Текст книги "Вор в ночи. Новые рассказы о Раффлсе"

– Что такое, Банни? Нет, мы не воспользуемся окном! Снаружи ни души, по крайней мере, в моем поле зрения, и мы можем сбить их со следа. Готов? Тогда следуй за мной и забудь об окне.

Он тихонько спрыгнул вниз, а я следом, поворачиваясь направо, а не налево, и передвигаясь быстрее, чем когда мы вышли на эту прогулку, закончившуюся в чужом доме. Подобно мышам, мы прокрались мимо великолепной классной комнаты с возвышением для конторки, замечая, как стремительно бледнеет небо, а тени исчезают даже под массивными колоннадами. Слева располагались дома магистров, указатели были заметны с обеих сторон, а мы уже бежали в сторону рассвета, поднявшегося над изгородью Стокли-роуд.

– Ты видел свет в окне у Наба сейчас? – воскликнул Раффлс.

– Нет, а что? – я задыхался, почти выдохшись.

– В гардеробе у Наба горит свет.

– Да?

– Я видел его там раньше, – продолжил Раффлс. – Он всегда страдал от бессонницы, но у него поразительный слух. Я даже не вспомню, как часто он гонялся за мной ранним утром! Я уверен, что он знал, кто это был, но Наб не из тех людей, которые обвиняют других в том, чего не могут доказать.

У меня не хватило дыхания, чтобы ответить ему. И если Раффлс плыл, как яхта по ветру, то я слепо бежал, как шлюпка в море, сбившаяся с курса в плохую погоду, и с каждым шагом мне казалось, что я вот-вот пойду ко дну. Внезапно, к моей радости, Раффлс остановился, но только чтобы сказать мне, чтобы я затаил дыхание, пока он прислушивается.

– Все в порядке, Банни, – продолжил он, поворачивая ко мне сияющее лицо. – История повторяется вновь, и я готов поспорить, что это дорогой старина Наб бежит за нами! Давай, Банни, беги что есть мочи, остальное предоставь мне.

У меня не было сил спорить, и он просто побежал. Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Тем не менее я уже был на грани и предпочел бы упасть и довериться искусству улаживать конфликты, коим обладал Раффлс, как и прежде. Я никогда не мог похвастаться физической выносливостью, и часы, которые мы провели в городе, вполне могли ухудшить мои и без того низкие физические показатели. Раффлс, напротив, часто занимался спортом и был первоклассным крикетистом, поэтому легко оставил Наба и меня позади. Но сам директор школы был старым оксфордским бегуном на длинные дистанции и все еще мог преодолеть огромные расстояния гораздо лучше меня. Прошло не так много времени, прежде чем я выдохся и споткнулся, краем уха слыша, что он настигает меня.

– Давай, давай, мы сможем! – крикнул Раффлс, оборачиваясь, и в этот момент я услышал хриплый сардонический смех позади.

Над нами уже сияли облака, но мы вбежали в туман, который будто сдавил мне горло и выбил последний воздух из моих легких. Я закашлялся и споткнулся, отчего свалился на землю, скорее не случайно, а намеренно, чтобы эта пытка поскорее закончилась, и я растянулся прямо посреди дороги. Старый Наб, подходя ко мне, огрызнулся.

– Ты мерзавец! – прорычал он с несвойственной озлобленностью.

Раффлс, услышав, что я упал, отказался от того, чтобы бежать дальше, и я поднялся на колени, как раз вовремя, чтобы увидеть встречу его со стариком Набом. Раффлс стоял посреди серебристого тумана, смеясь с легким сердцем и даже откидываясь назад от безудержного веселья. А ближе ко мне стоял крепкий старый Наб, суровый и мрачный, с бусами росы на седой бороде, которая в нашем детстве была угольно-черной.

– Итак, я поймал тебя наконец! – сказал он. – После стольких лет!

– Тогда вам повезло больше, чем нам, сэр, – ответил Раффлс, – потому что я боюсь, что наш человек ускользнул от нас.

– Ваш человек! – повторил Наб.

Его кустистые брови взлетели, а я приложил все усилия, чтобы мои оставались на месте.

– Мы и сами гнались за ним, – объяснил Раффлс, – и один из нас даже пострадал за свое рвение, как вы можете видеть. Хотя, возможно, мы тоже преследовали совершенно невиновного человека.

– И что же это за человек? – сухо спросил наш преследователь. – Я полагаю, вы не имеете в виду ученика школы? – добавил он со всей старой колючей хваткой.

Но Раффлс был теперь его оппонентом.

– Не могу сказать точно, сэр. Как я уже говорил, я, возможно, изначально ошибся, но я погасил свет и посмотрел в окно, увидев мужчину, который вел себя довольно подозрительно. Он нес сапоги в руках и шел в носках – вот почему вы совершенно его не слышали, сэр. Их совсем не слышно, в отличие от резиновых подошв… то есть они должны, вы знаете! Что ж, к тому времени мы с моим другом Банни только разошлись по комнатам, я решил позвать его с собой. Мы вышли наружу, изображая детективов. И не нашли никаких следов этого человека! Мы посмотрели за колоннами. Я подумал, что услышал его, и мы начали безрезультатные поиски. Но когда мы уже собирались уйти, он пробрался мимо, прямо у нас под носом, и именно там мы пустились в погоню. Где он был до этого, я понятия не имею, скорее всего, он не причинил никакого вреда, но все же стоит это выяснить. Впрочем, у него был слишком хороший старт, а у бедолаги Банни просто не хватило воздуха в легких.

– Ты должен был продолжать преследование и оставить меня, – сказал я, поднимаясь на ноги.

– Тем не менее сейчас уже нет смысла об этом говорить, – сказал старый Наб с добродушным ворчанием. – А вам двоим лучше зайти ко мне, я дам вам что-нибудь согревающее, утро выдалось холодным.

Можете представить, с какой готовностью мы последовали за ним. И все же я обязан признать, что недолюбливал Наба, когда учился в школе. Я все еще помню, как учился под его руководством. У него были колючий язык и богатый ассортимент бранных эпитетов, большинство из которых я услышал собственными ушами в течение тех трех долгих месяцев. Теперь я узнал кое-что новое о нем: он хранил зрелый шотландский виски, отличные сигары и помнил огромное количество остроумных анекдотов. Достаточно добавить, что он заставлял нас смеяться несколько часов в своем кабинете, пока его не отвлекли колокольчики.

Что касается Раффлса, мне показалось, что он чувствует бо́льшие угрызения совести за ложь, которую он выдумал и рассказал старому директору, чем за неизмеримо более серьезное преступление, которое он совершил против общества и другого «старого мальчишки». Как оказалось, я был прав – это его совершенно не беспокоило. Наша история была принята всеми на следующий день. Насмит сам был первым, кто поблагодарил нас за рвение, и инцидент имел иронический эффект из-за того, что благодаря ему между Раффлсом и его последней жертвой был установлен немедленный entente cordiale. Однако я должен признаться, что все еще испытывал некоторую тревогу во время второго матча между «старыми мальчишками», когда Раффлс в перерыве поведал историю по-своему. Я никогда не знал, какими новыми деталями он собирался украсить ее, и мне было тяжело следить за всеми изменениями и поддерживать его убедительно. Редко я испытывал такое явное облегчение, чем когда наш поезд тронулся на следующее утро, а ничего не подозревающий Насмит помахал нам на прощание с платформы.

– К счастью, мы не остановились у Наба, – сказал Раффлс, закурив «Салливан» и открыв газету, чтобы прочитать об ограблении. – Была одна деталь, которую Наб бы заметил, ведь он проницательный старый ворон, которым всегда был и будет.

– И что же это?

– Парадная дверь должна была быть надлежащим образом закрыта и заперта, и все же мы позволили им предположить, что мы вышли именно так. Наб бы заметил это, и мы могли бы быть пойманы на месте преступления.

Раффлс, конечно же, решительно избегал любых бумажных форм для заполнения. Он отправил свой первый взнос в двадцать пять фунтов стерлингов в Фонд Основателя сразу же, как только мы вернулись в Лондон, прежде чем поспешил вернуться к своим матчам, и я понял, что остальные взносы последуют частями, поскольку он считает такой способ отправки более безопасным. Однако, по странному стечению обстоятельств, таинственное, но великолепное пожертвование в сотню гиней было почти одновременно получено казначеем Фонда Основателя от того, кто просто подписался «Старым мальчишкой». Казначей оказался новым человеком в нашем старом доме, и он написал нам письмо, чтобы поздравить Раффлса с тем, что он рассматривал как прямой результат его речи. Я не видел письма, которое Раффлс написал в ответ, но со временем услышал имя таинственного вкладчика. Говорят, что это был не кто иной, как Ниппер Насмит. Я спросил Раффлса, правда ли это. Он ответил, что спросит у Ниппера напрямую, если он придет, как обычно, на университетский матч и если им посчастливится встретиться. Мне посчастливилось самому присутствовать там вместе с Раффлсом, когда мы столкнулись с нашим потрепанным другом перед павильоном.

– Мой дорогой друг, – воскликнул Раффлс, – я слышал, что вы пожертвовали сотню гиней на идею, которую так рьяно осуждали. Не отрицайте этого и не краснейте, всем все известно. Послушайте меня. В том, что вы сказали, конечно, многое верно, но мы обязаны нашему прошлому, и не важно, всецело ли мы одобряем идею или нет в наших сердцах.

– Это так, Раффлс, но факт в…

– Я знаю, что вы собираетесь сказать. Не говорите этого. Лишь один из тысячи будет столь щедр и лишь один из миллиона будет столь скромен, чтобы сделать пожертвование анонимно.

– Но почему вы думаете, что его сделал я, Раффлс?

– Все так говорят. Вы услышите об этом повсюду, когда вернетесь. Вы теперь самый популярный человек в городе, Насмит!

Я никогда не видел более благородного смущения, чем это неловкое, неуклюжее, сварливое смущение: все его морщины, казалось, разгладились, в раскрасневшемся нерешительном задумчивом лице было что-то совершенно человеческое.

– Я никогда в жизни не был популярен, – сказал он. – Я не хочу покупать свою популярность сейчас. Чтобы быть совершенно откровенным с вами, Раффлс…

– Не надо! У нас уже совсем нет времени. Они уже звонят в колокол. Ты не должен злиться на меня за то, что я раскрыл твой замысел, ты щедрый малый, Насмит, и ты молодец. До скорого, старина!

Но Насмит задержал нас еще на секунду. Его колебание закончилось. Внезапно его лицо озарил новый свет.

– Да? – воскликнул он. – Тогда я внесу еще сотню, пусть будет двести, черт побери!

Раффлс глубоко задумался о чем-то, когда мы шли на свои места. Он никого не замечал и игнорировал все реплики. Мой друг также не стал участвовать в крикете в первые полчаса после обеда, вместо этого он в конце концов пригласил меня пройтись по тренировочной площадке, где мы обнаружили два стула в стороне от шумной толпы.

– Как ты знаешь, Банни, меня редко одолевают угрызения совести за свои поступки, – начал он. – Но я испытываю сожаление еще с перерыва. Мне жаль бедного старого Ниппера Насмита. Ты заметил, как он буквально засветился от того, что впервые станет популярным?

– Да, я заметил, но ты не имел к этому никакого отношения, старина.

Раффлс покачал головой, когда наши глаза встретились.

– Нет, именно я ответственен за это. Я попытался заставить его признаться в ужасной лжи. Я заманил его в эту ловушку своими словами, и в этом отношении он почти попался. Затем, в последний момент, он нашел выход и смог примириться со своей совестью. И его вторая сотня будет уже настоящим подарком.

– Ты имеешь в виду – под своим именем…

– И по собственной воле. Друг мой, возможно ли, что ты не понял, что я сделал с сотней, которую мы украли!

– Я знал, что ты собираешься с ней делать, – сказал я. – Но не был уверен, что ты на самом деле отправил больше, чем те двадцать пять, которые отправил в качестве своего вклада.

Раффлс резко поднялся со стула.

– И ты думал, что я заплатил тот взнос из краденых денег?

– Естественно.

– Под своим именем?

– Так я подумал.

Раффлс какое-то время смотрел на меня с непроницаемым выражением лица, а затем перевел взгляд на большие белые цифры над трибуной.

– Мы можем посмотреть на игру, – сказал он. – Довольно трудно увидеть счет отсюда, но мне кажется, что новый игрок вышел на поле.

Плохая ночь

Мы с Раффлсом заинтересовались одной небольшой свадебной церемонией, которая должна была быть проведена в скором времени. Невеста жила уединенной жизнью с не так давно овдовевшей матерью и братом, страдающим от астмы, на плодородной, почти незаселенной земле на берегу Мола. Жених был преуспевающим отпрыском, выросшим на той же земле, которая кормила многие поколения обеих семей. Свадебные подарки были настолько многочисленны, что заполнили несколько номеров прибрежной гостиницы Мола, и их ценность заставила обратиться к страховой компании в Чипсайде, специализирующейся на возмещении пострадавшим от ограблений. Я не могу сказать, как Раффлсу удалось получить всю эту информацию. Знаю только, что все эти факты подтвердились в каждом конкретном случае. Я не был глубоко заинтересован в этом деле, поскольку Раффлс заверил меня, что это «работа для одного человека» и, естественно, имел в виду себя. И вдруг в одиннадцать часов наши планы были перевернуты совершенно неожиданным приглашением Раффлса выступать за английскую команду во втором испытательном матче.

В одно мгновение появился шанс для моей криминальной карьеры. Прошло несколько лет с тех пор, как Раффлс служил своей стране в этих матчах. Он и не рассчитывал, что его вновь позовут участвовать, и его удовлетворение было чуть меньше, чем его смущение. Матч должен был пройти на «Олд Траффорд» в третий четверг, пятницу и субботу июля, а наше дело было запланировано на вечер четверга, в ночь свадьбы в Восточном Молси. Раффлс стоял перед выбором, которому из двух занятий отдать предпочтение, и в этот раз я помог ему сделать свой выбор. Я уверил его, что в Суррее, во всяком случае, я вполне мог бы занять его место. Более того, я сразу же настаивал на своем предписывающем праве и на его патриотическом обязательстве в этом вопросе. Ради страны и ради меня я умолял дать мне шанс, и на этот раз мои аргументы убедили его. Раффлс отправил телеграмму с согласием за день до начала матча. Затем мы поспешили в Эшер, и он показал мне обходной путь, которым я должен был воспользоваться следующей ночью. В шесть вечера я получил последнюю из многочисленных инструкций из окна вагона-ресторана.

– Только обещай мне не брать с собой револьвер, – шепотом сказал Раффлс. – Вот мои ключи, где-то в бюро есть дубинка, возьми ее, если хочешь, хотя… я больше боюсь не за твою безопасность, а за безопасность того, на ком ты ее испробуешь!

– Но так веревка может оказаться на моей же шее! – прошептал я. – В любом случае, что бы я ни сделал, Раффлс, я не выдам тебя, и ты поймешь, что можешь положиться на меня и что мне стоит доверять немного больше, а если у тебя есть причина, почему ты не желаешь мне доверять, то скажи об этом сейчас!

Я был полон решимости узнать, в чем дело, но его поезд уже отходил от Юстона, поэтому мне оставалось лишь следить за выражением его лица и поднятыми бровями, а затем мрачно повернуться к нему спиной. Я видел в его глазах страх за меня, и ничто не могло сделать меня более бесстрашным, чем его опасения. Раффлс был не прав в отношении меня все эти годы, и мне наконец-то представился шанс доказать ему это. Я раздражался, поскольку он не верит, что я смогу действовать хладнокровно и спокойно, хотя на то не было причин, и я еще никогда не подводил его в нужный момент. Я был предан ему независимо от трудностей и риска. Во многих опасных ситуациях я был тверд, как и сам Раффлс. Я был его правой рукой, и он никогда не сомневался, отдавая мне роль своего орудия в его руках. На этот раз, во всяком случае, я не буду ни тем ни другим. На этот раз мне выпало быть дублером, которому наконец-то досталась главная роль, и хотелось бы думать, что Раффлс понимал, с каким рвением я бросился исполнять эту роль.

Полный нетерпения, я был первым, кто вышел из поезда в Эшере. Ночное небо было намного ближе, чем в Лондоне, и облачнее, и дорога в Хэмптон-Корт даже сейчас, когда многие участки земли были выкуплены под строительство, являлась одной из самых темных, по которым мне довелось когда-либо путешествовать. Первая миля представляла собой узкую дорожку, превратившуюся в тоннель сквозь кусты к середине лета, на ней не было ни единого огонька. Естественно, именно в этой беспросветной темноте мне показалось, что за мной следят. Я остановился, шаги не так далеко от меня тоже, и когда я двинулся дальше, они последовали моему примеру. Я промокнул лоб и чуть ускорил шаг, но вскоре, когда я заставил себя проэкспериментировать еще раз, точное повторение предыдущего результата убедило меня, что все это время за мной следовало мое собственное эхо. И так как оно совершенно исчезло, когда я вышел с узкой тропинки на прямую и открытую дорогу, мне понадобилось совсем немного времени, чтобы оправиться от страха. Но теперь я мог без труда видеть свой путь и легко шел вперед, хотя и не без другого подобия приключения. Я спустился с моста над Молом и уже собирался повернуть налево, как вдруг столкнулся лицом к лицу с полицейским в обуви на резиновых подошвах. От неожиданности я выдавил из себя слово «офицер», проходя мимо, и преодолел пару сотен ярдов не в ту сторону, прежде чем вернуться назад.

Наконец я пробрался через ворота у сада и сделал круг под темными окнами, выйдя на лужайку, пропитанную росой. Прогулка весьма утомила меня, и я был рад опуститься на скамейку в саду, стоявшую под могучим кедром, который добавлял собственную темноту к и без того темной ночи. Здесь я отдохнул несколько минут, подняв ноги, чтобы они просохли, развязав шнурки на ботинках, чтобы сэкономить время, стараясь расслабиться и достойно выполнить свою задачу в отсутствие вождя. Но мне приходилось заставлять себя расслабиться, в отличие от оригинала, и я чувствовал себя, как и любой другой подражатель, пытающийся имитировать гения. Я даже поступил как Раффлс, и зажег спичку о брюки, чтобы закурить один из более коротких «Салливанов». Сам Раффлс, конечно, не успокаивал себя перед делом. Но я хотел сказать ему, что я это сделал, и на самом деле я сгорал от предвкушения, а вовсе не боялся. Я чувствовал скорее безличное любопытство относительно вопроса, оно часто охватывало меня в опасных ситуациях. Я даже стал думать о возможной драке и не смог после этого высидеть так долго, как предполагал изначально. Так получилось, что я докуривал сигарету, стоя на краю мокрой лужайки, и был уже готов снять ботинки, чтобы перейти через гравий к двери в оранжерею, когда необычный звук заставил меня замереть на месте. Это было тяжелое дыхание человека сверху. Я не двигался, но очертания моей замершей фигуры, должно быть, явственно различались на фоне молочного блеска лужайки, потому что незнакомый голос, хрипя и задыхаясь, резко окликнул меня из окна.

– Кто вы такой? – прохрипел он.

– Детектив, – ответил я, – отправлен страховой компанией.

Я ни секунды не задумывался, чтобы придумать свою историю. Все это было подготовлено для меня Раффлсом на случай необходимости. Я просто повторял урок, которому он меня научил. Со стороны окна последовала длинная пауза, наполненная только странным хрипом человека, которого я не мог видеть со своего места.

– Я не понимаю, почему они решили отправить вас, – сказал он наконец. – Нас каждый час навещает местная полиция.

– Я знаю это, мистер Медликотт, – ответил я. – Я встретил одного из них на углу, он прошел мимо.

Сердце бешено стучало в груди. Теперь я импровизировал.

– Вы от него узнали мое имя? – не отступал подозрительный мужчина, выдавая с каждым вопросом все больше хрипов.

– Нет, мне сообщили его в компании, прежде чем я начал, – ответил я. – Но мне жаль, что вы видели меня, сэр. Это лишь рутинная проверка, и я не хотел никого беспокоить. Обещаю, что буду следить за периметром всю ночь, но я был не прав, что нарушил границы ваших владений. Я сейчас же удалюсь, если вы предпочитаете не видеть меня здесь.

Эти слова вновь были чистой импровизацией, и их приняли с успехом, который придал мне уверенности.

– Нет, что вы, – ответил молодой Медликотт с мрачной доброжелательностью. – Я только что проснулся от адского приступа астмы, и, возможно, мне придется просидеть в кресле до самого утра. Вам лучше подойти ко мне и посидеть здесь, тем самым убьете двух зайцев. Оставайтесь на месте, я сейчас спущусь и впущу вас внутрь.

Появилась дилемма, которую не мог предусмотреть даже сам Раффлс! В темноте снаружи мне было довольно просто играть свою дерзкую роль, но продолжить импровизацию внутри означало, что сложность и риск удвоятся. Это правда, что я подобрал наряд настоящего детектива: пальто и котелок, но моя внешность едва ли была убедительной. С другой стороны, если я откажусь войти в дом, как хранитель подарков, которые находились внутри, то явно возбужу против себя подозрения. К тому же я не мог забыть, что это и есть моя цель – попасть в дом тем или иным путем. Поразмыслив немного, я все же решил взять свою дилемму за рога.

В помещении над оранжереей послышались звуки зажигания спичек. Открытое окно осветилось, как пустая рама для картины, гигантская тень колебалась на потолке, и только в следующие полминуты я вспомнил, что мне необходимо завязать шнурки. Но свет не торопился, он исчез и медленно появился вновь за стеклом наружной двери дальше по тропе. И когда дверь открылась, моему взору предстал горе-собеседник, который стоял внутри и держал свечу между нашими лицами.

Я встречал стариков, которые выглядели вдвое моложе своих лет, и молодых мужчин, которые выглядели вдвое старше, но никогда еще я не видел безбородого мальчика восьмидесяти лет, хрипящего при каждом дыхании, трясущегося от каждого вздоха, которого почти не держали собственные ноги, покачивающегося и задыхающегося так сильно, будто он вот-вот умрет прямо на месте. Но, несмотря на свое состояние, молодой Медликотт пристально посмотрел на меня, и прошло несколько долгих мгновений, прежде чем он позволил мне взять у него свечу.

– Я не должен был спускаться, сделал себе же хуже, – отрывисто зашептал он. – А подниматься будет и того сложнее. Дайте мне руку. Подниметесь? Хорошо! Знаете, я чувствую себя не так плохо, как выгляжу. У меня есть хороший виски. С подарками все в порядке, но если на них кто-то покусится, то вы быстрее услышите об этом здесь, чем снаружи. Теперь я готов… спасибо! Постарайтесь не создавать слишком много шума… а то разбудите мою маму.

Должно быть, нам потребовались минуты, чтобы подняться по одному-единственному лестничному пролету. Лестница была узкой и мне еле хватило места, чтобы держать его за руку. На следующем пролете мы поднимались постепенно, шаг за шагом, на каждой ступеньке Медликотт глотал немного воздуха, а на середине лестницы пошла настоящая битва за дыхание. Наконец мы достигли библиотеки, дверь из которой вела в спальню. Но усилия лишили моего бедного компаньона дара речи. Его легкие вскрикивали, как ветер, он мог лишь указать на дверь, в которую мы вошли и которую я закрыл, подчиняясь его жестам, а затем он кивнул в сторону графина на ночном столике. Я дал ему почти половину стакана воды, и его пароксизм немного успокоился, когда он сел, сгорбившись, в кресло.

– Я был дураком… что лег спать, – пробормотал он шепотом, делая длинные паузы. – Лежать в постели, словно в аду… когда выдалась по-настоящему плохая ночь. Вы можете передать мне коричневые сигареты… на столе там. Отлично… премного благодарен… а теперь спички!

Астматик откусил кончик сигареты и вскоре уже задыхался от дыма, который он отчаянно вдыхал и выдыхал в яростных припадках кашля. Никогда я не видел столь странного лекарства. Оно казалось формой медленного самоубийства. Но все же постепенно некоторые незначительные улучшения стали очевидными, и наконец больной был в состоянии сесть вертикально и осушить свой бокал с глубоким вздохом удовлетворения. Я тоже вздохнул, потому как только что стал свидетелем борьбы за жизнь человека в расцвете его юности. За то короткое время, что мы были знакомы, он мне стал симпатичен, его улыбка появилась, как солнечный луч сквозь тяжелые облака его мучений, и его первые слова были благодарностью за то немногое, что я сделал для него.

Его благодарность заставила меня забыть, кто я на самом деле. Но это чувство насторожило меня. И я не был готов к замечанию, которое последовало за этим, я понял, что все еще нахожусь под подозрением.

– Знаете ли вы, – сказал молодой Медликотт, – что вы совсем не похожи на детектива?

– Рад это слышать, – ответил я. – Иначе не было бы смысла появиться в штатском, если бы мой вид говорил о том, кто я есть.

Собеседник успокоил меня хриплым смехом.

– В этом что-то есть, – сказал он, – хотя я ума не приложу, как страховой компании удалось заставить человека вашего класса выполнять их грязную работу. И как мне удалось уговорить вас, – добавил он, – составить мне компанию в столь плохую ночь, которой у меня давно не было. Мне повезло с вами. У вас налито? Хорошо! Могу я узнать, не найдется ли у вас вечерней газеты?

Я сказал, что привез ее, но, к сожалению, оставил в поезде.

– Знаете ли вы о том, как идет испытательный матч? – воскликнул мой астматик, наклоняясь вперед в своем кресле.

– Я могу вам это сказать, – сказал я. – Мы вышли первыми…

– О, я все об этом знаю, – прервал он. – Я видел наш плачевный счет до обеда. Сколько мы наскребли в итоге?

– Мы все еще скребем.

– Не может быть! И какой счет?

– Более двухсот за семь калиток.

– Кто занял позицию?

– Раффлс. Он смог принести шестьдесят два очка!

И в моем голосе послышалась нотка восхищения, хотя я попытался скрыть его. Но энтузиазм молодого Медликотта был намного сильнее моего, казалось, что это он близкий друг Раффлса, и в восторге он смеялся, пока не запыхался.

– Дорогой старина Раффлс! – задыхался он при каждой паузе. – Его взяли в команду последним – и не прогадали! Такой крикет мне по душе, сэр. Хвала Юпитеру, мы должны выпить в его честь! Забавная вещь – астма: ликер влияет на вашу голову не больше, чем на человека с укусом змеи, но облегчает все симптомы и помогает справиться с приступом. Врачи пропишут вам ликер, но сначала вы должны спросить их. Хотя от них не так много прока в лечении астмы! Я знаю только одного, кто смог остановить приступ, и только с помощью амилнитрита. Смешная жалоба от меня. По крайней мере, повышает ваше настроение, если угодно. С моим здоровьем нельзя переживать за то, что будет завтра, каждый вздох может стать последним. Ничто другое вас не беспокоит. Тост за удачу А. Дж. Раффлса, будем надеяться, что он наберет сенчури!

И он поднялся на ноги ради тоста, но я осушил свой бокал сидя. Я почувствовал необоснованную злость на Раффлса и за то, что он делал, – за то, что он вел в матче и бил рекорды, совершенно не беспокоясь обо мне. Его провал был бы намного лучше, он показал бы хоть какое-то беспокойство. Я не сомневался, что Раффлс не мог предположить, что я буду выпивать со старшим сыном хозяев дома, который я пришел ограбить. Разве можно было предсказать, что я буду беседовать с ним, слушать его исповедь и горечь, восхищаться его неунывающим характером и мужеством и честно пытаться облегчить его страдания! Я оказался в сложнейшей ситуации – как я мог ограбить его дом или его самого после этого? И все же я вызвался сделать это. Раффлс никогда и ни за что не поймет меня!

Но даже это было не самое худшее. Я не был уверен, что молодой Медликотт доверяет мне. Я боялся этого с самого начала, и теперь (разделяя с ним вторую порцию алкоголя, который не мог повлиять на человека в его состоянии) он почти открыто признал это. Астма – такая забавная штука (он настаивал), что он даже не расстроится, если окажется, что я пришел, чтобы забрать подарки, а не сберечь их! Я постарался показать, что оценил шутку, но мне это плохо удалось. И за этой шуткой последовало наказание – самый жестокий пароксизм, который был у несчастного в этот вечер: борьба за дыхание стала быстрее и яростнее, чем прежде, и его потуги оставались безрезультатными. Я приготовил сигарету, но бедолага слишком запыхался, чтобы вдохнуть. Я наполнил его бокал еще большей порцией виски, но он остановил мою руку.

– Амил, принесите амил! – выдохнул он. – Банка на тумбочке возле моей кровати.

Я ворвался в его комнату и вернулся с маленькой оловянной банкой, внутри которой находились круглые таблетки, похожие на миниатюрные крекеры в клочьях ситца. Молодой страдалец сломал одну в своем носовом платке и немедленно погрузил туда лицо. Я внимательно наблюдал, и когда тонкий запах достиг моего носа, он был нефтяной и маслянистый. Плечи молодого мужчины расслабились после долгой муки, судорожные и быстрые вздохи стали естественным дыханием и после внезапной остановки ожесточенной битвы за жизнь воцарилась сверхъестественная тишина. Между тем спрятанное лицо покраснело до ушей, и когда оно наконец поднялось, раскрасневшаяся кожа была словно оптической иллюзией.

– Он заставляет кровь отлить от сердца, – прошептал Медликотт, – и останавливает приступ на какое-то время. Если бы только это продолжалось! Но больше одного раза без присутствия врача его использовать нельзя. Даже одного достаточно, чтобы вы почувствовали запах серы… Что-то случилось? Вы прислушиваетесь к чему-то! Если это полицейский, то мы поговорим с ним.

Это был не полицейский; это был даже не звук снаружи, который я уловил во время внезапного прекращения схватки за дыхание. Это был шум, звук шагов в комнате под нами. Я подошел к окну и высунулся: прямо под ним, в оранжерее, можно было видеть слабый проблеск света в соседней комнате.

– Одна из комнат, где находятся подарки! – прошептал Медликотт у моего локтя. И когда мы отошли чуть в сторону вместе, я впервые открыто посмотрел ему в лицо.

Я посмотрел ему в лицо как честный человек, потому что чудо должно было сделать меня таким вновь. Швартовые отданы – мой курс неизбежен. Моей целью стало предотвратить то, что я сам пришел сюда совершить! Довольно продолжительное время я уже не мог и подумать о том, чтобы обокрасть этот дом, но теперь я мог позволить себе признать невозможность этого и перестать испытывать бурю эмоций при мысли о Раффлсе и астматике. Я мог сыграть в игру с ними обоими, потому что это была одна и та же игра. Я мог сохранить свою честь вора и все-таки восстановить часть того, что я потерял как честный человек!

Вот о чем я думал, когда мы стояли лицом к лицу, напрягая слух в попытке расслышать, что происходит под нами. Наши взгляды встретились в беспокойстве. До нас донесся еще один приглушенный звук, но мы не услышали, а скорее почувствовали его под ногами… и обменялись мрачными кивками, чувствуя прилив энергии. Но к этому времени Медликотт был так же беспомощен, как раньше. Румянец исчез с лица, и его громкое дыхание испортило бы все. Жестами я предложил ему остаться там, где он был, и предоставить неизвестного мне. И все тем же порывистом шепотом, с таким же проницательным взглядом, который смутил меня не раз во время нашего бдения, молодой Медликотт сказал то, что вновь остудило кровь у меня в венах.