Текст книги "Литературное досье Николая Островского"

СЕКРЕТНАЯ ПАПКА

Долго не открывалась эта папка с гипнотизирующей надписью «Строго секретно», в которой находились, спрятанные за семью печатями, изъятые из архивов материалы. В копии письма в Комитет по делам культурно-просветительных учреждений при Совете министров РСФСР, оказавшейся в той же папке, объяснялась суть её содержания:

"Государственный музей Н.А. Островского в Москве сообщает, что неэкспонируемые фонды и научный архив музея, за исключением газетных вырезок, просмотрены и очищены от устаревших и политически вредных материалов. Все изъятые документы хранятся в несгораемом ящике.

Одновременно с этим письмом посылаем опись изъятых материалов. Просим дать указание о месте хранения их.

Кроме того, посылаем список журналов из личного архива Н.А. Островского за 1934-1935 гг., в которых встречаются фото, статьи, фамилии репрессированных. Указанные журналы хранятся в личном шкафу мемориальной комнаты. Главлитом эти журналы не изъяты. Прошу сообщить возможность использования их в работе".

Письмо датировано 15 апреля 1953 г.

Какие же материалы оказались "политически вредными" в тот период?

Это статья "Поколение счастливых", опубликованная в "Комсомольской правде" 7 ноября 1937 г., в которой её автор А.Косарев, в то время Генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ, писал, например:

"Страна Советов приближается к знаменательной дате – дню выборов в Верховный Совет СССР. Нам ещё крепко надо поработать над укреплением связи комсомола с миллионными массами несоюзной молодёжи. Только тогда мы сможем привести всё молодое поколение страны к избирательным урнам под знаменем Ленина-Сталина".

Это очерки Гр. Киша, опубликованные в журнале «Молодая гвардия» в 1934 г., в которых автор предупреждает об опасности гитлеризма и готовящемся нападении на Советский Союз.

Это, наконец, и послесловие Виктора Кина к роману Н.А. Островского, о котором и пойдёт речь.

Редактор второго и последнего романа писателя Виктор Кинписал в послесловии, хранившемся в секретной папке, следующее:

"Роман «Рождённые бурей» был сдан мною в набор за несколько дней до смерти Н.А. Островского после того, как мы закончили в основном редактирование рукописи. Предстояло сделать ещё несколько поправок стилистического характера, главным образом, сокращений. Мы условились сделать их потом, когда будут получены первые оттиски набора.

Но Островскому не суждено было закончить свою работу над романом. Перед читателем – только первая книга из трёх задуманных Островским. Он рассказывал, что во второй и третьей книгах романа он хотел показать рост партизанского движения и работу комсомола в подполье, петлюровщину, польско-советскую войну 1920 года и освобождение Украины от белополяков.

Основным героем романа должен был стать Андрий Птаха. Вместе с остальной молодёжью партизанского отряда он переходит в ряды Красной Армии и сражается с белополяками. Отстав при отступлении от своей части, он в одиночку сражается в польском тылу, внезапно нападая на противника, пробиваясь к своим.

Об остальных действующих лицах мне известно меньше.

По замыслу автора роман должен был дать образцы героических, сильных людей, наделённых непреклонной волей, мужеством и душевным благородством.

Смерть оборвала замечательную героическую жизнь и работу Н.А. Островского.

Виктор Кин"

Послесловие впервые появилось в Ленинградском издании романа «Рождённые бурей», подписанного к печати 15 февраля 1937 г., то есть всего через два месяца после смерти Н.А. Островского. Каждому, прочитавшему строки, написанные В. Кином, понятно, что ничего крамольного в них нет, и изъяты они были лишь потому, что их автор был впоследствии репрессирован, как и авторы других публикаций А. Косарев, Гр. Киш, М. Кольцов и другие.

Сегодня мало кто будет оправдывать подобные действия политиков того времени, однако вот что интересно. Именно сегодня, когда на каждом углу России только и говорят, что об открытости, гласности, демократичности выбора, о равноправном сосуществовании различных идей, эти же самые люди, провозглашатели кажущихся всем справедливыми лозунгов, в то же время выбрасывают их школьных программ произведения писателя Николая Островского и даже его имя, вычёркивают их учебников истории революционные страницы России, будто её и не было вообще, или же превращая событие мирового значения, так или иначе повлиявшее на судьбы народов всего мира, в почти рядовой террористический акт, осуществлённой кучкой безумцев. Но разве демократия заключается в том, чтобы, восстанавливая одни имена, тут же забывать другие лишь потому, что они не по нраву сегодняшним держателям власти?

На память приходит интересный пример действительно принципиального подхода к критике первого руководителя коммунистической партии России В.И. Ленина, когда он в своей рецензии книги писателя А. Аверченко писал:

"Это – книжка озлобленного почти до умопомрачения белогвардейца Аркадия Аверченко «Дюжина ножей в спину революции». Париж, 1921. Интересно наблюдать, как до кипения дошедшая ненависть вызвала и замечательно сильные и замечательно слабые места этой высокоталантливой книжки. Когда автор свои рассказы посвящает теме, ему неизвестной, выходит нехудожественно. Например, рассказ, изображающий Ленина и Троцкого в домашней жизни. Злобы много, но только непохоже, любезный гражданин Аверченко! Уверяю вас, что недостатков у Ленина и Троцкого много во всякой, в том числе, значит, и в домашней жизни. Только, чтобы о них талантливо написать, надо их знать. А вы их не знаете… Некоторые рассказы, по-моему, заслуживают перепечатки. Талант надо поощрять". П.с.с., т. 44, с. 249-250 Напечатано 22 ноября 1921 г.

Да, к сожалению, не все коммунисты смогли подняться до такой степени демократии, потому и ушли от читателя воспоминания В. Кина, проливавшие свет на художественный замысел всего романа «Рождённые бурей».

Между тем, любопытно отношение к В. Кину самого Н. Островского. В письме директору Государственного издательства художественной литературы (ГИХЛ) по поводу предстоящего издания своей новой книги он писал:

"Дорогой товарищ Накоряков! Ваше письмо и копию отзыва Виктора Кина получил… редактор «Рождённых бурей» должен быть глубоко культурный человек – партиец. Скажу больше, и это должен быть самый лучший Ваш редактор. Я ведь имею на это право.

Если Виктор Кин – это автор романа «По ту сторону» (книга, которую я люблю, хотя с концом её не согласен), то это будет наиболее близкий мне редактор… За критическое правдивое письмо спасибо. Я могу не согласиться с некоторыми Вашими положениями, но в основном это умное дружеское письмо мне нравится своей искренностью, отсутствием банальных комплиментов и ненужной патоки.

Побольше свежего ветра, и дышать нам будет легче. А то за реверансами трудно разглядеть свои недостатки, а их, безусловно, немало. А целый ряд обстоятельств обязывает меня в первую очередь, чтобы их было как можно меньше.

Вот почему Ваше и товарища Кина письма я принял хорошо".

Принял хорошо, не смотря на критические замечания, отсутствие комплиментов и несогласие с чем-то. Именно это подкупающе интересно у Островского – его постоянное стремление к честному принципиальному разговору. Во многих письмах и беседах ставшего уже широко известным писателя чувствуется эта неутолимая жажда правды, словно истомился он без неё за долгие годы, а теперь вот никак не может напиться из неиссякаемого источника. Всё время просит своих рецензентов говорить только правду. 28 августа 1936 года Островский пишет Михаилу Шолохову, своему почти одногодку (Шолохов 1905 г. рождения):

"Я хочу прислать тебе рукопись первого тома «Рождённых бурей», но только с одним условием, чтобы ты прочёл и сказал то, что думаешь о сём сочинении. Только по честности, если не нравится, так и крой: «Кисель, дескать, не сладкий и не горький». Одним словом, как говорили в 20-м году – «мура».

Знаешь, Миша, ищу честного товарища, который бы покрыл прямо в лицо. Наша братия, писатели, разучились говорить по душам, а друзья боятся обидеть. И это нехорошо. Хвалить – это только портить человека. Даже крепкую натуру можно сбить с пути истинного, захваливая до бесчувствия. Настоящие друзья должны говорить только правду, как бы ни была остра, и писать надо больше о недостатках, чем о хорошем, – за хорошее народ ругать не будет.

Вот, Миша, ты и возьми рукопись в переплёт.

Помни, Миша, что я штатный кочегар и насчёт заправки котлов был неплохой мастер. Ну а литератор из меня «хужее». Сие ремесло требует большого таланта. А «чего с горы не дано, того в аптеке не купишь», – говорит старая чешская пословица".

Правда. Как нужна она нам сегодня, и как трудно она даётся. Вот и вчитываемся в книги писателей того времени, которое больше всего непонятно сегодня. Заслоненное толщей времени и громадами лжи оно – это время расплылось, как кадры, снятые несфокусированным объективом, и только литература очевидцев, писавших честно и беспристрастно, поможет прояснить лица, сделать выпуклыми и чёткими контуры ушедшей от нас жизни.

Пусть, как признавался сам Островский, литератор из него "хужее", но он писал честно то, что видел, знал, понимал.

Тысячи людей, бывших и настоящих почитателей Николая Островского, сегодня мысленно, а порой и вслух задаются вопросом: на чьей стороне был бы сегодня любимый ими автор романа "Как закалялась сталь" – этого непревзойдённого гимна в прозе революционному взлёту человеческого счастья борьбы и самопожертвования ради простых людей, ради своего народа. С кем был бы он, доживи до наших дней?

Некоторые, отвечая на этот вопрос, готовы сразу отвернуться от писателя, пользуясь для объяснения сомнительной формулировкой: раз он был тогда "за", то, значит, сегодня не подходит. Но разве не миллионы и миллионы рабочих и крестьян в то время были за новую жизнь, за светлое будущее, за коммунизм, в том смысле, чтобы всем жилось хорошо, как, впрочем, и сейчас все за это же в принципе. Другое дело, что понятие всего прекрасного, но не осуществившегося, как хотелось, в той или иной мере, изменилось, а главное изменилось представление о подходах к счастью. Сама идея коммунизма некоторыми отнесена в разряд утопий, хотя никакой замены человеческой мечте не найдено. Но это сегодня все в поисках, когда познали горькую горечь ошибок и тяжесть резких перемен. А тогда?

Николай Островский был максималистом. Его Павка Корчагин, да и Андрий Птаха, не признавали середины. Павка работает на строительстве узкоколейки до потери сознания в буквальном смысле слова. Его вывозят со строительства без чувств. Но он счастлив тем, что дорога построена.

Андрий Птаха повисает на канате гудка, созывающего своим рёвом народ, и, понимая, что сам уже находится на краю гибели, чувствует себя счастливым от тех нескольких минут свободы, когда он может выразить то, что хочет – свою душу, свою волю, свой протест, когда никто не в состоянии помешать ему быть эти несколько минут свободным, делать то, что приводит в восторг собирающихся рабочих оттого, что можно хоть в чём-то оказаться сильнее врагов, заставить их хоть на миг оказаться слабее простого человека.

Да, сам писатель не переносил врагов новой власти органически. В одном из своих писем под грифом секретно он диктовал:

"Директору Госиздата Белоруссии

копия завюнсектора тов. Давидович

Уважаемый товарищ! Мне сообщили, что перевод на еврейский язык романа «Как закалялась сталь» поручили гр. Дунцу, политически скомпрометированному человеку, а перевод на белорусский язык бывшему троцкисту (фамилии не помню). Не знаю, почему надо было вторично на белорусский язык переводить, но, если это нужно, то прошу доверять эту работу людям политически безупречным".

И уже в следующем письме, адресованном первому секретарю ЦК ЛКСМ Белоруссии А. Августайтису, писатель сообщает:

"Товарищ Сарра Давидович сигнализировала мне о том, что переводы «Как закалялась сталь» на еврейский и белорусский языки были отданы троцкистам. На её протесты руководство Госиздата реагировало очень слабо. После её письма ко мне с просьбой помочь ей в этой борьбе заместитель директора Белгосиздата сообщил, что переводы переданы честным писателям. Я благодарен товарищу Давидович за её бдительность. Ведь я ничего не знаю о людях, которым доверяют переводы".

И не был ли прав Островский? Ведь он отказывал переводчикам не потому, например, что те не дали ему взятки, не потому, что те не спели ему дифирамбы, а по принципиально важным для него соображениям. Писатель искренне желал, чтобы его книги готовились чистыми честными руками. И не его вина, если здесь тоже была ошибка, и те переводчики не были вдруг врагами. Сам-то он видеть не мог и принимал кушанье таким, каким его подавали. И если ему говорили, что тот или иной человек, чья фамилия попала в роман, оказался врагом советской власти, Островский без колебаний соглашался на вычёркивание этих имён со страниц книги.

19 октября 1936 года Островским направляется письмо авиапочтой редактору Гослитиздата Вильховыму следующего содержания:

"Добрый день, товарищ Вильховый!

Письмо Ваше получил. Продолжайте печатать Школенко вместо Шумского. Относительно Руссульбаса, то мы эту фамилию снимем. Вместо неё на стр. 283 (III-е Укр. Издание «Молодого большевика») в сцене сбора коммунистов в пехотной школе в словах: «В залу входили Жухрай, Руссульбас и Яким» заменить слово «Руссульбас» словом «предисполкома». И речь будет произносить предисполкома. В начале второй главы (II книги) фамилию Руссульбаса снять. И где это подходит, заменить словом «предисполкома». (Между прочим, я впервые узнаю от Вас о Руссульбасе. До сих пор я знал, что его жена оказалась предательницей, троцкистской. Но как видно не только она).

Все эти исправления я введу в последующие русские издания. Крепко жму руку.

С коммунистическим приветом"

Аналогичного содержания почти за два года до этого 15 июня 1934 г. пишется письмо другу Петру Новикову, в котором говорится:

"Дорогой мой Петрусь!

Только что получил твоё письмо (открытку) от 12/VI.

Я уже получил письмо редактора тов. Трофимова. Я послал ему телеграмму – фамилии вымышленные, можно изменить. Обе фамилии, как Шумский, так и Ольшинский, – вымышленные. Конечно, тов. Трофимов думает о Шумском, бывшем народ<ном> ком<иссаре> прос<вещения> – националисте, но это случайное совпадение фамилий. Их можно изменить, если это нужно. Пусть Трофимов сам изменит какую-нибудь букву в фамилии, и всё будет в порядке".

Понятно, что максимализм этот не был отличительной особенностью лишь Островского. Он был порождением революции и потому владел массами. И друзья будущего писателя, когда романы его ещё витали неосознанно в мыслях, были такими же непримиримыми.

Достаточно вспомнить Льва Берсенева, с которым Островский познакомился в 1929 г. в Сочи и который был выведен в романе "Как закалялась сталь" под собственной фамилией. Почти стенографически точно и по анкетному кратко описывается его жизнь в книге:

"Ещё недавно Лев был большой работник. В революционном движении с двенадцатого года, в партии с Октября. В гражданскую войну ковырял в армейском масштабе, ревтрибуналил во Второй Конной; со Жлобой по Кавказу утюжил белую вошь. Побывал и в Царицыне, и на Южном, на Дальнем Востоке заворачивал Верховным военным судом республики. Хлебнул горячего до слёз".

А вот как более детально писал о себе сам Лев Берсенев в письме своему брату, отражая настроения революционного рабочего класса на Дальнем Востоке за год до установления там советской власти:

"Магазины, лавки, кафе, базар ломятся от товаров и всяких вкусных вещей, но только не для нашего брата, а для толстопузия. С непривычки чудно что-то. Не то, что у нас в Совдепии…

Вечером имеешь право посетить великолепный парк с рестораном, театром, музыкой, где за 25 копеек имеешь право смотреть целый день и ночь, как вкусно и здорово едят люди во фраках, смокингах, с животами в три обхвата…Чувствуешь себя пролетарием во сто раз сильнее, чем у нас в РСФСР, и руки так и чешутся, да пока что коротки руки-то! Долго ли так будет, не знаю, по всей вероятности не долго! Дальневосточный буфер на вулкане. Ропот и недовольство рабочих растут с каждым днём, а все, кто имеет хоть малейшую возможность, бегут к нам. Нас, красных, в касках со звёздами во весь лоб, рабочие по дороге провожали и встречали чуть ли не с криками «ура». По-моему, кликни клич, и в пару дней всё полетит вверх тормашками".

Выйдите сегодня на центральные улицы больших городов нашей страны, взгляните на сегодняшние супермаркеты, игорные клубы, казино, ночные бары и рестораны, присмотритесь к их постоянным клиентам, подъезжающим на шикарных мерседесах и вольво, а затем поезжайте в любую загородную деревню, в любой рабочий посёлок, чтобы увидеть простой рабочий народ, и тогда вы поймёте чувства, которые испытывал Берсенев, когда писал письмо своему брату с Дальнего Востока. Как много схожего в ситуациях, разрыв во времени между которыми, более восьмидесяти лет.

Письмо было написано в августе 1921 г. Тот же период времени, но на Западной Украине описывает Николай Островский в романе "Рождённые бурей". Это литературное произведение, но как удивительно перекликаются его строки с письмом очевидца Льва Берсенева, насколько совпадают в них настроения рабочего класса и большевиков в различных концах страны. Документально правдивыми кажутся слова Метельского на совещании коммунистов, когда он говорит:

"Товарищ Сигизмунд, Чобот прав. Когда массы вышли на улицы, когда рабочих расстреливают, мы обязаны выступить с оружием. Пусть нас разгромят, но мы не можем не выступить. Иначе мы покроем себя позором… Ведь это же аксиома марксизма… Пусть выступление преждевременно, но мы должны его возглавить, раз оно уже началось…"

Максимализм. Он был присущ Островскому естественно, как всем, рождённым бурей революции. И он писал честно то, что видел, знал, понимал.

Роман «Рождённые бурей» писался в совершенно иных условиях, значительно отличавшихся от тех, в которых появлялась «Как закалялась сталь». Тогда – Островский писал свою первую книгу, не зная, что из этого получится и выйдет ли что-то вообще, а ко второй книге приступил, уже взмываемый вверх гребнем волны писательской славы, будучи теперь признанным мастером пера, поддержанным комсомолом и партией. Тогда – писать приходилось, подавляя не только свою робость впервые пишущего человека, но и сомнения окружающих, с которыми вынужден был считаться, ибо они писали под его диктовку, и он не мог оторваться от всех, чтобы, уйдя в своё уединение, как это бывает у большинства писателей, работать собственной рукой, собственноручно черкая и переписывая заново свои собственные строки.

Теперь – от него ждали каждой новой строки, и почти всё слетавшее с уст слепого, прикованного к постели, неподвижно лежащего писателя, мгновенно перепечатывалось на пишущей машинке всегда готовыми к работе секретарями. Едва только появлялись первые главы нового романа, как они тут же перекочёвывали на страницы газет и журналов, разлетаясь по всему свету. Договора с книжными издательствами и редакциями журналов заключались беспрепятственно по их же инициативе. Зелёный свет строкам Островского был на всех светофорах. И всё же рождение романа было мучительно трудным, правда, по многим другим причинам.

Название романа и сама идея его, казалось бы, возникли давно. Ведь повествование жизни Павки Корчагина в романе "Как закалялась сталь" завершается именно тем, что сражённый болезнью, но не сдавшийся молодой коммунист пишет "повесть, посвящённую героической дивизии Котовского. Название пришло само собой: "Рождённые бурей". Стало быть книга уже была задумана тогда? Но новый роман пишется не о котовцах, а знаменитый командарм гражданской войны даже не планировался в нём. Больше того, ещё в 1932 г., когда только шла работа над второй частью романа «Как закалялась сталь», Островский пишет из Сочи в Москву своему верному секретарю Галине Алексеевой, в котором рассказывает о своих планах:

"Галя, я обо всём буду писать. Веду себя скромно на редкость и не создал романа кроме «Стали». Если бы ты была здесь, я убеждён, что 2-ю часть смог бы написать к январю 33 г. и начать новый роман, название которому «Как затихает боль». Вспомни, Галя, неоконченный отрывок. Жму твои ручонки. Не сердись за молчание. Коля".

Определённо книга планировалась быть лирической, судя по названию. Однако впоследствии эта тема больше нигде не упоминается. Скорее всего, она уложилась во второй части «Как закалялась сталь». Не случайно в другом письме той же Галине Алексеевой мы читаем: «Я пишу сейчас печальные страницы второго тома». Зато постепенно вырисовывается, укрепляясь, желание говорить о людях, рождённых революционным огнём.

В декабре 1933 г. Островский пишет письмо революционерке-народнице Вере Фигнер, в котором сообщает:

"С двадцать восьмого года я парализован, неподвижен, потерял последний глаз.

Пять лет напряжённой работы и, как результат, две книги о былом, о нашей мятежной юности.

Я – один из молодой гвардии большевиков.

Железная партия воспитала нас.

Мы – рождены бурей".

Писатель повторил применительно к себе слова «рождённые бурей», уже записанные им в рукописи готовившейся к публикации второй части романа. Однако тема следующей книги ещё не оформилась в сознании. Практически закончив писать роман «Как закалялась сталь» в сентябре 1933 г., Островский бросается в литературную учёбу и в общественную жизнь.

"Как я прожил последние три месяца? – пишет он своему редактору Анне Караваевой в декабре 1933 г. – Я отнял от литучёбы массу времени и отдал его молодёжи. Из кустаря-одиночки стал массовиком. В моей квартире происходяит заседания бюро комитета. Я стал руководом кружка партактива, стал председателем районного совета культстроительства, в общем придвинулся к практической работе партии вплотную. И стал полезным парнишкой. Правда, я сжигаю много сил, но зато стало радостней жить на свете. «Камса» вокруг. Непочатый край работы на культурном фронте. Заброшенные, с полунищим бюджетом, с хаотическим учётом городские библиотеки возрождаются и становятся боеспособными. Создал литкружок, как могу, так и руковожу им. Внимание партийного и комсомольского комитетов ко мне и моей работе большое. Партактив у меня бывает часто. Я ощущаю пульс жизни, я сознательно пожертвовал эти месяцы местной практике, чтобы прощупать сегодняшнее, актуальное.

Я не могу в одном письме всё рассказать. Я хочу писать тебе ещё, если мои письма тебе не скучны. И всё же я много читаю. Прочёл «Шагреневую кожу» Бальзака, «Воспоминания» В.Н.Фтгнер, «Вступление» Германа, «Последний из Удэге», «Крутую ступень», «Анну Каренину», «Литнаследство», все №№ «Литкритики», «Дворянское гнездо» Тург<енева> и много др."

И вот тут Островский пишет Караваевой самое главное, что его заботит, чем он, по существу, живёт всё время, занимаясь ли с комсомольцами, слушая ли чтение книг и т.д. Продолжая своё письмо, он просит старшего товарища по литературе:

«Очень хочу – напиши мне, что больше всего подошло бы мне разработать в будущем. Какую тему? Зная меня, ты интересно можешь сказать. Что, по-твоему, мне больше всего удастся – какая тема?»

Но ещё не получив совета Караваевой, он уже пишет друзьям: «С января начинаю работать всерьёз и надолго».

Однако зиму писатель болеет, и начать работу приходится позже. Тем временем, Караваева успевает прислать свои соображения о предстоящей работе, и они нравятся Островскому. В своём ответе ей он пишет:

"Относительно сюжета новой работы я напишу потом. Твой эскиз весьма интересен. Неисчерпаема тема об изумительных образах молодёжи, «героя нашего времени».

В те же дни Островским готовится статья «За чистоту языка», заказанная Караваевой для журнала «Молодая гвардия», вносятся исправления в первые издания «Как закалялась сталь» для последующих переизданий, пишутся дополнения к украинскому, польскому и другим изданиям романа.

Такая работа и для здорового пишущего человека кажется всегда трудной, а тут больной. Но странное дело – сам Островский будто не замечает этого. Посылая обещанную Караваевой статью, он жалуется ей на трудности, но настолько оптимистична его жалоба, словно, чем труднее ему, тем радостней:

"Дорогая тов. Анна!

Вместе с этим письмом посылаю свои наброски «За чистоту языка». Я не претендую, чтобы эти заметки были опубликованы уже потому, что в них мало конкретности. Для собирания же конкретного материала нужны молодёжные книги, нужны выборки из текста и т.п., а у меня так: пока найдут желанную страницу, пройдёт час, а я уже через десять минут кусаю губы. Всё бы я простил природе, такой ко мне немилосердной, но отнять единственный глаз – это бессовестно. Хотя, сказать по совести, я и сейчас живу намного радостнее и «счастливее», чем многие из тех, кто приходит ко мне, и, наверно, из любопытства. У них здоровые тела, но жизнь они проживают бесцветно, скучно. Хотя у них видят оба глаза, но взгляд у них безразличный и, наверно, скучающий. Они, наверно, меня считают несчастным и думают – не дай господь мне попасть на его место, а я думаю об их убожестве и о том, что не обменял бы роли".

Островский учит молодёжь и сам неустанно учится, много читает, буквально «прорабатывает» «Войну и мир» Л.Н. Толстого и в то же время продолжает думать над своей новой книгой. В начале июня 1934 г. он сообщает Петру Новикову:

"Силуэты новой вещи у меня набросаны, и скоро я начну работать. Сейчас же учёьа и учёба. Проработка лучшего из классического наследства. Ведь вперёд надо идти ростом, топтание на месте – это гибель. С меня теперь будут требовать как с подмастерья, а не как с ученика, и потому учёба до головокружения.

Кто бы мог подумать, что у меня будет такой счастливый конец жизни, ведь если, скажем, я нечаянно погибну сейчас, то это будет гибель на боевом посту, а не на инвалидных задворках".

Можно вспомнить, что всего за четыре года до этого дня, когда писатель только приступал к работе над романом «Как закалялась сталь», он писал о своём здоровье тому же Новикову, совсем не предполагая скорую смерть:

«То, что я сейчас прикован к постели, не значит, что я больной человек. Это неверно! Это чушь! Я совершенно здоровый парень. То, что у меня не двигаются ноги и я ни черта не вижу, – сплошное недоразумение, идиотская какая-то шутка, сатанинская! Если мне сейчас дать одну ногу и один глаз (о большем я не мечтаю), – я буду такой же скаженный, как и любой из вас, дерущихся на всех участках нашей стройки…»

Начиная работу над новой книгой, Островский уже чувствует за спиной призрак смерти, от которого он начинает всеми силами отталкиваться, отбиваться, защищаться упорной напряжённой ежедневной по десять-двенадцать часов работой. Он выиграл несколько боёв со смертью, чтобы успеть закончить хотя бы первую книгу нового романа. В 1933 г. он писал Караваевой: «…вопрос лишь в том, сумею ли завоевать у жизни необходимые три-четыре года. Тогда будет создан второй труд». Три года отвоевать удалось, и труд создать успел. Но какой ценой?

Из письма Караваевой первого сентября 1936 г.:

«Ты, наверное, занешь, чтодва месяца тому назад я едва не погиб. У меня камень разорвал желчный пузырь, получилось кровоизлияние и отравление желчью. Врачи тогда в один голос сказали: „Ну, теперь амба!“ Но у них опять не вышло, и я выцарапался, опять напутав в медицинских аксиомах».

1934 год начался для писателя гриппом, и другие болезни по-прежнему не оставляют его. Он борется с ними и летом вновь вспоминает о нужных трёх годах жизни в письме Трофимову, словно забыв, что год назад уже просил у жизни тот же срок:

«Конечно, тов. Трофимов, я с „Молодым большевиком“ никогда не порву творческой связи. Писать же я буду и пишу вторую книгу о молодёжи, о новых людях нашей страны, о том, что хорошо знаю. Действие опять происходит на Украине – моей родине, которую я прошёл пешком вдоль и поперек. Пишу о том, что ярко запечатлелось, что можно правдиво передать. Не перепевая темы, не повторяя людей, дать новое произведение, волнующее, зовущее к борьбе за наше дело, но в другом сюжете, в другой композиции. Желания работать у меня много, я даже обязан прожить ещё минимум три года и написать юношеству одну-две родные им книги».

Островский не знает, что на счету его жизни уже нет трёх лет, но он пытается их вырвать. В письме Н. Новикову от 23.10.33 г. он рассказывает:

«Моя жизнь развёртывается сейчас на боевых линиях, есть для чего жить, а сил физических осталась такая крошка. Вспыхнешь в небольшой речи или напишешь небольшую статью, и наваливается свинцовая тяжесть, усталость. Разрыв между духом и материей. А теперь так нужны физические силы. Будем жить за счёт аккумуляторов».

Борьба за жизнь отрывает много сил, а ведь они нужны и для работы. Постепенно созревает план новой книги, и скелет его всё больше и больше обрастает плотью. Наконец в письме Трофимову 12 октября 1934 г. появляется предположительное название романа и подробнее раскрывается его предполагаемое содержание:

"Если очевидно, что Вы не приедете, что меня весьма огорчило бы, то придётся сжато договориться о следующем (если это возможно и Вы найдёте это необходимым):

Первое – включить в тематический план 1935 года дешёвое переиздание «Як гартувалася сталь» (украинское название «Как закалялась сталь» прим. авт.);

Второе – заключить соглашение на издание новой книги под условным названием «Рождённые бурей», размером приблизительно пятнадцать печатных листов. Тема книги – борьба за Советскую Украину, период 1919-20 годы. Книга для юношества. Возможно, революционно-романтического характера…

Новую книгу я Вам напишу на русском языке, поэтому Вы учтите свои расходы на перевод. Срок представления рукописи – сентябрь 1935 года, возможно раньше, но это неизвестно".

Островский несколько переоценил свои физические возможности. Работа была завершена на год позже. Он не учёл силу болезней и не только…

Роман планируется им писать на документальной основе. Однако для этого нужна литература, которой в Сочи нет. И писатель стремиться в Москву. Он просит своих друзей приложить все силы и помочь ему перебраться в столицу, где всегда можно найти нужные книги и консультации старших товарищей. Но проблемы с книгами и переездом решались не так скоро, как хотелось.

Из письма Николаю Новикову от 4.12.34 г. мы узнаём:

«С Москвой дела не движутся ни вперёд ни взад. В ожидании результата взялся за работу, систематически работаю изо дня в день. Есть квалифицированный секретарь, и дела продвигаются вперёд. Всё-таки с материалом плохо дело обстоит. Никто ни одной книги не высылает. Может, ты что где выкопаешь насчёт гражданской войны и войны с белополяками, пришли тогда мне, буду очень рад».