Текст книги "Охота на Ведмидя. И другие повести и рассказы"

– Мама, ты жива!

Я их ласкаю, по головкам глажу, а у самой глаза на мокром месте. Свекровь тоже приковыляла – радуется моему возвращению.

Потом открыла я платяной шкаф и достала оттуда шапку, рубаху и шаровары мужа. Мне его одежда великовата была. Я обшлага на рукавах подвернула, шаровары повыше подтянула, длинные волосы под шапку спрятала и стала как молодой парень. Кинжал и револьвер засунула за пояс, ружьё взяла и полный патронташ.

Благословила своих домочадцев и пошла город защищать. А уже часов девять вечера. Стрельба с китайской стороны прекратилась. Прошла я по Набережной к губернаторскому дому и вижу: копают добровольцы ложементы. Но работа у них идёт неспоро, лопат на всех не хватает. Потом приказчик из магазина «Кунст и Альберс» привёз подводу с лопатами, и сразу дело шибче пошло. Нашлась и для меня лопата, взяла её и начала рыть себе ямку.

Винтовок, розданных городской управой, хватило лишь на треть потребности добровольцев. Кто-то предложил пойти на Чуринский склад, сбить замок и забрать там ружья. А чуринский приказчик возражает: мол, пятьдесят ружей он уже раздал, а больше у них оружия нет. Тут как раз подвезли со склада «Нобеля» двести винтовок с патронами и стали раздавать. Народ совсем повеселел, шутить стали, обращаясь к китайскому берегу:

– Добро пожаловать, гости дорогие! Теперь есть чем вас попотчевать.

Место у меня было каменистое, и к полуночи вырыла я всего на половину своего роста. Ночью дождь пошёл, я вся в глине перепачкалась. Но до шести утра, как и все другие добровольцы, прокараулила в ложементе. Клюю носом, так в сон тянет. Тут какой-то доброволец подошёл:

– Выходи, брат, я за тебя покараулю.

Взяла я ружьё и пошла домой. Дети уже не спали, радуются:

– Мамочка, мамочка, а мы думали, тебя китайцы убили!

Успокоила их, добралась до постели и только разделась, сразу уснула как убитая. Так почти до обеда и проспала. В полдень опять открылся огонь с китайской стороны. Накормила я детей, мужскую одежду состирнула и во дворе сушиться повесила. Часов около пяти говорю Катышевой:

– Пойдём, Дуня, на Набережную – просмотрим, что там. И пошли мы с ней, а детей оставили на свекровь. Пересекли мы Большую улицу и вышли на площадь перед «Мавританией». Дуня едва за мною тащится, ноги у неё ещё на приисках застужены. Я уже пожалела, что с собой её взяла.

А стрельба всё не перестаёт. Смотрю, возле Чуринского магазина и за Царскими воротами* народу стоит человек сто, спрятавшись. Подхожу, а мне навстречу мужские глумливые голоса:

*Триумфальная арка в честь визита цесаревича Николая в 1891 году.

– Гляньте: мадам Юдина на войну вышла! Эй, Юдина, а ты ночной горшок с собой взяла?

Я им в ответ:

– Снимите штаны и наденьте юбки – бабы вы, а не мужики!

Тут явился командир добровольческий, господин Зиновьев, и стал опрашивать:

– Господа, не желает ли кто доброе дело сделать: доставить лодки, сколько есть на берегу, к интендантской пристани?

Никто из толпы на эти слова не отзывается. Тогда я спрашиваю: куда эти лодки надо доставить и для чего надобны? А он мне:

– Убирайтесь, дам здесь не нужно!

Тут кровь у меня закипела:

– Как не нужно? Когда мужчины труса празднуют, я, дама, пойду вместо них!

Чиновный увидел мою решимость и объясняет: нужны эти лодки для перевозки войск на китайскую сторону, а приготовить их надобно к ночи. Спустилась я с тротуара, а Дуня за мной. Оглянулась назад на народ и кричу:

– Ребятки, пойдёмте все вместе, переплавим лодки враз!

Но никто с места не сдвинулся, окромя двух-трёх человек. Один из них, поляк, говорит мне:

– Пойдём, пани, ты бесстрашная: с тобой и умереть весело!

Огонь с китайского берега всё более разгорается. Спустились мы на берег. Первые лодки у купальни стояли, тринадцать тут их было. Связали мы с Дуней и поляком три, сами в переднюю сели и, вёслами гребя и ото дна отталкиваясь, пригнали их к месту. Тут я Катышеву домой отправила, потому как ноги у ней промокли и сильно разболелись. И остались мы на берегу с поляком, а остальные куда-то подевались.

Тут китайцы из пушки по гостинице «Россия», что позади нас, попали. Говорю поляку:

– Сейчас они ещё пристрелку сделают и по нам пальнут. Мне шурин, служивший в артиллерии, такое рассказывал.

А он меня успокаивает:

– Не бойтесь, пани, из орудия по толпе стреляют, а нас только двое.

Отправились мы с ним за другими лодками, а пули так летят над головой и в камни бьются. Но всё же десять оставшихся лодок доставили мы в назначенное место. Трудно это было, потому по три лодки пришлось сразу плавить – да и берег наш весь заставлен пароходами и баржами, и как вода была малая, то лодки пришлось под китайской стороной проводить да за две версты их доставлять, а оттуда пешком по камням возвращаться.

Чуть не падая от усталости, хотела я на берег подняться, но тут навстречу городовой, бежит со всех ног ко мне с криком:

– Мадам Юдина! Вы не доставили ещё самое главное – шаланды от старого товарищества пароходства к новому!

Я ему в ответ:

– А сам что – ноги промочить боишься?

Он стушевался:

– Мне только приказано вам передать…

Тяжело достались нам эти лодки. Давай мы их из-под сходней пароходных да из-за баржей выручать, связали три шаланды вместе. Скажу прямо, в теперешнее время не хватило бы у меня ни силушки, ни волюшки, ну а тогда откуда что бралось, сама себе дивилась. Поляк сел за вёсла, я шест взяла. Пули кругом, как пауты, жужжат, и он мне:

– Ой, пани, не уйдём отсюда живыми!

В это время просвистела пуля и пробила нашу лодку и мой подол. Тут я говорю:

– Летите, вражьи пули, мимо, а не в нас! – нагнулась, подняла пулю и положила в карман.

– Анастасия Исаевна, а эта пуля у вас сохранилась? – полюбопытствовал Елец.

– Вот она. Я в ней дырочку потом проделала и на шнурочке надела на шею. Так с тех пор вместе с крестиком и ношу как оберег.

С этими словами Юдина достала из-под воротника платья свой необычный амулет.

«Пуля от патрона маузеровской винтовки», – опытным взглядом военного определил Елец.

– Ох, как тяжело перечувствовать опять всё то, чему очевидицей пришлось быть! – вздохнула Анастасия.

Она налила из графина в стакан воды, выпила и продолжила:

– Ветер вдруг поднялся и погнал наши лодки назад. Тогда я на ноги вскочила, взяла шест и им ото дна отталкиваться стала. Всё же выбрались мы из-за пароходов и провели шаланды за губернаторский дом. Тут опять просвистела пуля, и помощник мой как закричит:

– Ой, панушка, убили!

Я подумала, в поляка попали, бросилась к нему, но, осмотрев, увидала: цел он и невредим. А он мне:

– Нет, это вас поранило.

Но тут увидели мы, что у меня опять лишь юбку прострелило – на берег-то я в этот раз пришла в женском платье.

Ружейный и пушечный огонь с той стороны ещё пуще, но Бог помог нам добраться до назначенного места. Соскочила я с лодок на берег, но не смогла удержаться на ногах, как сноп, свалилась на землю и пролежала так несколько минут. Поляк мой на меня водой побрызгал и в чувство привёл, а как опомнилась я, стал со мною прощаться, руку мне поцеловал:

– Прощай, милая пани, останемся мы с тобой теперь навсегда товарищами.

Расчувствовалась я, заплакала и пожала ему дружески руку. И так расстроившись я была, что позабыла у товарища моего имя и фамилию спросить. Так с тех пор и не видала его.

Отправилась я к ложементам, а когда с ними поравнялась, все офицеры, казаки и добровольцы прокричали мне «ура» три раза.

В это время подошёл самый главный в обороне офицер Золотарёв и, взяв меня с пожатием за руку, громко так произнёс:

– Честь и хвала амурской героине!

И снова троекратно «ура» раздалось, а он обратился к добровольцам:

– Вот вам, ребята, пример, как русская женщина за родной город постояла. Так как же нам-то не защитить Благовещенск от китайского супостата!

Отдохнула я немного и отправилась домой. Прохожу мимо Чуринского дома и опять на ту самую толпу наткнулась, что делать ничего не хотела, стоя за каменными стенами, а надо мной потешалась.

И опять они стали издеваться:

– Ишь, как её в лодке вином напоили, едва идёт! Эй, Юдина, порточки от страха не замарала?

Действительно, я на пьяную была похожа, потому как вся в песке и глине вывалялась, платье на мне хоть выжми, а устала так, что еле плелась. Поневоле будешь запинаться, перегнав столько лодок против течения на две версты.

С собой у меня был револьвер, хотела я от обиды пальнуть по ним, но вовремя одумалась – судить ведь потом будут.

Надо было домой торопиться, отдохнуть немного, на деток взглянуть да в мужской костюм переодеться и отправиться на ночь в ложемент. Добралась до своей улицы и вижу: перед домом моим куча народу собралась. Сердце моё надорвалось, и ноги подкосились: «Верно, несчастье какое случилось: может, деток моих убило!»

Добежала кое-как, гляжу: какие-то оборванцы, человек с двадцать, ломятся в ворота и кричат:

– Отворяйте, вы спрятали китайцев!

Тут я подхожу:

– Господа, что вам угодно? Здесь китайцев нет, я хозяйка этого дома и в том ручаюсь.

А из толпы:

– Пусть нас впустит во двор, тогда и увидим, есть ли у неё китайцы!

Стукнула я три раза кольцом по калитке, как было условлено. Выходит Дуня моя, как полотно бледная, и молвит:

– Казбек на них из-под ворот лаял, застрелили. Они и нас убить хотят. Дети перепугались, в амбар спрятались, а свекровь в печь на кухне со страху залезла.

Тут вся шайка в калитку хлынула. Кто на чердак полез, кто в дом ворвался; стали рыться в вещах, тащить, что им понравилось.

– Господа, что вы делаете?! – возмущаюсь.

А они мне:

– Молчи!

Подумала я, что нельзя по-хорошему с этими зверьми. Нет у них ни сердца, ни совести: воспользовались, что весь город опустел, собрались шайками под видом, что китайцев разыскивают, да и принялись грабить обывателей. Говорю им:

– Если не уйдёте, негодяи, отсюда, буду стрелять, и пока живая, не дам вам дом разорять!

Они кричат:

– Коли её, ребята, штыками!

Тогда я Дуню в комнату к детям втолкнула и предупредила:

– Чья нога сюда ступит – убью на месте!

И выстрелила вверх.

Юдина прервала свой рассказ и указала пальцем на потолок:

– Вон, дырочка от пули револьверной осталась, замазать бы надо, да всё руки не доходят.

И продолжила:

– С криками: «Пойдём, ребята, мы ещё у неё побываем», – вся эта шайка отхлынула прочь со двора.

– Стреляли ли они по вам? – спросил Елец.

– Не решились среди бела дня и на глазах у соседей. Да и человека застрелить – не собаку. Я на приисках много лихих людей повидала, которые старателей грабили и убивали. У разбойника тоже своё мужество есть. А те, которые приходили поживиться нашим добром, – пьянь подзаборная, трусы.

Спустилась я с крыльца, заперла калитку. Потом верного Казбека, воровской пулей убитого, оттащила на дальний конец огорода и закопала там. А когда вернулась в дом, тут уже силы меня совсем оставили. Упала я на пол и стала ревмя реветь. Дети ко мне прибежали, тоже плачут:

– Мамочка, мы боимся без тебя оставаться! Не уходи больше!

Я не в силах была даже им ответить и всё думала: «Боже, за что ты кару такую на меня напустил?» Дуня мне встать помогла, до спальной довела, на кровать посадила и стала с меня мокрое платье стаскивать и ботинки лаковые, что я по камням все продрала.

И вдруг страшно стало мне, что муж с приисков долго не едет. Там тоже китайцев много, может, и они нападение сделали, и уже нет в живых отца моих детей. Тут со мною бред сделался и всю ночь продолжался; заснула я только под утро. Слышу сквозь сон, подходит ко мне свекровь:

– Приходил посыльный, сказывает, велено тебе немедля явиться в контору водяных сообщений.

Поднялась я, умылась, надела чистое платье и выходной жакет. А руки-то мои все в кровавых мозолях, натянула кое-как перчатки и отправилась. В конторе меня белая, как луна, дама встречает:

– Вы мадам Юдина?

– Да, – отвечаю.

– Вы – героиня нашего Амурского края!

Тут ещё какие-то дамы подошли, стали меня расспрашивать, ощупывать и похлопывать, как барышники лошадь на ярмарке. Ещё бы зубы посмотрели…

И уже хотела я уйти, но та, луноликая барыня, остановила меня, обняла и поцеловала:

– Погодите, вас записать надо. Вы будете за свой подвиг Георгия на груди носить, вас узнает вся Россия! Мы все, женщины Благовещенска, восхищаемся вами!

Тут вошли господа и тоже стали меня хвалить и поздравлять.

А дамы говорят мне:

– Покажите нам руки ваши.

И стали стягивать с меня перчатки. Тут пузыри у меня полопались, и кровь брызнула; они платки тонкие повынимали и прикладывают мне к ладоням.

Пришёл господин Зиновьев и позвал меня в кабинет:

– Расскажите, как дело было.

Я ему отвечаю:

– Вы что, забыли, как сами послали меня те лодки перегнать? Вы же всё видели собственными глазами. Зачем меня побеспокоили и потребовали к себе? Я ведь совсем больная.

– Простите меня ради Бога! – просит он. – А пригласил я вас, чтобы записать для представления к награде.

Занёс он в тетрадь моё имя, отчество и фамилию, какого я сословия, возраст и адрес проживания указал и говорит:

– Теперь идите и ждите свою награду.

А я ему:

– Почему вы Евдокию Ивановну Катышеву не записываете? Она тоже ведь со мной лодки доставляла.

Он смутился:

– Не беспокойтесь, и её обязательно к награждению представим.

– А поляка нашли, который нам помогал?

– Где же мы его искать будем, когда он сам объявиться не желает?

Попрощалась я с ним и пошла домой. Прихожу и говорю своим:

– Меня к награде представили.

Посмотрела на своих деток – аж сердце от жалости к ним закололо. Но вечером опять надо идти в ложемент – вдруг китайцы под покровом темноты переправятся к нам и недостанет тех, кто своих и моих деток оборонять будет. Когда стало смеркаться, я мужчиной переоделась, взяла ружьё, бутылку молока да хлеба краюшку в корзинку и пошла на всю ночь. А чтобы дети не боялись, соседа – инвалида одноногого – попросила с ними побыть до утра и револьвер ему свой дала.

– Добровольцы по китайцам стреляли? – спросил Елец.

– Стреляли: ночью по вспышкам, а днём – по дымкам на том берегу. У нас было несколько «хищников» с приисков, спиртоносов и трое якутов, они вообще китайцам высунуться не давали своими меткими выстрелами.

– Вы сами во врагов попадали?

– Не знаю, ночью и за дальностью не видно было. Да моё дробовое ружьё на семьсот саженей до китайского берега и не достреливало.

– Много ли было вас, добровольцев?

– С тыщу.

– Что за народ находился в ложементах?

– Всех сословий, даже ссыльнопоселенцы были.

– Из добровольцев кто-то погиб?

– Двое умерли от пулевых ран в гарнизонном лазарете.

– Охотники на тот берег переправлялись в тех лодках, что вы собрали?

– На тех самых. Я тоже потом с войском на ту сторону Амура собиралась. Но накануне вернулся с приисков муж и строго-настрого запретил мне дальше воевать. Ну, как муж жене – голова, то перечить я не посмела.

Елец попросил амурскую героиню показать награду, которой её удостоили за подвиг. Та достала из шкатулки с разными дамскими штучками Георгиевский крест четвёртой степени.

– Катышевой тоже дали Георгия?

– Нет, Дуняшу и особо отличившихся добровольцев наградили серебряной медалью «За поход в Китай 1900—1901». А остальным добровольцам дали такую же медаль из бронзы.

– Вот вы Бога не раз поминали, а иконка у вас в красном углу всего одна, да и лампадка под ней не теплится, – заметил гость.

– В русском народе правильно говорят: «Бог-то Бог, да и сам не будь плох». Да и жизнь моя сколь раз подтверждала, что рассчитывать надо прежде всего на себя.

– Анастасия Исаевна, нет ли у вас фотографической карточки, где вы в мужском костюме и с оружием?

– Нету.

– А могли бы сходить в фотографическое ателье – сделать такую карточку для книжки про вас?

– Сегодня же схожу. Вам куда эту карточку доставить? Я кучера пошлю.

– В гостиницу «Россия», нумер тридцатый.

На том они и расстались.

«Хороший очерк получится! – уходя, радовался писатель. – Вот только про Бога-Царя-Отечество она ничего толком не сказала. Ну да не беда, сам добавлю. Самое меньшее, пять переизданий у этого очерка будет – неплохой гонорар можно получить!»

Но он ошибался – переизданий было восемь. Очерк также перевёл на японский язык писателем Тацуносукэ Хасэгава.

…Анастасия припомнила, где находится ближайшее фотографическое ателье, переоделась в мужское платье, взяла ружьё, кинжал и револьвер и пошла туда.

К её удивлению и восторгу, фотографом оказался тот потерявшийся поляк. Его звали Ян Ковальский. Поляк бросился к ней навстречу, взял за руки.

– Пани Анастасия! Читал про вас в газете. Поздравляю с крестом за отвагу!

Ян повесил снаружи входной двери табличку «Закрыто».

– Ну, рассказывайте, как живёте.

На следующий день Юдина забрала у Яна две фотокарточки, одну из них отослала Ельцу. Анастасия было подумала, что надо сказать об этой неожиданной встрече писателю, но какое-то тревожное чувство сдержало её.

У пана Ковальского была бурная биография: потомок древнего шляхетского рода, ученик Варшавской школы изящных искусств, осуждённый за подготовку покушения на императора Александра Третьего к сибирской каторге с последующей ссылкой. Художник, фотограф, мастер на все руки, Ян, оказавшись в Благовещенске, наладил изготовление поддельных бумажных денег. Анастасия и не подозревала, что её друг – фальшивомонетчик, наивно полагая, что содержание фотографического ателье приносит доходы не меньшие, чем золотой прииск.

Через месяц, решив бежать в Америку, Ковальский пошёл в банк обменять крупную сумму бумажных фальшивок на золотые червонцы. Но кассир заподозрил неладное и поднял тревогу. Яну удалось выскользнуть из рук прибывших полицейских и скрыться в соседнем Китае.

В день отъезда из Благовещенска Ельца через нарочного пригласил к себе военный губернатор Амурской области Грибский.

– Вам известно, что в Санкт-Петербурге проводится расследование по факту массового утопления в Благовещенске китайцев? – спросил генерал.

– Да, известно.

– Уверяю вас, что это случилось не по моей вине. В это время я был с отрядом под Айгуном, за тридцать вёрст от Благовещенска. Как дворянин дворянина прошу не предвосхищать результатов этого следствия в вашем очерке. Вы же, наверное, знаете, что следствие по этому делу находится на личном контроле у императора.

– Обещаю вам это, ваше превосходительство, – ответил Елец, а про себя продумал: «Всё равно ведь цензура не дозволит об этом».

Забегая вперёд мы скажем, что суда над должностными лицами, виновными в массовой гибели мирных китайцев не было – наиболее одиозных фигурантов этого дела уволили со службы, остальные получили административные взыскания. Все нижние чины и гражданские лица были освобождены от ответственности. Меньше других пострадал Грибский: он был снят с должности военного губернатора и командирован в распоряжение Главного штаба, с сохранением жалования и квартирных. В 1905 г. Грибский исполнял обязанности военного губернатора Ломжинской губернии Царства Польского, где потребовалась твёрдая рука военного управителя.

Кровавая атаманша

Бог создал женщину для того, чтобы она давала жизнь. Да будет проклята женщина, лишившая жизни.

Надпись над входом в Акатуйскую

женскую каторжную тюрьму.

Как говорят в русском народе: «Пришла беда – отворяй ворота». И ещё: «Беда не приходит одна».

На безоблачную семейную жизнь Анастасии надвинулись чёрные грозовые тучи. Злые языки нашептали её мужу, что детишки-то его – вовсе и не от него. Мол, нагуляла их на стороне жена, пока он по приискам мотался. Тот сдуру и стал к своим детям приглядываться: и цвет глаз у них вроде бы не тот, и волосы на головах не того цвета… Ему старые люди объясняли: ничего необычного в этом нет. Бывает, пока ребёнок маленький, глазки у него голубенькие, а с возрастом становятся серыми. И с волосиками то же – лет до пяти беленькие, а потом темнеют. А он упёрся и хоть кол ему на голове теши. А «доброхоты», видя его сомнения, ещё обильнее подливают керосина в огонь. Константин и сам высох и почернел от надуманного горя, и Анастасию извёл незаслуженными подозрениями и попрёками.

В «отместку» жене завёл себе молодуху в Зее-Пристани и забрюхатил её. Та ребёночка народила и стала его изводить: мол, бросай свою неверную жену и чужих детей. Поддался он, в конце концов, на уговоры-плачи, хотя и не без колебаний.

После расставания супругов дети остались у Анастасии, к ней отошёл один из домов в Благовещенске и постоялый двор. А коней, которых на прииски не успели отогнать, ещё летом девятисотого, во время «осады», власти мобилизовали, выдав потом за рысаков-полукровок компенсацию как за кляч водовозных. У Юдиных имелось два прииска: верхнезейский – «Гусиный» и селемджинский – «Фартовый». Первый участок был записан на мужа, второй на жену. После развода Юдина стала единственной владелицей «Фартового».

Здесь, дорогой читатель, в нашем повествовании появляется новый персонаж – миллионщик Павел Мордин. Этот самый Мордин был единоличным учредителем и владельцем трёх четвертей акций Амурского золотопромышленного общества с правлением в Санкт-Петербурге (где он жил после 1902 года), известным в Благовещенске купцом, заводчиком и пароходчиком, гласным городской думы, почётным гражданином города, действительным статским советником, за меценатство пожалованным орденом Святой Анны третьей степени.

Всего лет десять назад Мордин слыл человечишкой без рода-племени, «хищником», спиртоносом, и вот нате: стал важной персоной, гражданским генерал-майором, к которому теперь следует обращаться «ваше превосходительство». Но мало ему и этого – купил французское дворянство – стал, сказывают, Полем де Мордэном.

Молва приписывала Мордину душегубство. Будто бы утопил он своего компаньона при сплаве по Селемдже…

Да что молва: о проделках Мордина рассказывалось в романах «Амурские волки»* и «Тайны Зеи»**. Правда, Мордин там выведен – чтобы избежать судебных претензий – под именем купца Харина, ну да весь Благовещенск прекрасно понимал, о ком речь.

* Роман «Амурские волки» написан в соавторстве несколькими анонимными литераторами, один из которых, самый плодовитый, известен – это журналист и писатель Александр Матюшенский.

** Роман «Тайны Зеи» принадлежит перу благовещенского журналиста и писателя Фёдора Чудакова.

После загадочной гибели компаньона Мордин стал единоличным хозяином богатых приисков на Харге. Грех смертоубийства был на нём и за то, что на одном из его приисков казаки расстреляли рабочих, требовавших справедливой оплаты труда. А уж скольких старателей он обманул при расчёте и обобрал до нитки в своих питейных и игорных заведениях – несть им числа.

А потом все свои прошлые смертные грехи, не уставая дополнять их новыми, Мордин стал показушно замаливать – строил церкви, больницы, школы.

Почти все золотоносные участки на Селемдже и её притоках находились в собственности или аренде у Мордина. Но один прииск на Харге был отведён Юдиной. Мордин шагал широко и ему мешала мелкая золотопромышленница, путавшаяся под ногами. Сначала он предложил ей отступные за отказ от участка в его пользу. Юдина не согласилась. И тогда Мордин начал с ней судебную тяжбу.

Знающие люди говорили ей: «С сильным не рядись, с богатым не судись. Он же с самим губернатором на короткой ноге. Ему лишь мизинцем пошевелить, и любой золотоносный участок к нему отойдёт».

Так оно и вышло.

В окружном суде на стороне Мордина выступила канцелярия горного надзора в лице инспектора Норкина.

На прииске Юдиной золото добывали дедовским способом – золотоносный песок тачками подвозили на промывку к бутаре, а отработанную породу увозили в отвал опять-таки тачками. Вода в бутару поступала свободным стоком из ручья, перегороженного грунтовой плотиной, которую регулярно прорывало.

У Мордина же применялись американские золотопромывочные бочечные машины, песок подвозился в вагонетках по рельсовому пути при помощи бесконечной цепи, так же выполнялась и откатка промытой породы в отвал. Вода для промывки закачивалась насосом с конным приводом.

Норкин доказал, что на прииске «Фартовый» выход золота в два раза ниже, чем на соседних участках компании Мордина. Стало быть, от этого прииска поступало в казну меньше денег, чем могло. На этом основании суд принял решение лишить мещанку Юдину золотоносного участка и сдать его в аренду действительному статскому советнику Мордину.

Поговаривали, что Норкин получил от выигравшей тяжбу стороны солидное денежное вознаграждение.

Так Анастасия лишилась прииска, обеспечивавшего ей с детьми безбедное существование. А на какие средства дальше жить? Постоялый двор, конечно, какой-никакой доход давал, но сам же его почти весь и проедал: надо продукты для кухни покупать, дрова для печей, керосин для освещения, жалованье работникам платить. А Юдина привыкла жить на широкую ногу и ни в чём себе не отказывать.

Как-то, идя по Большой (рысака с пролёткой она уже давно продала, а кучера рассчитала), Анастасия увидела на тумбе броскую цирковую афишу: «Лулу из Парижа вызывает на борцовские поединки смелых лиц обоего пола. Приз победителю – 500 рублей». Ну как тут удержаться и не пойти, хотя бы из любопытства, на столь интригующее представление?

Лулу предлагала любому зрителю, будь то женщина или мужчина, заплатить 5 рублей и побороться с ней. В случае победы зритель получал денежный приз в пятьсот рублей. В первом отделении Лулу боролась с женщинами. Выходила первая, вторая, третья… десятая соперница, и всех их Лулу в считанные секунды укладывала на лопатки. Больше чем с десятью соперницами в день она не боролась. Во втором отделении Лулу предлагала выйти на ковёр мужской половине зрителей. Для мужчин было ограничение по весу – никто из них не мог быть тяжелей Лулу. По условиям, мужчины сначала боролись друг с другом на выбывание, и только победитель этого турнира состязался с Лулу. Хитрость была в том, что изрядно уставший соперник вступал в поединок с Лулу без передышки. Мужчин, поборовших Лулу, было ровно столько же, сколько и женщин – то есть ни одного.

В первый день Анастасия лишь наблюдала за ристалищем. Такой способ заработать деньги её привлекал. За пятьсот рублей фартовому старателю нужно горбатиться месяц, а то и весь сезон, а тут можно было сорвать банк разом, за пару минут. Что касается умения драться, в приисковой молодости Анастасии приходилось защищать себя – бить нападавшего руками, ногами, головой, рвать зубами. Цирковая же борьба – не жестокая драка, а поединок по правилам, фактически исключающим возможность получить увечья. Грешно не использовать возможность заработать столь лёгким способом.

На следующий день она пришла в цирк в длинной накидке, под которой был строгий купальный костюм. Выждав, когда Лулу поборет девятерых соперниц и подустанет, Анастасия бросила ей вызов. Скинув накидку, спустилась на арену, и схватка началась.

Пользуясь своим превосходством в весе, Лулу применила излюбленную свою тактику: схватив Юдину за запястья, закружила её вокруг себя. От этой карусели в глазах Анастасии трибуны слились в одну непрерывную полосу, а голова закружилась. Лулу только этого и ждала. Внезапно перехватила Анастасию за талию, чтобы приподнять её и с прогибом назад в повороте бросить спиной оземь. Но Юдина предупредила этот известный ей приём Лулу: повиснув у соперницы на шее, повалила её на ковёр. В партере же стройная и вёрткая Анастасия оказалась проворней грузной, а потому неповоротливой соперницы. Они катались по арене, пока Лулу не стала выбиваться из сил. Тогда-то Анастасия изловчилась и, навалившись всем телом, прижала соперницу к ковру. Секундант зафиксировал туше.

Радость трибун была неописуема. Впрочем, одна из газет всё-таки нашла подходящие слова для описания: «Публика как белены объелась и гикала».

Лулу ушла с арены под свист и улюлюканье благовещенской публики и следующим утром покинула город – наверное, укатила в свой Париж…

А Юдина после столь впечатляющего триумфа была приглашена хозяином цирка бороться с публикой на тех же условиях, что и Лулу. Но на предложение придумать себе броский псевдоним, категорически отказалась: «Никогда своё имя, полученное при крещении, на собачью кличку не поменяю!»

Тяжело давался Анастасии хлеб цирковой борчихи. Особенно запомнилась схватка с великаншей из Игнашино – станицы на верхнем Амуре. Это была огромная двухметровая бабища с бочкообразной грудной клеткой и мускулистыми, доходящими до колен руками. Всё её тело покрывала густая растительность, а сама она обличьем больше походила на мужчину, чем на женщину.

– Да дама ли это? – засомневался кто-то из зрителей.

– Претендентка – женщина, – подтвердил фельдшер-костоправ, присутствие которого при борцовских схватках было обязательным.

Великанша, нагнув голову, пошла на Анастасию, загребая ручищами и пытаясь ухватить её за шею, но та не давалась, спасаясь бегством. Тогда великанша с разбега бросилось на неё, чтобы одним страшным ударом сшибить с ног. Но Анастасия увернулась, и тяжёлая туша великанши по инерции пролетела мимо. В долю секунды Анастасия успела дернуть её за руку так, что та перевернулась в воздухе вниз спиной и в таком положении грохнулась на ковёр. Не дав сопернице опомниться, Юдина упала на неё и дожала до туше.

Узнав, что побеждённой негде переночевать, что у неё нет денег на обратную дорогу, Юдина поселила её на своём постоялом дворе и дала пять рублей на пароход. За чаем выяснилось, что в повседневной жизни игнашинская силачка и мухи никогда не обидела, а в Благовещенск приехала, узнав, что с её габаритами легко получить крупный куш.

После того случая в городе больше не нашлось девиц, желавших сразиться с Юдиной. Да и мужчин, вызывавших её на борцовский поединок, с каждым днём становилось всё меньше. Как только ни унижала она сидящих на трибунах представителей сильного пола, называя их и трусами, и слабаками, – желающих помериться с ней силой не было.

И тогда от безысходности Юдина рискнула – предложила мужчинам драться на кулаках. К кулачным боям они допускались без ограничения в весе, но с правой рукой, привязанной за спину. По условиям бой должен продолжаться, пока один из соперников не будет повержен наземь.

Но первый такой поединок оказался и последним. Вышедший на арену Пров Белов, известный в городе кулачный боец, дважды увернувшись от кулаков Юдиной, сам ударил её. И хотя удар был вполсилы и пришёлся не по лицу, а по туловищу, Анастасия неожиданно для всех сбросила с рук рукавицы и разрыдалась.

Больше в цирке она не выступала…

Мало-помалу об «амурской героине» стали забывать, но тут произошло нечто, что вновь привлекло к ней всеобщее внимание.

16 декабря 1903 года в Благовещенском окружном суде началось слушание дела об убийстве в посёлке Зейский Склад золотопромышленника Константина Юдина, его семьи и работников. Убиты были четверо взрослых и ребёнок, ещё один мужчина ранен. Именно он и оказался единственным свидетелем кровавой бойни.