Текст книги "Баклан Свекольный"

Весь день работа валилась из рук. В голове – Бакланов, Бакланов, Бакланов… Его крепкие руки. Нежные, но цепкие губы. Она ощущала на спине тепло его ладоней, щёки горели. Тело обжигали волны доселе неизведанных ощущений. Дрожь, перешедшая в откровенную тряску, затуманивала сознание.

Шеф так и не появился. До конца дня оставалось немногим больше часа, и посетители не предвиделись. Желая избавиться от наваждения, Ольга встряхивала головой, щипала себя за руку – не помогало. «Неужели втюрилась? Во, дура! И в кого! В этого бесстыжего хлюста?! УЖАС!!!»

Она не узнавала себя. Мысли – о Фёдоре и только о нём.

Говорят, от любви до ненависти один шаг. Сегодня Ольга поняла, что обратный ход может оказаться ещё короче.

Внизу живота нарастало ощущение тяжести, поясницу ломило по страшному.

«Да что это со мной!» – снова встряхнулась Ольга, ёрзая в кресле.

Непроизвольно выгибая спину, она не заметила, как руки потянулись к животу и груди. Одна ладонь поглаживала затвердевшие соски, другая добралась до лона. Ольга снова встряхнулась – наваждение не уходило. Стоило закрыть глаза, перед ней возникал Бакланов. Наглый, циничный и… такой сексуальный!

Не ведая, что творит, она взялась придумывать повод, чтобы сегодня же встретиться с Фёдором.

И придумала.

Около шести в отделе цен зазвонил телефон. Валя уже одевалась и звонок приняла Примакова. После краткого диалога повесила трубку и, ни на кого не глядя, пробубнила:

– Бакланова вызывают в приёмную Саврука, – добавив после паузы: – срочно.

Сотрудники восприняли новость без единого звука.

Фёдор молча собрался. На его «до свидания» реакции столько же, сколько и на сообщение о вызове в приёмную. Догадка, зачем под конец дня он мог понадобиться в «предбаннике», могла быть только одна: Ольгины проделки.

«Неужели?» – Фёдор верил и не верил.

На удивление Ольга приняла Фёдора если не радушно, то хоть без раздражения. Извинившись наконец-то за вчерашнее, Федя надеялся на понимание. О прощении речь не шла. Может, сказал он, Дима и классный чувак, да только так с ним обошёлся, что забыть причинённую им обиду для ранимой Фединой души оказалось невозможно.

Бакланов приятно удивился, что пусть и отчасти, но Ольга его поняла и даже не очень осуждала.

– Я как бы… ты знаешь… я тебя понимаю, – сбивчиво начала Ольга, уводя взгляд.

– В смысле? – не понял Фёдор, – ты считаешь, что я поступил нормально??

– Нет, я этого не сказала, – она строго взглянула на Бакланова, чуть повысив голос, так что теперь уже ему пришлось отвести глаза.

– Я в том смысле, – продолжила Ольга, вернувшись на спокойный тон, – что Димка поступил с тобой некрасиво. Он же мне рассказывал.

– Что рассказывал? – рассеянно переспросил Федя, не понимая, к чему она клонит.

– Про вашу встречу на набережной. Жалел, что унизил тебя. Он вообще хороший пацан. С ним всегда было классно. И… и надёжно. Дима такой необузданный, решительный. Даже грубый временами. Такая дикость… Знаешь… Мне нравятся такие пацаны. Только напрягает его упрямство. Вот решит что-нибудь, и хоть ты лопни: не переубедишь. А не дай бог о чём-то спорим, и он окажется прав, это просто кошмар: поедом ест, язвит, мол, «ага, переубедил тебя, не выдержала прессинга неопровержимой аргументации». Так именно и говорит.

Фёдор слушал молча. Идя к Ольге, он готов был к чему угодно. Думал, вцепится сейчас в него, повыдёргивает роскошные патлы, да мало ли что. Но таких откровений он ждал меньше всего.

Ольга поведала ему об одной Димкиной страсти, ещё с малолетства. Рассказала так, как от него и услышала.

В раннем детстве маленький Димуля испытывал удовольствие, когда убивал тараканов. И не просто убивал, а так, пристукнет слегка – тот ещё барахтается, лапки дёргаются, тварючка за жизнь цепляется из последних сил, а Димуля давай ей лапки-то и повыдёргивай. Беспомощный таракашка вот-вот испустит дух, а ребёнку – в кайф. И жутко расстраивался он, если насекомое слишком быстро умирало, лишая изверга-малолетку радости победителя. Димочка тут же слёзно выть: «Ма-а-ам, он сдо-о-ох!» Превратно понимая детское «горе», мамаша радуется якобы его чуткости, даже не догадываясь, что у неё на глазах растёт вшивый интеллигентик с задатками чудовища.

– Дима и сейчас, – говорила Ольга, – нет-нет, да и вспоминает, как мучил тараканов и кайфовал, когда они беспомощно шевелили обрубками лапок.

– Тю! Извращенец прям какой-то. Прости, конечно, – вставил Фёдор.

– Да ничего, – миролюбиво улыбнулась Ольга.

– Самое смешное, – продолжала она, всё больше волнуясь и путая слова, – что раньше он об этом рассказывал… ну, как бы это… ну, как… садист, наверное… а теперь ему их жалко, видите ли, тараканчивов этих. Потому что сам неходячий.

И прибавила в сердцах:

– Гуманист, блин!

Со временем тяга к издевательствам над насекомыми переросла в злорадство над побеждёнными соперниками, когда Дмитрий серьёзно занялся боксом.

– Есть такой неписанный моральный кодекс спортсмена-единоборца (Фёдор едва сам не произнёс эти слова, но промолчал, решив не мешать Ольгиному рассказу). Вот этот самый кодекс, – продолжала Ольга, – Дмитрий часто не соблюдал. Судьи делали ему замечания за неспортивное поведение. Однажды чуть не дошло до дисквалификации, но переломить эту детскую болезнь он никак не мог. И не мудрено, что согласился на эти чёртовы бои без правил. Там-то, думал, никто замечаний делать не будет. Ошибался, конечно. В боях без правил, как оказалось, тоже есть правила.

– Может, и хорошо, – считала Ольга, – что Димку вышибли в первом же бою. А то показал бы садистскую натуру, да и нарвался бы на ещё большие неприятности.

Поначалу Фёдор подумал, что Жердинскому нужен психоаналитик. Из услышанного от Ольги понял, что Дима и сам разобрался в себе, в причинах поведения, корнями застрявших в детстве.

Дело шло к шести вечера. Пора бы уж по домам расходиться. Ольга сказала:

– Извини, Федь, мне позвонить надо, – и сняла трубку телефона с кнопочным набором.

От его внимания не ускользнуло это дружеское «Федь». Перестав понимать, что происходит, он вспомнил Аллу Петровну, пожадничавшую денег на новый телефонный аппарат.

Звонила Ольга домой попросить сиделку задержаться сегодня до девяти.

– Или лучше до десяти, если можно, – уточняя, она зыркнула на Фёдора, лукаво ему подмигнув. У того мелькнула робкая мысль, тут же отвергнутая как неуместная.

Ольга выглянула из приёмной и, убедившись, что в коридоре никого, закрыла дверь, повернув ключ на два оборота.

Фёдор всё больше убеждался в верности собственной догадки, хотя и представить не мог, как это: «Прямо здесь? Прямо сейчас?».

Забулькала вода в электрокипятильнике. Конфеты, пакеты с чаем и возникшая из потайного отсека бутылочка коньяка, – вот сюрприз-то! – окончательно убедили Фёдора, что вечер становится приятней, чем ожидалось.

* * *

Ближе к ночи из института вышли двое.

Вначале – молодой длинноволосый мужчина, плащ нараспашку. Взмыленный, с недобрым блеском в глазах.

За ним – женщина, размахивая дамской сумочкой. Наспех расчёсанная, в помаде, местами выходящей за края губ. На лице – умиротворённость и счастливая улыбка.

Дежурная, утром сменившая тётю Розу и не знавшая о событиях предыдущей ночи, проводила парочку недоуменным взглядом.

Глава 16. Кто из двух?

Май 1993 г.

Домой Федя попал к одиннадцати. Довольный и счастливый, что с Ольгой всё уладилось, принял душ и в халате уселся на диван перед телеком. Кружка чая с лимоном, печеньки в блюдце на журнальном столике – что ещё нужно для расслабления перед сном? А после такого вечера, столь же приятного, сколь и неожиданного…

Что такое?

Щёлкнул замок входной двери.

Федя насторожился. «Ну, ладно, – подумалось ему, – вчера был ужратый вдрызг, всё чего-то мерещилось. А теперь? Или я в самом деле мозгами тронулся?»

Шаги в прихожей. Звуки расстёгиваемых молний на сапогах. Кажется, на плечики повесили пальто.

Мягкой походкой в дверях гостиной появилась Карина с кричаще дорогой чёрной сумочкой, перевешенной у локтя. Вместо прямых реденьких волос – пышная взрыхлённая копна, «живописный беспорядок». За бордовой помадой с тёмно-синим оттенком, густой тушью на ресницах и лазурными тенями на веках невозможно узнать серую мышку по имени Карина. Обтягивающую синюю блузу и укороченную чёрную юбку дополняли тёмные колготки, ажурные, с цветочным рисунком.

– Привет, Феденька, – улыбнулась Карина с порога, помахивая ручкой.

Ответа не последовало. Преображение Карины, похоже, имело под собой причину. Не просто же так ей надумалось изменить образ до неузнаваемости. «Неужели это ради меня?» – подумал Фёдор и спросил:

– Что всё это значит?

– О чём ты? – притворилась Карина, играя в наивность.

– О твоём прикиде. «О чём». Ты случайно адресом не ошиблась? Может, тебе не на Оболонь, а на Окружную? – с намёком на бульвар в западной части города, вдоль которого, как часовые, стоят «работницы секс-бизнеса», выжидая клиентов.

– Оскорбить хочешь? – невозмутимая Карина вальяжно вошла и картинно-медленно уселась в кресло напротив Бакланова. Сумочку положила на пол, сбоку от кресла. Вскинутая нога на ногу – и юбка выглядит ещё короче. Слегка раскачивая свисающей ступнёй, она кокетливо пошевелила пальцами облачёнными в ажурную ткань колготок.

– Так ты, значит, не можешь поделить душу между богом и дьяволом?

– Это ты о чём? – от удивления брови Фёдора невинно потянулись вверх.

– Да всё о том же, мститель ты наш, – спокойный тон Карины не очень сочетался с лукавой улыбкой.

Внутренне Фёдор напрягся, скрывая волнение от смутной догадки:

– Я не понял. Объясни, к чему это всё? Этот маскарад, вопросы какие-то странные. Чего ты пришла?

– Вопросы, Феденька, ещё впереди, – голос Карины постепенно приобретал строгие нотки. Улыбка с лица сошла.

– Какие вопросы? – Бакланов начал понемногу кипятиться. – Чего тебе надо?

– Так и что же это получается, – неуклонно продолжала Карина говорить обиняками, – значит, бог вчера проиграл?

– ???

– А дьявол одержал убедительную победу? Ха-ха-ха-ха-ха…

– !!!

– Как ты это называешь – не месть, а возмездие? Ха-ха-ха-ха-ха!!! Высшее правосудие?!! Ха-ха-ха-ха-ха!!!

Чем больше она хохотала, тем ясней Фёдор понимал, что в догадках не ошибся:

– Значит, мне ночью не померещилось.

– Что тебе не померещилось?

– Не валяй дурочку! Это ты была ночью в спальне!

– Какой ты догадливый, – снова засмеялась Карина. – А ты думал, это были твои галюники?

Кровь хлынула в мозги. Лицом ощущалась мелкая дрожь. Казалось, кожа пульсирует каждой порой. Меньше всего Фёдору сейчас хотелось видеть собственное отражение в зеркале.

– Твой диалог, Федя, с этим вторым «я» у меня записан, – заявила Карина.

– Чем это он у тебя записан? Шариковой ручкой? – сыронизировал Фёдор.

– Вот чем, – достала из сумочки портативный магнитофон.

Они вскочили одновременно, став напротив друг друга. Карина, пряча руку с диктофоном за спиной, быстро пресекла ожидаемые действия Фёдора:

– Ты не дёргайся, той кассеты здесь нет. Я же не дура!

– Не-е-ет, ты не ду-ура, – стоя напротив Карины, зловеще протянул Фёдор, – ты гораздо умнее, чем я думал. Шпионка прямо какая-то. Мата Хари.

– Я польщена сравнением с Матой Хари, – съязвила Карина.

Понемногу Федя начал оценивать ситуацию более трезво. Не верилось ему, что Карина записала его ночной бред. Ну с чего вдруг приходить к нему тайно, да ещё с диктофоном? Глупости какие-то!

– Да ничего ты не записала! И вообще, чё ты приходила сюда с диктофоном? Что ты собиралась тут записывать? Короче, ты меня на понт берёшь, правильно? – не очень уверенно Фёдор попытался вывести «Мату Хари» на чистую воду.

Только вот сверлила его мысль – а вдруг и на самом деле записала? Это же катастрофа! Что он там такого наговорил! Ужас! И он же помнит не всё.

Карина оставалась невозмутимой:

– Напрасно ты так думаешь. Хотя я тебя понимаю. На твоём месте я бы тоже мандражировала. Надо же! Отомстить за какую-то мелкую обиду! Столько лет прошло! «Выпусти пар», правильно? Ха-ха-ха-ха-ха!

– Дай послушать кассету! – перебил Фёдор. – Где она?

– Нет-нет, послушай лучше меня, – не унималась Карина. – Ты правильно сказал, что Выдру эту… Олю в смысле… что ты её… того… в беспомощном… (она никак не могла произнести юридический термин) как ты там сказал – изнасиловал с использованием беспомощного состояния потерпевшей.

– Погоди, – снова перебил её Фёдор, но Карина не дала ему и слова сказать:

– Слушай, откуда ты взялся такой умный? Пьяный в дупль, а изрекаешь такие слова, что я и трезвая не могу выговорить!

– Да погоди ты! – начал было раздражаться Фёдор.

– Дай мне договорить! – прикрикнула Карина. – Объясняю один раз и больше повторять не буду!

Завладев его вниманием, Карина продолжила:

– Может, Ольга писать заяву на тебя и не будет. Наверное, нет. Чего ей выставлять себя полной дурой? Напилась, а потом отдалась? Да ещё жаловаться? Так что за неё можешь быть спокоен. Только вот отдалась она тебе в бессознанке, в том самом, как ты говоришь, беспомощном состоянии. Об этом знаешь ты, об этом знаю я. На кассете – твой приговор, Феденька. И если эта запись попадёт ментам, тебе кранты.

– Менты, кранты… Послушай, Карина, – начал он спокойно, взяв себя в руки, – а чего ты добиваешься? Что ты от меня хочешь?

Суровое лицо Карины подобрело. Губы медленно растянулись в улыбку, и она перешла на спокойный тон:

– Я хочу, чтобы ты был мой. Понимаешь? Мой и только мой!

– Это как? – изумился Фёдор.

– Ты чё, вообще тупой или чуть-чуть? – по-прежнему спокойно вела Карина взятую линию.

– Понимаю. Но… а если я… откажусь? – робко предположил он.

– Я только что рассказала тебе, что будет, если ты откажешься.

– Но зачем тебе я, если ты не в моём вкусе? Что тебе это даст? Я не люблю тебя! – наивно Фёдор пытался облагоразумить навязчивую женщину.

– Об этом забудь. – Карина была непреклонна. – Сейчас главное, что в моём вкусе ты. Я тебя хотела ещё со школы. А ты меня даже не замечал.

Слова звучали горьким укором, и Федя, хоть и не чувствовал за собой вины, опустил глаза.

– Я так тебя хотела! Боялась только подойти первой: воспитание не позволяло. А потом мы разбежались. Ты пошёл на экономику, а я в политех. Я следила за тобой. Знала все твои похождения. И про Томку знала. И, да будет тебе известно, – Карина взяла паузу, – она родила!

– Как – родила? – Кровь ударила Феде в голову.

– А как, по-твоему, рожают? – засмеялась Карина. – Старым способом. Нового пока не придумали.

– Так, а… где она? И что, есть ребёнок? Мой ребёнок?!

– Есть она. И ребёнок есть. И он твой, можешь не сомневаться. Я знала Томкину сестру и про неё всё знала. И про тебя. И про то, как ты её бросил, тоже знала.

– Там всё было не так!

– Не важно, как! Сейчас не про Томку и не про тебя. Сейчас – про меня.

– Но ребёнок…

– И не про него! Мальчик у неё родился. Сын у тебя, понял?

Сердце заколотилось, хоть и не знал Федя, радоваться этой новости или нет. Карина продолжала:

– А потом я потеряла тебя из виду, после того, как ты уехал в этот, как его, ну город, что на Полтавщине… да бог с ним, не важно. И ничего я о тебе не знала, пока ты не снял нашу квартиру. И тут, нá тебе, оказывается, ты меня даже не помнишь. За десять лет школы!

В последние слова она вложила столько укоризны, что даже самый бездушный мужчина не смог бы не почувствовать себя виноватым.

– Но я и в самом деле не помню, – не понимая, за что, оправдывался Фёдор.

– Да и ладно, ничего. Я тогда такой серой мышкой была, что ты бы меня просто отшил, если бы подошла к тебе. Но сейчас я поняла, что можно и всю жизнь прождать, пока ты подойдёшь первый. А я не хочу ждать всю жизнь. Понимаешь, Феденька? Я люблю тебя, и ты мой, и будешь мой.

– Ну хорошо, а если я откажусь?

– Не откажешься.

– С чего такая уверенность?

– Потому что ты у меня на крючке.

– Ментам сдашь?

– Нет. Ментам – это низко. Я тебя Жоре сдам.

– Это как? – улыбнулся Фёдор. – Жора-то здесь при чём?

– Да он, может, и ни при чём. Я вот только скажу ему, что ты ко мне пристаёшь, и тогда его пацаны тебе покажут, кто при чём.

– Это я к тебе пристаю? – в изумлении почти вскричал Фёдор, но тут же осёкся. – А если я скажу ему, что это ты меня домогаешься?

– Попробуй! – невозмутимо парировала Карина. – Увидишь, кому из нас он поверит.

– Но так же нельзя, Карина, – заговорил умоляюще Федя, – зачем тебе это надо?

– Мне это надо, потому что ты – мой. Мой! – На грани патетики прошептала Карина. – И только мой! Я ждала тебя всю жизнь. И дождалась.

Она запустила руку за спину, щёлкнул кнопочный замок, и юбка упала на пол. Сердце Фёдора заколотилось. Карина ловко освободилась от свитера, сбросив его на кресло. Кружевной чёрный бюстгальтер расстёгивать не спешила: не всё сразу, лучше по капельке, постепенно…

Переступив через юбку, она медленно подошла к Бакланову, ладони коснулись его плеч.

– Зови меня Матильдой, – продолжала она страстным шёпотом.

– Кем?? – так же шёпотом переспросил Фёдор.

– Мати-и-ильдой… – томно протянула Карина.

Ростом она ниже Фёдора на полголовы. Её грудь мягко придавила Федину, руки с плеч плавно спустились на спину, на поясницу…

– Обними меня, – шептала «Матильда».

Фёдор прикоснулся ладонями к её спине. Дрожь пробивала всё его тело до кончиков пальцев, что не ускользнуло от внимания Карины.

– Какой ты классный, – шепнула она Фёдору на ухо. – А знаешь, что… я буду звать тебя… О! Вот как! Мой шибздик!

– Чего?? Какой ещё шибздик? Ты чё, Карина, совсем уже?

– Не-е-ет, не Карина… Мати-и-ильда-а-а, – вкрадчивым полушёпотом, как гипнотизёр, настраивала она Фёдора на нужную волну. – Зови меня Мати-ильдо-ой.

– Да хоть мудильдой! – чуть не плача от досады, сердито рыкнул Фёдор. – Тоже мне, придумала она!

– Мой шибздичек, миленький мой, хоро-о-ошенький, – словно кошка, не изведавшая ничего, кроме хозяйской ласки, тёрлась она грудью об его живот, упругими пальцами ласково теребя мочки его ушей.

Руки перешли на плечи, будто наслаждаясь шикарным рельефом мускулатуры, спустились ещё ниже, ласково массируя его грудные мышцы, нежно теребя его соски… она и сама, присев, переместилась вниз, водя языком вокруг его пупка.

– Как я люблю тебя-я-я… ми-илы-ый… долгожда-анны-ый… жела-анны-ый… котик мой хороший… лапушка-а-а… шибздичек мой ненагля-ядны-ы-ый…

Возбуждение охватило Фёдора, дыхание участилось…

Он больше не возражал ни против глупого прозвища, ни против безумных ласк невесть откуда взявшейся женщины-вамп.

* * *

Май – октябрь 1993 г.

С Фёдором Ольга встречалась чаще всего на квартире у подруги. Он врал, что хозяйка запрещает приводить женщин, а на самом деле боялся, что Карина заявится в неподходящий момент. Она таки доставала Федю неслабо, вот и приходилось ему балансировать, как слуге двух госпож: одной врать – одно, другой – другое.

Интерес Баклана к Ольге вскоре иссяк. Чувства, держащиеся на страсти, долго не живут. Как разорвать эту связь, Фёдор не знал. И секса ведь тоже хотел, притом хорошего, какой могла дать ему Ольга. Но не посвящать же единственно данную жизнь той женщине, с которой ничего, кроме секса, не держит. И никак от неё не избавиться. Вот и грубил ей Бакланов едва ли не при каждой встрече, всё надеясь, что она его бросит. А как только Ольга от него отдалялась, невесть откуда возникала ревность. Едва отношения потеплеют, он давай снова грубить. «Так же невозможно, – думал Фёдор, – а иначе – тоже немыслимо».

В институте их отношения сводились к редким встречам. Фёдор не упускал случая, чтобы лишний раз не поглумиться над несчастной Ольгой. То спросит: «Ну, как твоя половая жизнь?», то поёрничает: «Мастеру спорта Жердинскому – физкульт-привет!»

Ольга же отвечала чем-то вроде «Идиот!» или «Придурок!». Этим общение на людях исчерпывалось.

Взаимные пикирования Баклана и Выдры окружающие воспринимали по-разному. Кто-то с полным безразличием, кому-то не терпелось выяснить у Ольги, либо у Фёдора, что это у них за «обмен любезностями». Злосчастная парочка ни с кем подробностями не делилась. В институтских кругах любителей посплетничать ходили разные версии, одна абсурдней другой. Из более-менее адекватных сотрудников больше других беспокоился Толя Ерышев. Как и все, он знал о тяжёлой участи, выпавшей на Ольгину несчастную долю. Но ни он, ни кто-либо иной понятия не имели о том, что Фёдор Бакланов и Дмитрий Жердинский состоят в давних и враждебных отношениях, и нападки на Выдрину Ерышев принимал за банальное хамство по отношению к женщине. Раза два пытался поговорить с Баклановым. Фёдор съезжал с темы, ссылаясь на то, что его отношения с Ольгой никого не касаются.

Почему же она встречалась только с Баклановым? Федя, как никто другой, мог её завести и «довести». При невозможности свидания с ним других мужчин к себе не подпускала, прибегая к «подручным» средствам. И очень злилась на Баклана за то, что тот однажды подставил её под групповуху. Ну пьяная была, конечно, а он, подонок, этим воспользовался, чтобы лишний раз над ней поглумиться.

К Диме у Выдры чувств не осталось, кроме одного: чувства долга. Сам же Дмитрий терпеливо сносил Ольгины отмазки о «срочной работе» во внеурочное время. Делал вид, что понимает, хотя кошки на душе скребли. Страх потерять единственную и любимую не давал ему покоя. Оставаясь один долгими вечерами, Дима едва не до крови обкусывал губы и беззвучно плакал.

Перспективы его как пациента выглядели мрачно. Однако теплилась надежда, что он сможет пусть и не ходить полноценно, так хотя бы принять сидячее положение, а то и передвигаться на костылях. Поэтому она за Диму и боролась.

Но ведь нужна была разрядка от постоянного сидения с больным. Пока Ольга в институте, её подменяют сиделки. Только это не сравнимо с… хм-гм… настоящей разрядкой.

Если отмазка про сверхурочные работы приедалась, Оля говорила, что едет навестить родителей. Дмитрий делал вид, что верит.