Текст книги "Опасное лето"

Он сохранил быка невредимым, разрешив только один удар пикой. Бык был очень быстрым и сильным, с гордо поднятой головой. Антонио хотел сохранить его скорость и с трудом дождался очереди бандерилий. Бык был по-настоящему смелым, и Антонио был уверен, что сможет сам заставить его опустить голову. Ветер, жара – все это не имело значения. Наконец-то он заполучил отважного быка. Это был последний бык ферии, и ничто не должно его испортить. Сегодняшнее выступление на всю жизнь останется с теми, кто его видел.

Он посвятил быка Хуану Луису, в деревенском доме которого мы провели вчерашний день, бросил ему шляпу и ухмыльнулся. Потом проделал с быком все, что мог сделать величайший матадор, и превзошел самого себя. Он начал с приемов Мигеля – захват мулеты двумя руками, ноги на месте – и постепенно делал линию прохода все чище, заставляя быка поднимать голову мягким взмахом мулеты. Рога пролетали на невозможно близком расстоянии от его тела. Потом он переключился на натурале, низкие, чарующие, медленные левые прогоны, закрутил быка вокруг себя – круг, еще круг, еще и еще. На каждом пропуске зрители взрывались ревом и свистом.

Показав, как медленно и красиво он может работать, Антонио сократил дистанцию и начал демонстрировать, как близко и опасно он может пропустить быка. Он перешел разумную черту и, казалось, вел бой в состоянии контролируемой ярости. Это было великолепно, но он зашел слишком далеко в зону невозможного и ровно и упрямо делал то, что никто не смог бы повторить, делал это с радостью и легким сердцем. Я желал, чтобы он остановился и убил быка. Но он был опьянен своей удалью и продолжал работать на выбранном участке арены. Одна серия пасе переходила в другую, каждый прогон – в последующий.

Наконец он встал на одну линию с быком, словно не хотел с ним расставаться, свернул мулету и рванул вперед. Острие попало в кость, и клинок слегка погнулся от удара. Я волновался за его запястье, но Антонио еще раз встал перед быком, сложил мулету и ударил снова. Шпага вошла по самую рукоятку, Антонио стоял перед быком, подняв руку, и наблюдал за ним с непроницаемым выражением, пока тот не рухнул замертво.

Ему присудили оба уха, и когда он подошел к баррере, чтобы забрать свою шляпу, Хуан Луис крикнул ему по-английски:

– Многовато.

– Как Мигель? – спросил меня Антонио.

Из операционной сообщили, что рог прошел через мышцы живота и проник в брюшную полость, но не повредил кишечника. Луис Мигель все еще был под анестезией.

– В порядке, – ответил я. – Без разрывов. Он пока спит.

– Я переоденусь, и сходим его навестить.

Толпа зрителей собралась на арене, чтобы вынести Антонио на руках. Он пытался их оттолкнуть, но желающих было слишком много, и в конце концов они водрузили его себе на плечи.

Из беленой палаты на три койки в больнице при арене, где было жарко, как в тюремной камере в Сенегале, Луиса Мигеля на носилках перенесли в кондиционированный номер в «Рояле», а ранним утром ему предстоял перелет в Мадрид. Но еще до гостиницы мы с Антонио зашли проведать Луиса Мигеля в его палате.

– Когда я был новильеро, мы как-то заняли здесь все койки. Три раненых матадора, – вспомнил Антонио. – Была такая же жара.

Луис Мигель был слаб и утомлен, но пребывал в хорошем настроении. Мы не хотели ему надоедать, поэтому пробыли недолго. Он шутил, вспоминая, как я раздавал приказы гвардейцам, а Доминго сообщил, что, едва отойдя из наркоза, Луис Мигель сказал: «Эрнесто был бы великим человеком, если бы мог писать». Через три дня мы снова встретились в мадридской клинике Рубер, где Антонио лежал в палате на третьем этаже, а Луис Мигель – на первом. А пятнадцать дней спустя они вновь сошлись во втором mano a mano в Малаге. Такой вот выдался год.

На следующее утро наша группа, которая держалась вместе с Памплоны, распалась. Нам было грустно, хотелось, чтобы все побыстрее закончилось. Назавтра Антонио предстоял бой в Пальма-де-Майорке, а еще через день в Малаге. Остальные направились в Аликанте, потом мимо финиковых пальм и фруктовых садов Мурсии, мимо Лорки дальше в горы, вдоль малолюдных долин с выбелеными деревенскими домами, овечьими отарами и стадами коз, что поднимают пыль вдоль дорог. В сумерках мы спустились с холмов, миновали овраг, где расстреляли Федерико Гарсиа Лорку, и увидели огни Гранады, где и заночевали. Рано утром в Альгамбре было свежо и прохладно, и в «Консулу» мы приехали с достаточным запасом времени, чтобы поесть перед корридой в Малаге.

Следующим утром мы с Биллом поехали в Малагу и там узнали, что Антонио был ранен в Пальма-де-Майорке. Бык зацепил его и пробил правое бедро, но Антонио блестяще завершил фаэну с мулетой, убил быка и получил в награду ухо. После боя его самолетом доставили в Мадрид.

Мы пытались дозвониться в Мадрид, но оператор сказал, что соединить сможет лишь часов через пять. На вечерний рейс до Мадрида не было мест, не было уверенности, что мы сможем взять билеты и на утро. Я подозревал, что рана тяжелее, чем нам сказали, и Билл предложил:

– Раз ты так волнуешься, давай поедем сразу после ужина. Дорогу мы теперь знаем.

Я отправил Кармен телеграмму, в которой сообщил, что утром мы будем в Мадриде, и добавил пожелания от всех нас. Билл уверял, что по испанским дорогам, несмотря на все их опасности, крутые повороты и спуски, а также четыре горных хребта, которые нам предстояло пересечь, ехать лучше ночью, потому что тогда на них почти не встретишь конных повозок, отсутствует скот и практически нет личных автомобилей. За рулем больших грузовиков, возивших в столицу средиземноморскую рыбу, и другого ночного транспорта сидели опытные водители, которые знали дорогу и помогали коллегам светом фар. Мы обычно старались ездить днем, потому что нам обоим нравилось созерцать окрестности, но теория ночной езды показалась мне здравой, и мы прибыли в Мадрид с запасом, чтобы поесть, выспаться и прибыть в больницу к моменту, когда Антонио проснется.

Антонио отдыхал. Он был рад нас видеть и даже развеселился.

– Я знал, что ты приедешь, – сказал он. – Еще до того, как Кармен получила телеграмму, я был уверен.

– Как у тебя дела?

– Рана глубже, чем показалось сначала, и идет глубже в мышцу, чем я думал. Для заживления плохо то, что она попала в рубец старой раны. Прямо в середину.

– Как это случилось?

– Всегда во всем виноват сам матадор. Но я был прав.

– Ветер?

– Да, но на другой арене.

Он не хотел говорить об этом, только об особенностях раны и сроках выздоровления.

– Не торопись, – посоветовал я. – Сейчас я поговорю с Маноло и Кармен, а к тебе зайду попозже, днем.

– Давай я отправлю послание Мигелю. Я напишу записку, а Кармен спустит ее вниз на веревке.

Кармен испытала такую радость и облегчение, узнав, что ранение Антонио не опасное, а ее брат оказался счастливчиком и тоже быстро поправлялся, что внешне казалась такой же веселой и открытой, как на нашем совместном дне рождения.

Антонио написал записку, Кармен и оруженосец Мигелильо прикрепили ее к бечевке, привязанной к открывалке для бутылок, и спустили к окну Мигеля. Записка гласила: «Э. Хэмингуэй, писатель, с почтением осведомляется, не соблаговолит ли Л. М. Домингин, матадор, принять его». Тем же способом мы получили ответ: «Да, с большим удовольствием, если A. Ордоньес, матадор, не боится посредством означенного лица подцепить крапивницу от Л.М.Д.».

Луис Мигель поправлялся и был весел и дружелюбен, его жена, как всегда, – красива, спокойна и очаровательна. Мне показалось, что он сбросил груз, который отягощал его мысли, переосмыслил ситуацию и вернул себе былую уверенность. Он перестал волноваться, а ранение Антонио еще больше укрепило его дух.

Девять боев ферии в Малаге предполагали участие Луиса Мигеля и Антонио, поэтому организаторам пришлось срочно искать им замену. Но тень Луиса Мигеля и Антонио висела над ареной, и все матадоры пытались состязаться с ними даже в их отсутствие. Возможно, это был самый лучший способ их превзойти.

Глава 11

После завершения ярмарки в Малаге в «Консуле» вновь воцарилась приятная тишина. Вечером после окончания боев мы либо шли пешком, либо ехали в повозке до отеля «Мирамар», где бар и террасы с видом на море были заполнены летним народом: городскими богатеями и разномастными любителями корриды, поклонниками матадоров, самими матадорами, импресарио, заводчиками быков, журналистами, туристами, битниками, извращенцами обоих полов, знакомыми, друзьями, аристократами, подозрительными типами, контрабандистами из Танжера, приятными людьми в джинсах, неприятными людьми в том же, старыми друзьями, бывшими старыми друзьями, пьяными попрошайками и темными личностями. Все это было бесконечно далеко от нашей веселой и здоровой, хоть и физически загруженной жизни в Памплоне и незамысловатого быта в Валенсии, но все же интересно и в какой-то степени занимательно. Я пил только вино кампаньяс, которое бармен держал за стойкой в ведре со льдом, и когда гомон в баре по громкости сравнивался с птичником в зоопарке, мы спускались этажом ниже и смотрели на пару знакомых ребят, которые танцевали на дощатом полу перед посетителями ресторана, заполонившими расставленные на пляже столики. Но когда все это закончилось, я испытал невероятное облегчение и удовольствие от того, что меня больше не спрашивали или, чаще, не рассказывали мне о вещах, которые я видел, но не хотел обсуждать или объяснять.

Антонио выписался из больницы и уехал на ферму Луиса Мигеля, чтобы заняться тренировками. Мы не получали от него новостей, кроме известия, что следующий бой был назначен на четырнадцатое августа, если Луис Мигель успеет восстановиться, и что Антонио перед боем приедет потренироваться на виллу «Консула».

За три дня до боя Антонио приехал с другом Игнасио Ангуло, очень приятным молодым – примерно ровесником Антонио – баском, которого мы прозвали Начо. Антонио сказал, что сама рана в ноге его уже совсем не беспокоит, но поврежденный старый рубец заживает медленнее обычного. Он очень ждал следующего mano a mano с Луисом Мигелем, но не хотел думать и говорить о нем и вообще о корриде. Проведенный на пляже день перед боем в Валенсии пошел ему на пользу, поэтому мы отправились к морю. После нескольких веселых, беззаботных обедов, длинных расслабленных ужинов и крепкого сна, после морских купаний вдруг оказалось, что бой уже завтра. Никто не вспоминал об этом, пока Антонио не проронил, что завтра он будет одеваться в городе, в гостинице.

Это был один из величайших боев, которые я видел. Оба, Луис Мигель и Антонио, подошли к нему как самому серьезному событию в их жизни. Луис Мигель оправился после очень опасного ранения в Валенсии, и, как ни странно, это ранение вернуло ему уверенность в себе, которую поколебало невероятное мастерство Антонио, его львиный напор и отвага. То, что Антонио пострадал в Пальма-де-Майорке, доказывало, что он тоже уязвим, хотя, к счастью для себя, Луис Мигель не видел выступления Антонио с последним быком в Валенсии. Я не уверен, что после этого захотел бы он продолжить соревнование. Луис Мигель не нуждался в деньгах, хотя любил их и то, что они приносили. Но для него важнее всего было считать себя величайшим матадором своего времени. Это уже не было правдой, но он был вторым по величию и все еще очень великим.

Антонио пришел к бою с той же уверенностью, которой обладал в Валенсии. Для него происшествие на Майорке ничего не значило. Он совершил небольшую ошибку, не собирался ее обсуждать или повторять. Он давно уже был убежден, что превосходит Луиса Мигеля как матадор. Он доказал это в Валенсии, и ему не терпелось доказать это еще раз, сегодня.

Быков доставили с фермы Хуана Педро Домека, один из них отличался от остальных. Двоих можно было бы назвать сложными для любого другого матадора, но не для Луиса Мигеля и Антонио. Вышедший на арену против первого быка Луис Мигель был бледен и худ. Бык оказался опасным, постоянно пытался нащупать матадора то правым, то левым рогом. Луис Мигель подавил его волю с усталым изяществом. С таким быком идеальный бой провести было невозможно, но он использовал все свои знания и мастерство, чтобы выжать максимум из того, что позволяли особенности животного. Убивая быка, он нанес хороший удар, но шпагу перекосило, и кончик лезвия выскочил из шкуры за плечами быка. Одним движением бандерильеро вытянул шпагу наружу, а Луис Мигель прикончил быка ударом дескабельо. Я видел все вблизи, волновался за Мигеля и надеялся, что у него наладилась работа со шпагой. Это была случайность, но меня она обеспокоила.

Другим поводом для беспокойства было присутствие множества фотографов и кинооператоров, не имевших опыта работы на корриде. Когда матадор занят с быком, любое постороннее движение может отвлечь животное и стать причиной атаки. Матадор потеряет контроль над ним и даже не узнает почему. Любой, кто находится в кальехоне, понимает это и всегда соблюдает осторожность, старается не высовываться из-за барреры и не двигается, когда бык смотрит в его сторону. Бессовестный или злонамеренный тореро, стоящий у ограды, способен сбить быка внешне невинным взмахом капоте, что может привести к внезапной атаке на другого бойца, который готовится нанести смертельный удар.

Антонио встретил своего первого быка и начал работать с ним так, словно изобретал корриду и должен был сделать все идеально с самого начала. Так он выступал все лето. В тот день в Малаге он вновь превзошел самого себя и превратил в поэзию свой танец с рыщущей, ищущей, хищной мощью быка. Потом с мулетой он тонкими мазками создавал прогоны и медленно сочинял поэму из долгой головокружительной фаэны. Он убил быка с первой эстокады, идеально вогнав клинок в полутора дюймах ниже верхней границы зоны удара. Ему отдали оба уха, зрители требовали присудить и хвост.

Второй бык Луиса Мигеля оказался очень неспокойным, и меня поразило такое упорное невезение. Быка с трудом заставили остановиться, прежде чем броситься на лошадей, и удары пиками его не угомонили. Я больше и больше переживал за Мигеля, который беспрекословно переносил все невзгоды. Он пока еще не мог бегать, чтобы втыкать бандерильи, но проинструктировал своих людей, как их разместить. После этого бык немного утих.

Луис Мигель перешел к мулете и начал готовить быка медленными, низкими пропусками двумя руками. Он заставил быка перестать носиться по арене и сделал так, чтобы тот бросался в атаку с определенного места и следовал за тканью в ритме, заданном матадором. Сначала он пропускал быка высоко, под тканью, потом перешел к низким, мягким, размашистым натурале, держа шпагу у правого бедра.

Высокий, прямой, неулыбчивый, не покидая площадки, которую выбрал для работы с быком, Луис Мигель опустил мулету до привычного быку уровня глаз, чтобы тому не свело шею, и продолжил крутить его вокруг себя в натурале, подобных тем, которыми славился Хоселито. Закончил он великолепным пасе де печо, левосторонним пропуском, во время которого рога быка пронеслись мимо его груди, а складки мулеты скользнули по всей длине бычьего хребта, от рогов до хвоста. Он встал в стойку напротив быка, намотал мулету на ручку, прицелился в верхнюю точку загривка и со всей силы вогнал клинок. Это был третий бык, убитый с одного удара. Мигель превосходно провел бой, но для этого ему пришлось сначала создать себе достойного противника. Зато теперь к нему вернулась уверенность во владении шпагой и в самом себе. С извиняющейся улыбкой он скромно принял свою награду, два уха и хвост, и сделал с ними круг по арене. Я заметил, что Мигель бережет правую ногу, на которую наступил первый бык, но он и не пытался это скрывать. Я знал, что правая нога у него болит и он не может на нее полностью полагаться. И все же он умудрялся превосходно выступать – я никогда не восхищался им сильнее, чем тогда.

Я не думал, что Антонио сможет превзойти свое первое выступление с накидкой. Но он смог. Я смотрел на него из-за ограды и пытался понять, как у него это выходит, откуда в его движениях столько красоты и эмоций. Медленно проводя быка вплотную к своему телу, он, словно скульптор, высекал каждый пасе, запечатлевая его навсегда. Абсолютно естественно, с классической простотой он смотрел, как мимо него проходит смерть, он управлял ею, помогал ей, делал ее своей помощницей в общем ритме, от которого захватывало дух.

В этот раз этап с мулетой он начал с четырех низких пасе, выставив вперед правое колено, чтобы ободрить и подчинить себе быка. Каждый прием был образцовым, но не выглядел результатом холодного расчета. Антонио работал так близко, что рога быка всякий раз проходили в миллиметрах от его бедер или груди. Он не опирался на тело быка, когда его рога уже миновали опасную зону, не позволял себе никаких фокусов, и каждый прогон заставлял зрителей, наблюдавших за человеком и быком, надолго затаить дыхание. Я никогда не опасался за Антонио, пока он работал с капоте, и совсем не волновался за исход этой потрясающей фаэны, хотя все пасе были крайне трудными и опасными для любого матадора. Бык оказался отличным, намного лучше того, что достался Мигелю. Антонио был им доволен и провел идеальную, красивейшую и восхитительную фаэну. Он не стал ее растягивать и так же безупречно прикончил своего друга с одной эстокады.

Теперь уже четыре быка были убиты первым же ударом, и бой превратился в одно длинное крещендо. Антонио присудили оба уха, хвост и нижнюю часть ноги с копытом. Он прошел по арене, счастливый и беззаботный, словно мы сидели у бассейна на вилле. Толпа требовала его еще для одной овации, и он попросил Луиса Мигеля и дона Хуана Педро Домека, владельца хозяйства, где выросли эти быки, выйти на арену вместе с ним.

Пришло время для третьего быка Луиса Мигеля. Он встретил его на коленях приемом ларга камбиада, позволил быку почти коснуться себя рогом, прежде чем отвести его в сторону взмахом плаща. Бык был хорош, и Луис Мигель сполна этим воспользовался. Бык получил хороший удар пикой, и Луис Мигель велел быстро вонзить бандерильи. Стоя за оградой, я подумал, что он выглядит очень усталым, но сам Мигель не обращал внимания на свое физическое состояние, не показывал и намека на хромоту и дрался со страстью голодного начинающего матадора.

Перейдя к мулете, он подвел быка почти вплотную к баррере, сам прижался спиной к доскам и присел на эстрибо – узкую планку, набитую со стороны арены по всей длине ограждения, чтобы тореро было на что наступить, перемахивая через него, – и пять раз пропустил быка мимо вытянутой правой руки, побуждая к атаке движением красной ткани. Всякий раз бык пролетал со свистом тяжелого дыхания и стуком бандерилий, тяжело загребая копытами песок и едва не касаясь руки Мигеля. Все это выглядело как полное самоубийство, но с хорошим быком, который бежит по прямой, это лишь достаточно опасный фокус.

После этого Мигель вывел быка к центру арены и перешел к классическим пропускам левой рукой. Он казался усталым, но держался уверенно и все делал отлично. Он провел две серии из восьми очень изящных натурале, а потом, пропуская быка из-за спины, позволил ему себя зацепить. Мне показалось, что рог вошел в тело. Мигеля подбросило футов на шесть, не меньше. Шпага и мулета отлетели на песок, как и сам матадор, тряпичной куклой приземлившийся на голову. Бык навис над ним, пытаясь достать его рогом, и дважды промахнулся. Все выскочили на арену с раскрытыми капоте, и брат Мигеля Пепе, перескочив через забор, оттащил его в безопасное место.

Луис Мигель моментально вскочил на ноги. Рог прошел между ногами, зацепил и подбросил его в воздух, но не проник в тело.

Не обращая внимания на ушибы, Мигель взмахом руки велел всем покинуть арену, чтобы продолжить фаэну. Он повторил маневр, на котором бык зацепил его, а потом провел его еще раз, словно преподнося себе и быку урок. Потом он как ни в чем не бывало перешел к другим пасе, рассчитанным с математической точностью и очень плотным. Он добавил эмоции и кое-какие фокусы, чтобы порадовать публику, но вел бой чисто и не допускал кривляний с телефоном. Потом так же чисто убил быка, вогнав шпагу с первой попытки, словно никогда не испытывал проблем с клинком. Ему присудили те же награды, что и Антонио, и совершенно заслуженно. Делая свой круг по рингу, Луис Мигель уже не мог скрыть хромоты, потому что нога его одеревенела. Он подозвал Антонио, чтобы вместе с ним поприветствовать публику из центра арены. Председатель распорядился, чтобы быка тоже протащили по кругу почета.

Пять быков, убитых пятью ударами. Толпа затихла, когда на арену вышел шестой, последний бык, и Антонио приблизился к нему, начав длинные, медленные, волшебные пасе. Зрители громко приветствовали каждый прогон.

Поначалу бык немного прихрамывал после удара пики, хотя все было сделано по правилам. Я думаю, он повредил переднюю ногу, когда давил на пику, пытаясь добраться до лошади через тяжелую защиту. Скованность быка исчезла или как минимум уменьшилась после того, как Феррер и Джони «украсили» его бандерильями, но когда Антонио вернулся к нему с мулетой, тот все еще неуверенно шел в атаку и часто тормозил передними ногами, вместо того чтобы нестись по прямой.

Опираясь на доски барреры, я смотрел, как Антонио с этим справится. Он вывел быка на атаку с короткой дистанции, а потом начал потихоньку ее наращивать. Он побуждал быка к броску медленными движениями мулеты, удерживал его тканью на нужном курсе, почти неощутимо удлинял пробежки, пока, наконец, бык не начал атаковать по взмаху алой саржи с хорошего расстояния. Зрители всего этого не заметили. Они видели лишь, как животное, поначалу нервное и робкое, отказывавшееся атаковать, стало делать идеальные броски и казалось преисполненным отваги. Они не знали, что, если бы Антонио просто тряс мулетой перед носом у быка и показывал им, что тот не хочет нападать, как делают большинство матадоров, бык никогда не изменил бы поведения, и матадору пришлось бы ограничиться полупропусками. Вместо этого он обучил быка нападению, заставил его проносить мимо всю длину тела, от рогов до хвоста. Он научил его быть опасным, а потом управлял своим творением, растягивал танец магией движений своей руки и запястья. Он добился с ним таких же изящных скульптурных маневров, как и с первыми двумя быками, легкими для работы. Но все это делалось исподволь, и когда он провел с этим быком все классические пасе, с той же чистотой линий, с тем же ощущением близости, упорядоченной опасности, публике казалось, что ему всего лишь досталось еще одно безупречное и благородное животное.

Он провел с этим быком идеальную эмоциональную фаэну, направляя его в длинные медленные прогоны, любой из которых в случае спешки или даже намека на резкость мог закончиться тем, что бык, прервав пробежку и оторвавшись от мулеты, переключился бы на человека. Подобный стиль корриды самый опасный в мире, и с последним быком Антонио прочел целую лекцию по этому предмету.

После фаэны у него оставалась лишь одна задача. Нужно было убить быка безукоризненно, не облегчая себе задачи, ни на миллиметр не опуская точку входа и не отклоняясь в сторону, где удар все равно пройдет, но риск встретить кость будет меньше. Антонио свернул мулету, выставил шпагу, прицелился в верхнюю зону между лопатками и нанес удар, перегнувшись через рога, удерживая левую руку внизу. Они с быком слились в единое целое, и когда Антонио отступил назад, животное пронзала длинная стальная смерть, пробившая ему аорту. Клинок вошел по самое перекрестие. Антонио смотрел, как бык шатается, загребая песок, и заваливается на бок. Вторая встреча mano a mano закончилась.

И опять были бешеный восторг толпы, уши, хвост, копыто, почетный круг по арене для быка, триумфальный выход обоих матадоров… Главного пастуха хозяйства Домека, который привез быков на арену, доставили к отелю «Мирамар» на плечах неистовых зрителей. За этим последовали обмен впечатлениями, опустошенность, которая бывает после великого боя, наши разговоры и ужин в «Консуле», а утром мы погрузились в самолет, чтобы, если удастся, повторить все это на арене Байонны во Франции. Телеграммы и радиопередачи уже сообщили туда статистику: десять ушей, четыре хвоста, два копыта. Но все это ничего не значило. Важно было другое: два матадора провели почти идеальную корриду, не запятнанную фокусами и нечистоплотными приемами устроителей или агентов.