Текст книги "Каблуки в кармане"

Париж

Каждый раз приезжая в этот город, я гарантированно теряю голову. По правде говоря, есть мнение, что я ее давно потеряла, но я на провокации не ведусь. Я исполняю танец счастья, когда получаю в руки заветные билеты и понимаю, что с этого момента можно начинать предвкушать и наслаждаться. Ну что делать, я люблю Париж и всегда радуюсь новой встрече. Это уже давно не волнение первооткрывателя, а ликование влюбленной души, стечением обстоятельств на некоторое время разлученной с объектом своей страсти.

Я прощала Парижу все. Снег, дождь, отчаянный заморозок, невесть откуда грянувший вдруг в октябре, прощала, когда оказывалась там почти без гроша в кармане, а однажды – и с разбитым сердцем. Я не обиделась, когда меня обчистили на Лионском вокзале, а Лувр оказался закрыт в тот единственный день, в который я могла осчастливить его своим присутствием. У меня с Парижем большая любовь, и я всегда верю, что ничего плохого там со мной по определению не может случиться…

В тот раз мы с любимым добирались до Парижа кривым путями и после непродолжительной болтанки между Польшей, Италией и Германией взяли, наконец, заветный билет, я поняла, что уже завтра утром окажусь в городе своей мечты, и, как водится, страшно развеселилась. Вечером я приплясывала от удовольствия и нетерпения вокруг чемодана на Берлинском вокзале Zoo Garten и недоумевала, как это два поезда на Париж и Цюрих могут в одно и то же время отходить с одного перрона. Но эти мелочи мешали наслаждаться и предвкушать, поэтому, когда подкатил-таки наш состав, я забыла обо всем и побежала пристраивать чемодан и знакомиться с проводниками. Мы с любимым с удовольствием убили первый час, осматривая свое купе. Это была наша первая поездка по маршруту Берлин – Париж, и лично я от всего была в искреннем восторге. Мне нравились широкие полки, заправленные, как гостиничные кровати, нравилось, что в купе были туалет и душ, и совершенно очаровал интерес проводника-немца к тому, что мы предпочитаем на завтрак – чай или кофе. Некоторое время мы наслаждались моментом, но потом нам захотелось перекусить, мы бросили все вещи в закрытом купе и налегке, прихватив немного денег, потопали по болтающимся вагонам в нужном направлении.

Словами не передать, какой угар стоял в ресторане – тогда Европа еще не сошла с ума и можно было курить даже в библиотеке, что уж говорить о помещении, переполненном бухлом и толпой счастливых и хмельных фрицев. Мы переглянулись, протолкались к стойке и после каскада коктейлей радостно влились во всеобщее веселье. Мы ликовали как рыбки в ухоженном аквариуме, трескали свою индейку, глушили мартини с водкой и болтали со всеми, кого могли расслышать. Время летело незаметно, и внезапно, когда несколько рассеялся густой дым, мы обнаружили, что не так много нас здесь осталось. Толпа отчетливо поредела, и, несмотря на относительно ранний, как нам казалось, час, девушка за стойкой явно на коде протирала бокалы и подсчитывала выручку. Мы улыбнулись ей, она улыбнулась нам, мы поблагодарили за коктейли, она поинтересовалась, надолго ли мы едем в Цюрих.

Надо сказать, нас обоих как-то сразу вырубило от этого вопроса. То есть формально мы еще сидели с вытаращенными глазами и таращились на странную девушку, но в каком-то смысле мы уже бежали по вагонам обратно спасать положение.

– Ну, как же, – сказала барменша, – вы разве не знаете, одна половина поезда едет в Париж, другая в Цюрих? В Ганновере состав расцепляют, так что я еду в Цюрих. А вы?

Мы так и не объяснили красавице немке, что нам нужно немного не туда. Хотя, уверена, она поняла, что нам не по пути, когда нас ветром сорвало с высоких стульев и отбросило догонять наши астральные тела, уже давно сшибавшие раздвижные двери на пути к родному вагону.

Однако наша гонка очень быстро закончилась. Я точно помнила, что надо преодолеть пять тамбуров, но в мою память вмешалась суровая реальность. Вместо очередного перехода перед нами встало стекло, за которым споро бежало полотно железной дороги и время от времени мелькали перроны и разноцветные маячки. О ужас! Пока мы пили, ели и веселились, нас расцепили, и теперь наше купе неслось в Париж, покачиваясь на мягких рессорах, а мы, на не менее мягких рессорах, катились в сторону Цюриха. Так вот, оказывается, о чем нас предупреждали на всех языках перед отправлением, пока я в непреходящем восторге ползла по полкам.

– Багаж… – трагическим шепотом произнесла я. – Мои наряды, компьютер, недописанная книга…

– Деньги… – простонал мужчина. – Паспорта, мой любимый перочинный ножичек…

Мы, как два растерянных барбоса, качались в проходе и с тоской глядели на убегающую из-под колес немецкую землю…

Должна вас расстроить. Все было совсем не так, однако не втяни мы девушку за стойкой в дружескую беседу, именно так бы все и вышло. Но нет. Мы вовремя покинули ресторан, чинно добрались до своего вагона, проникли в купе, проверили и перепроверили все свои шмотки, повалились на кровати и принялись с ужасом и облегчением обсуждать, как бы мы катились в пустом ресторане до рассвета, оплакивали свой багаж и потом рассказывали швейцарской полиции, что мы честные граждане без денег, верхней одежды и документов. А в наше пустое купе с одиноким Мишуткой, оставленным на нижней полке, на рассвете постучался бы вежливый проводник и, заглядывая плюшевой игрушке в глаза, сказал: «Ваш кофе, гхерр!»

Намечтавшись, мы нашли у проводника шабли, немного выпили и даже расстроились. Мы поняли, какие приключения упустили. Однако чувства были смешанные: с одной стороны, хотелось, конечно, познакомиться со швейцарскими полицейскими и посмотреть, как все выпутаются из этого дела, с другой – еще больше хотелось все-таки благополучно добраться до Парижа.

Северный вокзал встретил нас радушно. Толпы пассажиров все вытекали и вытекали из вагонов, словно пол-Сибири приехало поездом в этот город. Причем, покинув перрон, людской поток вовсе не распространялся по всему городу, а стекался в одну ужасающую очередь, похожую на хвост гигантской рептилии. Я пожала плечами, мало ли, может, на экскурсию ребята собрались, и вежливо поинтересовалась у пожилой француженки, где тут стоянка такси? Старушка сделала большие глаза и показала на хвост.

За то время, пока мы ждали своей очереди, можно было пешком дойти от Бранденбургских ворот до Лувра. Вокруг, как лошади, стояли и досыпали свое клерки и красотки. Когда к нам подрулило наше такси, мне показалось, что краше этой помятой «Тойоты» я в жизни машины не видела. Я уже грезила горячей ванной и свежим завтраком, как вдруг выяснилось, что все самое интересное только начинается. На предложение отвезти нас по такому-то адресу в такую-то гостиницу, шофер, матерый араб, сильно удивился. Оказалось, что такого адреса на парижской карте не существует. Мы переглянулись, порылись в бумажках и дали ему телефон гостиницы. Араб набрал номер, но, судя по тому, как он надулся после непродолжительного разговора, его по громкой связи явно послали далеко и надолго. «Нет гостиницы по этому адресу, а по телефону мне только что сказали, что я тупой ублюдок и чтобы больше никогда туда не звонил, – мрачно резюмировал таксист, – так куда вас везти?» Судя по его разобиженному лицу, меньше всего он хотел вот так катать нас по Парижу.

Мимо проносились мои любимые мосты и скверы, а я вспоминала лицо той немецкой жабы, с которой сцепилась на вокзале в Берлине. Не знаю, какие у нее были счеты с Россией или молодыми не самыми уродливыми женщинами, но она просто измывалась надо мной, пока мы заказывали эту чертову гостиницу. Она не знала, сколько звезд у отеля, где он находится, выходят ли окна во двор или на улицу, есть ли в номере кабельное телевидение и на что рассчитывать – на душ или ванну. Она на все четко шпарила свое раздраженное «моя не знать!» и так посмотрела на мужчину, когда у того зазвенел мобильный, словно он был инициатором возведения новой стены посреди Берлина. «Вот сучка, – думала я, любуясь фасадами Дворца Инвалидов, – как же она там ликует, представляя себе наши растерянные лица!»

В конце концов мы нашли гостиницу. Бесцветный пансион на левом берегу Сены. Мне было плевать на качество предложенных удобств, но я зареклась таким образом заказывать себе жилье. Но то, что случилось через час после нашего триумфального заселения, заставило меня забыть все передряги.

Мы сбросили багаж, почистили перья, хлебнули кофе и побрели по городу, обнимаясь со знакомыми углами и перекрестками. Вскоре мы уже чаевничали на Елисейских полях, умиротворенно поглядывая на мельтешащих пешеходов и лоснящиеся витрины. Звонок из Москвы отвлек меня от блаженства. Старый приятель-режиссер, вынашивающий пламенную мечту снять кино ни много ни мало с Фанни Ардан в главной роли, был крайне раздосадован тем, что я не корплю над сценарием, но воодушевлен тем, что я болтаюсь по Парижу. «Внимательнее там, – совершенно серьезно сказал энтузиаст своего дела, – ОНА живет в Париже!» Я успокоила бедолагу, пообещав, что когда Фанни Ардан поймает для меня такси, я обязательно предложу ей роль в еще не оформившемся в природе проекте и шепну на ушко, что уже написала три гениальные реплики для ее героини. Мы с любимым посмеялись, расплатились, прогулялись по авеню Жоржа Пятого вниз к Сене, уселись в кафе на площади Альма, и тут… клянусь! На обочине прямо перед нашим столиком встала… госпожа Фанни Ардан собственной персоной!!!

Я онемела. Подобный эпизод невозможно вписать ни в один сюжет, публика просто в порошок сотрет, вполне резонно упрекая в неправдоподобии. Но – хотите верьте, хотите нет – в трех метрах от нас стояла собственной персоной красавица актриса. Я пожирала ее глазами, пока мужчина, проявляя изворотливость речного угря, снимал ее из-под стола на все возможные носители.

Понимая, что вскоре мираж рассеется, я позвонила в Москву. Видимо, в тот день мы все организовали кружок сумасшедших – мадемуазель Ардан тоже странно себя вела, держала перед глазами какую-то тетрадку и что-то бормотала себе под нос (наверное, роль разучивала), – но все рекорды грохнул режиссер. После моего первого дрожащего: «Алло?..» он мигом все понял и заорал так, что у парижских голубей сердца порвало в клочья: «Так! Встала! Быстро! Я сказал! Беги! Говори! Кино! Она! Главная роль! Россия! Матушка!»

Слава богу, в тот момент к Фанни Ардан подрулил крошечный «Смарт», а вовсе не персональный самолет, как мы думали, и, ловко забравшись внутрь, несмотря на самую узкую юбку в мире, звезда укатила. Я представила себе, какую травму нанесла бы ее психике, если произнесла хотя бы половину того текста, что мне набросал знакомый. Да ее просто судьба сберегла!

Но после этого случая мне все время что-то мерещится в Париже. То Катрин Денев в «Куполе», то Эммануэль Беар в «Самаритен». То тень Мольера проскочит на перекрестке, то Ришелье погрозит пальцем из окна. Веселый город. От него, как от жизни, никогда не знаешь, чего ждать. И всегда надеешься, что обязательно случится что-то хорошее!

Дорога

Есть люди, обожающие самолеты. Хлебом их не корми, дай слетать куда-нибудь за экватор. Другие любят поезда. Им легко угодить, подарив билет на маршрут Москва – Пекин. Вот они угорают от счастья, почти неделю пересекая бескрайние просторы Отчизны. Есть одержимые пешими походами. Такие до глубокой старости с гордостью рассказывают, как в школьные годы чудесные могли прошвырнуться от Красной площади до Зеленограда, попить водички и вернуться обратно в центр. Встречаются и те, кто совершенно очарован водой и плавсредствами. Они душу продадут за возможность переплыть Тихий океан в каюте «Квин Мэри». Да мало ли каких чудачеств не бывает на белом свете… Одни мечтают совершить кругосветное путешествие на роликовых коньках, а другие любимый диван покидают только по крайней нужде. А есть общество больных на всю голову личностей, предпочитающих вышеперечисленным и всем прочим способам перемещения в пространстве автомобильные путешествия.

Надо сказать, лично я люблю крутиться на своем авто строго в пределах МКАД и выезжаю за её границу только в случае перспективной пьянки, на которую Карлсоном обещает прилететь Джонни Депп без своей Ванессы. Поэтому, когда я оказалась перед фактом приближающегося автопробега по манящему маршруту Москва – Берлин – Венеция – Флоренция – Рим – Сорренто – Рим – Флоренция – Венеция – Зальцбург – Берлин – Москва, я похолодела. Нет, имена городов, конечно, ласкали слух, но вот эти тире между ними… Мне так и виделось гибельное бездорожье, польские граждане с вилами и АК-47, отравление в придорожной харчевне, половодье, размывшее шоссе, автобан, расколотый землетрясением, массовая авария в полторы сотни автомобилей и все четыре пробитых колеса в месте под названием «Абзац всему живому».

А тут еще мой хороший знакомый, вернувшись из автопробега по Австралии, застращал меня зловещими рассказами о том, как недобро смотрели на него аборигены, стерегущие тамошние обочины, как тоскливо выли ветра в ночной пустыне и разлетались в куски тупые кенгуру, попадавшие под капот автомобиля…

Я понимала, что наверняка не встречу кенгуру на подъезде к Зальцбургу, но перспектива столкнуться с зелеными человечками где-нибудь в районе Смоленска действовала на нервы. Однако на меня, как на лицензионную невротичку, никто не обращал внимания, все паковали чемоданы и доверили мне собрать дорожные карты и провиант в дорогу. Я быстро покончила с картами, зато с едой возникли вопросы. Что брать – банки шпрот или ароматную чиабатту? Нужен ли консервированный горошек? Пригодится ли в дороге лавровый лист? Есть три бутылки шабли, но нет красивых бокалов из небьющегося стекла и сыра к вину недостаточно. Посмотрев, как я завязываю в салфетки фамильное серебро, другие участники грядущего автопробега переглянулись. Возможно, я не была настолько наивна и надеялась, что если я упакую с собой фарфоровую супницу, меня точно оставят дома. Но фокус не прошел. Дома оставили шабли, вилки и фарфор, завязали в целлофан сорок тысяч бутербродов, сунули к ним соль, чай, сахар и самогон и с этим тюремным набором погрузились в наше ландо.

Пересекая МКАД, я прощалась с Отчизной. На пятом километре мне захотелось пить, на шестом – писать, на седьмом – спать, а на подъезде к Смоленску я была в невменяемом состоянии. Надо сказать, что в пути все зависит от водителя, дороги и придорожных инфраструктур. Если первый давит на газ так, словно это педаль станка, печатающего деньги, дороги временами проваливаются под землю, а в туалете, собственно, туалета и нет, зато удовольствие пописать на сосну стоит рублей десять – вам повезло. Мне с моей любовью к фарфоровым унитазам повезло особенно. Что уж говорить о том, что происходило на дороге. Судя по тому, как вихляли и внезапно бросались в неконтролируемый обгон некоторые фуры, за рулем в них сидели обкуренные мартышки. Едва не погибнув под прицепом одной из них, я по пояс высунулась в окно, желая мимикой и жестами показать водителю, какое он тупое и безмозглое животное. Однако лобовое стекло фуры было покрыто таким слоем грязи, что, казалось, огромная машина уже много километров несется по дороге исключительно по божьей воле. Я все равно на всякий случай показала язык невидимому убийце, из-под колес встречного автомобиля на язык брызнуло ядовитой грязью, и я с позором вернулась в салон отплевываться.

Я так намучилась, сталкиваясь то с одной, то с другой несправедливостью, что вскоре, ко всеобщему облегчению, вырубилась и затихла на заднем сиденье. Пока меня там колыхало и подбрасывало на родных кочках, закончилась Россия, потом закончилась и Белоруссия с ее подозрительно хорошими платными дорогами, стоившими ненамного дороже экотуалетов под Вязьмой. Окончательно очнулась я уже в Польше, посмотрела за окно и попросилась за руль.

Следующие несколько часов я провела в полном блаженстве. Я ехала, соблюдая установленный скоростной режим, рассматривала польские подлески и улыбалась дальнобойщикам в Лодзи. В одном месте я чуть не свернула на проселочную дорогу, увязавшись за сорокой, но, поскольку все спали, мои импровизации остались без свидетелей. Все испортил главный рулевой. Он проснулся, проморгался, осмотрелся по сторонам и спросил, почему за все это время я так и не сдвинулась с места? Надо ли говорить, в каком чудном настроении все подъезжали к Берлину.

Однако после того как мы помирились, отмылись, отъелись и пришли в чувство на заправке, больше похожей на четырехзвездочный гостиничный комплекс, ворчание стихло и все недовольные расцвели улыбками. Я думаю, нас примирил друг с другом и с жизнью немецкий комфорт. Дороги в Германии напоминают двуспальную кровать счастливой супружеской пары. Машину центробежной силой вжимает в покрытие на глубоких поворотах, полотно настолько ровное, гладкое и ухоженное, что хочется выйти из автомобиля и целовать автобан.

К великой радости некоторых, на большинстве участков скорость неограниченна. Как в таких случаях говорят, единственное, что сдерживает шофера, это возможности его двигателя. Поскольку наш чертов двигатель обладал практически безграничными возможностями, я быстро пересекла свой персональный звуковой барьер, бессмысленно улыбалась и была жива только тем, что с заднего сидения не могла разглядеть показаний спидометра. Единственную радость мне доставляли автомобили с еще более мощными двигателями, которые, доводя до бешенства нашего водителя, обходили нас, как стоячих. Скорость этих транспортных средств внушала подозрение о реактивных движках, стибренных с «Гольфстримов» и «Конкордов». Еще одним поводом для моего злорадства было ограничение скоростей.

Очевидно, не из бюргерского бессмысленного стремления к порядку, как некоторые в машине, особенно прыткие, пытались нас убедить, а по причине разумного отношения к езде путешественникам предлагали скоростные варианты. Втопил – расслабился, отжал двести шестьдесят – имей совесть, сбрось половину. На этих участках дороги дисциплинированные немцы словно спотыкались о невидимые заграждения. Турбированные болиды с 12-цилиндровыми движками, как львы за сусликами на водопое, плелись за разрисованными божьими коровками малолитражками и не жужжали.

Придорожным забегаловкам можно было раздавать мишленовские звезды, а когда в бесплатном сортире для дальнобойщиков обнаружились толчки на фотоэлементах и пена для рук с ароматом меда и миндаля, даже самые циничные из нас обиженно засопели. Мы неслись на запредельной скорости по одним из самых лучших дорог в мире, ухоженная страна пролетала стороной, словно земля в иллюминаторе, от качественного бензина благодарно пел мотор, и мы в салоне наперебой вспоминали другие достоинства нашей отчизны. На балете, икре и водке круг замкнулся, и мы опять переключились на похвальбу богу немецких автобанов.

Постепенно равнина закончилась, дорога поднялась в горы и началась Австрия. Движение здесь, мне на радость, было еще более организованное и скучное, но дивная красота тирольского пейзажа компенсировала отсутствие бешеной скорости даже для некоторых маньяков и головорезов. Расплющив носы о стекла автомобилей, все таращились на сказочной красоты горные склоны с игрушечными коровками и избушками. Больше всего меня забавляли облака, которые то оказывались у нас под днищем, то путались в дворниках над лобовым стеклом.

Незаметно мы миновали границу с Италией. Однако вскоре, выбравшись из горных районов на более оживленные трассы, мы сполна оценили темперамент местного населения. С одной стороны, принцип «спасайся кто может» и полнейший бардак на автострадах были нам хорошо знакомы. Мы верили, что сами всё это придумали, однако и у итальянцев были свои идеи. Девяностолетние домохозяйки за рулем микроскопических «Фиатов», больше похожих на мятые пылесосы, на предельных скоростях барражировали между деревнями, перевозя корзины яиц и бордоских догов на задних сиденьях. Женщины помоложе, утопив педаль газа шпилькой, доделывали за рулем все, что не успели доделать дома, – маникюр, педикюр, укладку, эпиляцию и коррекцию бровей. Некоторые, уже улетев в кювет и намотавшись на башню высоковольтной линии передач, еще продолжали машинально выщипывать лишние волосики. Но самым страшным было нашествие непредсказуемых, безжалостных и беспощадных наследников «Коза ностры» – итальянских мачо.

Этим ребятам точно кто-то удалял мозг при рождении. Очевидно, что, купив новую машину, они просто вырывают педаль тормоза и дальше придерживаются принципа «живи быстро, умри на дороге, на скорости 500 километров в час промазав мимо въезда в тоннель и превратив свой «Феррари» в клочок скомканной красной бумаги». Наблюдая за тем, что они вытворяли на дороге, страшно было представить, что эти горячие любовники делают с женщинами в постели. Залив голову бриолином так, что даже в кабриолетах прическа стоит насмерть, врубив на полную мощность протухший хит Рикки Мартина, они носятся между Болоньей и Тренто с лицами японцев, подлетающих к Перл-Харбору. Все время казалось, они страшно опаздывают кого-то грохнуть, пришить, прикончить, пристукнуть, замочить, подвесить за гланды и сбросить в Тибр или Арно. Потом оказывалось, что человек со шрамом и в солнцезащитных очках направлялся в соседний город за пятью ребятишками, которых он забирал у родственников, больше похожих на торговцев органами, и на той же скорости под те же песни гнал в соседний город. Дети мужского пола были в черных очках, женского – выщипывали брови. Все, включая бордоского дога, были совершенно счастливы.

Так или иначе, я вернулась из той поездки другим человеком. Я была очарована Венецией, покорена Флоренцией, сошла с ума от восторга в Риме и до сих пор не могу забыть Сорренто. Я сентиментальна и впечатлительна, поэтому у меня слезы наворачивались на глаза при виде Сан-Марко и Сан-Микеле, я шмыгала носом, гуляя по Уффици, душераздирающе вздыхала, любуясь силуэтом Везувия, и рыдала навзрыд у стен Колизея. В тот раз я повидала много чудесного, долгие две недели дельфином плескалась в волнах Тирренского моря и возвращалась на родину полная впечатлений, как кувшин – дорогим вином. На границе с Россией я опять счастливо заснула, проспала все знаковые ужасы наших городков и очнулась, когда после долгого отсутствия наша тачка, покрытая миллиардом сбитых насекомых, парковалась на родной стоянке. Осатаневшая от счастья собака бросалась на капот, встречавшие выносили нам хлеб с солью и водкой, а я бродила вокруг дома, разминая конечности, и понимала, что заболела. Где-то между Берлином и Венецией я подцепила эту заразу – любовь к дороге. Я знала, что больше не испытаю восторга, сжимая в руках билет на самолет или поезд. Теперь я всегда буду мечтать о полотне, убегающем под капот резво мчащегося автомобиля. Об усталости, подкатывающей после первых семисот километров. О заправках с умными унитазами. О коротком привале где-нибудь в Тоскане на рассвете, когда спит все живое и только фуры, подобно призракам дорог, проносятся мимо вашей машины. О безумном заправщике, напившемся до невменяемого состояния на своем посту в Падуе и подарившем десяткам путешественников полные баки бесплатного топлива. Я никогда не забуду, как сверкали зарницы на подъезде к Вероне, как мы плутали, наворачивая незапланированные кольца вокруг Зальцбурга, какой ливень встретил нас на подступах к Мюнхену и как показала средний пальчик австрийская пенсионерка, когда на горном перевале мы лихо обставили ее улиткин домик на колесах. Как мы жадно уплетали сосиски под Берлином, воюя за горчицу и кетчуп, и как тогда любили друг друга. Только сейчас я понимаю, что отправиться в такой путь можно было только от большого чувства. И даже вернувшись, мы хотели одного – еще раз вспомнить все, разбирая безумные фотографии и отсматривая километры пленки, на которой ничего не было. Только дорога. Только мы. Только будущее, которое всегда неизвестно. И всегда манит и зовет за собой.