Электронная библиотека » Евгений Бузни » » онлайн чтение - страница 12


  • Текст добавлен: 16 октября 2020, 03:31


Автор книги: Евгений Бузни


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Шрифт:
- 100% +
Некоторые страницы биографии писателя

Перед нами автобиография Николая Алексеевича Островского, написанная им примерно в 1924 г. на украинском языке. Предлагаем её читателю в переводе на русский.


"Родился я в 1904 г. в селе Вилия Волынской губернии. Отец мой работал на винокуренном заводе рабочим в солодовом отделе. Там я учился в сельской школе. В 1914 г., когда заканчивалась война, винокуренный завод закрыли, и отец остался без работы. Тогда он переехал с семьёй на ст. Оженин Юго-Западной ж.д., где работал на пункте по приёмке сена. Мой старший брат поступил на службу на ст. Шепетовка в 1914 г. в качестве помощника слесаря депо, и мы всей семьёй переехали в Шепетовку. Мой отец, старик 68 лет, работать уже не мог, и нам с братом пришлось работать на семью.

Я поступил на работу в буфет на станцию подносить обеды. Там я пробыл до 19 года. В 1919 г. поступил на материальный склад ст. Шепетовки распиливать дрова для паровоза, где проработал до 20 года. Затем поступил учеником помощника кочегара на электростанцию, где проработал около года. Работал кубовщиком станции и между делом учился в школе.

В 21 году состоялась первая конференция рабочей молодёжи, после чего вступил в КСМУ Шепетовской организации. В августе КСМ командировал меня в Киев в железнодорожную школу (электротехнический отдел), где я находился до 1922 г. После этого я несколько раз болел (больше восьми мес.) тифом. Заболев, приехал в Шепетовку к родителям.

Во время моей болезни, в декабре, проходила Всеукраинская перепись КСМУ, которую я не прошёл и механически выбыл из КСМ. После болезни вступил в КСМУ. В 1923 г. в мае был назначен Окркомом КСМ секретарём Берездовской районной организации, где проработал весь 1923 год. В сентябре 23 года был принят кандидатом КП(б) У Берездовской парторганизацией и утверждён Окркомом КП(б) У 17 января 24 г.

Рекомендовали в партию: Лисицын Николай Николаевич, член КП(б) У с 18 года, п.б. № 289188, пред. Райисполкома Трофимов, член КП(б) У с 20 года, п.б. № 290391, секретарь Райпарткома и Панасевич, член КП(б) У с 20 г., п.б. № 2777.

В мае был послан Окркомом КСМУ райорганизатором в Заславль, где и работаю до настоящего времени".


Можно полагать, что это одна из самых близких к правде автобиографий, хотя писалась она явно для партийных органов, а потому происхождение своё Островский по понятным для того времени причинам относил к рабочим и указывал, что отец его работал рабочим пивоваренного завода. По свидетельствам, имеющимся в музеях, отец Николая был солодовщиком, то есть весьма уважаемым и довольно обеспеченным лицом на заводе. Однако нас сейчас интересует другой аспект биографии, а именно – образование.

По этому поводу Островский написал мало: "между делом учился в школе", имея в виду 1920 год. Но мы видим, что автобиография написана весьма грамотным языком. Кроме того, в нашем распоряжении имеются две анкеты, заполнявшиеся Островским в 1924 г. Одна – это "Личный листок" учётно-распределительного отдела ЦК КП(б), в котором Островский в графе "Образование" пишет – "Окончил высшее начальное училище", а в графе о службе в армии стоит прочерк.

Во второй анкете, связанной со Всероссийской переписью членов Российской коммунистической партии (большевиков) в таблице "Образовательный ценз" записывает, что учился шесть лет и окончил четырёхклассную школу. В таблице о военном стаже опять-таки стоит прочерк.

Теперь попробуем обратиться к воспоминаниям тех, кто знал Николая Островского в период его учёбы в Шепетовке.

Вспоминает учительница Мария Яковлевна Рожановская:


"Летом 1918 года Житомирский губернский школьный совет направил нас с мужем в Шепетовку организовать там высшее начальное училище…

… Пришёл в училище и Коля Островский, высокий худой смуглый мальчик с карими серьезными, глядевшими немного исподлобья глазами. Он сразу обратил на себя внимание тем, что не просто записался, как другие подростки, а начал с расспросов, что это за школа – Высшее начальное училище, правда ли, что все предметы будут преподаваться на украинском языке?

Я разъяснила ему, что теперь открываются школы на Украине с преподаванием на родном языке. Тут же мальчик попросил книгу на украинском языке. Я дала ему учебник истории культуры и разрешила взять книгу на дом.

… Коля стал ежедневно бывать у нас. Он приходил с утра и сразу включался в работу: распаковывал книги, сортировал, размещал их. Ходил со мной на завод, где готовились парты для школы, выполнял массу других поручений. Вечером он работал на электростанции подручным кочегара".


Как мы видим, в этой части воспоминания учительницы не расходятся ни с автобиографией, ни с анкетами Островского. И вдруг, прочитав некоторые подробности о жизни Николая, которым нет особых оснований не верить, поскольку первых своих учеников учителя могут хорошо помнить, мы узнаём из последних строк, что


"Весной 1919 года враг был изгнан из Шепетовки. Но фронт всё время был близко. В конце лета части Красной Армии вновь оставили наш городок. Вместе с ними ушёл на фронт и Коля Островский".


Вот те на! А как же тогда с воспоминаниями мужа Марии Рожановской, который работал в то же время директором того же созданного ими училища и тоже прекрасно знал и помнил Николая Островского? Правда, в отличие от жены, его воспоминания не публиковались ранее и появились лишь недавно в книге «Николай Островский – человек и писатель – в воспоминаниях современников», М., «Дружба народов», 2002 г. Вот что он писал по этому поводу:


"Вскоре после прихода Советской власти в 1920 г. в Шепетовку Высшее начальное училище было реорганизовано в семилетнюю Единую трудовую школу путём слияния начального 3-х летнего училища с Высшим начальным училищем… Н. Островский после трехлётнего пребывания в школе в 1921 году успешно её закончил.

Шепетовка в 1918-1920 гг. была ареной смены властей. Школа не финансировалась, иногда лишалась помещений и занималась в три смены.

Несмотря на все эти условия в школе существовали кружки, в том числе кружок самодеятельности. На базе ученического хора и приглашённых любителей был организован хор, который давал концерты. Силами учащихся ставились спектакли. Островский пел в хоре и принимал участие в постановках… … Коля был отличник по всем предметам. Очень способный, серьёзный, любимец всего коллектива школы, как учителей, так и учащихся. Среди учащихся пользовался большим авторитетом. Коля – бессменный член редколлегии стенной газеты. Большая половина газеты была заполнена статьями Коли Островского.

Коля был увлекательным рассказчиком. Будучи в старших классах на больших переменах Коля садился на лавочку и что-то рассказывал. Вокруг – все учащиеся. На переменке – тишина. О чём рассказывал Коля, я никогда не спрашивал. Некоторые из учеников делились со мной. Говорили, что Коля рассказывал о войне, о революции, о своих приключениях, «очень интересно рассказывал». В то время в педагогических советах участвовал представитель от учащихся старших классов. Коля Островский был их бессменным представителем. Коля смело выступал, и его выступления и замечания заслуживали внимания.

Школа всё время занималась в две смены, и педагогические советы заканчивались обычно поздно. Коля всегда провожал учительницу …, которая жила далеко от школы. По дороге Коля однажды сказал: «Вы, Мария Иосифовна, со мной не бойтесь, у меня есть револьвер». Вообще, мы предполагали, что старшие ученики участвовали в революционной деятельности и работали подпольно. Нашим старшим ученикам было по 17 и более лет. В воспитании учащихся мы всемерно учитывали их возраст: я отменил отметки и ввёл зачётные книжки, внушая им, что учителя – это их помощники, от которых нужно требовать дать им больше знаний. Чаще всех претензии заявлял Островский, неоднократно делал на педсоветах свои критические замечания. Наказаний мы, учителя, не применяли. Проступки учащихся разбирал и выносил наказания товарищеский суд. Коля Островский в большинстве случаев брал на себя обязанности защитника, а в некоторых случаях – обвинителя. Одно было плохо у Коли Островского – это здоровье. Сравнительно часто Коля не приходил в школу. Если болезни затягивались более 3-х дней, я лично много раз навещал его на дому. Мать Коли жаловалась, что Коля страдает ревматизмом. В последнем классе Коля приходил с палочкой, и, насколько я помню, вообще с палочкой не расставался.

…О том, что Н.А. Островский был на фронте, я, к сожалению, не знал".


Директор школы, не забывавший заходить к Островскому домой в случае его более чем трёхдневного отсутствия в школе, тем не менее, не знал ничего о том, что ученик ушёл на фронт с частями Красной Армии. А жена его знала, но не потому ли, что её записки публиковались и должны были совпадать с официально принятой биографией? Скорее всего, именно так, потому что и соученики Островского, воспоминания которых тоже впервые опубликованы лишь в книге 2002 г., ничего не вспоминают о его уходе в армию.

Пишет соученица Николая М.И. Нижняя:


"… Я знала Островского с 1918 года, когда он поступил учиться во второй класс Высшего начального училища, реорганизованного затем в Единую трудовую школу.

Коля был таким мальчиком, что сразу обратил на себя внимание как учеников, так и учителей. Был он с виду смуглым, худощавым, с тёмно-карими глазами, часто


любил поглядывать из-под лба, это ему очень шло, в такие моменты он ещё больше привлекал к себе и делался каким-то загадочным. По характеру своему был подвижным, отважным, сметливым и необыкновенно серьёзным.

Но не только внешностью Коля обращал на себя внимание. Он казался старше своих лет, был развитым, любознательным, умел задавать учителям очень серьёзные


вопросы. Хорошо и очень увлекательно рассказывал нам о прочитанных книгах, о том, что видел и слышал, о политике, в которой нам тогда трудно было разбираться. Вообще стоял на голову выше нас всех. Николай отличался ещё и особенным трудолюбием. Школа наша тогда полностью была на самообслуживании. Помню, как Островский тщательно убирал класс, топил печку, колол дрова, если они были. Часто учащиеся сами с саночками ездили в лес за дровами: это было очень трудно. Большей частью мы сидели в нетопленых классах зимой, чернилами не писали, их тогда не было, не было и тетрадей.

Учебников было по одному или два из каждого предмета. Приходилось готовиться в школе после уроков. Руководил этой подготовкой Островский. Здесь он был очень строгим: ни за что не отпустит ученика домой, пока тот не приготовит уроки. Сам он учился хорошо. Память и способности у него были исключительные. Ко всему этому – большая трудоспособность и усидчивость. Вранья, лени и других пороков в учениках он терпеть не мог и никому никогда этого не прощал. Был он председателем


ученического комитета и членом педагогического совета (тогда ещё в педсовете были представители учащихся).

…Вообще, Островский при разных оккупантах часто куда-то исчезал из школы на довольно продолжительное время, а когда возвращался – садился за парту, никому


ничего не говорил, где он был и что делал.

Многие учащиеся и учителя знали, что Островский участвовал в подпольной работе и в боях. Он помогал большевикам, расклеивал листовки, выпущенные подпольным ревкомом, помогал доставать оружие.

Иногда в школу заглядывали представители властей и спрашивали: … кто из учащихся принимает участие в подпольной работе большевиков, кто им помогает? Но


никто не выдал Островского. Большинство учащихся любили Колю. Любовь эта была просто фанатическая. Мы не только не выдали бы его, но сами пошли бы за него на


любые пытки и муки.

Несмотря на то, что Николай часто пропускал уроки, это совсем не отражалось на его учёбе. Сколько бы он ни пропустил, он всегда нагонял и перегонял в учёбе других…

В нашей школе часто устраивались художественные и литературные вечера… Островский принимал в них активное участие…

В школах тогда не было библиотек, Николай где-то всегда доставал книги и приносил их нам. Мы их читали с большим интересом, даже упоением. Позже, благодаря ему, в школе была организована небольшая библиотека".


Вспоминает школьный друг Николая Островского Любовь Борисович:


"Настал день выпуска нашего … класса. … Учителя писали нам характеристики. Особенно интересная была характеристика у Коли Островского; ему пророчили …


известное будущее.

Решили мы на память сфотографироваться. Девушки – нас было мало – всего четыре – поместились в первом ряду, учителя – в середине, а в верхнем – ученики


с Николаем Островским.

Закончив школу, мы разлетелись в разные стороны. Николай Островский уехал учиться в Киевский индустриальный техникум. Во время каникул он приезжал из Киева, привозил мне много разных книг…

… В романе «Как закалялась сталь» описаны встречи с Тоней Тумановой. Многое взято из жизненных встреч с Н.Островским. Придав им своеобразную окраску… и обстановку, Н. Островский закончил развязку романа по-своему…, как подсказывало ему его творчество".


Все эти непубликовавшиеся долгое время воспоминания не совпадают со страницами романа Николая Островского, но зато совпадают с его автобиографией и анкетами, написанными в пору, когда Островский ещё не был писателем, и ему не нужно было доказывать или опровергать автобиографичность своего романа, о чём я говорил в предыдущих главах. Я привожу здесь эти выдержки с единственной целью, чтобы читатель смог проникнуться пониманием того, что Николай Островский к моменту сдачи своих физических сил многочисленным болезням был достаточно образованным и начитанным человеком, чтобы не только мечтать, но и иметь интеллектуальную возможность самостоятельно написать книгу.

Он окончил высшее начальное училище, о чём говорит его директор и соученики, фотографировавшиеся вместе после окончания учёбы, а это было совсем не мало для того времени. Будь Островский в этот период один-два года в армейских частях Будённого или Котовского, как об этом пишут некоторые армейские соратники, явно старавшиеся не противоречить страницам знаменитого романа своего друга, то в школе не могли бы этого не заметить и не вспомнить, если хорошо помнят, что Николай был бессменным редактором стенной газеты, постоянным участником концертных программ, строгим руководителем в часы самоподготовки учеников.

Островский мог оказаться на фронте, и, скорее всего, был, чему есть немало косвенных подтверждений, о которых я уже писал, но это пребывание на войне было, очевидно, непродолжительным и потому не отразилось на ходе учёбы и оказалось незамеченным для его соучеников и учителей.

Вернёмся же опять к 1928 году, когда Островский, может быть, обдумывает свою "историческо-лирическо-героическую повесть".

Загадка с Костровым

После сообщения Петру Новикову «Пишу немного» в следующем письме от 5 мая Островский пишет ему же об ухудшении своего состояния здоровья:


"Проклятый глаз болел более 11/2 месяца, и это время у меня пошло в доску, ни одной книги не прочёл, ни одной работы не сделал, отстал в Комвузе на 11/2 месяца. Теперь нужно было бы нагонять, а врач угрожает вторым воспалением, если я буду утомлять глаз. Все органы моего тела злостно саботируют, сволота, категорически отказываются исполнять свои обязанности, несмотря на кровавый террор с моей стороны…"


Затем Островский уезжает на лечение в Мацесту, где тоже не до литературных проб. Здоровье не улучшается, но Островский не теряет надежды на поправку и возможность вернуться к работе здоровым человеком. Ему уже давно надоело говорить о своих болезнях, он пишет друзьям о неприятностях в политике, о хозяйственных и финансовых проблемах. А болезнь преподносит всё новые и новые сюрпризы, мешая не только писать, но и думать о чём-либо серьёзном. Это хорошо видно из письма Новикову от 2 ноября 1928 г.:


"Милый Петя!

Ты знаешь причину, почему я так редко тебе пишу. Меня ударило по голове ещё одним безжалостным ударом – правый глаз ослеп совершенно. В 1920 году мне осколком разбило череп над правой бровью и повредило глаз, но он видел все же на 4/10, теперь же он ослеп совсем. Почти три месяца горели оба глаза (они связаны нервами: когда один болит, то и другой за ним), и я 41/2 месяца ни газеты, ни книги, ни письма


прочесть не могу, а пишу наугад, не видя строчек, по линейке, чтобы строка на строку не наехала. Левый глаз видит на 5/100, 1/20 часть. Придётся делать операцию – вставить искусственный зрачок – и носить синие очки.

Сейчас я в тёмных очках всё время Подумай, Петя, как тяжело мне не читать. Комвуз мой пропал, я заявил о невозможности из-за слепоты продолжать учиться и вообще не знаю, если не удастся возвратить глаз, хоть один, к действию, то мне придётся решать весьма тяжёлые вопросы. Для чего тогда жить? Я, как большевик, должен буду вынести решение о расстреле <…> организма, сдавшего все позиции и ставшего совершенно не нужным никому, ни обществу, а тем самым и мне <…>. Эти клетки животные не хотят работать, и я их ненавижу. Мне по своему существу нужны железные, непортящиеся клетки, а не такая сволочь. Мне врачи обещают, сделав операцию левого глаза, вернуть ему то количество зрения, какое необходимо для чтения. Но я ненавижу врачей – ни одного из них не считаю способным на истинное искусство – портачи.

И вот в период такого тупика я ещё вошёл с головой в борьбу. Ты знаешь, в нашей партии стал опасностью правый уклон – сдача непримиримых большевистских принципов – отход к буржуазии. Никакому гаду и гадам ленинских заветов не позволим ломать, и если бы у меня <были> силы, то я бы работал и боролся, а то только нудное писание да мучение. Зажирели некоторые типы. Подхалимов полно, надо стряхнуть все наросты, больше рабочих свежих сил, крепче семья пролетариев-большевиков. Много бы я тебе рассказал, но нет сил".


Вот такое удивительное по силе духа письмо, в котором хоть и говорится о возможном расстреле организма, но тут же об этом забывается, а вспоминается борьба за торжество большевистских принципов. В этом письме несколько удивляет одна деталь. Островский мимоходом упоминает: "В 1920 году мне осколком разбило череп над правой бровью и повредило глаз, но он видел всё же на 4/10". Дело в том, что такую деталь, как ранение в голову (впрочем, Островский не говорит о том, что голова повреждена была осколком снаряда) не упоминается почему-то ни соучениками, ни учительским составом, ни даже матерью Ольгой Осиповной. Вспоминает, правда о шраме Пётр Новиков, когда пишет о своей первой встрече с Николаем Островским на железнодорожном вокзале. Эпизод знакомства даётся им в литературном плане:


"В январе 1921 года я ехал в свою воинскую часть. В Киеве предстояла пересадка. На вокзале была невообразимая сутолока. В поисках места в зале пришлось пробиваться через баррикады из мешков и корзин. На одном из массивных диванов было чуть посвободнее. С края сидел паренёк в солдатской шинели. Я попросил его подвинуться и кое-как примостился.

– Откуда ты? Куда едешь? – сразу спросил он.

Я ответил шуткой:

– Это военная тайна. Да и кто поручится, что ты не Зелёный или не Нестор Махно?

– Тогда познакомимся: Николай Островский. Комсомолец. О Зелёном слышал., о батьке Махно тоже, но на них не похож – по годам не дорос.

– А это у тебя откуда? – спросил я, указывая на шрам, синевший над правым глазом.

– Был в Первой Конной. Ранило осколком в голову и вот сюда в живот. Долго лежал в госпитале. Думали, умру. Но, как видишь, живой. Сейчас еду на побывку домой, в Шепетовку…"


Читая эти строки, трудно отделаться от мысли о надуманности этих воспоминаний. Я уж не говорю о том, что вспомнить разговор с кем-то через сорок с лишним лет (воспоминания датируются 1969 г.) практически невозможно. Но, во-первых, в январе 1921 г. Николай, скорее всего, посещал занятия единой трудовой школы в Шепетовке. В архивах имеется фотография выпускников этой школы с Николаем Островским на ней, выполненная летом 1921 г. Шрама над бровью Николая на ней не видно. Разумеется, с течением времени шрам мог стать почти незаметным. Сам Островский упоминает об осколочной травме головы, происшедшей в 1920 г., не упоминая, осколком чего был ранен. Можно предположить, что Пётр Новиков в своих воспоминаниях, как и многие другие, руководствовался страницами романа, где, правда, тоже говорилось о ранении в августе 1920 г.

В девятой главе первой части романа рассказывается о ранении Корчагина и о том, как он попал в госпиталь на лечение. Врач делает записи в тетрадь. В одной из них от 27 августа мы читаем:


"Сегодня осматривали рану Корчагина. Она очень глубока, пробита черепная коробка, от этого парализована вся правая сторона головы. В правом глазу кровоизлияние. Глаз вздулся".


Если бы у Островского было аналогичное ранение, то след на голове остался бы весьма заметный. Однако ни на одной прижизненной фотографии Островского я лично шрамов разглядеть не смог. Нет упоминания о шраме на голове и в медицинском заключении, составленном врачами после смерти писателя. Хотя, конечно, это могли быть чисто технические недочёты. Ведь и качество фотографий в то время оставляло желать лучшего. Но во время одной из конференций, посвящённых памяти Николая Островского и проходивших в Шепетовке, в работе которой принимал участие и Пётр Новиков, я спросил друга Островского, помнит ли он шрам на лбу Островского, на что получил уклончивый ответ, что точно сказать он не может, был ли такой шрам. Да и все, кто оставили свои воспоминания о Николае Островском, если говорили о внешности, то, прежде всего, о том, что видели большой выпуклый лоб и красивые глаза. Только Иннокентий Феденёв, как и Новиков, пишет о шраме над правым глазом.

Это, конечно, загадка, но я сейчас о другом.

1928 год проходит для Островского в Сочи преимущественно в борьбе с глазными болезнями и с сочинскими бюрократами по квартирному вопросу. 19 ноября 1928 г. он пишет Николаю Новикову, довольно чётко обрисовывая своё физическое состояние:

"Если бы мне каждое письмо не приносило столько острой глазной боли, я бы тебе писал часто, так как хочется поделиться многим-многим. Но ограничимся тем, чем можем. Спрашиваешь, хожу ли я на костылях? Я с декабря 1926 года лежу неподвижно на спине, не сходя с постели и не имея возможности повернуться на бока. С глазами происходит спайка зрачка и заволакивание плёнкой. Операция имеет быть следующая: прорежется в роговой оболочке отверстие – это и будет добавочный зрачок.

Ну его к чёрту, все эти болезни и хворобы, противно и ненавистно про них писать. Один убивающий факт – это я <за> пять месяцев не прочёл ничего".

Какое уж тут собственное творчество, когда и чужое-то прочитать не можешь? А через два дня в письме Жигиревой Островский отражает другой аспект – моральный:


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации