Текст книги "Граница. Россия глазами соседей"

Через отверстие в палатке мы могли наблюдать за пробегавшими мимо белыми оленями, некоторые из которых бросали на нас удивленные взгляды.

– Я вырос вместе с оленями, – рассказывал Халзан. – Мой отец сразу после службы в армии стал оленеводом. Такая жизнь мне по душе, я не представляю себя без оленей.

В углу палатки лежал большой бубен, однако, кроме него, больше ничего не выдавало, что Халзан был шаманом, причем известным далеко за пределами Монголии.

– Зимой здесь спокойно, но летом приезжает много народу, в особенности иностранцев, – поделился он. – Людей интересует все. Молодые спрашивают совета, где им лучше жить. Пытаются понять, где лучше – в Европе, Азии или, может, в Австралии? – Он засмеялся и покачал головой. – Похоже, собственной родины им мало. Почему бы просто не жить на родине? В наше время все слишком часто переезжают, а лучше бы оставались в тех местах, где родились их родители, бабушки и дедушки. Это их земля. Здесь они дома.

Дед Халзана тоже был шаманом.

– Шаманизм передается по крови, – пояснил он. – В детстве я сильно заболел и, чтобы спасти мне жизнь, мама отправила меня к дедушке в тайгу. Шаман избавил меня от смерти. Я выздоровел, получил новое имя и остался в тайге вместе с дедушкой и остальными шаманами. Хорошие были времена. Но когда мне исполнилось семь или восемь лет, сюда явились солдаты и сожгли все шаманские атрибуты, которые только сумели отыскать. Женщины плакали. За считаные минуты сгорела вековая культура. В советское время все были равны, никому не дозволялось быть выше других. Шаманом быть воспрещалось. В тысяча девятьсот восемьдесят первом году за практику шаманизма моего деда арестовали и посадили в тюрьму на четыре года, выпустили только в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом. В то время он был уже стариком, ему было за шестьдесят. Весть о том, что он шаман, быстро разнеслась среди заключенных, которые приходили к нему за советом и помощью, так что в тюрьме у него прибавилось дел. Дедушка любил шутить о том, что ему пришлось даже сесть в тюрьму, потому что людям понадобилась его помощь.

Палатка наполнилась запахом свежеиспеченного хлеба. Ловким движением Халзан вынул из казана хлеб и отломил нам по свежему ломтю.

– Ну, хорош хлебушек? – улыбнулся он. – После того как в тысяча девятьсот девяностом году коммунисты потеряли власть, дед сказал, что нас ждут хорошие времена. Именно тогда я и стал шаманом. Делаю я только добро, к примеру, помогаю людям, у которых проблемы со здоровьем. Я на стороне белых, на мирной стороне; забочусь об установлении связи с землей и прошлыми жизнями. Шаман обязан любить свою землю. Сегодня люди голодают, потому что мы плохо относимся к земле, люди ослеплены деньгами. Все вокруг меняется. Если мы будем продолжать копать и вытаскивать из земли уголь и золото, что тогда останется? Если мы уничтожим землю, где мы будем жить?

Солнце уже высоко стояло в небе, когда мы верхом на лошадях выехали от шамана. Халзан дружелюбно махал нам вслед.

– Надеюсь, ты включишь мой рассказ в свою книгу! – успела я услышать его слова перед тем, как его силуэт пропал из виду.

Мы находились в дороге всего лишь минут пятнадцать, как встретили троих туристов: колумбийку, бельгийку лет сорока и высокого длиннобородого парня, тоже оказавшегося бельгийцем. Так же как и мы, они были закутаны в традиционную монгольскую одежду. Колумбийка с посеревшим лицом напряженно всматривалась вдаль, словно пытаясь что-то разглядеть через слои одежды. Весь вечер они провели в пути, а теперь собирались переночевать у Халзана, знаменитого шамана западной тайги.

– Это вообще долго? – спросил молодой бельгиец.

– Нет, совсем недолго осталось, – заверила его я. – Приблизительно четверть часа.

– Нет, я имел в виду: сколько времени это занимает?

Я непонимающе посмотрела на него.

– Ритуал, сколько времени он занимает?

– Мы вообще-то не заказывали никакого ритуала, – ответила я.

Он расстроенно взглянул на меня:

– Почему не заказывали?

Я пожала плечами:

– Мы просто пришли поговорить.

– Да, но разве вы не хотите знать?

На обратном пути к Араганалу я задумалась, о чем таком я могла бы спросить Халзана, если бы решила воспользоваться такой возможностью. Сколько у меня будет детей? Грозит ли мне развод? Сколько лет мне осталось жить? Ожидают ли меня впереди большие трагедии?

А потом я поняла, что на самом деле не хочу знать ответ ни на один из этих вопросов.

Оказавшись в лагере Арагалана, моя гид Энк-Оюн стала настаивать на том, чтобы мы вернулись в деревню, заявив, что предпочитает спать в теплой постели, а не оставаться в очередной раз на ночлег в таежной палатке кочевника при двадцатиградусном морозе. Конюх говорил, что возвращаться уже поздно, потому что, когда мы приедем в деревню, уже совсем стемнеет.

И мы остались здесь еще на ночь. Как только стемнело, повалил снег. Арагалан еще не вернулся домой, но к нему в гости заглянул его друг, Дууджи, возвращавшийся в свою таежную палатку. Он навещал семью в Цагаанууре, где его дети ходили в школу. Как и Арагалану, ему было где-то пятьдесят с хвостиком, но при этом выглядел он на все семьдесят.

– Олени – животные особенные, они не похожи на коз или овец, к ним требуется совершенно иной подход, – поделился Дууджи.

Он тоже наслаждался жизнью таежного отшельника.

– Не могу назвать ничего, что в такой жизни меня не устраивало бы, – сказал он. – Все то, что мне раньше было безразлично, превратилось в привычку, и я больше об этом вообще не думаю.

На улице мел сильный снег, застилая землю плотным белым покрывалом.

– Единственная проблема – это новые приграничные области, на которых запрещено пасти оленей и селиться, – пожаловался Дууджи. – Я уверен, что там нашли золото и драгоценные камни, потому что эти места теперь круглосуточно охраняют солдаты. Если станет еще хуже, мне придется вернуться в Россию.

– Просто перейдете границу, так, что ли? – спросила я.

– Ведь таким способом мы перебрались сюда, так почему бы и нет? – Тут он обеспокоенно взглянул на часы. – Почему его так долго нет? Надеюсь, с ним ничего не случилось. Он уже должен вернуться.

Мы успели приготовить ужин и даже его съесть, когда наконец на пороге показался Арагалан, вернувшийся со своими оленями. Улыбаясь во весь рот, он засыпал нас благодарностями:

– Вы принесли с собой снег, наконец-то он пошел! Огромное, огромное спасибо за то, что вы принесли с собой снег, премного вам благодарен!

Когда мы наутро проснулись, вокруг все было белым-бело. Перед отъездом, чтобы отблагодарить Арагалана за гостеприимство, мы оставили ему несколько купюр. Скомкав их вместе, он сунул их в небольшой мешочек ручной работы, подвешенный к палатке.

– Здесь я храню разные полезные предметы – немного сигарет, деньги, еду, одежду, – пояснил он. – Это подношения духам. Они приносят счастье и благословение.

– Вот уж не подумала бы, что вы религиозны, – удивилась я.

– Да я и не религиозен вовсе, – ответил он и засеменил по снегу в сторону заждавшихся его оленей.

Удача охотника

На невысоком пригорке навалена куча из высоких продолговатых валунов. Некоторые из них достигали двух-трех метров в высоту, другие – не более полутора. Хотя ветра и столетия несколько стерли изображенные на них рисунки, но кое-какие все же проглядывались на удивление довольно четко. Почти на всех – стилизованные изображения обычных и северных оленей на пути в райские обители. На некоторых камнях даже остались следы краски.

– В стародавние времена монголы считали, что умерших на небеса доставляют на своих спинах олени, – пояснил Эсси, в чьи задачи входило перевезти меня через всю Монголию и доставить к китайской границе.

Эсси было чуть больше тридцати, и он владел английским, который самостоятельно выучил с помощью лингафонного кассетного курса. Если бы он мне об этом не сообщил, то я бы подумала, что он либо изучал английский в университете, либо провел несколько лет в США.

По всей Монголии можно наткнуться на эти продолговатые овальные валуны с изображениями оленей, в особенности на севере. Оленьим камням около трех тысяч лет, они ведут отсчет с бронзового века, и никто не знает, как они сюда попали.

– Видишь вон тот? – спросил меня Эсси, указывая на один из самых высоких и узких камней, на верхушке которого было вытесано лицо. – Это единственный камень с изображением человеческого облика. Это лицо женщины. Согласно легенде, вождь одного из здешних племен полюбил девушку из соседнего племени и решил на ней жениться. Должно быть, она была настоящей красавицей. Однако вождь племени, которому она принадлежала, ему отказал, и это привело к войне между двумя племенами. Переодевшись воином, красавица тоже принимала участие в сражениях и в одном из них погибла, так и оставшись неузнанной. Узнав о ее смерти, люди погрузились в глубокую печаль. Говорят, что этот камень и есть ее могильная плита.

Однако под оленьими камнями не было найдено никаких следов человеческих останков, только кости животных. А вот в соседней долине, наоборот, обнаружили более почти полторы тысячи больших и малых гробниц – некоторые из них с каменными курганами, а иные просто выделяются обычными холмиками на фоне местных ландшафтов. Есть ли связь между этими захоронениями и оленьими камнями? Чем они служили – алтарями для жертвоприношений или местами проведения шаманских обрядов? Давайте задумаемся о том, как же мало нам известно о людях прошлого. Кем они были? Во что верили? Несмотря на все исследования в мире, мы всегда будем зависеть от догадок и предположений, основанных на редких артефактах, оставшихся после этих людей. Например, таких, как все эти узкие, продолговатые камни с летящими оленями и одним-единственным человеческим лицом.

По сравнению с российской машиной скорой помощи в «ланд-крузере» Эсси я чувствовала себя как в раю. Из воспоминаний о Монголии в моей памяти надолго запечатлелись ее пустынные пейзажи со всеми их красками и бескрайними небесами. Казалось, что зрелищу, разворачивавшемуся за лобовым стеклом, нет ни конца ни края. Несмотря на однообразие ландшафта, картинки постоянно менялись. Одетая в многообразие цветов трава переливалась то зелеными, то желтыми красками; с большого расстояния горы тоже выглядели разноцветными, попеременно чередуя оттенки коричневого, синего, красного, зеленого. А мы уже ехали по серебристому лунному пейзажу с холмами мягкими волнами расходившимися в стороны, чтобы в следующий миг уже оказаться у сверкающей голубой реки, на берегу которой собрались на водопой верблюды. В этой части Монголии почти нет дорог. Впереди простиралась хаотическая сеть проторенных тропинок и следов от колес, но мы все время следовали за солнцем, четко придерживаясь курса на юго-запад. Время от времени нам по пути встречались кочевники, которые, передвигаясь на груженных тяжелой поклажей верблюдах, вели за собой стада овец, коз, коров и лошадей.

На второй день после полудня нам снова попалась поломанная машина. Ехавшие в ней женщина и четверо мужчин застряли здесь со вчерашнего дня и, похоже, успели порядком замерзнуть, поэтому им больше ничего не оставалось, как разбить рядом палатку. Эси дал им еды, и мы отправились дальше.

– Если видишь, что кто-то попал в нужду, в Монголии принято останавливаться, – сказал Эсси. – Иногда должно пройти немало времени прежде, чем появится кто-то еще. Но больше мы им ничем не можем помочь, здесь нужна помощь механика.

Поздний ужин мы провели в компании пятерых пассажиров русского «Уаз-452». Эсси предложил им чай и еду, и, как оказалось, их не нужно приглашать дважды. Самому младшему на вид двадцати, это был крупный, крепко сложенный детина с маленьким круглым личиком. Старший в группе, мужчина за пятьдесят, гидрогеолог по профессии, рассказал о том, сколько скважин он пробурил в этих краях.

– А сейчас вы тоже едете бурить скважины? – предположила я.

– Нет, мы собираемся искать золото, – ответил он и засмеялся, увидев, как изменилось выражение моего лица.

– Здесь много золота, – пояснил он. – У всех пастухов в этом районе есть металлоискатели. Каждый раз, отправляясь на выпас скота, они не упускают возможности поискать золото. Да я и сам целых десять лет занимался здесь поисками золота в свободное время.

– И что-нибудь находили?

– А как же! Как-то раз нашел слитков на двадцать тысяч долларов! Всего-то за один день!

Пока мы с Эси, подлив чаю, разговаривали с остальными членами группы, геолог неутомимо сновал вокруг, внимательно осматривая валявшиеся неподалеку камни. С видом знатока даже расколол парочку.

– Ничего ценного, – заключил он. – Но в этом месте проходит восьмидесятикилометровая золотая жила. В прошлый раз каждый из нас нашел слитков на пятьсот долларов. Поехали с нами, мы вам все покажем.

Какое-то время мы следовали за ними, но через пару километров они направились в сторону невысокой коричневой горы. Когда мы прибыли на место, золотодобытчики уже готовили к работе металлоискатель. Невысокая гора была испещрена небольшими отверстиями метровой глубины и двух-трех метров в диаметре. В некоторых местах отверстия достигали в глубину уже пяти-шести метров и, находясь очень близко друг к другу, соединялись между собой проходами. Мужчины рутинно принялись обследовать все выемки, каменные гряды и породу. Самый младший ходил вокруг с металлоискателем. Иногда он останавливался, тщательно рассматривал все отверстия и долго прислушивался, после чего снова продолжал поиск.

Пробыли мы там около получаса. Дул ледяной пронизывающий ветер, но, казалось, мужчины этого не замечали, сохраняя полную сосредоточенность. Они находились в рабочем режиме. Их согревала золотая лихорадка.

– Это считается самым лучшим местом, – пояснил геолог. – Но похоже, здесь больше ничего не осталось. Слишком большой спрос.

Мы с Эсси решили ехать дальше, последовали нашему примеру и золотоискатели. Они направились к следующей горе, в то время как мы повернули на юго-запад, навстречу солнцу и китайской границе.

Приблизительно сто тысяч монголов частично или целиком зарабатывают на жизнь в качестве так называемых шахтер о в-ниндзя — нелегальных золотоискателей. По данным монгольских властей, на долю этих несанкционированных золотоискателей приходится до пяти тонн золота в год. Многие монголы также занимаются незаконной добычей угля на заброшенных или собственноручно вырытых шахтах, что еще опаснее. Никто точно не знает, сколько народу в год гибнет в погоне за черным золотом.

Монголия необычайно богата полезными ископаемыми. В эпоху коммунизма в северной части страны русские основали горно-обогатительный комбинат «Эрдэнэт». Доход от этого предприятия, половиной которого до сих пор владеет российская сторона, в восьмидесятые годы составлял восемьдесят процентов внутреннего валового продукта Монголии. В наши дни комбинат «Эрдэнэт» собираются соединить с расположенной в пустыне Гоби шахтой Оюу Толгой, в результате чего его размеры увеличатся в десять раз. Когда Оюу Толгой через пару лет полностью введут в эксплуатацию, она превратится в одну из крупнейших шахт по добыче меди и золота в мире. Не исключено, что этот шаг приведет к увеличению валового внутреннего продукта Монголии на тридцать процентов, даже несмотря на то что две трети шахты принадлежат печально известной мультинациональной горнодобывающей компании «Rio Tinto» и канадской «Ivanhoe Mines». В прежние времена на Монголию большое влияние традиционно оказывали соседи – вначале Китай, а затем Советский Союз, но в наши дни в монгольских степях правят циничные многонациональные корпорации. Монголия сделала серьезный рывок, шагнув от коммунизма к капитализму, неолиберализму и свободному рынку.

Мы продолжали путь на запад. В воздухе лениво парили крупные хищные птицы; иногда прямо перед нами дорогу перебегало стадо газелей; пару раз мелькали мышки-полевки и небольшие серебристые лисы. Решив не терять время зря, Эсси приступил к практике горлового пения, издавая из полуоткрытого рта простые гортанные звуки, на смену которым приходили мощные яркие обертона. Затем он прокашлялся и прикоснулся к горлу.

– Что думаешь? Здорово у меня выходит? – спросил он, массируя шею.

Я кивнула.

Довольно улыбнувшись, он издал еще несколько гортанных звуков. К вечеру мы добрались до бедной, обдуваемой всеми ветрами деревушки, снискавшей себе славу именно мастерами горлового пения, с одним из которых, самым известным, мы и приехали познакомиться. Звали его Дасджордж Церендаваа. Оказалось, что он в деревне и тоже не прочь встретиться, но сейчас занят игрой в карты. Ожидая, пока Церендаваа закончит игру, мы расположились в единственном городском пансионе, представлявшем собой небольшой сарайчик с тремя незастеленными кроватями.

Надежда на встречу с Церендаваа уже почти иссякла, когда в районе полуночи нам сообщили, что он готов нас принять. Вскоре перед нами собственной персоной предстал широкоплечий великан с одутловатым лицом. Его гигантское брюхо подпоясывал широкий тугой ремень; голос был глубокий, но ничем не примечательный, с хрипотцой от многолетнего курения. Подававшая нам лапшу и чай с молоком его жена своими габаритам была под стать мужу.

– Отец мой был пастухом и, когда мне стукнуло пять лет, обучил меня горловому пению, – начал свой рассказ Церендаваа.

Смахнув тряпкой пот с лица, он закурил.

– Это сложное дело. Нужно практиковать особую технику, помогающую сдерживать кашель, при этом горло нужно держать полностью расслабленным, чтобы воздух мог свободно проходить через голосовые связки. Затем с помощью языка и полости рта формируются обертона. Мой первый концерт состоялся, когда мне исполнилось шестнадцать лет, и только спустя десять лет я начал выступать на сцене. Необходимо иметь терпение и постоянно тренировать легкие. Мастер горлового пения должен обладать сильными легкими, которые позволяют надолго задерживать дыхание.

Жена подлила еще молока в пиалы. Церендаваа куда-то надолго пропал, а затем вернулся со стопкой газетных вырезок со своими интервью. Терпеливо дождавшись, пока я закончу листать подборку, он пригласил нас в свою юрту.

– Здесь у меня лучше фотографии, чем те, что в доме, – сказал он, присев на одну из кроватей.

Мы с Эсси пристроились на двух низеньких скамеечках для ног.

– Эта традиция берет начало еще от гуннов, – пояснил мастер, надевая сценический костюм: широкий синий плащ с большими коричневыми меховыми рукавами, украшенный золотыми драконами, большую синюю шапку и кожаные туфли с острыми носками.

Пришла жена и стала помогать ему обуваться.

– Горловое пение – способ самовыражения монголов, это наши чувства и наши подношения природе, – закончив процесс облачения, пояснил Церендаваа. – Горловое пение придает смысл всей моей жизни, мне становится очень хорошо, когда я пою. Свою первую золотую медаль я получил на музыкальном конкурсе в Улан-Баторе в тысяча девятьсот восемьдесят первом году, после чего стал появляться повсюду – на телевидении, в газетах. Отец очень мной гордился. Сам же я больше всего горжусь тем, что обучал горловому пению всех желающих, вне зависимости от пола и возраста. Я учил женщин и мужчин, детей и взрослых, монголов и иностранцев. Несмотря на то что я получал множество предложений о работе от крупных музыкальных театров Улан-Батора, я всегда знал, что мое место здесь, в этой маленькой деревне. Я живу здесь, но голос мой известен во всей Монголии и даже за ее пределами. Так зачем мне еще куда-то ехать?

Он зажег новую сигарету, пятую или шестую по счету.

На признание Эсси о том, что он тоже немного владеет горловым пением, Церендаваа ответил кивком.

– Почти все монголы знают его основы, – подтвердил он. – Это часть нашей культуры. Дай-ка, я тебя послушаю.

Откашлявшись, Эсси запел. Мастер внимательно слушал.

– Десять дней обучения – и ты у меня запоешь, – вынес он приговор.

Закурив очередную сигарету, Церендаваа вынул повидавший виды традиционный струнный инструмент, морин хуур, «скрипку с лошадиной головой».

– Ее купил для меня отец, когда мне исполнилось пять лет, – сказал он. – Стоила она семьдесят пять тугриков, по тем временам это целое состояние.

Затем он приступил к игре. Смычок заездил по струнам, пальцы пошли в пляс, перемещаясь по грифу то вверх, то вниз. Закончив первую песню явно классического жанра, он приступил к исполнению второй, посвященной лошадиному ходу. Музыка была настолько живой, что можно без труда представить лошадей, скачущих галопом, рысью, шагом и снова переходящих на галоп. Исполняя композицию, Церендаваа смотрел нам прямо в глаза, внимательно следя за нашей реакцией. Его выступление было безупречным, даже несмотря на то что вместо сцены он сидел на низенькой табуретке, а зрителей было только двое.

– В горловой песне имеются два основных направления, – пояснил Церендаваа. – Одно из них носит название kharkhiraa khddmii, а второе является более изящным и в свою очередь делится на семь подвидов.

Он перечислил все семь подвидов, а я предприняла неудачную попытку записать сложные монгольские названия. После этого нам продемонстрировали один из семи под аккомпанемент струнного инструмента. Ясный звук, исходивший из его стиснутых губ, сопровождавшийся глубоким басом, вызывал причудливый, но удивительно красивый резонанс. Закончив, он сделал глубокий выдох, зажег новую сигарету и вытер пот с лица.

– Хотите посмотреть видео с первого музыкального фестиваля, в котором я принимал участие в тысяча девятьсот восемьдесят первом году? – спросил он, ставя крошечный телевизор на подставку для ног.

Запись оказалась черно-белой и довольно плохого качества. В небольшой группе музыкантов Церендаваа был самым молодым. С видеопленки на нас смотрел милый, обаятельный юноша с блестящими глазами, ему еще не исполнилось тридцати. Эсси поразило то, что юношей на видео был не кто иной, как этот самый пожилой толстяк, который сейчас сидел перед нами, издавая громкие возгласы. Я попыталась на него шикнуть, но Церендаваа только рассмеялся. Прежде чем отвезти нас обратно в хижину, он продал нам по компакт-диску и запросил непомерную цену за частный концерт. Шоу-бизнес везде шоу-бизнес.

Утром мы продолжили путь по новому асфальтированному шоссе. В нашем распоряжении оказалась целая полоса, и мчали мы по ней, как по маслу. На краю дороги было установлено огромное количество знаков ограничения скорости, которые в Монголии в лучшем случае народ воспринимает в качестве рекомендательных; были и запрещающие обгон, хотя обгонять по сути, некого. Любую, даже самую незначительную дорожную извилину помечали как опасный поворот.

Дорога вела прямиком к китайской границе. Монголия находится в плотном кольце двух могущественных соседей: на севере она граничит с Россией, а на юге, востоке и западе находится в объятиях Китая. Чтобы попасть в Казахстан, мне пришлось перебираться через Синьцзян, самый западный и проблемный регион Китая.

После того как в Монголии в 1990 году победила демократия, маятник снова качнулся. В коммунистические времена девяносто пять процентов торговли приходилось на Советский Союз, а сегодня самым важным торговым партнером страны является давний враг Монголии Китай. Более восьмидесяти процентов общего экспорта идет в Китай, и сей факт в буквальном смысле слова нашел отражение в последнем отрезке роскошного участка дороги перед самой границей. Поэтому вовсе не удивительно, что новую асфальтированную дорогу профинансировали китайские власти.

Диск с записью музыки Церендаваа крутился на повторе. Эси усердно тренировался, прослушивая песни учителя, так что к утру, когда мы наконец добрались до границы с Китаем, он успел изрядно преуспеть в искусстве горлового пения.