уверенностью утверждать о нем только то, что он мертв и больше не соответствует нормам.

– А как насчет нарумяненных щек? – спросил Вулф. – Имеет ли это какое-то значение?

Чика утвердительно кивнула головой:

– Юкио Мишима как-то написал, что "мужчины, даже мертвые, цветом должны походить на цветущую вишню". Думаю, он имел в виду, что смерть, хотя и лишает мужчин жизни, не должна заодно отнимать у них цвет, мужественность. Наложение румян составляет часть погребального обряда.

– Выходит, смерть Моравиа не случайна?

– Вне всякого сомнения.

Когда они ушли от Харрисона, Вулф, стоя на лестнице, обратился к Чике:

– Ну хорошо. Вы просветили меня о том, каким способом убит Моравиа. А почему его убили?

Вулф задал этот вопрос для проверки. Он, разумеется, знал ответ, поскольку Шипли информировал его о том, что Моравиа занимался шпионажем и попался на этом. Но Вулфу хотелось услышать версию Чики о случившемся.

– Лоуренс стал объектом эксперимента, – сказала Чика. – Его подключили к биокомпьютеру под названием Оракул. Этот Оракул заявил, что способен перестроить цепочку ДНК в живом организме. Ожидалось, что Моравиа станет доказательством такой возможности.

Какое-то время Вулф смотрел на нее, размышляя, кому верить – Чике или Шипли. Может быть, никому из них?

– Что же произошло? – наконец спросил он.

– Не знаю. В методологии Оракула имеет место какой-то просчет. Процесс омоложения привел к образованию многоклеточных карцином. Моравиа убили, чтобы сохранить эту тайну.

– Почему тело не сожгли? – поинтересовался Вулф. – Это исключило бы возможность вскрытия.

– Необходимо знать принципы "Тошин Куро Косай", – ответила Чика. – Я уже говорила об этом. Смерть от огня позорна.

– Следовательно, Моравиа что-то значил для общества Черного клинка?

– Да. Он находился в близких отношениях кое с кем из руководства.

"Достаточно близких, чтобы шпионить", – подумал Вулф, а вслух сказал:

– Ну ладно, вот вы говорили, что Суму направили, чтобы убить меня, и у меня достаточно оснований верить этому. А вас-то зачем послали?

– Чтобы защитить вас. И еще, чтобы переправить в Японию. Вулф, вы нужны там для того, чтобы остановить непреодолимое наступление "Тошин Куро Косай". Видите ли, до сих пор кое-что их сдерживало. В течение нескольких десятилетий члены общества знали, что они вымирают. С этой особенностью – перестроенной ДНК – дети у них не рождались. И все это время у них существовала программа, направленная на изыскание возможности искусственно вызывать эту перемену у новорожденных.