Текст книги "Каблуки в кармане"

Дачные радости

Странно, но при всей своей любви к природе ни у меня, ни у моих ближайших родственников до недавнего времени не было своей дачи. В результате бóльшую часть жизни я в качестве приглашенной звезды посещала приусадебные хозяйства друзей и знакомых. Одним из первых стал визит в загородный дом моей университетской подруги. В уютном кафе за чашкой чая она мне часа два баки заливала, рассказывая о чудной дачке в стиле старины глубокой, эдаком волшебном домике на краю опушки. По моим прикидкам от порога до порога получалось более полусотни километров, но подруга уверяла, что время в пути летит незаметно и вообще нам давно пора освоить маршрут посложнее привычного «туалет – лекторий», «лекторий – туалет». Это звучало разумно, я поколебалась, но сдалась и вскоре рано утром, нарядившись селянкой и упаковав яства в премилую и так подходящую случаю корзину, собралась в приятное путешествие.

Подруга встретила меня на вокзале в сапогах для покорения болот, штанах из войлока и куртке фасона «всем ветрам назло». Куртка не драпировалась, стояла колом и закрывалась на груди, как дверь. Спину девушки оттягивал вещмешок, в руке не хватало ледоруба. «Забыла дома, наверно…» – подумала я.

– Ты спятила, – без вопросительной интонации заявила она, разглядывая мое декольте в цветочек.

Я заморгала.

– Ты куда собралась? – поинтересовалась подруга.

– Ну как же… Ты же говорила… Воздух… Птички… Природа… Романтика… – защебетала я, теребя подол платья.

Она сплюнула в сторону и вытрясла из мешка что-то похожее на сачок для ловли бешеных крокодилов.

– Надевай! – скомандовала она и зашагала в сторону перрона, тихо матерясь под нос.

Накинув на плечи этот брезентовый ужас, я поплелась следом. Превращение подружки из милой девушки в героиню болотного боевика пугало и настораживало. Кроме того, я никак не могла понять, отчего на меня с таким вожделением оглядываются привокзальные аборигены с золотыми зубами. «Нравлюсь, наверное», – скромно подумала я, сбросила с плеч брезент и заняла свое место в вагоне.

– Вот, блин, Красная шапочка на мою голову, – не унималась подруга, стараясь не смотреть на меня, чтобы не взбеситься еще больше.

Мне это надоело, я надулась и уставилась в окно на проплывающий стороной пейзаж. Привлекательным назвать его было невозможно. Ощерившиеся трубами окраины, бесконечные ржавые ряды гаражей, надпись на заборе, поминавшая какого-то Петю, его маму и всех их родственников…

Несмотря на то что подруга, сжав зубы, самоотверженно драпировала мои воланы, фонарики и голые коленки прорезиненным маскхалатом, всю дорогу нам приходилось отбиваться от мужчин с пивом, воблой и горящими глазами. Смелая девушка на одних рявкала, других игнорировала, а мне всю дорогу пилила мозг.

– Ты что, не понимала, куда собиралась? – шипела она. – Ты бы еще вечернее платье надела! Это дача. Понимаешь, дача за городом, а не пикник в саду Тюильри!

Оглядывая блуждавшие вокруг нас тени с воспаленными глазами и намереньями, я помалкивала. Вывалившись, наконец, из электрички и убедившись, что хвостов нет, мы вздохнули с облегчением, покинули перрон и углубились в чащу. Нет, сначала была какая-то тропинка, петлявшая меж вековых берез, но вскоре, как иссякающая струйка воды из перекрытого крана, она растворилась в зловещем папоротнике. Следующие два часа меня било, кусало, хлестало, жалило, кололо и рвало на части все живое и мертвое. Подруга, не сбавляя темпа и не обращая внимания на мои стоны и причитания, уверенно держала курс куда-то на северо-восток, как опытный следопыт ориентируясь по обкусанным поганкам и птичьему помету на ветвях.

Когда мы, наконец, вывалились из леса, подруга была бодрой и румяной, а я напоминала жалкого слизняка, по недоразумению увязавшегося за ней в путь. Лицо оплыло от комариных укусов, ноги были исхлестаны травой, руки усеяны еловыми иглами, а в заметно отяжелевшей корзине ехали промокшие продукты и полторы тысячи муравьев-зайцев. Разглядев деревню в три хибары, я затосковала, увидев рукомойник с ледяной пиписькой и дощатый сортир, тихо завыла. Что делать, я была глупой и наивной городской девчонкой…

Мы провели на той даче два дня и три ночи, но я не помню почти ничего, потому что все время спала, опьяненная то ли дешевым вином, то ли свежим воздухом. В моей памяти остались смутные воспоминания о рассохшемся куске хозяйственного мыла, петушином крике на заре, влажной кровати в сырой комнате, мрачном отхожем месте на краю участка, бешеной пляске мошкары вокруг мутной лампы и отчетливой тоски по дому. Я не расстроилась, когда все закончилось. Я поняла, сколько всего хорошего ждет меня впереди.

Следующий эпохальный визит в гости к природе случился много позже. Летним погожим деньком мы с другой моей подругой отправились за сто первый километр на дачу к ее родителям. Добирались уже совсем иначе – в машине, с песнями, танцами, запасами провианта и алкоголя в багажнике и лабрадором на заднем сиденье. И как-то все было подозрительно хорошо. Доехали, не заблудились, нашли и нужный указатель, и кривую сосну на повороте, и через сопливый мостик перебрались без потерь, и в ворота вписались, и даже задом загнали машину в гараж, не разворотив половину участка.

Конечно, все это должно было насторожить нас, но мы, легкомысленные создания, выпустили животное на волю и вместе с родителями начали разгружать автомобиль. Зловещим предупреждением должен был стать инцидент с соседским котом. Лабрадор, с юмором и терпением относящийся к жизни вообще, был последовательно непримирим к полосатым тварям в частности. Переключение происходило мгновенно. Только что добродушная собачка лизала вам руки, благодаря за вкусное подношение, и вот уже она драла в куски зазевавшуюся тварь, орущую, как стадо диких гиен. Но в тот день в погоне за очередной жертвой пес промахнулся. Разбойный рыжий кот увернулся, возликовал и взлетел на соседскую ель, а лабрадор с позором рухнул в кусты малины. Все поулыбались и сделали вид, что ничего не произошло.

Затем последовала очаровательная прогулка по окрестностям, вкуснейшая сигаретка на берегу живописно затянутого мусором и ряской озера, роскошный обед «с грядки», где все было «свое, живое, без нитратов, пестицидов, консервантов и прочей хрени». Однако даже если какая-то хрень и проникла бы в те яства, у нее не было ни малейшего шанса причинить вред нашим организмам, поскольку буквально каждый укус пищи сопровождался поднятием маленьких рюмочек. Сначала эти поднятия были усилены проникновенными словами и тостами, потом, одновременно с насыщением и сгущением сумерек, в разглагольствованиях отпала необходимость и рюмочки замелькали в тишине споро и хаотично. Последнее, что я помню – выражение счастья, размазанное по лицу подруги и чье-то предложение покачаться в гамаке под звездами. Гамак я уже видела, звезды тоже, совмещать одно с другим почему-то совершенно не хотелось, и, стараясь сохранить достоинство и более или менее вертикальное положение, самые нестойкие потянулись в сторону дома на покой. Надо ли говорить, кто возглавлял эту короткую процессию приматов?

А я и не знала, что на свежем воздухе так хорошо пьется. Я, признаться, вообще, оказывается, не знала возможностей, вернее, невозможностей своего организма. Кровать, которую я в результате все-таки нашла, ощупав полдома голыми рукам, качало подо мной, как обещанный гамак. Все предметы норовили сорваться со своих мест и укатиться в тартарары. Луна, подобно теннисному мячику, скакала в форточке. В глазах сверкало, в ушах звенело, все было очень нехорошо…

Когда я очнулась, вокруг мало что изменилось. Ночь была в разгаре, за окном – темно и тихо. Я поняла, что моему организму срочно необходимо некоторое облегчение. С надеждой трехлетнего ребенка я пошарила рукой под кроватью, естественно, горшка не нашла и, натянув свитер на ноги и джинсы на уши, поползла во двор. Кое-как справившись с замками, я вышла на свежий воздух, сделала шаг и… рухнула с крыльца. Ужас! Ужас охватил мое полуживое сознание! Несмотря на плотную дрему и алкогольный туман, я отчетливо помнила, что именно вокруг крыльца растут какие-то дико редкие махровые тюльпаны, предмет неописуемой гордости хозяев и зависти всех соседей. Как свинья в апельсинах, я валялась в цветах под звездным небом среднерусской полосы и не могла встать. Я до сих пор счастлива, что никто, ни одна живая душа не видела моего позора в ту ночь…

На коленях, в кромешной тьме – луна уже зашла за тучку, на ощупь я совала поверженные растения обратно в землю, нецензурными, но крайне проникновенными словами уговаривая их благополучно прирасти на новом месте. Кое-как покончив с этим, я вспомнила о себе, усилием воли подняла тело с колен и, едва сдерживая икоту, устремилась по хилой тропке в сторону сортира. Однако природа не особенно желала мне в ту ночь удачи и продолжила издевательства. Внезапно, без всякого предупреждения, тропинка вильнула влево, а я со страшным воем полетела куда-то вправо и вниз. Воспоминаний о том, что там вырыта новая яма под септик, у меня не сохранилось…

Утром, когда сине-зеленая подруга с вафельным полотенцем на голове приползла будить меня к завтраку, я лежала в постели в позе раненого вальдшнепа, перепачканная землей, с джинсами на ушах. За столом между чаем и баранками покалеченные вчерашним марафоном дачники пытались разобраться, какая такая враждебная нечисть высадилась ночью на участке, прорыла траншею от септика до порога, и почему бóльшая часть тюльпанов теперь растет из земли корнями вверх? Я пинала ногой под столом стонущую от смеха подругу и озабоченно принимала участие в обсуждении.

Уезжали мы медленно, вихляя и морщась от головной боли и несвоевременного заливистого лая пса, который собачьим матом посылал ко всем кошачьим проматерям скота Барсика, с независимым видом вылизывавшего свою спину на заборе. После такого отдыха дома потребовалось убить пару дней на восстанавливающие процедуры.

Однако самое интересное ждало меня впереди.

Однажды настал тот день, когда моя семья взвесила все «за» и «против», встряхнула кошельком, решила изменить образ жизни и приобрела «чудный домик в южном направлении». Я была в ужасе. Нет, конечно, прекрасно навещать березки в выходные и по праздникам, но жить… Жить на свежем воздухе мне представлялось совершенно невозможным.

В первый день, прижав к груди полено для растопки, я безостановочно бродила по свежеприобретенной территории. На моем лице на всякий случай блуждала вежливая улыбка, поскольку, судя по всему, одной мне здесь было нехорошо. Остальные домочадцы с восторгом простукивали стены дома, с энтузиазмом бросались вниз в подпол и вверх по лесенке-убийце на чердак, с видом знатоков обнюхивали землю с грядки и грызли яблоки с ветвей. А я все успокаивала свое полено: «Ничего-ничего! Вот сейчас зайдет солнце, и все будет хорошо!» Мне почему-то казалось, что с наступлением темноты весь этот идиллический пленэр рассосется сам собой, завоняет выхлопными газами, и я вновь очнусь в городе, в центре, в пробке, в привычной грязи и вони.

Дудки! Едва солнце скрылось за горизонтом, за забором кто-то завыл, и на небосвод выкатилась зловещая луна. Родственники с факелами отмечали новоселье в саду, а я с грустью думала о том, что, вероятно, именно так и выглядит та самая ночь, которая обещает стать последней. Наконец из моего полена вылез огромный паук, я заорала так, что за забором обиженно замолчали, за столом затянули колыбельную, а я, хлопнув валерьянки, зажмурилась и упала в постель.

Сон не шел. В черном-черном небе висела желтая, как зуб мертвеца, луна, мерцал Млечный Путь, а над землей в тишине и темноте носились невидимые духи приусадебного хозяйства. Я попыталась взять себя в руки, отцепилась, наконец, от подушки и только принялась убеждать себя в том, что, в сущности, это так мило – сон на чистом воздухе, на природе, как вдруг за окном ухнул филин. В ответ из кустов застрочили пулеметами цикады, тут же забрехали собаки и я, к своему ужасу, явственно различила среди бодрого лая тоскливый волчий вой. К нему-то я и присоединилась.

Когда за завтраком домочадцы обменивались впечатлениями, они вдруг с удивлением обнаружили, что всем приснился один и тот же сон – всклокоченная лунатичка, бродившая по дому в поисках парашюта. Парашюта не было, как и надежды на спасение, ночной кошмар уступил место дневному, уезжать отсюда никто не собирался, и я, расчесывая в кровь зудящие от комариных укусов бока, попыталась смириться с новой жизнью и найти в ней что-то положительное.

Спустя три недели я все еще верила в существование этого самого положительного. Нет, то, что здесь с утра всходило солнце, уже было в каком-то смысле подарком. Только после этого, нахлебавшись моей крови, замолкало, наконец, то, что в просторечии называлось комарами. Эти скоты не боялись ничего. Периодически в ушах раздавался мощный инсультный звон, и всю ночь без перерыва работали чавкающие кровососущие помпы. Наутро некоторые укусы опухали так, что, казалось, у меня по всему телу режутся зубы. И ведь никого, кроме меня, эти твари не трогали! Я только и слышала со всех сторон слащавые рассказы о чудных ночках, птичьих трелях и песнях сверчков. Меня истязало все, что двигалось и не двигалось, вместо птичек надсадно орало голодное воронье, а у того соловья, что устроился в ветвях березы под моим окном, заело дорожку, и он два (!) часа подряд пилил одно и то же.

Теперь мое утро начиналось с того, что я разгоняла в ванной комнате заснувших где попало насекомых. Чтобы как-то наладить коммуникацию, я решила дать имена основным постояльцам. Это не помогло. Паук Жора продолжал упаковывать унитаз в паутину, а мокрица Бэла не собиралась покидать самовольно занятую мыльницу. Когда в одно прекрасное утро я нашла детей Бэлы в своей зубной щетке, я решила поджечь дом. Но не успела.

Привлеченная шумом непонятного происхождения, я выглянула в окно и впервые за эти дни оживилась. На моих глазах несколько невысоких человечков в камуфляже тащили через наш двор большую ель. Я, как хорошая собака, тут же поняла, что не бывает большей радости с утра, чем приличная заварушка, встряхнулась и поскакала наводить порядок.

Довольно долго над окрестностями носилось эхо оживленной беседы. Мне кричали:

– Девшка, твой мамш, отцепсь от дерва!

Я не отцеплялась и огрызалась:

– Ага, щас! Ну-ка пошли вон с моего участка, алкоголики хреновы!

Алкоголики оказались сноровистыми, дерево не отпускали, и так мы и бегали, сначала я от них, потом они от меня. Позже подоспевшие родственники вмешались и растащили вражьи силы. Мне показали ямку, вырытую на участке для свежекупленной ели, людям в камуфляже, уже из принципа не отдававшим никому несчастное дерево и бутылку водки, тут же все, как по команде, начали улыбаться, расшаркиваться и вспоминать более или менее приличные слова, подходящие случаю. Лучшими друзьями простившись у порога, мы вернулись к елке и обнаружили, что, пока все улыбались и шаркали, дерево по ошибке зарыли в яму, вырытую под септик.

Худо-бедно, но постепенно я привыкла к постоянному кошмару и смирилась с тем, что начались «лучшие» годы моей жизни. Правда, первое время я сама умудрялась сделать из всего на свете настоящий праздник. Могла растопить камин, не выдвинув заслонки, а потом разглядывать несколько одинаковых серых человечков и гадать, где тут любимый, а где его мама. Могла объявить, что теперь развожу в саду розы, перекопать полгазона, а в результате вместо розовых кустов вырастить четыре бледные поганки.

Еще было дело, когда я решила, что теперь я большой друг пернатых, купила синичник и договорилась с электриком Лехой прицепить его на нашу березу. К несчастью для Лехи, перед тем как благословить его лезть на дерево, я выяснила, что устанавливать птичий домик надо никак не ниже десяти метров от земли. Уговорами и угрозами мне удалось загнать Леху выше линии горизонта, но тут дело встало. Леху качнуло, он вцепился в дерево и заорал дурным басом на всю округу. Вскоре на его крики прилетели две удивленные вороны, а на земле начали собираться соседи. Леха проревел, что он точно знает – сейчас страшные птицы начнут клевать его печень, снизу резонно заметили, что клевать-то там уже особенно нечего. Леха проклял все человечество, потом помолчал, собираясь с силами, и потребовал вертолет. Снимали его, как кота с забора, всей деревней. Оказавшись на земле, эта сволочь не упала без чувств на руки сбежавшейся родни, а вычислила меня в толпе, схватила лопату и понеслась за мной по садам и огородам.

Страшнее Лехи здесь были только местные собаки. Вскоре выяснилось, что в каждом дворе, за каждой изгородью обитали цепные псы, приученные спать, выть, грызть и убивать все живое. Стоило приблизиться к соседской калитке, как изнутри на нее со стоном набрасывалось чудовище и начинало так колотиться об забор, словно он был под напряжением. Вспыхнув в одном месте, собачья брехня моментально распространялась по всему поселку. Учуяв цель, бульдоги и кавказцы кишки себе рвали, зарабатывая на пропитание, а больше всего старался йоркширский терьер Йорик, живший через два дома от нас. Эта бешеная волосатая сосиска вылетала из щели под забором и с ненавистью голодной гиены, капая слюной, кидалась на проходящие мимо шнурки.

А что начиналось, когда за чей-то забор заваливалась кошка! А если она туда заваливалась часа в три ночи! Мама дорогая, эти собаки не спали никогда, и им до всего было дело. Пока один мастиф, ломая яблони, гонялся по двору за пришельцем, изо всех углов ему визжали, выли и гавкали о том, как лучше изловить полосатую скотину и что потом с ней надо сделать. Продолжаться это могло до бесконечности, и привыкнуть к тому, что здесь каждую ночь истерили собаки, звенели комары и надрывался Йорик, не было никакой возможности. Но и это были цветочки…

Первая куча жирной, черной и червякастой земли появилась на середине нашего изумительного изумрудного газона рано утром в субботу. Семья несколько рассеянно восприняла эту весточку из преисподней, не придав ей особенного значения. Кто-то даже с нежностью пропел о том, что, вот, дескать, какие мы люди хорошие, у нас даже кротик, лапочка, завелся. В том, что завелся этот кротик не на шутку, мы убедились уже на следующее утро, рассматривая три новые кучи вывернутой земли. Дальше чувства к активному животному росли в обратной зависимости от его жизнедеятельности. «Лапочка» уже через неделю стал «поганой тварью», а через две, рассматривая перепаханный во всех направлениях газон, вернее все, что от него осталось, суке-кроту объявили войну!

Теперь это был не дом, а штаб по борьбе с вредителем. Здесь все время что-то варили, толкли, смешивали, огрызались, а самого слабого вытолкнули из игры и посадили за компьютер. Запустив во всех поисковых системах кодовую комбинацию «убить крота», он изучал способы уничтожения непрошеного гостя. Самый веселый предполагал уничтожение участка одним направленным взрывом. Мы подумали и решили пойти другим путем.

Крота нарекли Геббельсом, и до наступления первых холодов все только и делали, что заливали ему в норы кипящую смолу и разведенную в кипятке мазь Вишневского. По советам знатоков мы сыпали под землю нелегальным способом добытые порох и карбид, мы ставили на газон магнитофон с записями тяжелого металла и надеялись, что от бешеной вибрации потревоженная слепая тварь уберется, наконец, с нашего участка. Как бы не так! Тварь точно знала, что самый свежий, самый жирный, самый червякастый чернозем – наш, и на соседские суглинки не рвалась. Зато общественность со всех сторон рвалась посмотреть на нашу битву. Соседи собирались с утра, как на праздник. Инициативная группа была готова сколотить помост, чтобы оттуда со всеми удобствами наблюдать, как компания слабоумных, врубив Элиса Купера, танцует на распаханной земле, периодически поливая ее какими-то отварами из кастрюль. Время от времени из-за забора доносились советы вроде того, что в норы надо бы насовать гнилой рыбы.

А мы, отчаявшиеся и измотанные, верили всему. Покупали и портили рыбу, совали ее под землю и опять включали старика Купера. Судя по тому, с какой скоростью множились земляные терриконы, Геббельс получал и полноценное питание, и культурную программу, хорошо жил и никуда удирать не собирался. Вскоре на рыбу сбежались местные коты, и, пока Купер навзрыд орал о вечной жизни, они вместе с кротом с удовольствием жрали фосфор.

Если бы лето не закончилось само собой и изувеченный газон не прикрыл бы первый снег, боюсь, мы бы сошли с ума. Но наступила осень, фашист заснул, и землю затопила родная жидкая грязь.

Еще много чего составило со временем наше дачное «счастье». Протекла крыша, и в почтовый ящик, спалив квитанции за свет, попала молния, под верандой поселилась стая ос, на кусте черной смородины выросли ягоды размером с яблоки, породив разговоры о ГМО и лучевой болезни, а весной расцвело вишневое дерево, и по всему саду растекся волшебный аромат. На березе вороны свили гнездо, вывели воронят и истошно орали на пролетающие стороной самолеты. Надо ли говорить, что к ним немедленно присоединялось всё живое, и карканье, смешавшись с гавканьем и истошным лаем, заглушало вой турбин. Электрик Леха женился, остепенился и отошел от дел. Теперь нашим светом занимается его сменщик. Пока этот мальчик неопределенной южной внешности с уверенностью может сказать, есть свет в поселке или нет. А в Новый год к соседям привезли такую елку, что, пока ее ставили, кран чуть не перевернулся на наш забор, зато потом все жители деревни чувствовали, что и у них появилась свое, одно на всех, дерево, пусть и за чужим высоким кирпичным забором. Геббельс ушел в леса, а на нашем участке из селедки на мази Вишневского выросло золотое дерево… шучу!

Зато в очередной раз жизнь преподала мне урок – человек в состоянии привыкнуть ко всему, даже если это собачий лай, не утихающий ни днем, ни ночью. И очень важно вовремя понять, что все это – совсем не самое страшное в нашей жизни! Даже наоборот.