Текст книги "Творческий путь Н. В. Устюгова в контексте развития советской исторической науки"

В начале 1920-х гг. на факультете общественных наук сохранялась предметная система обучения, введенная в Московском университете еще в 1906 г. Согласно ей, студенты сами определяли сроки прохождения учебного плана, записываясь в начале триместра на те курсы, которые они желали прослушать[104]104
  Перковская Г. А. Развитие исторического образования в университетах России во второй половине XVIII – начале ХХ в.: дис. … канд. ист. наук. Ставрополь, 2005. С. 180–181; Неусыхин А. И. Указ. соч. С. 23.


[Закрыть]. Напряженно занимаясь освоением университетской программы, Устюгов смог выполнить учебный план за минимальный срок и закончить ФОН 1-го МГУ в мае 1924 г. Во время обучения он сдал все экзамены на высшую оценку «весьма удовлетворительно». Исключением был только экзамен по государственному устройству РСФСР, на котором он получил оценку «удовлетворительно», аналогичную современной оценке «хорошо»[105]105
  АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 12. Л. 1–2.


[Закрыть].

Подводя итоги, следует отметить, что решающими факторами, повлиявшими на формирование исторических взглядов Устюгова, стали происхождение и образование. На наш взгляд, общественно-политический компонент исторических взглядов ученого формировался в основном под влиянием фактора происхождения, а научный – под влиянием фактора образования. Являясь сыном сельского священника, сохранившим связь с отцом в годы гонений на церковь, Устюгов остался чужд коммунистическим идеям и не вступил ни в комсомол, ни в компартию. Обучаясь в университете, он не стал сторонником «красных профессоров», а выступил в качестве последователя историков «старой школы».

Получение Устюговым профессионального исторического образования в 1920-е гг. позволило основоположнику генерационного подхода к изучению истории советской исторической науки Л. А. Сидоровой отнести его к первому марксистскому поколению отечественных историков[106]106
  Сидорова Л. А. Советская историческая наука середины ХХ в.: синтез трех поколений историков. М., 2008. С. 121.


[Закрыть]. Однако выделяемые ею характерные особенности этого поколения: догматическая модель использования марксизма, доминирование партийно-классового подхода при изучении и оценке исторических явлений – не прослеживаются в творчестве Устюгова. Это отмечает и сама Сидорова, показывающая творческий подход Устюгова к использованию марксистской теории при изучении вопроса о генезисе капитализма в России[107]107
  Сидорова Л. А. Советская историческая наука середины ХХ в.: синтез трех поколений историков. М., 2008. С. 101–103, 121–124.


[Закрыть].

Нам представляется, что предложенное Сидоровой выделение «первого марксистского поколения» советских историков, формировавшегося приблизительно в 1917–1945 гг., является неточным и обладает низкой эвристической ценностью. Это связано, во-первых, с тем, что данное поколение не было первым поколением отечественных историков-марксистов. Многие молодые историки (В. П. Волгин, А. Н. Шебунин и др.) усвоили марксистские идеи еще в дореволюционный период[108]108
  Дмитриев А. Н. «Академический марксизм» 1920–1930-х гг. и история Академии. Случай А. Н. Шебунина // Новое литературное обозрение. 2002. № 2 (54). С. 32–34.


[Закрыть]. Во-вторых, определение Сидоровой представляется некорректным в связи с тем, что исторические взгляды представителей данного поколения, получивших профессиональное образование в 1920-е гг., формировались под влиянием не только марксизма, но и других учений.

Исходя из этого, мы считаем, что более точным термином, чем «первое марксистское поколение», является термин «первое советское поколение» историков. Историческими событиями, определившими границы этого поколения, явились, с одной стороны, создание коммунистических университетов и факультетов общественных наук в 1919 г., а с другой – начало репрессий по «Академическому делу» в 1929 г. Основным социологическим критерием объединения людей в одно поколение является сходство социокультурного облика, формирующегося в процессе социализации[109]109
  Воронков В. М. Проект «шестидесятников»: движение протеста в СССР // Отцы и дети: Поколенческий анализ современной России. М., 2005. С. 171.


[Закрыть]. В развитии исторической науки аналогом социализации выступает получение профессионального образования. В отличие от исследователей, взгляды которых формировались в дореволюционный период, историки этого поколения, получая профессиональное образование, в обязательном порядке знакомились с марксизмом. Но в отличие от историков последующих советских поколений, они получали образование в условиях идеологического разномыслия, связанного с существованием различных версий марксистского учения и сравнительно свободным выражением немарксистских взглядов.

Следует отметить, что внутри первого советского поколения историков можно выделить две группы, различавшиеся по характеру своего образования. Одной из них являлись т. н. «красные профессора» и их ученики, обучавшиеся в коммунистических вузах. Они активно усваивали марксистскую теорию, но почти не получали профессиональной источниковедческой подготовки. Второй группой были ученики историков «старой школы», получавшие образование в университетах. Для них было характерно продолжение научных традиций своих учителей, нередко сочетавшееся с критическим отношением к марксизму.

Получив образование на факультете общественных наук МГУ, Устюгов принадлежал к первому поколению советских историков, получивших образование в университетах. Характерная для этой группы ученых методологическая преемственность с историками «старой школы» наглядно проявилась в его первых работах по истории русского крестьянства XIX в.

1.2. Изучение истории русского крестьянства XIX в.

В то время, когда Устюгов окончил университет, возможности для профессионального изучения и преподавания истории (за исключением историко-партийной тематики) в Советском Союзе были сведены к минимуму. Одновременно с закрытием исторических отделений на факультетах общественных наук, в 1921 г. история была вычеркнута из программы средних школ. Вместо нее был введен предмет «обществоведение», дававший лишь отдельные фрагменты исторических знаний вместе с отрывочными сведениями по политэкономии и праву[110]110
  Бущик Л. П. Очерк развития школьного исторического образования в СССР. М., 1961. С. 181.


[Закрыть]. Большая часть факультетов общественных наук, открывшихся в университетах в начале 1920-х гг., была закрыта из-за недостатка преподавателей-марксистов. Число исторических комиссий в структуре РАН (с 1925 г. АН СССР) и исторических институтов, объединенных в РАНИОН, было небольшим, а их состав был немногочислен. В этих условиях выходом для Устюгова, как и для многих историков его поколения (А. И. Неусыхина, А. Д. Люблинской, Л. В. Черепнина и др.), стали занятия библиографией и библиотечным делом, о чем он позднее писал: «Все мы, историки, в период 1924-1934 гг. усиленно “грешили” вопросами библиографии и библиотечного дела, так как тогда вместо истории преподавалось обществоведение»[111]111
  Цит. по: Каменцева Е. И. Письма историка с фронта // Советская историография отечественной истории. М., 1988. С. 95.


[Закрыть].

Еще обучаясь в университете, в октябре 1923 г. Устюгов устроился в библиотеку Коммунистического университета национальных меньшинств Запада на должность помощника заведующего библиотекой, в которой проработал до декабря 1925 г.[112]112
  НА ИРИ РАН. Ф. 10. Ед. хр. 45. Л. 63 об.


[Закрыть] В 1925 г. он перешел на работу в одно из крупнейших советских книгохранилищ – Библиотеку Коммунистической академии (далее Библиотека Комакадемии). Поступая на работу в Комакадемию, Устюгов скрыл факты своего происхождения из духовного сословия и обучения в семинарии. В анкете, заполнявшейся при поступлении, он указал, что его родители принадлежали к трудовой интеллигенции, а сам он обучался в средней школе[113]113
  АРАН. Ф. 350. Оп. 3. Д. 318. Л. 110.


[Закрыть]. Тем не менее в следующем 1926 г. он возглавил библиотеку Института советского строительства, входившего в состав Академии, которой заведовал до 1928 г.

Вместе с тем Устюгов не прекращал научных исследований и после окончания университета продолжил свои занятия в семинаре Петрушевского, где изучал аграрный строй Англии после нормандского завоевания. В это время им были выполнены работы «Структура английского поместья XIII в.», «Вилланские повинности на землях Рамзейского аббатства в XIII в.» и «Повинности свободных держателей на землях Рамзейского аббатства»[114]114
  НА ИРИ РАН. Ф. 10. Ед. хр. 45. Л. 65 об.


[Закрыть]. Одновременно Устюгов продолжал исследования по русской истории, которой занимался в кружке Бахрушина[115]115
  Ананьич Б. В., Панеях В. М. Следствие в Москве по «Академическому делу» 1929–1931 // Русский исторический журнал. 1999. Т. II. № 3. С. 99.


[Закрыть]. Участники кружка выступали с докладами на темы своих исследований, слушали выступления выдающихся историков и обсуждали важнейшие новинки исторической литературы[116]116
  Черепнин Л. В. С. В. Бахрушин как учитель // Черепнин Л. В. Отечественные историки XVIII–XX вв. М., 1984. С. 290.


[Закрыть]. Занимаясь в кружке Бахрушина, Устюгов изучал увольнение крестьян в вольные хлебопашцы по документам, хранившимся в фонде Московского губернского предводителя дворянства в Историческом архиве Московского губернского архивного бюро.

В это время он выполнил работу, посвященную законодательству о вольных хлебопашцах в первой половине XIX в.[117]117
  НА ИРИ РАН. Ф. 10. Ед. хр. 45. Л. 66 об.


[Закрыть] В 1926 г. Устюгов попытался поступить в аспирантуру РАНИОН, куда его рекомендовали Бахрушин, Яковлев, Петрушевский и Пичета, но принят не был[118]118
  АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 50. Л. 16 – 20 об.


[Закрыть]. В 1927 г. он повторил попытку поступления и получил новые рекомендации от Петрушевского и Бахрушина. В качестве вступительной работы им было представлено исследование об увольнении крестьян в вольные хлебопашцы по духовным завещаниям, но приемная комиссия отклонила его кандидатуру под формальным предлогом недостаточности общественной работы. Пытаясь оспорить решение комиссии, Устюгов указывал на то, что занимается общественной работой на службе и является председателем жилищного товарищества в том доме, где живет, но его возражения приняты не были, и в поступлении ему было отказано[119]119
  АРАН. Ф. 1535. Оп. 2. Ед. хр. 50. Л. 1.


[Закрыть].

Но он продолжил свои исследования о вольных хлебопашцах и вел их несмотря на то, что большую часть его времени отнимали занятия библиотечным делом. В 1928 г. Устюгов оставил заведование библиотекой Института советского строительства и стал научным руководителем русской части сектора комплектования Библиотеки Комакадемии. Тем не менее исследование продвигалось, и в феврале 1930 г. он сообщал своей однокурснице Т. А. Осоргиной-Бакуниной, что его работа над вопросами увольнения в вольные хлебопашцы близится к концу[120]120
  АРАН. Ф. 1535. Оп. 4. Ед. хр. 13. Л. 3 об.


[Закрыть].

В мае 1930 г., рассказывая ей о работе над данной темой, он писал: «Материал сейчас передо мной живет. Я чувствую этот трепет живой жизни, которая встает с почти полуистлевших страниц сухих канцелярских дел. Борьба страстей, стон ‹…› бессилие разобраться в той канцелярской паутине, которой был опутан сам процесс увольнения ‹…› и т. д. ‹…› Что из этого получится – не знаю. Увидит ли работа свет, тоже мне неизвестно. Во всяком случае, я работаю сейчас только для себя ‹…› а что будет дальше с моей работой, покажет будущее. Никаких утилитарных целей я ей не ставлю. Если же она будет кому-нибудь полезна, я только порадуюсь. ‹…› Нынешнюю зиму я ведь ничем другим не занимался, кроме хлебопашцев. Если благополучно кончу, то примусь за другую работу, близко связанную с этой, о жалобах крепостных на своих помещиков и о тяжбах между крестьянами и помещиками»[121]121
  АРАН. Ф. 1535. Оп. 4. Ед. хр. 13. Л. 4 об. – 6.


[Закрыть]. Но осенью 1930 г. Устюгову было поручено редактирование разделов русской истории IX–XIX вв. и вспомогательных исторических дисциплин в «Международном ежегоднике исторической библиографии за 1928 г.», издававшемся в Париже Национальным архивом Франции. Работа над ежегодником была закончена в конце 1930 г., но в начале следующего года Устюгов начал заниматься подготовкой ежегодника за 1929 г.[122]122
  АРАН. Ф. 1535. Оп. 4. Ед. хр. 13. Л. 7, 9 об.


[Закрыть]

Хотя занятия библиографией надолго приостановили научные исследования Устюгова, они имели и положительные стороны, проявлявшиеся в систематическом ознакомлении ученого с современной исторической литературой и расширении его интеллектуального кругозора. Именно работая в библиотеке, он начал активно сотрудничать с выдающимся религиозным философом, писателем и театроведом Сергеем Николаевичем Дурылиным. В 1927 г. Дурылин был выслан в Томск, а в 1930 г. переведен в город Киржач, находившийся в Ивановской промышленной области. Поскольку он не мог работать в московских библиотеках, Устюгов находил в них литературу для него. В 1932 г. Дурылин смог опубликовать под псевдонимом Н. Кутанов обширную статью о П. А. Вяземском, озаглавленную «Декабрист без декабря», которая вышла в сборнике «Декабристы и их время», издававшемся Обществом политкаторжан и ссыльнопоселенцев. В феврале 1932 г., когда статья была принята в печать, он писал Устюгову: «У Вас легкая рука. “Вяземский” принят. Вы найдете там – т. е. в журнале или сборнике, где он будет – нового автора, впервые выступающего в печати с исторической работой. Автор этот приносит во вступлении Вам благодарность, но, увы, как ни хотел, не мог напечатать посвящение Вам. Говорят: не принято и не удобно. Автор жаловался мне на это. Я ему сочувствую и советую написать посвящение от руки»[123]123
  АРАН. Ф. 1535. Оп. 4. Ед. хр. 85. Л. 1.


[Закрыть]. Однако редакция сняла предисловие к статье, и благодарность Дурылина Устюгову так и не была опубликована. Следует отметить, что Дурылина и Устюгова связывали не только деловые отношения, но и довольно близкая дружба. Вероятно, через него Устюгов познакомился с живописцем Михаилом Васильевичем Нестеровым, которого называл последним великим русским художником[124]124
  Каменцева Е. И. Письма историка с фронта // Советская историография отечественной истории. М., 1988. С. 93.


[Закрыть].

Рубеж 1920–1930-х гг. ознаменовался новым идеологическим наступлением советской власти, одной из жертв которого стали представители «старой интеллигенции» и их ученики. Весной 1929 г. М. Н. Покровский выступил в печати с призывом: «Надо переходить в наступление на всех научных фронтах. Период мирного сожительства изжит до конца». А летом того же года секретарь ЦК ВКП(б)

B. М. Молотов объявил следующий – 1930 г. – последним годом для «старых специалистов»[125]125
  Пихоя Р. Г. Востребованная временем история. Отечественная историческая наука в 20–30-е годы ХХ века // Новая и новейшая история. 2004. № 2. С. 38.


[Закрыть]. В конце 1929 г. начались аресты среди сотрудников Академии наук, ставшие началом так называемого «Академического дела». В 1930 г. по данному делу были арестованы крупнейшие историки: С. Ф. Платонов, Е. В. Тарле, Ю. В. Готье, А. И. Яковлев, В. И. Пичета, С. В. Бахрушин и другие, обвинённые в создании вымышленного «Союза борьбы за возрождение свободной России». В связи с «Академическим делом» угрозе репрессий подвергался и Устюгов, занимавшийся в кружке Бахрушина. На основе данного кружка следователями был сфабрикован «Московский центр» «Союза»[126]126
  Панеях В. М. М. Н. Тихомиров в «Академическом деле» 1930 г. // Археографический ежегодник за 1993. М., 1995. С. 37–39.


[Закрыть]. Арестованный в сентябре 1930 г. член кружка И. С. Макаров, перечисляя лиц, регулярно посещавших его заседания, назвал Л. В. Черепнина, Н. В. Устюгова, Н. И. Привалову и А. Н. Сперанского[127]127
  Ананьич Б. В., Панеях В. М. Следствие в Москве по «Академическому делу» 1929–1931 // Русский исторический журнал. 1999. Т. II. № 3.
  C. 99.


[Закрыть]. В конце 1930 г. Черепнин и Привалова были арестованы, но Устюгов и Сперанский избежали ареста. Очевидно, Устюгов поначалу надеялся, что заключение Черепнина и Макарова будет недолгим. В октябре 1930 г., иносказательно сообщая Осоргиной-Бакуниной о репрессиях по «Академическому делу», он писал: «Относительно серьезной болезни Ал. Ив. [Яковлева] Вы правы. Вл. Ив. [Пичета] не ответил на открытку, очевидно по болезни, так как и он болен. К сожалению, я не могу сообщить Вам подробностей, так как не был ни у того, ни у другого. Из прежних товарищей видел только Сер. Дм. [Минеева] и Марию Павловну. Они здоровы и работают по-прежнему. Лев Вл. [Черепнин] и Ив. Сер. [Макаров] больны, но я никак не соберусь навестить их. Думаю, что пустяки. Сейчас осень и очень много больных. В Москве гуляет злокачественный грипп»[128]128
  АРАН. Ф. 1535. Оп. 4. Ед. хр. 13. Л. 7 об. – 8.


[Закрыть]. Но эти надежды не оправдались: Макаров был приговорен к трем годам заключения в Вишерском ИТЛ, а Черепнин был выслан на три года на двинские камнеразработки[129]129
  Назаров В. Д. Лев Владимирович Черепнин // Портреты историков: время и судьбы. М.; Иерусалим, 2000. Т. 1. Отечественная история. С. 291.


[Закрыть].

В это же время поступали доносы и на самого Устюгова. В его личном деле в фонде Комакадемии в Архиве РАН хранится рапорт, направленный начальнику «легкой кавалерии» от рядовой участницы данного движения. В то время «легкой кавалерией» называли отряды комсомольцев, занимавшиеся проверкой работы учреждений и предприятий. Такое название эти отряды получили благодаря методам своей работы – внезапным рейдам, или «налетам». В рапорте указывалось на духовное происхождение Устюгова и подчеркивалось, что связей с отцом он не порывал. Также в нём говорилось, что Устюгов являлся инициатором протестов против выселения из дома, где он проживал, прежнего домовладельца, выступал против подписки на 3-й заем индустриализации и утверждал в частных разговорах, что «История» Покровского является халтурой, а «он де признаёт только Ключевского и т. п.». Выводы рапорта гласили: «т. Устюгов несомненно не наш человек. Нужно выяснить, на какой именно работе, если на научной, то, несомненно, это недопустимая вещь в Комакадемии, когда идет чистка в вузах профессорского состава»[130]130
  АРАН. Ф. 350. Оп. 3. Д. 318. Л. 107 – 107 об.


[Закрыть].

На наш взгляд, данный рапорт следует датировать февралем 1931 г., так как Устюгов переехал на новый адрес весной 1930 г., когда получил комнату в доме в Мертвом переулке[131]131
  АРАН. Ф. 1535. Оп. 4. Ед. хр. 13. Л. 4 об.


[Закрыть]. Как раз незадолго до его переезда проводилась подписка на третий заем индустриализации, осуществлявшаяся в 1929–1930 гг. Тем не менее, судя по имеющимся источникам, Устюгов избежал каких-либо последствий этого доноса. В мае 1931 г. он ушел в отпуск, из которого вышел только в январе 1932 г. Через год, в феврале 1933 г., он оставил работу в Комакадемии и перешел на должность заведующего отделом комплектования в Библиотеку Политехнического музея[132]132
  НА ИРИ РАН. Ф. 10. Ед. хр. 45. Л. 104 об. – 105.


[Закрыть]. В тот период, когда он служил в Библиотеке Политехнического музея, произошли важные изменения в его личной жизни – около 1934 г. он женился на Александре Николаевне Устюговой, также являвшейся библиотечным работником.

Вскоре после ухода Устюгова из Библиотеки Комакадемии вышла его первая печатная работа, которой стало предисловие к документам о волнении крепостных рабочих на шелковой фабрике помещика Окулова в Бронницком уезде Московской губернии в 1841 г., опубликованное в сборнике «История пролетариата СССР»[133]133
  Устюгов Н. В. О волнении крепостных рабочих на шелковой фабрике помещика Окулова в Бронницком уезде Московской губернии в декабре 1841 г. // История пролетариата СССР. 1933. Сб. 4. С. 207–213.


[Закрыть]. Характеризуя ее в письме к Осоргиной-Бакуниной, он писал, что эта «статья не является ни предисловием к публикации документов, ни вступительной статьей в более широком смысле этого слова. Это обработка публикуемых документов, самостоятельная статья, написанная на основании тех материалов, которые в них содержатся. Писать настоящее вступление к такому мелкому материалу не было смысла – похоже на выстрел из пушки по воробью. Я и дал статью, где был тщательно собран весь печатный материал о фабрике, ее владельце и арендаторе. Редакции угодно было рассматривать эту статью как вступление к публикации, и она предложила мне переделать соответствующим образом статью. Переделывать в настоящее предисловие не было смысла, как я уже сказал, и я максимально стиснул первую часть, поместив ее в примечаниях и опустив большую часть деталей, а вторую оставил почти без изменения. В таком виде статья прошла, но я вполне согласен с Вами, что она получилась довольно корявой. Что же касается некоторых замечаний об отдельных фразах, то, конечно, я вполне с ними согласен. Только не имея под руками никаких материалов, я затрудняюсь сказать, на чей счет это должно быть отнесено – на мой, типографии или редакции. По статье прошла редакторская рука, которая, с моей точки зрения, в некоторых местах подпортила мой текст. Редакция заменила некоторые слова, вставила две-три фразы, которые мои знакомые без всякого труда узнают»[134]134
  АРАН. Ф. 1535. Оп. 4. Ед. хр. 13. Л. 14 – 14 об.


[Закрыть].

Несмотря на то, что Устюгов начал публиковаться, его главная работа того времени – исследование об увольнении крестьян в вольные хлебопашцы – в эти годы так и не попала в печать. Она была опубликована только в 1947 г., когда Устюгов уже девять лет являлся преподавателем МГИАИ. В третьем томе «Трудов историко-архивного института» вышла его статья «Увольнение крестьян в свободные хлебопашцы по духовному завещанию». Создававшаяся во второй половине двадцатых – начале тридцатых годов, она заметно выделялась среди произведений советской послевоенной историографии, посвященной истории России первой половины XIX в. В статье полностью отсутствовали цитаты из классиков марксизма, зато содержались ссылки на работы расстрелянного большевиками великого князя Николая Михайловича, высланного на «философском пароходе» профессора А. А. Кизеветтера и эмигрировавшей из Советской России кн. О. Н. Трубецкой[135]135
  Устюгов Н. В. Увольнение крестьян в свободные хлебопашцы по духовному завещанию // Труды Историко-архивного института. М., 1947. Т. 3. С. 142, 147, 166, 168.


[Закрыть]. Также в статье полностью отсутствовали упоминания о классовой борьбе и эпитеты «прогрессивный» и «реакционный».

Кроме этого, в работе Устюгова присутствовали серьезные отличия от произведений большинства советских историков, связанные с отношением ее автора к государству. Устюгов в своих трудах никогда не следовал ленинскому определению государства как «машины для подавления одного класса другим». Напротив, следуя традициям историков «старой школы», он изображал государство как надклассовый институт, заинтересованный не в углублении, а в смягчении общественных противоречий. В рассматриваемой статье Устюгов связывал непоследовательность правительственной политики по крестьянскому вопросу не с отстаиванием правящей верхушкой исключительно помещичьих интересов, а с боязнью правительства одним ударом ликвидировать отношения, сложившиеся веками[136]136
  Устюгов Н. В. Увольнение крестьян в свободные хлебопашцы по духовному завещанию // Труды Историко-архивного института. М., 1947. Т. 3. С. 143.


[Закрыть]. По его мнению, самой яркой иллюстрацией противоречивости правительственной политики в крестьянском вопросе в начале XIX в. являлись указ о вольных хлебопашцах от 20 февраля 1803 г. и высочайше утвержденное 19 декабря 1804 г. Положение Государственного Совета, запрещавшее увольнение крестьян в вольные хлебопашцы по завещаниям, что обосновывалось заботой об интересах наследников помещика. Устюгов подробно анализировал в статье процедуру издания указа о вольных хлебопашцах, детализировавших его «Правил, постановленных в руководство Министерству внутренних дел…» и Положения, запретившего увольнение крестьян по завещаниям. Говоря о «Правилах», он писал, что они устанавливали очень сложный порядок прохождения дел о крестьянском увольнении, который, по официально декларированной мысли законодателя, должен был обеспечить интересы крестьян и оградить их от всякого принуждения и подлога. На практике же этот сложный порядок явился тормозом на пути крестьянского освобождения[137]137
  Устюгов Н. В. Увольнение крестьян в свободные хлебопашцы по духовному завещанию // Труды Историко-архивного института. М., 1947. Т. 3. С. 144–147, 151–153.


[Закрыть].

Затем Устюгов анализировал два случая, когда Министерство внутренних дел не утверждало увольнения крестьян в вольные хлебопашцы по духовным завещаниям, и семь случаев, когда это увольнение, несмотря на противоречие с Положением 1804 г., признавалось законным. Одна из наиболее частых причин утверждения подобных завещаний заключалась в том, что данное Положение не запрещало увольнение крестьян при жизни помещика с условием их освобождения от повинностей только после его смерти[138]138
  Устюгов Н. В. Увольнение крестьян в свободные хлебопашцы по духовному завещанию // Труды Историко-архивного института. М., 1947. Т. 3. С. 157, 162.


[Закрыть]. Подводя итоги, Устюгов писал, что Положению 1804 г. нельзя отказать в логической последовательности. Оно даже как бы защищало интересы крестьян, которые тотчас же получали свободу, не дожидаясь смерти помещика. Не нарушало оно и интересов помещика, так как дозволяло сохранять все прежние повинности до его смерти. Но оно не учитывало важного психологического момента. Помещику легче всего было отказаться от крепостного права на смертном одре, когда он мог не опасаться последствий этого шага лично для себя. Но Положение 1804 г. запрещало подобные акты, что лишало указ о вольных хлебопашцах одного из самых широких способов его применения и сокращало общее количество крестьян, переведенных в вольные хлебопашцы[139]139
  Устюгов Н. В. Увольнение крестьян в свободные хлебопашцы по духовному завещанию // Труды Историко-архивного института. М., 1947. Т. 3. С. 166–170.


[Закрыть]. В подтверждение данного тезиса Устюгов приводил две обширные цитаты из записок о необходимости крестьянской реформы Ю. Ф. Самарина и кн. В. А. Черкасского, утверждавших, что Положение 1804 г. являлось серьезным препятствием на пути освобождения крестьян.

В годы изучения Устюговым увольнения крестьян в вольные хлебопашцы окончательно завершилось формирование его исторических взглядов, сложившихся под влиянием представителей младшего поколения московской исторической школы. Методологической основой их творчества были позитивизм и представление о надклассовой роли государства, восходящее к идеям С. М. Соловьёва[140]140
  Тихонов В. В. Московские историки первой половины ХХ века. М., 2012. С. 181.


[Закрыть]. Характерной чертой позитивистской методологии являлось признание многофакторности исторического процесса, проявляющейся в равном влиянии социально-экономических и социально-психологических явлений на ход истории[141]141
  Репина Л. П., Зверева В. В., Парамонова М. Ю. История исторического знания. М., 2004. С. 178–181.


[Закрыть]. Позитивистская основа вышеназванной работы Устюгова проявилась в сочетании в ней внимания к сфере экономических отношений с объяснением политических явлений при помощи механизмов социальной психологии. Вместе с тем в работе о вольных хлебопашцах отсутствовали такие ключевые признаки марксистской методологии, как объяснение социально-политических явлений диалектикой производительных сил и производственных отношений и акцентирование движущей силы классовой борьбы. И хотя в годы установления идеологического единомыслия в советской исторической науке Устюгов начал использовать в своих работах идеи марксизма-ленинизма, элементы позитивистской методологии сохранялись в его трудах на протяжении всего его творческого пути.