Текст книги "Опасное лето"

Глава 7

Первый раунд их соперничества пришелся на Сарагосу. Там собрались все, кто увлекался корридой и имел деньги на дорогу. Прибыли все мадридские критики, и «Гранд-отель» в обед был набит заводчиками быков, агентами, аристократами, титулованными особами и удалившимися от дел поставщиками лошадей. Собрался и небольшой отряд поклонников Антонио. Обожателей Луиса Мигеля было гораздо больше: политики, чиновники, военные. Мы с Биллом пообедали в таверне, где он уже бывал, потом навестили Антонио в его номере. Он был приветлив, но немного замкнут. Я заметил: когда люди ему досаждали, он начинал поворачивать не голову, а все тело, словно шея не гнулась, и его андалузский акцент становился заметнее. Антонио сообщил, что хорошо выспался. После боя мы собирались поужинать в Теруэле. Я сказал, что мы с Биллом отправимся в путь сразу после корриды, потому что Антонио на «Мерседесе» легко нас нагонит. Этот разговор мне неприятно напомнил наши планы перед Аранхуэсом, но так решил сам Антонио. Когда мы уходили, он ухмылялся и подмигнул мне, словно мы с ним делили какую-то тайну. Он не нервничал, но был немного напряжен.

Я зашел в номер к Луису Мигелю пожелать ему хороших быков. Он тоже казался слегка напряженным.

День был жаркий, июньское солнце нещадно жгло арену. Первый бык Луиса Мигеля сразу после выхода мощно и уверенно ринулся на пикадоров. Луис Мигель вытянул его на себя и продемонстрировал все ту же отличную форму, самоуверенность и доминирование с плащом, что и в прошлый раз. Потом, когда бык повторно атаковал пикадора, наступил черед китэ Антонио. Он вывел быка на середину арены и провел его очень медленно и близко к себе, держа корпус абсолютно прямо. Подобно скульптору, он придавал форму каждому обводу быка, замедляя и растягивая его с невероятным мастерством. И зрители, и Луис Мигель знали, что разница в их владении капоте неоспорима.

Луис Мигель искусно вонзил две пары бандерилий, потом раздразнил быка, дождался, когда тот бросится на него, в последнюю долю секунды отклонился в сторону, воткнул третью пару и развернулся. Он был изумительный бандерильеро.

Взяв мулету, он быстро брал быка под контроль, умно и тонко работал с ним, выводя на длинные проходы. Но на этот раз магия куда-то делась. То, как Антонио обработал его быка – очень непростое животное, – подействовало на Луиса Мигеля. Он дважды попытался нанести смертельный удар, оба раза неуверенно и безуспешно. Наконец с третьей попытки половина его шпаги увязла в высокой и цепкой смертельной ране, и Луис Мигель искусно опустил голову быка вниз, к распростертой на песке мулете, и вогнал ему в шею острие меча дескабельо. Зрители рукоплескали ему, он сделал круг по арене, плотно сжав губы и едва улыбаясь. Этим летом нам еще не раз предстояло увидеть это выражение на его лице.

Первый бой Антонио вышел неплохим. Он принял быка и раз за разом пропускал его все ближе к себе, подстраиваясь под противника. От ритма его капоте замирало сердце.

Он не подпускал быка к пикадорам, чтобы не допустить серьезных ран, и, уступив его на время бандерильеро, продолжил с того же места, где прервался. Он дрался идеально, как в Аранхуэсе месяц назад. Он вернулся прежним. Ранение нисколько его не обескуражило. Оно лишь послужило уроком, и он начал фаэну в безупречном стиле, сделав быка своим партнером и любовно помогая ему провести рог в смертельной, но управляемой близости от матадора. Наконец, когда бык отдал все, что мог, Антонио убил его одним ударом поверх рогов. Мне показалось, что удар пришелся низковато, но публике понравилось, равно как и председателю: он отдал ему ухо.

Мы с Биллом расслабились. Антонио вернулся, словно и не уходил. Это было важно. Боль и шок не оставили шрамов в его сознании. В его глазах я заметил некоторое утомление, и больше ничего.

У второго быка Луиса Мигеля было что-то с ногами. Мигель пытался вытянуть его, но после неплохого начала бык потерял копыто. Луис Мигель попросил разрешения оплатить замену и провести бой после Антонио. Он прикончил несчастное травмированное животное. Потом пришел черед последнего быка Антонио.

Бык оказался не слишком смелым, он медленно раскачивался, то есть не особо подходил для зрелищной фаэны. Его нужно было подавить, укротить мулетой и быстро прикончить. Вместо этого Антонио начал работать с ним, лепить из него быка. Он красиво пропускал его, предугадывал и подправлял его дефекты, используя всю свою отвагу и опыт. Это было прекрасное, но пугающее зрелище. Все бандерильеро нервничали, а у Мигелильо лицо вытянулось и побелело.

Перейдя к мулете, Антонио думал, что уже полностью подчинил быка, но когда он вызвал его на атаку, бык затормозил посреди пробежки и попытался зацепить его тело за мулетой. Антонио придержал его мулетой и отвел в сторону. Бык повторил попытку. Он явно не подходил для работы, к которой пытался привлечь его Антонио. Тот уже и сам это понял, как и то, что был слишком самоуверен с животным, поэтому провел несколько необходимых проходов, готовя быка к смерти, выставил его как полагается и, перегнувшись через рог, вогнал шпагу по рукоятку в нижнюю переднюю границу зоны эстокады.

Луис Мигель вывел на замену большого, слегка грузного быка с ферм Самуэля Флореса, быка с хорошими рогами и без плохих намерений, и начал работать с ним в своем стиле. Он вогнал в загривок быка четыре пары бандерилий: это не были роскошные, дорогие бандерильи, которые достались первому быку, но хорошие, качественные бандерильи бизнес-класса. В работе с мулетой он был умен, уверен и спокоен. Затем он повторил все фокусы, которые, как ему было известно, нравились публике, и сделал все идеально. Первый удар шпагой получился несколько неуверенным. Второй он нацелил в самый верх ударной зоны, снова вогнал полклинка, точно поместив острие в район аорты. Он наблюдал, как бык переживает разрыв сердца, а потом выключил свет с помощью дескабельо. Ему отдали оба уха и хвост.

Билл заметил:

– Если Луис Мигель собирается каждый раз платить по сорок тысяч песет за последнее слово в споре с Антонио, этот сезон ему дорого обойдется.

Он был прав. Формально Луис Мигель одержал верх, но быки распределяются по жребию, во всяком случае в теории, и Антонио с двумя быками был впереди. Чашу весов перевесил лишь третий бык Луиса Мигеля.

– Очень поучительный был день, – сказал я. – Луис Мигель очень умен, и то, что Антонио сделал с его быком, его проняло. И это надолго, вот увидишь. Точно так же Антонио поступил в Мадриде с бедным Апарисио.

– Не забывай, он всегда выходит после Луиса Мигеля, – ответил Билл. – Это тоже большое преимущество.

– Надо нам вести счет заменам, – предложил я. – Похоже, их будет еще немало.

– Не думаю, что это затянется надолго.

– Я тоже.

Бой и связанные с ним переживания меня утомили. Я не люблю садиться за руль сразу после корриды, но назавтра нам нужно было присутствовать на следующем бою в Аликанте, на берегу Средиземного моря, в шесть часов послезавтра – в Барселоне, а еще через день – в Бургосе. Нужно было видеть эти дистанции на карте и представлять себе состояние дорог, чтобы понять, что это значило. А мы лишь сегодня приехали в Сарагосу из Мадрида, а до этого в Мадрид из Малаги.

Значительная часть дороги до Теруэля не ремонтировалась еще с гражданской войны. Узкая полоса растрескавшегося асфальта, ночью опасная для езды на любой скорости, для нас она была единственной возможностью добраться до моря. Мы ехали по темной дороге с относительно безопасной скоростью или чуть быстрее и встретились с Антонио в Правительственном отеле в северной части Теруэля. Было уже поздно, но нам приготовили хороший ужин из закусок, бифштексов, овощей и салата.

– Как самочувствие? – спросил я Антонио.

– Отличное. Нога совсем не беспокоит. Только немного утомился к концу. А ты как себя чувствуешь?

– После таких боев я всегда уставший.

– Мне нужно время, чтобы остыть, – сказал он. – Я съел бутерброд с ветчиной и выпил стакан пива. Но иногда мой желудок это не принимает. В такое время суток самая подходящая еда.

– А теперь ты пойдешь спать?

– Конечно. Откину сиденье и буду спать до Аликанте. Мне лучше вести машину ночью и спать днем. От ночного сна просыпаешься в испуге. Когда спишь днем, просыпаешься счастливым.

Он засмеялся, и мы принялись подшучивать друг над другом. Мы принципиально не обсуждали прошедшие бои во время застолья. Мы веселились, иногда грубовато, и Чарри, бочкообразный пьянчуга-баск, который преклонялся перед Антонио и посещал все его бои, принял на себя шекспировскую роль Шута. Он сыпал анекдотами и служил мишенью для наших шуток. Шутить было над чем и над кем, потому что людей, превративших бой быков в культ, с большой натяжкой можно считать вменяемыми, а те, кто боготворит матадоров, еще ближе к безумию.

После полуночи в сторону Аликанте выехали три машины из четырех. Мы с Биллом отправились перед самым рассветом, рассекая тонкий холодный туман, который окутывал город и долину реки, пока его не начало выжигать солнце. Мы проехали места, где прежде шли бои, и я не пытался объяснить Биллу саму операцию или осаду, только указывал на некоторые детали ландшафта. По ним он мог сам представить себе ход сражения. Расстояния, как всегда, оказались меньше, исчезли смертельные холод и снег. Но я видел места, которые даже сейчас пугали меня своей обнаженностью.

Вид этих мест не вызвал у меня воспоминаний о тех боях. Они и так никогда меня не покидали. Возвращение сюда, как всегда, в какой-то степени помогло переоценить некоторые вещи, которые происходят с нами, увидеть, как слабо изменились эти сухие холмы, которые когда-то имели для меня такое большое значение. Когда мы направлялись к Сегорбе, я подумал, что бульдозер и тот оставляет больше рубцов на холме, чем смерть целой бригады, и что эта бригада осталась защищать высоту, чтобы ее можно было уничтожить, чтобы она ненадолго удобрила землю, добавила холму каких-то важных минеральных соединений и некоторое количество металла, но металл останется там в ничтожном количестве, а удобрения вымоет из бесплодной почвы весенними или осенними дождями и сходом выпавшего зимой снега.

Я хотел посмотреть и другие места, раз уж мы проезжали мимо, места, которые, я был уверен, запомнил неверно из-за спешки, стресса или того, что восприятие было искажено стрельбой, которую по нам вели. Но рано или поздно мы их увидим, и тогда я внесу исправления в свои воспоминания. Какие-то места я хотел показать Биллу из-за их невероятности, показать как музейный экспонат военных нелепостей. Когда я указал ему на позиции на дороге над деревней Гвадаррама, не доезжая до перевала на пути в Авилу, они выглядели настолько абсурдно, что я не виню его за то, что он мне не поверил. Я и сам не мог поверить, увидев их спустя годы, хотя мои воспоминания по сей день четче, чем любая фотография.

Я обрадовался, когда мы добрались до Сегорбе. Это очень старый, красивый и не затронутый войной городок, через который я проезжал много раз, но никогда не останавливался. Билл и Энни прожили в нем несколько лет, и он знал город как свои пять пальцев. Мы хорошо позавтракали кофе, сыром и фруктами, купили несколько отличных тростей: местные жители ходят с ними в горы, дерево, из которых их вырезают, я прежде встречал только в Африке. Еще мы купили крупных вишен, я убрал их в мешок со льдом, где держу вино.

Мы ехали вниз среди гор и холмов, мимо странного, прилипшего к крутому склону, обнесенного высокими стенами старого серого иберийского города Сагунто, с его мешаниной оставленных завоевателями романских и мавританских построек и красивой средневековой цитаделью. Со стороны кажется, что Сагунто вот-вот съедет в долину, как сорвавшаяся с крыши черепица, но внутри впечатление такое, что его держат на месте кактусы. Я хотел бы остаться там, снова пройтись по улицам, подняться в замок, но в Аликанте нас ждал бой быков, поэтому мы поехали дальше в сторону Валенсии через воскресную толчею автомобилей, велосипедов и мотороллеров. Вокруг лежала плодородная прибрежная равнина, расстилавшаяся от моря до холмов. Мы ехали мимо темных стволов и зеленого разнобоя апельсиновых и лимонных деревьев, серебристой зелени оливковых рощ, выкрашенных известкой домов, обрамленных пальмами и рядами кипарисов. Растительность была такой пышной и ухоженной, что казалось, будто мы проезжали мимо парка, а не садов. Дорогу заполнили воскресные водители, и аварии с участием мотороллеров встречались через каждые пять-шесть миль.

Мы оставили Валенсию в стороне и свернули на дорогу, шедшую вдоль берега залива, с диким пляжем и лесом пиний. Судя по силе ветра, на пляже был сильный прибой. По заливу плыли лодки с косыми парусами, на берегу ветер колыхал зеленые рисовые поля. Далеко, на противоположном берегу залива, виднелись белые облачка деревень на фоне изрезанных коричневых холмов. На берегу оказалось много рыбаков, удочки и снасти были приторочены к сиденьям многих встреченных нами мотороллеров. Частота автопроисшествий не уменьшалась. Их стало чуть меньше, когда мы отъехали подальше от Валенсиии, но по мере приближения к Аликанте все началось по новой.

Поездка по прибрежной дороге оказалась более драматичной, а само побережье – более суровым, чем к югу от Малаги, но плотное воскресное движение мешало наслаждаться видом волнующего синего моря и белой пены в полосе прибоя, поэтому мы с радостью въехали в приветливый и полный жизни Аликанте. Там мы заселились в великолепный новый отель «Карлтон», нам дали удобный прохладный номер с большим балконом, хотя в городе была ярмарочная неделя и мы объяснили, что собираемся уехать сразу после корриды.

Антонио чувствовал себя хорошо, выглядел отдохнувшим и уверенным. Всю дорогу до гостиницы он проспал в машине, потом перебрался в постель и спал до полудня. Антонио был занят: устроитель корриды в Валенсии расспрашивал его, каких быков он хотел бы видеть на арене. Мы попрощались и вышли. Надо было дождаться Эда Хотчнера, который прилетел из Нью-Йорка в Мадрид, но не успел на бои в Сарагосе и должен был прибыть в Аликанте на машине или самолетом.

Мы с Биллом пообедали с Доминго и устроителем боев из Валенсии, с которым я дружил, а также с двумя его местными коллегами. Они прорабатывали программу для ярмарки в Валенсии. Вся она строилась на боях Антонио и Луиса Мигеля, в том числе там упоминался один бой mano a mano между Луисом Мигелем и Антонио.

– Это будет удивительная ферия, – сказал Билл.

Тут появился Хотч, веснушчатый и неукротимый, и мы заказали для него еды. Он добирался на такси, с проблемами, и вообще в его жизни были какие-то трудности, но он быстро обо всем забыл, когда мы рассказали ему, что все втроем будем наблюдать за корридой из кальехона.

– Папа[4]4
  Папа – прозвище Хэмингуэя.


[Закрыть], что мне делать, если бык запрыгнет в кальехон? – спросил он.

– Выпрыгивать на арену.

– А что делать, если он выпрыгнет обратно на арену?

– Запрыгнуть обратно в кальехон.

– Элементарно, – согласился Хотч. – Никаких проблем.

В тот вечер четверо из пяти быков Хуана Педро Домека были великолепны. Антонио казался уверенным в себе и довольным обоими своими быками. Своей первой вероникой он открыл академию боя быков и завершил учебный сеанс последним ударом шпаги. Он получил оба уха и хвост первого быка и ухо второго. Каждое его движение было идеальным, по-настоящему классическим. Но не холодным. Он снова был влюблен в быков, управлял и командовал ими с грацией и изяществом, а убивал чисто и безупречно. Наблюдать за ним вблизи, из кальехона, было потрясающе. В ходе этого великолепного боя мы слышали все, что он говорил быкам и людям из своей команды.

После боя мы договорились встретиться в «Пепике», отличном ресторане на открытом воздухе в «Гран-де-Валенсия», на песчаном пляже к северу от порта. Оттуда до Барселоны ехать всю ночь, и один участок дороги после въезда в Каталонию был очень плохим. В отеле брать с нас деньги за номер отказались. Выйдя из машины, я встретил нескольких друзей старых друзей и даже парочку самих старых друзей. Они увидели нас на арене и зашли поздороваться. Я сказал им, что вернусь в Аликанте двадцать третьего числа следующего месяца, по дороге на ферию в Валенсии.

– Как получилось, что ты вернулся к быкам, Эрнесто? – спросил меня один из старых друзей.

– Из-за Антонио.

– Оно того стоило, – согласился он. – Но в остальном это полное дерьмо.

– Я провожу рекогносцировку, – сказал я. – Когда закончу, буду знать.

– Ну, удачи. Может, увидимся в Валенсии. Сколько у Антонио там боев?

– Кажется, пять.

– Тогда точно увидимся.

Мы выехали с наступлением сумерек и погрузились в темноту на дороге, забитой машинами возвращающихся с праздников окрестных жителей. Мотороллеров стало намного меньше, и аварий почти не было заметно: я решил, что неумелые водители успели сойти с дистанции. В любом случае мотороллер не самое подходящее для ночных дорог средство передвижения, и их владельцы стараются добраться домой пораньше.

Билл собирался гнать машину без остановок. Ему нравились загруженные дороги, велосипеды и автомобили с выключенными фарами. Он не искал легких путей, а кроме того, прочел дурацкую путаную книгу о тореро, о тяготах и ужасах, которые им приходится переживать, переезжая от арены к арене. Мы все знали автора этой книги и не то чтобы воспринимали его всерьез, но ошибочно подумали, что он лично преодолел все эти сумасшедшие расстояния. Билл справедливо решил, что раз уж такой комичный господин мог ночь за ночью гнать машину сотни километров, при этом выжить и даже написать об этом несколько книг, то Биллу, совершенно безжалостному к себе водителю, ничего не будет стоить его превзойти. Хотч, предчувствуя и смакуя предстоящий заезд как спортивное событие, решил, что будет очень удачно, если Билл доведет себя за рулем до смерти, а мы сможем сделать из этого сюжет для книги.

– Билл, ты что, совсем не хочешь спать? – спросил я. – Мы с шести утра на ногах, сначала ехали, а потом стояли в кальехоне.

– Мы посидели во время обеда, – ответил Билл.

– Он жульничает, – сказал Хотч. – Мы заставим его есть стоя.

– Может, остановимся, выпьем кофе? – предложил я.

– Это будет неспортивным поведением, – ответил Хотч. – Если Билл лошадь, ему нельзя давать стимуляторы.

– Ты думаешь, в «Пепике» у него возьмут слюну на анализ?

– Я не знаю, какие у них там возможности, – сказал Хотч. – Я никогда не ел в «Пепике». Но, уверен, в таком большом городе, как Валенсия, найдется лаборатория для анализа слюны.

– Это не в Валенсии, а в Порт-Валенсии, – мрачно заметил Билл.

– Не грусти, Билл, – сказал Хотч. – Мы тебя в Барселоне проверим. Досконально.

Обед в «Пепике» был восхитителен. Это большое, чистое заведение на открытом воздухе, и всю еду готовят на виду у посетителей. Можешь сам выбрать с витрины что хочешь, и тебе сварят это или зажарят на гриле. Морепродукты и традиционные валенсийские блюда с рисом тут были лучшие на всем побережье. Владела и управляла рестораном одна семья, все всех знали. Сидя за столом, мы слышали шум прибоя и видели огни, отражавшиеся в мокром песке. В ожидании основных блюд мы наливали из больших кувшинов сангрию – красное вино, смешанное со свежевыжатым апельсиновым и лимонным соком, – и закусывали ее местной колбасой, свежим тунцом, свежими креветками и обжаренными до хруста щупальцами осьминога, напоминавшими омаров. Потом кто-то ел стейки, кто-то курицу, жаренную на гриле с желтым от шафрана рисом, перцами пименто и устрицами. По местным стандартам, это довольно умеренный ужин, и хозяйка заведения очень волновалась, чтобы мы не ушли голодные. Никто не вспоминал про корриду. До Барселоны оставалось триста восемьдесят два километра, и на выходе из ресторана я предупредил Антонио, что мы, скорее всего, где-то остановимся на ночь и встретимся с ним уже в гостинице.

В машину Билл сел вполне бодрым и сказал, что готов ехать всю ночь. Он сказал, что еда не только не нагнала на него сон, а, наоборот, разбудила. Я предложил остановиться в Беникарло, примерно через сто тридцать километров. Билл ответил, что если почувствует, что засыпает, то съедет на обочину, и если нам нужно, он остановится в Беникарло, но необходимости в этом нет никакой. Я задремал, а когда проснулся, мы уже проехали Беникарло и подбирались к Винаросу. Часа за полтора до рассвета мы остановились у таверны для водителей-дальнобойщиков, взяли бутерброды с толстыми кусками сыра, я к своему добавил нарезанного сырого лука, мы выпили кофе и отведали местного вина с полуночными гуляками, которые еще не протрезвели с воскресной фиесты в Винаросе. За баром лежали ухо, срезанное каким-то новильеро, и бычьи рога. Хорошие, крупные рога, совершенно не подпиленные. Прохладный морской воздух разбудил во мне голод, и я захотел – в какой уж раз – посмотреть места, которые в последний раз видел в день, когда армия националистов зашла со стороны моря и нас едва не окружили. Мы подождали рассвета и прежде, чем взошло солнце, пересекли реку Эбро около Ампосты.

Погода начала портиться, поднялся ветер, нагнавший с моря туман. Дорога была разбита, а окружающая местность казалась печальной в серой дымке. Эбро, когда-то значившая для нас не меньше, чем Эна или Марна, выглядела так же обыденно: бурая, с бурным течением.

День для меня начался невесело, но я старался держать грусть при себе, и вскоре мы оказались в Барселоне, в большом гостеприимном отеле, где могли бы выспаться, если бы были матадорами и умели спать днем.