Текст книги "Опасное лето"

Глава 8

Ветер за окном качал ветви платанов, время от времени лил дождь. Казалось, корриду придется отложить. Правда, билеты продавались хорошо, и я знал, что бои состоятся, если только в назначенный час песок не будет слишком сырым. Билл даже не попытался поспать и пошел за газетами. Я прилег, но не смог заснуть. Но я-то выспался ночью в машине, а вот Билл меня беспокоил, он не хотел никого пускать за руль. Я разыскал Мигелильо, оруженосца, он сказал, что Антонио крепко спит.

Наконец Антонио вышел. Погода ему очень не нравилась, но он рвался в бой. Ждал второго шанса потягаться с Луисом Мигелем. Сказал, что в Аликанте нога его совсем не беспокоила.

– Вчера в «Пепике» мы отлично погуляли и славно поели, – сказал он. – Так ведь, Билл?

– Так, – ответил Билл.

– Как Билл, держится?

– Билл просто конь, – ответил я.

День выдался странный, но коррида получилась отличная: оба, Луис Мигель и Антонио, были великолепны. Антонио Бьенвенида решился немного поработать капоте и улыбался своей безрадостной улыбкой, которая выглядела, словно он просто комбинировал два движения: сжимал челюсти и раздвигал губы, обнажая зубы. Его быки происходили с фермы Сепульведа де Йелтес, они были сложными и благодаря его стараниям стали выглядеть лишь еще сложнее.

Луису Мигелю достались два лучших быка из шести, и он блестяще провел оба боя. Он понимал, что не может соревноваться с Антонио в верониках, но все же попытался и сделал это лучше, чем я когда-либо видел. Он убирал капоте за спину и делал изящные мексиканские пасе, введенные Гаона, и делал это идеально. В лучшем своем стиле он вонзил по три пары бандерилий в каждого из быков, а его работа с мулетой была искусной, тонкой и очень красивой, достаточно близкой, чтобы внутри удивительной уверенности почувствовать близость трагедии. Одного быка он убил довольно неплохо, а второго просто идеально, за что получил оба уха и хвост. Зрители были в диком восторге и вознаградили его заслуженными овациями.

Антонио завоевал любовь публики великолепной работой плащом еще во время китэ с первым быком Бьенвениды. Этот бык отказывался атаковать добровольно, приходилось его заставлять. Но Антонио удалось сделать так, что бык казался безупречным.

Когда он занялся своим первым быком, третьим за корриду, внезапно пошел сильный дождь. Бык начинал отлично, и Антонио приспособился к его скорости. Он всегда шел на быка, манипулировал тяжелым, вымокшим плащом с тонкой, продуманной медлительностью, чтобы капоте чуть опережал быка, заторможенного влажным песком арены. Бык изначально не был особенно отважным, а потоки воды еще больше ослабили его желание атаковать. Антонио ободрил его мулетой и взял под контроль. Но быка хватило лишь на несколько великолепных правосторонних пасе. Потом Антонио увидел, что его быка, считай, смыло дождем, поэтому выставил его соответствующим образом и быстро убил.

Дождь стих на четвертом быке. Публика все еще пребывала в возбуждении от триумфа Луиса Мигеля, разговоры и шепот блуждали по толпе, пока не открылись ворота и на арену не вышел новый бык.

Я следил за быком. Потом смотрел, как Антонио наблюдает за ним, оценивает. Хуан, брат Антонио, бросил быку вызов краем капоте, и бык откликнулся. Мне он не нравился. Я чувствовал это, хотя пока и не мог назвать причины. Антонио все понял после первых трех движений животного. Он уже знал, с кем имеет дело, перехватил быка и, приближаясь к нему, спровоцировал атаку. После этого он мало-помалу сокращал расстояние до противника, вымерял его скорость плащом, выжидая, когда тот преодолеет робость, размеренно погружая его в нужный ритм и пропуская рога все ближе и ближе с каждой пробежкой, пока не поместил быка куда хотел, потом закрутил его на себя и ушел.

Когда бык бросился на пикадоров, его недостатки стали очевидны всем. Мигелю достались два отличных быка, и он блестяще себя проявил. Днем раньше у Антонио были быки еще лучше, и он был восхитителен. Эти двое всегда могли превосходно работать с хорошими животными. Для матадоров их уровня это ничего не значило. Но теперь Антонио получил быка, который побаивался нападать и с которым пришлось работать на раскисшей арене, где любая атака несла в себе смертельную опасность, и Антонио смог полностью подчинить его движению ткани, так что тот ни разу не оторвался и не попробовал задеть человека.

Антонио вернулся к единоборству на условиях быка. Если ему придется работать там, где работать гибельно, так тому и быть. Но он сделает это осознанно, а не из невежества. Если ему придется проникать глубоко внутрь территории быка и управлять им вкрадчивой плавностью движений мулеты, на скорости, при которой бык не в силах свести с нее глаз и которую нельзя увеличить, желая укоротить длинные секунды подлинной опасности, чтобы бык не потерял ее из виду, то он сделает это. Если, чтобы превзойти Луиса Мигеля, ему придется воспроизводить абсолютную, как музыка Баха, чистоту стиля и ритма на этом фальшивом инструменте, он сделает это. И угроза смерти в тот момент его совершенно не заботила.

Так он и поступил, он создал быка, обучил его, заставил полюбить игру и включиться в нее. Толпа начала шептаться, а потом, после нескольких невероятно красивых пропусков, перешла на рев. Антонио творил фаэну, как музыку, чистую, как математика, и теплую, восхитительную и страстную, как любовь. Я знал, что он любил быков, и знал, что он понимал их, как ученый. С быком, который ему достался, невозможно было провести такую потрясающую фаэну, и я видел сотню способов, с помощью которых матадоры с достоинством, а иногда и без, избавлялись от подобного противника. Но ему нужно было превзойти Луиса Мигеля, и иного материала у него не было. И все же он справился.

Наконец он убил быка, идеально прицелившись и дважды попав в кость. На третий раз он погрузил шпагу по красный эфес. Ему отдали ухо, хотя зрители требовали большего. Но он дважды попал в кость.

Обоих соперников зрители вынесли с арены на руках. Так прошли бои в Барселоне.

В гостинице Антонио, уставший больше от поездки на плечах поклонников, чем от боя, лежал на постели, укрывшись простыней, и улыбался своей смуглой, счастливой улыбкой.

– Contento Ernesto?[5]5
  Доволен, Эрнесто? (исп.).


[Закрыть] – спросил он.

– Muy contento[6]6
  Очень доволен (исп.).


[Закрыть].

– И я тоже, – сказал он. – Ты видел, что это был за бык? Ты понял его?

– Кажется, да.

– Давай поедим во Фраге.

– Хорошо.

– Осторожнее на дороге.

– Увидимся во Фраге, – сказал я.

У входа в нашу гостиницу собралась такая толпа, что я не смог выбраться, чтобы поздравить Луиса Мигеля, который остановился в другом отеле. Фойе обеих гостиниц были полны людей, и происходящее впервые напомнило мне старые добрые времена.

Мы с трудом выехали из города из-за сильного встречного движения: на понедельник выпал День Петра и Павла, и многие использовали длинные выходные, чтобы отдохнуть на природе. В сиянии встречных фар мы по мокрой дороге пересекли Каталонию и въехали в Арагон. Антонио с командой нагнали нас уже во Фраге, милом старинном городе, висевшем над рекой, словно тибетский замок. Этот город стоил отдельной поездки, но мы успели увидеть только политые дождем улицы и большой, обитый жестью бар для водителей грузовиков. Столовая на втором этаже уже закрылась, а выпивка была так себе. Мы достали из машины имперскую кварту отличного гибралтарского виски, чтобы не простыть холодной сырой ночью, и разбавили его минеральной водой. Пока нам жарили вырезку, делали яичницу и грели суп, мы успели пропустить по два стакана каждый.

Антонио выглядел довольным, но усталым. Он ненавидел, когда его носили на руках, к тому же от этого у него открылась рана. Ели мы быстро, но весело, как члены команды, выигравшей важную игру, но понимающей, что завтра предстоит другая. Мы обсудили, где остановимся в следующий раз, и все согласились, что лучше места, чем охотничий приют в Бухаралосе, не найти.

– Хочешь, я перевяжу рану? – спросил я Антонио.

– Нет, там ничего страшного. Мигелильо заклеил ее пластырем. Завтра посмотришь.

– Тебе нужно хорошо выспаться.

– Высплюсь. Дальше дорога хорошая.

– Отлично. Muy contento.

Антонио ухмыльнулся.

– Заставь Билла поспать, – сказал он. – Даже если он лошадь, за лошадью нужно ухаживать.

– Зададим ему овса.

– Пускай поспит. И сам отдохни. Увидимся в Бургосе.

Выехав из Сарагосы на равнину, мы набрали хорошую скорость на шоссе, шедшем вдоль Эбро. Справа от дороги начинались белые холмистые пустоши, за которыми виднелись предгорья Наварры. Утро уже вступало в свои права, но крупные вершины Иберийских гор слева от нас еще окутывал туман.

После Логроньо, обогнув по касательной Наварру и срезав край винодельческой области Риоха, мы взобрались на холмы у отрогов Сьерры-де-ла-Деманды по дороге, которая пролегала по диким вересковым пустошам между чахлыми дубами. С самой высокой ее точки мы окинули взглядом равнину Старой Кастилии и обсаженную платанами дорогу далеко внизу – дорогу на Бургос.

В Бургос всегда попадаешь как-то внезапно. Город в долине меж холмов не отличается от любого другого, пока не покажутся серые шпили собора, – и вот ты уже здесь. Мы приехали ради боя быков, поэтому я принял груз всех этих каменных зданий и истории города на себя, а Билл пошел высматривать на забитых улицах место для парковки. Город бурлил в предвкушении ферии, и я отправился на поиски тореро.

Бандерильеро Джони, Феррера и Хуана я обнаружил у гостиницы. Феррер и Хуан только вернулись с сортео. Быки, по их словам, были неплохие. Им вроде бы досталась пара самых лучших. Все были в хорошем настроении, но чувствовалась усталость. Дорога из Барселоны – тяжелое испытание, но настрой у куадрильи был боевой. Их работа требовала выносливости, и эти четыре ночи в дороге казались лишь разминкой перед тем, что им предстояло в августе и сентябре.

Антонио был в форме. Он хорошо поспал в дороге и гостинице.

Бой получился очень хорошим, хотя быки Кобаледа трудны и опасны. С одним из них Антонио мог работать только справа: животное все время пыталось подцепить матадора левым рогом, как серпом. Поэтому Антонио великолепно обработал его правой рукой и мастерски убил.

Второй его бык тоже оказался сложным, но Антонио переучил его, как быка в Барселоне днем раньше. Как всегда, он был прекрасен с капоте, провел красивейшую классическую фаэну и убил очень хорошо, высоко вонзив клинок. Ему отдали оба уха. Бой прошел как нельзя лучше, Антонио просто не позволил проявиться изъянам быка.

После боя мы вернулись в Мадрид как раз вовремя, чтобы успеть поужинать в «Кальехоне». Билл за всю дорогу ни разу не остановился и не вышел из-за руля. Мы пытались подсчитать, сколько горных хребтов пересекли и сколько миль проехали за это время, но сдались. Это не имело значения. Мы справились.

Вечером второго июля из Малаги приехали Энни и Мэри. Они преодолели этот путь всего за день нам назло. На пару дней мы вернулись в пределы цивилизации и семейной жизни, а потом поехали в Памплону через Бургос. В Бургосе мы сделали остановку, чтобы посмотреть корриду с быками Миура. Это были лучшие из животных, которых я увидел за весь сезон, в особенности один из них – самый благородный и совершенный бык за много лет. Он только что не помог пунтильеро загнать в себя кинжал. Мы переночевали в Витории и утром поехали в Памплону на ферию Сан-Фермин.

Глава 9

Не стоит возить жен в Памплону. Скорее всего, ваша супруга заболеет или поранится, либо ее толкнут и обольют вином, либо она потеряется, а может, все сразу. Если кто и съездил бы в Памплону без приключений, так это Кармен с Антонио, но Антонио не стал брать ее туда. Это мужская фиеста, и женщины там приносят неприятности – не специально, но всегда либо с ними, либо из-за них что-то приключается. Я как-то написал об этом книгу. Конечно, если она говорит по-испански, не принимает шутки за оскорбления, если может весь день и всю ночь пить вино и танцевать с незнакомцами, если ее не смущает, когда ее чем-то обливают, и обожает постоянный шум и музыку, любит фейерверки, особенно если они падают рядом с ней или прожигают ей одежду, если считает здравыми и логичными самоубийственные салочки с быками просто ради веселья, если она не простужается, промокнув под дождем, ценит пыль, наслаждается хаосом и нерегулярным питанием, не нуждается в сне и способна оставаться чистой и опрятной без водопровода – везите ее. Вероятно, она уйдет от вас к кому-нибудь получше.

Памплона, как обычно, бурлила, переполненная туристами и зеваками, но в сердцевине своей сохраняла все лучшее, что есть в Наварре. За неделю из-за боя боевых барабанов Наварры, оркестров, выдувавших старые добрые мелодии, и шумных плясок мы проспали в сумме часа три. Я уже писал о Памплоне, и мне нечего добавить. Все осталось как было, за исключением сорока тысяч туристов. Сорок лет назад, когда я приехал туда впервые, туристов во всем городе набралось бы человек двадцать, не больше. Теперь, говорят, в некоторые дни их насчитывается до сотни тысяч.

Пятого июля Антонио предстояла коррида в Тулузе, но он приехал седьмого числа к первому энсьерро. Он хотел драться в Памплоне, но из-за смены импресарио в начале сезона, когда он перешел к братьям Домингинам, случилась неразбериха с контрактами. Он любил фиесту и хотел, чтобы мы провели ее вместе. Так мы и сделали. Праздновали пять дней и ночей. Потом ему пришлось уехать в Пуэрто-де-Санта-Мария на бой с быками Бенитеса Кубреры вместе с Луисом Мигелем и Монденьо. За весь год это был единственный раз, когда Луис Мигель превзошел его в совместной корриде.

Потом я спросил его о том бое. Антонио сказал, что Луису Мигелю достались лучшие быки, а он сам не смог поддержать уровень, который показывал в остальных боях сезона.

– Мы же не тренировались в Памплоне, – заметил я.

– Да, видимо, тренировались не так, как надо было, – согласился он.

На самом деле мы поехали туда не упражняться, однако наша программа не предусматривала, что бык Пабло Ромеро проткнет Антонио правую икру во время забега с быками ранним утром, а Антонио забудет о ране после перевязки и противостолбнячного укола. Он протанцевал всю ночь, а утром снова побежал, чтобы показать своим памплонским друзьям, что не отказывается от боев, если ему не нравятся быки. Он не обращал внимания на травму и не пошел к хирургу медпункта при арене, потому что не желал, чтобы кто-то подумал, будто он придает значение этой «царапине», и не хотел волновать Кармен. Позже, когда я заметил, что рана сочится и началось нагноение, Джордж Сэвирс, врач и наш друг из Сан-Валли, прочистил рану, как следует перевязал и наблюдал за ней, пока Антонио не уехал в Пуэрто-де-Санта-Мария с еще не зажившим рубцом.

В Пуэрто, как мне рассказали друзья, у Луиса Мигеля были два идеальных быка, он великолепно провел оба боя, показал все фокусы, включая поцелуй быка в морду. Антонио достались дрянные быки, один к тому же очень опасный. С первым ничего толком не вышло, но со вторым, очень скверным быком он сделал все, что мог, блестяще убил его и получил ухо. Однако день в целом, очевидно, остался за Луисом Мигелем.

Я остался в Памплоне, потому что к тому моменту Мэри умудрилась сломать палец о камень во время купания в Ирати. Перелом оказался болезненный, она с большим трудом передвигалась с тростью. Временами фиеста становилась чересчур бурной. В первую же ночь мы с Антонио заметили шикарного вида маленький французский автомобиль, в котором сидела обворожительная девушка. Ее спутник, как потом выяснилось, был французом. Антонио бросился на капот машины, чтобы остановить ее. С ним был Пепе Домингин. Вышедшим из машины мы заявили, что француз может идти, но девушку мы берем в плен. И реквизируем автомобиль, потому что у нас нет транспорта. Француз был очень приветлив, а девушка оказалась американкой, он провожал ее до гостиницы, где ее ждала подруга. Мы пообещали сделать все, что нужно, и добавили: «Vive la France et les pommes de terre frites»[7]7
  Да здравствует Франция и жареная картошка (фр.).


[Закрыть].

Билл, знавший в Памплоне все улицы, разыскал подругу девушки, которая показалась нам еще красивее первой пленницы, если только такое было возможно, и мы все вместе отправились в ночь по вымощенным темным камнем узким улицам старого города. Антонио приметил там хорошее местечко и позвал нас туда попеть и потанцевать. Через несколько часов мы даровали пленницам свободу, а наутро, отдохнув и приведя себя в порядок, они ждали нас, все такие же красивые, в баре «Чоко» и оставались милыми, верными и прекрасными заложницами до конца ферии в Валенсии, продлившейся до последних дней июля.

В супружеских кругах часто не одобряют возвращение домой с парочкой пленниц, но наши оказались такими замечательными, приятными и отзывчивыми, очаровательными и счастливыми в своем плену, что жены взяли их под свое крыло, и даже Кармен не подумала ничего плохого, когда познакомилась с ними двадцать первого июля в «Консуле», где мы отмечали ее и мой дни рождения.

Мы тем временем нашли способ победить усталость от фиесты и избежать шума, который действовал на нервы некоторым привилегированным участникам нашей группы. Мы выезжали из города еще до полудня, добирались до реки Ирати выше Аойса, там устраивали пикник, купались, после чего возвращались в Памплону к началу корриды. Каждый день мы забирались все дальше вверх по этой живописной горной речке, полной форели, в великолепный девственный лес Ирати, который не изменился со времен друидов. Я думал, что его вырубят и уничтожат, но нет, нас вновь встретил последний великий лес Средневековья, с огромными буками и вековыми мхами, которые были мягче и удобней любой перины. Каждый день мы заезжали дальше и дальше и возвращались все позднее, пока, наконец, не пропустили последний бой, новильяду, и нашли одно место, которое я не буду описывать, чтобы не обнаружить там полсотни машин с туристами, когда мы решим снова туда поехать. По лесным дорогам мы смогли объехать практически все места, которые я обошел пешком, когда писал «И восходит солнце». Хотя, чтобы добраться от Ирати в Ронсесвальес, все равно придется оставить автомобиль и карабкаться на скалы.

То, что эти места уцелели и я смог показать их людям, с которыми провел июль, сделало меня бесконечно счастливым, и многолюдье осовремененной Памплоны уже не имело большого значения. В Памплоне у нас были свои секретные места, вроде заведения Марселиано, куда по утрам, после энсьерро, мы ходили есть, пить и петь, где деревянные столы и лестницы были чистыми и выскобленными, как яхтенная палуба, только при этом щедро политы вином. Вино пилось легко, как в юности, а еда была чудесной, как всегда. Мы пели старые песни и хорошие новые, которые вдруг срывались в барабанный бой и медь. Лица, когда-то молодые, теперь были старыми, как и мое, но все мы помнили себя прежних. Глаза не состарились, и никто не набрал вес. Губы не были обиженно поджаты, что бы ни довелось увидеть глазам. Морщины обиды вокруг рта – первый признак поражения. Побежденных здесь не было.

Наша светская жизнь проходила в баре «Чоко» под пассажем у гостиницы, которой когда-то владел Хуанито Кинтана. В этом баре молодой американский журналист сообщил мне, что хотел бы оказаться с нами в Памплоне тридцать лет назад, «когда вы ездили по стране, знакомились с людьми, когда знали испанцев и любили их, их страну, любили писать, а не просиживали в баре в ожидании восхвалений, болтая со своими подхалимами и раздавая автографы». Там было много такого, он написал мне целое письмо, потому что я устроил ему настоящую выволочку, когда он не забрал билеты, которые я купил для него у старого перекупщика, работавшего на всех фериях. Ему было двадцать с небольшим, и в двадцатых он был бы таким же скучным и унылым, как сейчас, в конце пятидесятых. Он не знал, что ничто никуда не делось и все можно найти, а когда пытался пристыдить меня в Памплоне, на его красивом молодом лице, над верхней губой, уже прорезались морщины обиды. То, о чем он сожалел, не исчезло, но, даже получив приглашение, он не смог ничего увидеть.

– Зачем ты тратишь время на это ничтожество? – спросил Хотч.

– Он не ничтожество, – ответил я. – Он будущий редактор «Ридерз дайджест».

В Памплоне мы хорошо погуляли. Потом Антонио дважды участвовал в боях в Мон-де-Марсан во Франции, где блестяще себя показал, но быки там были со спиленными рогами, поэтому те бои мы с ним даже не обсуждали. После завершающего боя он прилетел в Малагу на праздник, который Мэри организовала по случаю моего и Кармен дней рождения. Вечеринка вышла на славу, и я, может, даже и не заметил бы, что мне исполнилось шестьдесят, если бы Мэри не устроила все так хорошо и основательно. Но праздник не оставил мне шансов.

После того как тяжелая рана Антонио, полученная в Аранхуэсе, зажила, мы стали очень беззаботны – в хорошем смысле этого слова. Он забросил трость и приступил к тренировкам. Мы говорили о смерти, не впадая в мрачность, и я сказал Антонио, что думаю по этому поводу, хотя мое мнение ничего не значило, поскольку никто из нас по-настоящему не понимает смерть. Я мог относиться к ней безо всякого почтения, иногда заражать этой непочтительностью других, но теперь я мало с ней соприкасался. Антонио играл со смертью не меньше двух раз в день, иногда семь дней в неделю, преодолевая для этого сотни километров. Каждый день он добровольно подвергал себя смертельной опасности, выходя далеко за пределы, приемлемые для обычного человека. Это было частью его стиля. Вести бой, как это делал он, можно было, лишь обладая железными нервами и сохраняя абсолютное спокойствие. Его стиль был лишен фальши, а исход схватки зависел от способности распознать опасность и избежать ее, подстроившись под скорость быка, направляя его движениями кисти, которые подчинялись его мышцам, нервам, его реакции, знаниям, чутью и отваге.

Если бы его реакция не была безупречна, он не смог бы вести бой. Если бы смелость отказала ему даже на мельчайшую долю секунды, чары рассеялись бы и его сбили с ног или подняли на рога. Вдобавок ветер мог в любой момент сделать его беззащитным перед быком и обречь на смерть.

Все это он знал лучше меня, и нужно было, чтобы он думал об этом как можно меньше – ровно столько, сколько необходимо, чтобы примириться с реальностью перед выходом на арену. Для Антонио свидания со смертью были рутиной, они происходили каждый день. Встретиться лицом к лицу со смертью может любой, но иметь мужество, чтобы самому приближать ее, выполняя определенные классические приемы, и делать это снова и снова, а потом наносить удар весящему полтонны животному, которое к тому же любишь, гораздо сложнее, чем просто смотреть смерти в лицо. Каждый день он, как художник, творец, должен был лицезреть свое произведение и при этом проявлять себя как искусный убийца. Антонио должен был убивать быстро и милосердно, при этом оставляя быку шансы вспороть ему живот, когда по два раза в день переваливался через его рог.

Все участники корриды помогают друг другу во время боя. Несмотря на зависть и соперничество, все они верные братья. Только тореро знают, какому риску они подвергаются и что может сделать бык с их телами и умами. Тех, у кого нет истинного призвания к корриде, страх перед быком не отпускает даже во сне. Но непосредственно перед боем матадору никто не может помочь, поэтому мы старались сократить время тревоги. Я вообще предпочитаю говорить не о «тревоге», а о страдании, управляемом страдании.

Перед боем, когда доброжелатели и поклонники наконец расходились, Антонио всегда молился в номере. Вообще-то перед корридой все старались помолиться в церкви, если позволяло время. Антонио знал, что я молюсь за него и никогда за себя. Я не участвовал в боях и перестал молиться за себя еще со времен гражданской войны в Испании, когда увидел, какие ужасы творились с другими людьми, и понял, что просить чего-то у Бога для себя – себялюбие и эгоизм. А поскольку мои молитвы могли быть не слишком действенны, что я вполне допускал, я подыскал на эту роль более подходящих людей: внес от имени Кармен и Антонио взнос в благотворительный фонд Ново-Орлеанской иезуитской семинарии. Семинаристы выпускного класса после рукоположения будут молиться за них каждый день.

Так что мы свели к минимуму мысли о смерти и все время между боями и непосредственной подготовкой к выходу на арену проводили беззаботно. Памплона была веселой и радостной. Праздник в «Консуле» – и подавно. Одним из развлечений был тир на колесах, который Мэри позаимствовала у бродячих артистов и поставила в парке. В 1956 году Антонио был немного шокирован, увидев, как Марио, наш шофер-итальянец, держал в руке зажженную сигарету, в то время как я пытался отстрелить ее горящий кончик из ружья двадцать второго калибра. Вскоре Антонио уже держал сигарету губами, а я должен был сбивать из ружья пепел. Я сделал семь выстрелов из крошечного духового ружья, и в самом конце он специально сильно затягивался, чтобы максимально укоротить мишень.

Наконец он сказал:

– Эрнесто, пожалуй, хватит. Последним выстрелом мне задело губу.

Я закончил игру, сохранив преимущество, а потом отказался стрелять в Джорджа Сэвирса, потому что он был единственным врачом среди нас, а вечеринка еще продолжалась. Веселились мы долго, а через три дня отправились вдоль побережья на север и прибыли в Валенсию к началу первого боя ферии.