Текст книги "Крепость. Кошмар наяву и по расписанию"

Верхняя половина башни проделала полпути. Верхушка уже опустилась и была ближе к земле, чем нижняя часть гигантского обломка. Лёгкие рыки монстра заметно стихали. Весь беспорядочный шум вокруг перестал доходить до ушей граждан. Они ничего не слышали. Они лишь видели целиком падающую вниз половину башни. Всё, что происходило, всё, что находилось вокруг, – громкие шумы, голоса, – всё померкло. Крепость, простоявшая в неприкосновенности долгие века, рушилась прямо на глазах. В начале главная стена, а теперь и главная башня.

Маршал Октавиан смотрел на горизонтально сваливающуюся половину башни и впервые его голову посетила мысль о том, что не всякого врага может испугать палач, тем более, когда у палача нет подходящего орудия, которым можно было бы обезглавить… или пустить хотя бы каплю крови. В эти мгновения маршал уже не придавал большого значения своим былым триумфам и упрекал себя за то, что не смог удержать Цертос от натиска врага, пусть даже такого, как этот кошмарный гигант, ростом выше, чем стены замка. Ему было плевать на габариты недруга. Для маршала Октавиана они все были одинаковы.

Верхняя половина донжона столкнулась с землёй, ударившись о центральную площадь самой верхушкой, откуда обычно стражники гарнизона несли вахту. Невообразимый по силе и мощи грохот поглотил собою все звуки мира на многие километры вокруг.

В винном погребе аббатства во время обряда с деревянных балок на потолке стряхнулась пыль. Земля сотрясалась достаточно долго, чтобы каждая душа в замке готовилась ко встрече со Всевышним и знала, сколько ещё шагов осталось сделать смерти, чтобы заключить каждого в свои объятия.

Огромные серые блоки стремительно раскатывались по сторонам, вздымая целые облака пыли, под которой скрылись предсмертные лики. Некоторые части от стен башни распадались сразу по несколько блоков. Свыше трёх сотен граждан оказались под завалами и ещё около сотни встали на пути рассыпающихся по сторонам обломков, получая глубокие ушибы и переломы по всему телу. Сломанные на руках и ногах кости торчали из-под кожи, не позволяя совершить ни малейшего движения повреждённой частью тела. После долгого и продолжительного грохота от свалившейся башни раненые граждане не слышали даже собственных воплей и не понимали, насколько сильно и мучительно звучали их крики.

Гигант стоял над обломками донжона, как вдруг замер. Он резко повернул голову. Его недовольный гневный взор был обращён в обратный конец Цертоса. Монстр вновь стал рычать, стремительно ринувшись в направлении аббатства.

Все граждане, которые были поблизости от тех руин, что когда-то нарекали главной башней замка, поспешили отыскать своих близких среди поднявшегося густого облака пыли, с трудом оттягивая громадные и тяжёлые серые каменные блоки. Утратившие свои взоры в пыли, жители беспорядочно выкрикивали имена родных. Все голоса сливались в единую пучину страха, граничащего между остатками надежды и скорбью. Все, кто был на тот момент неподалёку, перестали убегать в обратный конец замка сразу, как только заметили, что монстр начал стремительно отдаляться от основного скопления толпы.

Хижины, торговые прилавки, загоны для скотины, амбары – всё рушилось в одно мгновение, попадая под лапы исполинской твари.

Грохот с каждым разом становился заметно сильнее. Очередной шаг и, казалось, дрожь под ногами сменит разлом в земле.

Язык аббата едва не заплетался. Мысли монаха часто сбивались из-за беспокойства и страха, который заставлял священника рождать в своём сознании самые страшные картины на фоне тех грохотов и криков, что доносились с поверхности.

Последние строки отец Исаак с трудом вырывал с языка:

Да наступит наказание за свершённые деяния,

Ибо возмездие – последняя воля скорбящего,

И раздвинется почва земная под ногами,

Дабы приоткрыть тропу в царство огня.

Грохот уже перестал доноситься до винного погреба. Монахи понимали, что это был за грохот. Теперь они отчётливо слышали кошмарной силы топот, от которого одна из балок на потолке погреба треснула, стряхивая на пол ещё больше пыли. Время шло невероятно медленно. Мимолётные мгновения казались днями, а секунды – вечностью.

Громкий и сильный топот. Эта тварь была уже рядом.

Торопясь остановить эту небывалую трагедию для всего народа, отец Исаак продолжал читать отрывки текста из гримуара Анатаса, даже не встряхивая пыль со страниц, которая осыпалась с потолка при очередном ударе:

На месте трещины в почве земной покажутся языки пламени,

Возвысится над землёю трон правителя царства этого так же,

Как и нового хозяина души искушённого, что лежит предо мною,

И совершит грешник шаг на огненную тропу в царство кары.

Мощный топот, что сотрясал стены аббатства, вдруг прервался. Внезапно возникшая тишина заставила Отца Исаака оборвать чтение строк из гримуара, но при этом его глаза не покидали страниц, лишь переключая внимание с одной строки на другую. Мгновения затишья, скорее, пугали, нежели заставляли испытать облегчение. На поверхности раздался резкий и неимоверно громкий рёв, по которому было понятно, что, кем бы оно ни было, оно уже рядом. Отец Исаак дочитывал строки:

Миссию твою, заключённую в отмщении,

Я завершаю вместо тебя, Анатас,

Дабы душа твоя нашла упокоение,

Как нашла его семья твоя.

Кошмарный гигант приземлил свою лапу во двор аббатства, снеся часть деревянного забора на щепки. Тряска в погребе стала ещё сильнее. Стальные гвозди, забитые в деревянные опоры погреба, стали издавать лёгкий скрип при каждом очередном трясении от приземляющихся лап рогатого и зубастого чудовища.

Исполин совершил ещё два шага и остановился около храма, под которым располагался винный погреб. Его гигантская морда зависла над крышей строения.

Да примет твою душу её новый хозяин,

Что наложит на неё мучения вечные.

Гигантская тварь, продолжая рычать, склонилась и опустила лапу на крышу храма, вонзая в неё свои заточенные длинные когти. Отец Исаак, как и остальные три монаха, слышал, как верхняя часть строения рушится и чувствовал всем телом наводящие ужас звуки этих грохочущих обломков. Отец Авраам продолжал читать молитвы про себя, прося Господа о помощи. Брат Омар и брат Ромул не отводили глаз с останков Генриха, ожидая, что аббат успеет завершить обряд и с трупом что-то непременно произойдёт. Отец Исаак в спешке и с горькой слезой на правой щеке, проговаривал последние две строки из текста:

Встречай свой новый дом в царстве хозяина.

Адские печи ждут тебя, Генрих.

Зеркала в руках монахов стали извлекать лёгкую вибрацию. Пальцы священников затряслись, испытывая дрожь от вибрации. Зеркало в руках брата Омара треснуло где-то посередине. Теперь у монаха было не одно зеркало, а две его половины, по одной в каждой руке. У отца Авраама зеркало выскользнуло из рук из-за обильного пота, которым покрылись пальцы священника. Брат Ромул на сей раз держал в руках лишь небольшой осколок от верхушки зеркала, основная часть которого рассыпалась на несколько больших и мелких фрагментов.

Коготь монстра, размером с несколько человек, на указательном пальце остановился в нескольких сантиметрах от пола. Вся плоть гиганта, начиная от рогов, когтей на руках и ногах стала стремительно застывать. То же самое происходило с хвостом, кончик которого завис над землёй. Движения монстра постепенно замедлялись, пока он не застыл, склонившись над крышей храма в аббатстве. Яркое свечение в его огненных зрачках постепенно ослабевало, подобно свечам в сумеречном свете. Огромные клыки в пасти уже не казались такими устрашающими, ибо они обратились в обычный камень, как и всё остальное. Даже гигантский змеиный хвост, который слегка опустился на землю, простираясь до самой дороги за забором аббатства. Теперь оно нисколько не было похоже на кошмарное чудовище, которое хлопало людей как мух. Это скорее походило на простую громадную статую существа, порождённого мифом и мифом продолжающего жить.

От трупа Генриха по сторонам, словно ветром, сдуло те останки, что были в виде пыли вместе с остатками почвы, оставляя лишь то, что сохранилось в твёрдом виде – череп с дырой в затылке, диаметром с яблоко; несколько рёбер, что лежали вдоль позвоночника; половина правой и чуть меньше половины левой тазовых костей; две хорошо сохранившиеся большеберцовые кости и одна малоберцовая; небольшие фрагменты лопаток и одна плечевая кость. Всё это лежало на полу погреба в окружении четырёх отважных священников, которые согласились на тяжкий грех во спасение целого народа.

Граждане, не сразу понявшие, что чудовище обездвижено, только начали замедлять движение в толпе на выходе у задних ворот, которые располагались неподалёку от аббатства. Все они смотрели на спину гигантского чудовища, которое с такой лёгкостью вошло в замок и отняло жизни нескольких тысяч.

Король Георг с командором Касаром только подъезжали к месту расположения храма, как заметили, что шумы утихают, а монстр перестал совершать какие-либо движения. Монарх вошёл в аббатство уже не минуя ворота, а переступая через обломки забора, переступая через самый конец громадного каменного хвоста исполинской твари. Лишь прикоснувшись к закаменелой плоти кошмарного существа, король вздохнул с облегчением. Убедившись, что жизнь покинула тело монстра, король обратил свой взор в светлое ночное небо и мысленно благодарил за то, что ужас, заполнивший улицы его замка четыре года назад, наконец, прекратился.

Георг шёл дальше, приближаясь к туловищу гиганта. Монарх замер около парадного входа в храм, пристально всматриваясь в глаза чудовища. Он уже не мог разглядеть в них те зрачки, что извлекали огненный пыл, жажду убийства и насилия.

Командор Касар стоял на пороге аббатства, во всех красках представляя, как монстр вот-вот вновь задвигается.

Пока король осматривал страшный лик сатанинского существа, присланного Анатасом, маршал Октавиан проскакал на лошади через обломки забора и хотел направиться к обратной стороне храма, чтобы разглядеть существо спереди, однако свернул к фасаду здания, когда заметил короля, стоящего у входа в храм.

Тем временем аббат и трое остальных монахов продолжали стоять над останками Генриха. Они понимали, что беды на этом окончены, но не сводили глаз с трупа и думали о том бремени, что возложили на себя и будут нести его до конца своих дней. Лишь слегка ослабив свои мысли о свершённом, аббат сказал:

– Теперь, братья мои, нам следует предать тело земле. Сделаем это завтра под покровом ночи. Вернём его обратно. А до того пусть остаётся здесь.

Отец Исаак завернул гримуар в кусок серой материи от той, на которой лежали останки Генриха, после чего спрятал его за одной из винных бочек, чтобы на следующий день сжечь. Затем аббат подошёл к лестнице и начал неторопливо подниматься к выходу. Остальные три монаха последовали за ним. Выйдя за порог, отец Исаак с сильным напряжением в груди сделал ещё несколько шагов вперёд, а потом очень медленно стал поворачиваться в правую от себя сторону, к центральной части храма. Священник осторожно приподнимал голову, разглядывая из-под капюшона то, что заставило его, раскрыв рот и сдвигая брови, чувствовать, как дрожь накрывала его тело. Нижняя челюсть отца Исаака затряслась от увиденного. Этот гигантский монстр хоть и был обращён в камень, аббат всё равно ужаснулся при одном только взгляде на громадную тварь с огромными и острыми, как клыки, зубами и чудовищными когтями на лапах. Это было уродство, породить которое было способно только самое отменное зло. После этого аббат начал идти медленными шагами, опираясь правой рукой о стены. Дойдя до угла здания, отец Исаак рассмотрел длинный и толстый хвост, напоминающий огромную безглавую змею. Всё как у статуи в подвале королевской башни. К счастью, монах не застал монстра живым. Если в этом мире и есть нечто, способное убить одним своим видом, то это нечто находилось перед глазами священника.

Вскоре аббат завернул за угол. Перед порогом храма стоял король Георг. Маршал Октавиан слезал с лошади в паре метров от монарха. Командор Касар ещё только подходил к фасаду. Король медленно повернул голову в сторону аббата. Священник стоял не двигаясь. На глазах монаха наворачивались слёзы, а нижняя челюсть продолжала трястись. На его лице не было ни радости, ни облегчения. Отец Исаак не знал, что сказать, словно он был обязан поведать о тайне, которую теперь он, отец Авраам, брат Омар и брат Ромул, по всей видимости, заберут с собой в могилу. Не смотря на тот яркий свет, которым луна делала зримым всё вокруг, тень от капюшона прикрывала горестный лик священника и гримасу на его лице невозможно было рассмотреть. Монарх смотрел на аббата пустым взглядом. Правитель Цертоса понимал, что с одной стороны он и его народ остались в живых по какой-то необъяснимой причине. С другой стороны, Георг осознавал, что все те, кто погиб за эти четыре года – тысячи мужей, женщин, стариков, детей… все эти жизни отняты только по его вине и по вине его неверного предка. Тысячи жителей потеряли своих родных: кто-то остался без единственного сына, кто-то овдовел, а кто-то осиротел. Во всём этом Георг винил только себя. Теперь он намеревался сделать всё, чтобы хоть немного искупить вину перед Господом и облегчить свою учесть до того, как он предстанет на смертном одре.

Многолетний кошмар закончился. Передняя стена была проломлена, главная башня разрушена, а гигантская статуя жуткого зверя возвышалась над крышей аббатства.

Спустя сутки где-то в полночь отец Исаак, отец Авраам, брат Омар и брат Ромул вывезли останки Генриха на повозке. Они предали их земле за амбаром, где и откопали. Впервые в своей жизни аббат не произнёс ни слова за упокой усопшего при погребении.

Король поверил в слова отца Исаака о том, что территория аббатства убила монстра, так как на этом месте главенствуют силы Господа и любые посланники сатанинского слуги, как Анатас, погибают на территории христианского храма. Маршал Октавиан обрёл ещё больше уверенности для предстоящих битв. Уже с простыми смертными. А отец Исаак…

Эпилог

После того как посланник Анатаса нанёс весомый урон аббатству, король Георг решил возвести новый храм для священнослужителей, ещё больше, красивее и прочнее. Место под строительство было выделено недалеко от центральной площади Цертоса. Свыше девяти тысяч граждан помогали возводить стены нового святилища. Среди них были зодчие, плотники, каменщики, инженеры, кузнецы, живописцы, ювелиры, погонщики и множество простых работяг, каждый из которых хотел внести свою лепту в строительство нового храма.

Пять лет спустя.

Рабочие заканчивали окрашивать стены нового святилища в белоснежный цвет. На вершине устанавливали последние крепления для основного купола. На главном входе кузнецы забили фиксирующие гвозди на рамных крыльях петель, после чего дюжина рабочих приподняла правую дверь и насадила кулак дверной петли на рамную. Затем они проделали то же самое и со второй дверью. На окнах храма уже красовались мозаичные рисунки из цветного стекла. На этих окнах были изображены лики святых. Перед фасадом простиралась широкая мраморная лестница, которая состояла из сорока пяти ступенек, символизирующих четыре года кошмара, который никто уже никогда не забудет, и пять лет кропотливого труда, направленного на возведение этого прелестного святилища. Храм состоял из трёх основных секций. Главная секция содержала центральный вход в основное помещение, предназначенное для проведения знаменательных богослужений. Вторая представляла собой помещение для крещения детей, венчания новобрачных, принятия исповедей прихожан и прощания с усопшими. Третья секция служила жилищем для монахов. Все три секции были объединены в одно цельное здание. Из центральной секции в крайние можно было попасть через двери, которые разделяли боковые помещения от главного. Перед центральным входом в храм располагались ворота, минуя которые граждане проходили под небольшим навесом. Через некоторое расстояние они оказывались перед фасадом главной секции святилища. Навес продолжался по правую и левую стороны, ведя в остальные две секции. Но в правую сторону шли в основном священнослужители. Навес перед фасадом содержал, своего рода, просторную тропинку, с перилами у края.

Своей небывалой красотой и весомыми габаритами новый храм вселял в граждан надежду на то, что впредь они будут в безопасности от каких-либо злодеяний.

Пока рабочие наносили последние штрихи, аббат вместе с остальными монахами осветил все четыре угла замка.

На протяжении пяти лет также восстанавливалась разваленная часть главной стены. Её реставрацией занимались искусные мастера, присланные герцогом Леонардом. Его слуги занимались главной стеной, пока граждане Цертоса возводили стены нового аббатства.

Спустя пару дней новый храм уже был полностью достроен. На вершине главной стены оставалось выложить пилястры.

Тем временем король Георг и отец Исаак прогуливались по лесу, обсуждая пережитые события. Король сцепил руки за спиной. Аббат шёл справа от монарха, перебирая в руках чётки.

– Ну, теперь вы можете вздохнуть с облегчением, Ваше Величество.

– Может быть, аббат. Но я до сих пор не могу даже немного приглушить свои терзания. По ночам мне снится, будто замок опустел, а на улицах бродят лишь души тех, кто был предан земле за эти годы. Я всегда буду помнить о том, что я в ответе за их смерть. Я был слеп из-за того, что придавал слишком большое значение сомнительным заслугам своих предков. Я совершил непростительную ошибку.

– Знаете, Ваше Величество, в случившихся бедах вам не следует полностью винить себя. Вы отправили на костёр Анатаса, как бы это сделал любой. Просто вы не знали о том, о чём попросту не могли знать.

– Тем не менее, этого можно было бы избежать, если бы я прислушался к вашим словам тогда. Хотя бы перед тем, как состоялся тот злополучный пир.

– Человек, который не совершает ошибок, никогда ничему не научится. Нас делает людьми не человеческий облик, а способность подавить свою неуступчивость, свои инстинкты, отодвинуть свои интересы во благо других. Человечность определяется жертвами, которые мы приносим, чтобы угодить кому-то кроме себя, даже если порой это приносит вред нам самим. Но, совершая ошибки, мы становимся мудрее, и в будущем понимаем, насколько важно иногда отказываться от своих убеждений и потребностей, которые могут навредить другим. Люди часто вынуждены расплачиваться за чужие ошибки. Поэтому следует помнить о том, что по нашей ошибке могут пострадать невинные, которые не имеют никакого отношения к нашей глупости. Чем раньше мы совершим как можно больше ошибок, тем больше ценных уроков мы получим и меньше негативных последствий будет от нашего безрассудства, когда дело коснётся серьёзных решений. Вы совершили большую ошибку и за неё расплатились тысячами жизней. Но я не думаю, что кто-то другой на вашем месте поступил бы иначе. Теперь уже вопрос в другом: Способен ли человек признать свою неправоту?

В это время где-то около речки в лесу Константин валил деревья на дрова. Его супруга, Элеонора, неподалёку собирала травы и немного грибов на ужин. Вскоре Константин закончил грузить дрова в телегу. Элеонора собрала всё, что искала.

Константин начал звать дочерей, что играли на виду около реки:

– Диана! Саманта! Мы возвращаемся домой!

Девочки только собрались бежать к повозке с лошадью, как Саманта остановилась и бросила взгляд на подножие старой сосны.

– Саманта! – крикнул Константин, убирая руку с повозки, слегка задрав подбородок. – Что случилось?!

Саманта медленно подошла к подножию дерева. Она присела, а потом встала и начала идти к повозке. На руках у девочки сидел чёрный кот с широкими зрачками.

– Папа, можно мы возьмём его к себе? – спросила Саманта.

На несколько секунд Константин призадумался.

– Да, можно? – громким умоляющим голосом Диана поддержала сестру, подбегая к животному.

Константин некоторое время смотрел на кота, на его зелёный и жёлтый глаза, и после недолгих раздумий сказал:

– Ну… хорошо. Только давайте быстрее, а то скоро стемнеет.

Девочки радостные уселись в повозку. Константин с Элеонорой сидели спереди. Глава семейства ударил поводьями и повозка тронулась.

Через некоторое время семья покидала опушку леса. Сидя на руках у Саманты, кот повернул голову и посмотрел на замок, что именовали Цертосом. Эта крепость не вызывала у зверя ничего кроме страха, который завладевал его бессмертной сущностью.

Нет места на Земле хуже, чем то, куда возвращали ЕГО в обличии кота. Очередную войну с этим врагом ЕМУ не осилить. Неохотно ОН решил покинуть плоть зверя.

– ОЙ! Смотрите, у него цвет глаз поменялся. Теперь они одинаковые. Ты мой черноглазый! – радостно воскликнула Саманта, с любовью прижимая пушистого кота к своей щеке.