Текст книги "Баклан Свекольный"

Глава 14. Послевкусие-1

Май 1993 г.

Надо внутренне собраться и войти в подземку стройной походкой.

Оказывается, не всегда так просто выдать себя за трезвого. Хотя и пил не столько сам, сколько наливал Выдре, всё равно малость колбасит.

«Так, внимание! Мобилизоваться! Волю в кулак!» – дал Фёдор себе установку, переведя движения тела в режим «ручного управления». Никаких рефлексов! Каждая секунда – под контролем! Каждое движение – осознанно! Дашь слабину – дежурная в будке при турникетах нажмёт кнопочку, и в лучшем случае двое из «Комнаты милиции», что по соседству, вежливо попросят тебя вон. А в худшем – и в «обезьяннике» оказаться не долго.

Давно уж за полночь, и если выставят на поверхность – как добираться домой? Прям по-Высоцкому: «…автобусы не ходют, метро закрыто, в такси не содют».

Контроль пройден успешно, и Федя в вагоне.

Чуть поодаль – компашка забияк, человек пять-шесть. Подвыпившие отморозки орали матом этажа в три, цеплялись к пассажирам. Отпора не следовало. Никто пикнуть не смел против шпаны, наглеющей до тех пор, пока им это позволяет безразличие окружающих. Все сторонились необузданных юнцов, особенно девушки, едущие в одиночестве.

Внешне равнодушно Федя разглядывал вагонную рекламу, вспоминая слова армейского приятеля – «лучший поединок тот, которого ты сумел избежать». Поняв, что невмешательство равносильно подлости, он про себя отметил: «этот бой на звание лучшего не потянет».

Федя начал потихоньку приближаться к месту событий. Да и кулаки чесались: хорошо затуманенные алкоголем мозги требовали выплеска энергии. Но бить первым – не в его правилах. Вот если бы кто-то из них зацепил Федю, так бы и разговор завязался, а там и до драки недалеко. Тогда и можно себя проявить, убив двух зайцев: и отморозков на место поставить, и… пар выпустить (вот напасть-то!).

Пацаны обратили внимание на молодую пару, сидевшую по центру шестиместного ряда. Скорее всего, супруги: перед ними детская коляска. Взявшись одной рукой за её поручень, молодая женщина укачивала капризное дитя.

«А ничего мамка» – решил про себя Федя, украдкой разглядывая симпатичную особу, так мило баюкающую младенца.

На память пришла давняя подруга, однокурсница Тома: «Интересно, она в самом деле пошла на аборт? Или таки родила?» Но сейчас не до Томы.

Шум от движения поезда и лязг тормозов перед каждой станцией малыша не успокаивали. А тут ещё эти недоноски давай заигрывать с мамашей. И так, и этак, сальности всякие, подковырки – женщина делала вид, что ничего не замечает. Муженёк её – тоже ни слова, тупо сидя пеньком, напрягся да покраснел от страха перед возможными «звездюлями».

Мамаша молча сносила насмешки, домогательства, пока ещё словесные. Когда же один из обормотов протянул руку к её плечу, она отстранилась, умоляя:

– Не надо, пожалуйста, – сказала робким голосом, дрожащими губами, бросая взгляды на супруга. Её милые голубые глазки затуманились от набежавших слёз. Муж по-прежнему не вмешивался, трусливо пряча взгляд.

– Чё ты косишься? – наглец таки ухватил её за плечо, сорвав пальцем бусы. Камешки посыпались ей на лоно и скатились на пол.

– Ты думаешь, – продолжал он, – твой за тебя заступится? Гляди, как он уделался от страху. Будто г…на съел. Эй, ты! – обратился хам к отцу семейства, освободив плечо женщины и делая ложный замах кулаком. Мужик в испуге отпрянул.

– Ага, ссышь, когда страшно? Вот тебе саечка за испуг, – кончиками пальцев одной руки негодяй поддел его за подбородок, другой рукой снова попытался ухватить мамашку, только на сей раз не за плечо, а пониже. Она молча оттолкнула руку наглеца, видимо, решив, будь что будет, но не позволит себя лапать.

После саечки муж совсем сник и готов был не то что провалиться (и так ведь под землёй, метро, всё-таки), а раствориться, чтобы навечно соскрести с памяти эту позорную сцену.

Пассажиры по-прежнему делали вид, что ничего не происходит и ничто их не касается. На их лицах читалось желание поскорей доехать каждому до своей станции.

Поняв, что точка невозврата пройдена, Бакланов расслабился и снова внутренне собрался, как учил его армейский приятель. «Пора начинать, – подумал он, – пока словами, а там видно будет».

И тут один из ублюдков, – мордоворотище, не дай бог, – задел Фёдора плечом. Случайно или намеренно, то уж не ведомо. Да и какая разница?

Для начала Бакланов извинился. Его «пардон» оценили по-своему:

– Шо-о?! Сам ты пердун!

Давно поняв, что публика не из утончённых, Федя вызывающим тоном повторил по-русски:

– Извините! Так понятней?

– Э, да ты ещё выступать тут будешь? Я тебя щас так извиню! – ему в лицо взмыл кулак.

Фёдор уклонился, и кулак разрезал воздух, после чего встречный апперкот повалил агрессора на пол.

«Спасибо, Лёха!» – мысленно поблагодарил он сослуживца, рядового Фомина, за уроки рукопашного боя.

Следующий отморозок атаковал Фёдора со словами…

– Я не понял! Ты чё, чувак?!

…но после прямого встречного свалился на пол.

Первому негодяю Бакланов разбил физиономию. Её кроваво-красное подобие назвать лицом теперь можно было только с натяжкой. Кровь забрызгала куртку и окропила пол. Другой получил «гостинец» в виде обломков челюсти, и теперь ему долго не придётся жевать.

Ещё один забияка попытался нанести Феде удар ногой в пах, да не судилось. Отскочив назад, Бакланов резко заехал нападавшему опять-таки в челюсть, да не просто ногой, а – каблучищем!.. И этому подонку тоже придётся принимать жижу через трубочку вместо нормальной еды.

Больше никто на активность не отважился. Не попавшие «под раздачу» бросились подымать поверженных приятелей. Гонору и наглости – как не бывало. Только бурчание да угрозы:

– Мы с тобой, сука, ещё встретимся!

Хулиганы вышли на ближайшей станции. Остаток пути до Оболони Фёдора никто не беспокоил. Изредка в его сторону поглядывали малочисленные пассажиры. Кто с восхищением, а кто и с опаской.

Спасённая от издевательств юная чета восприняла поступок Фёдора неоднозначно. Если мамка пришла в себя и буквально впилась в него влюблёнными глазами, то её супруг так и продолжал сидеть пеньком, бросая то завистливые косяки на Фёдора, то ревнивые взгляды на жену.

Поддавая масла в огонь, Федя подмигнул молодой женщине и самодовольно хмыкнул. Та склонила голову, подавляя смущённую улыбку и не обращая внимания на мужа. Прям как в детстве, когда взрослые говорили ей: «А ты так хорошо играешься с Петей (Толей, Сашей и т. п.). Это твой жених?» Она же стыдливо прячет глаза и, конечно, отрицает: «Не-е-ет! Хи-хи-хи-хи-хи!» – не в силах сдержать глуповатый смех.

Муж ещё больше покраснел от злобы и ревности. Его суровый вид порождал ассоциации вроде «молилась ли ты на ночь…?» В сторону Бакланова он старался больше не смотреть.

Фёдору стало противно. Подумав «И где ж ты был такой смелый две минуты назад?», он отвернулся и продолжил изучать рекламу на стене вагона. Так и доехал до станции «Оболонь».

Прежде станция называлась «Проспект Корнейчука». Полгода назад её перекрестили в «Оболонь». Фёдор никак не мог привыкнуть к новому названию, из-за чего нередко забывал вовремя выйти из вагона. Не понимал Бакланов, что плохого сделал Украине драматург и писатель Александр Корнейчук. Почему переименовали станцию метро, проспект?

«Даже если он и был «придворным драматургом», его самого всё равно будут помнить как Автора, а его хулителей – только как… хулителей Автора. И не более.» – В этом Бакланов был уверен.

Перед подъездом остановился перекурить. Его внимание привлекла влюблённая парочка. «И кто из них пацан, а кто – девка?» – погрузился Фёдор в гадания, но мешать не стал.

Оба в джинсах и кроссовках, с короткими стрижками. Эти штаны вроде женские, или фигура женская, а те… или наоборот…

«А может, они… того?» – Фёдор захохотал. Его смех из человеческого перелился в лошадиный – «хы-гы-гы-гы-гы!».

Лобызания прервались. Оба «голубка» окинули Бакланова удивлённо-вопросительным взлядом.

«А, не, они нормальные, – Феде стало ясно, что влюблённые разного пола. – Один это он, а другая это она. Или наоборот…»

Сигарета догорела почти до фильтра, едва не обжигая пальцы. Описав дугу, окурок полетел в урну перед подъездом. На урне надпись: «Жителям Оболони – от депутата…» Фамилию не разобрать: поверх неё мелом и красками нацарапано с пяток непечатных слов любви народа к своему же избраннику.

Подымаясь по ступенькам на третий этаж, Федя про себя размышлял: «И чё я к ним прицепился? Нормальная парочка».

Навстречу подвыпивший сосед, настойчиво приглашающий «на сто грамм». Да куда уж! Сегодня своё уже взял. Еле удалось отвертеться, сославшись на тяжёлый день. Сосед не расстроился, а только бросил напоследок:

– Федёк, если передумаешь, заходи.

– Хорошо, Иваныч, – поддакнул он, лишь бы скорее отвязаться.

Дверной замок долго не поддавался: то ли заклинил, то ли руки не слушались. Наконец долгожданный щелчок, и Федя дома. Захлопнув дверь, свет включать не стал. Скинув туфли в прихожей и на ходу сбросив на пол плащ, рухнул на диван в гостиной.

По телеку, не выключенному с утра, Эн-Би-Си давала ток-шоу Джея Лено.[29]29
  Джей Лено (р.1950 г.), американский писатель и стэнд-ап комик, ведущий телепередачи «The Tonight Show» на канале NBC. (Википедия)


[Закрыть] Сегодня в гостях у него какие-то малоизвестные рокеры. Фёдор не чувствовал сил, чтобы встать и только вяло махнул рукой – пускай болтают, авось чего интересного и скажут. Вскоре и слушать перестал.

Глядя в потолок, думал о том, что… не думал вообще. В голове будто вакуум. Ни единой мысли! Ни о чём! Ни о ком! Фёдор засомневался, жив ли он.

«Да нет, вроде жив. Раз думаю о том, что ни о чём не думаю, значит, жив», – Он улыбнулся странному выводу, но тут…

Шорох в спальне… Тишина… Нет, решил про себя, показалось. Хотя…

Фёдор ощутил чьё-то присутствие.

Прислушался… Вроде тихо.

– Пить надо меньше, – вслух подшутил над собой.

Приключения минувшего вечера начали обретать мысленные контуры.

Месть, исполненная за давнюю обиду.

– Это не месть, – думал Федя, – это возмездие!

Такое слово ему нравилось больше, звучало серьёзней, словно акт высшего правосудия.

Барахтанье Жердинского в бессильной злобе.

– Хотел бы я видеть эту перепуганную харю! – злорадно просипел Фёдор, только сейчас заметив, что проговаривает мысли вслух. Да ладно, наедине с собой – можно.

Внутри что-то скребануло. Фёдор передёрнулся. Опять из другой комнаты слышен шорох. Снова тишина.

– Да что за чёрт! – ругнулся он. А встать, посмотреть – сил нет.

– Ну не проверять же собственные галлюцинации! Они ведь в голове, а не в реале.

– Только… в голове ли? Может, и в самом деле кто залез в квартиру?

– Да нет, откуда? Третий этаж! Кто сюда влезет… А всё равно, что-то не то. И на душе противно…

Диалог со вторым «я» обострялся.

К ощущению праведности возмездия настойчиво примешивался привкус не то досады, не то моральной неловкости.

Федя почувствовал неуверенность – а правильно ли он поступил. Обида, нанесённая много лет назад, показалась ему не настолько страшной, чтобы за неё мстить, да ещё таким способом.

– Ну что он такого сказал? Назвал Федю Бакланова пижоном? Так это все и без него знали.

– Он ещё перед всеми раскрыл твой внутренний мир.

– Да навыдумывал он!

– Ой ли навыдумывал? Чего б ты так переживал тогда?

– А то, что молнию на штанах расстегнул, это, по-твоему, ничего? Нормально, да? – диалог между «Федями» переходил на повышенные тона.

– Ну вдумайся только! Дело ведь было так давно! И ты до сих пор этим живёшь?! – добрый Федя всё пытался увещевать Федю злого.

– Вот! – он даже привстал на диване, безумно глядя в пустоту и тыча в неё пальцем. – ВОТ! Именно! Это твой единственный аргумент! «Давно было», говоришь? А я помню всё, как сейчас! Его поступок не имеет срока давности!

– Сегодня ты это уже говорил. Ты повторяешься.

– Я не тебе говорил, а Жердинскому!

Оба «я» задумались. Снова послышался шорох, всё ближе и ближе, но Феди только махнули рукой.

– А и то! Его же за язык не тянули! – продолжился диалог. – Чего он полез со своими дурацкими выводами?

– Не такие уж они дурацкие, эти выводы, – первому «я» возражало второе, или наоборот. – Он много чего сказал точно.

– Говорят, – продолжал Федя размышления вслух, – в каждом из нас есть и бог, и дьявол. Они всё время воюют за души человеческие. И берут верх – то один, то другой. А если так, то сегодня в битве за мою душу дьявол одержал убедительную победу.

– А может, их и нет? – продолжала крутиться мыслемешалка. – Ни бога, ни дьявола? Может, это отмазка? Мол, если дела в порядке, значит, бог помогает. А если плохо, значит, так угодно всевышнему. А когда грешишь, это что же, дьявол искушает? Вздор какой-то.

– Я хозяин своей жизни! Я и только я решаю, что для меня хорошо, а что плохо!

Тут Федю будто встряхнуло. Чувство раздвоенности исчезло. Он снова чертыхнулся:

– Тьфу ты! Совсем уж мозгами тронулся!

В комнате стало совсем тихо, до жуткого звона в ушах. Даже звуки ночного города куда-то запропастились. Будто попал в ватный мешок.

Вспомнился армейский случай нападения «дедовского кодла» (деды – старослужащие) на его приятеля по кличке Волк. Тогда для последнего дело кончилось благополучно. Он обезоружил и разбросал банду, хотя кое-кто сумел улизнуть. Оружие осталось на «поле боя».

Лёжа на диване, Федя мысленно прокрутил другой сценарий. Ему представилось, как громила – сержант Муратов – с размаху бьёт Волка монтировкой по спине. Тот застыл с глазами полными ужаса, открытый рот обиженно скривился, будто у маленького ребёнка, готового расплакаться из-за отнятой игрушки.

Без сознания подкошенный Волк упал на асфальт.

Из жалости к армейскому приятелю Федя «отмотал фильм» назад. Не понимая, зачем, в сцену драки он ввёл… себя. Других изменений не произошло. Теперь уже нападению подвергся рядовой Бакланов. Памятуя, как учил Волк, Федя не подпускал соперников на близкое расстояние, не доводил до «борьбы», много двигался, но монтировки тоже не избежал.

Потоки воображения перенесли его на больничную койку.

Тело, кроме лица и рук, не чувствуется. Голову едва можно поднять: устают мышцы шеи. Кто-то выносит из-под него утку. Врач показывает на какую-то женщину, говоря, что она будет ухаживать за больным, как мать родная.

– Но кто это? – вопрос будто застрял в гортани. Федя почувствовал себя телевизором с выключенным звуком.

Женщина поворачивается к нему лицом…

– Да это же Выдра! – мысленно удивляется Фёдор. Ольга улыбается ему, подмигивая.

– Что она говорит?… Кажется, «Ничего, Теодорчик, прорвёмся».

Хм, «Теодорчик». Так его звала только мама и только дома. Никто больше не знал его «домашнего» имени. Звучало оно почти как «Федюньчик», только с заграничным колоритом.

Медсестра ставит ему капельницу. Уходит. Врач интересуется, как себя чувствует больной. Федя вяло:

– Средненько.

Говорить очень тяжело, давит в грудном отсеке позвоночника. Нянечка сообщает, что пришёл Федин лучший друг. Ольга, врач и няня уходят. В палате появляется… Дима Жердинский. Вот это сюрприз! С каких это пор наглый блондин с ямочкой на подбородке стал Феде лучшим другом?

– Ну, здравствуй-здравствуй, Теодорчик, – говорит Дима вполголоса с недоброй ухмылкой.

«Опять? Да что они все! Откуда знают? И где мама? А, вот она, красивая такая, в оранжевом платье… Минуточку! Да ведь у неё никогда не было такого платья! Мама вообще не любит оранжевый цвет… А куда она пропала?»

– Мамочка! Где ты?

«Но ведь она же в Израиле!»

– Как дела, Теодорчик? – Димина улыбка превращается в свирепую гримасу.

Феде страшно. «Зачем он здесь? Что ему надо? И почему Ольга ушла?»

– Оля! Оля-ааа!!! – вместо крика звучит сиплое блеяние, почти шёпотом. В руке у Жердинского возникает монтировка.

– Ольга – моя! И я сплю с ней, а не ты! – медленно подымая стальную палицу, Дмитрий целится Феде в лицо.

– Не надо! Пожа-а-алуйста-а-а! – пытается крикнуть Фёдор. – Нет, нет, не на-адо-о-о!!!

Голос пропадает, беззвучно открывается рот. Крик рождается в горле и там же умирает.

– А-а-а-а-а!!! – Федя просыпается. В глазах ужас, дыхание частое, как у пса после долгой пробежки.

* * *

Ольгу нашла вахтёрша тётя Роза, дородная весёлая женщина. Ближе к полуночи, проверив, хорошо ли закрыты входные плексигласовые двери, она отправилась по этажам. Нормальная проверка, не забыл ли кто закрыть кабинет на ключ, поставить на сигнализацию, нет ли чего необычного – следов взлома, например, да и мало ли чего ещё.

Дверь в лабораторию оказалась незапертой. Тётя Роза уж думала, не вызвать ли милицию, но сначала надо бы самой разобраться – вдруг это банальная забывчивость, да притом без последствий. Скажет завтра сотрудникам, чтобы впредь были внимательней – и на этом всё.

Картина, представшая тёте Розе, показалась ей страшнее любых грабителей. Ольга Выдрина, шефова секретарша, бесчувственно валялась на диване лицом вниз. Задранная на поясницу юбка и спущенные до колен стринги не оставляли сомнений в том, что здесь произошло.

Лёжа спиной вверх на просторном диване, Ольга отнюдь не напоминала спящую красавицу. Колени и ступни на полу. Будто Мария-Магдалина, – только пьяная в дрова, – каялась, молилась и свалилась.

Растрёпанные волосы, разбросанные по бокам руки, размазюканный по лицу макияж.

Дала о себе знать и гремучая смесь вина с водкой. Выпить-то может каждый, а вот удержать… Хорошо, хоть лежала лицом вниз, а то бы захлебнулась и – ага!

Тётя Роза всплеснула руками:

– Ах ты ж, господи боже мой! Грех-то какой! Да что ж это деется-то? – сокрушалась до боли впечатлительная женщина, снимая с себя кофточку, дабы на Ольге срамоту прикрыть. Тут же сообразила, что проще юбку возвратить на место.

Тетё Розе предстояло выполнить функции санитарки-уборщицы, а заодно и медсестры. Надо избежать скандала. Не дай бог, кто узнает, хотя в столь позднее время вряд ли кого можно застать в институте.

Привести комнату в порядок оказалось делом хлопотным, Ольгу – и того похлеще. Тётя Роза облегчённо вздохнула, когда после встряхиваний, хлестаний по щекам казавшееся бездыханным тело наконец-то зашевелилось, издав неопределённое мычание.

Ольга с трудом соображала, где она и что произошло. Тётя Роза помогла ей подняться, перевесив её руку себе поверх шеи через плечо. Кое-как довела пострадавшую до вахты.

В комнате отдыха вахтёров Ольгу отпаивали чаем. В норму она приходила постепенно. Толком что-либо вспомнить ей пока не удавалось. Голова, как битый валенок. Даже Димке позвонить, успокоить, не додумалась. А уж спросить «который час» – это за пределами остатков разума. А час-то шёл второй после полуночи.

Тётя Роза вызвонила мужа, тот и отвёз Ольгу домой. Полчаса тряски в «Жигулях» с давно дохлыми амортизаторами – и Выдра на пороге спальни.

Вошла, не разуваясь, дабы скорее успокоить Дмитрия. Немым укором, чуть повернув голову, на неё смотрел любимый и единственный, самый дорогой человек на свете. Она собрала остаток сил и заговорила, время от времени икая:

– Димка… ик!.. ты, это… извини… я на… ик!.. на р-работе з-задерж-жа… ик!.. жалась.

– Жалась, – грустно пошутил Дмитрий, – и с кем, интересно?

– Ч-чё? – не поняла Ольга.

– Я знаю, дорогая, мне звонили, – внешне спокойно и с улыбкой ответил Дмитрий.

– К-кто?… ик!.. – спросила ничего не подозревающая Ольга.

– Иди в душ, родная, попей чайку и ложись спать, – ушёл от ответа Дмитрий.

Как же хотелось ему оттянуть неизбежный разговор!

Глава 15. Послевкусие-2

Май 1993 г.

Федя встрепенулся. Он лежал на диване, одетый. У входа в комнату на полу валялся плащ, как бы «полусидя», верхом притулившись к распахнутой двери. С виду его можно было принять за бомжа, прикорнувшего в подворотне. Туфли – вразброс на полу в прихожей.

Руки дрожат. Дыхание рваное, тяжёлое. От радости, что пережитые ужасы только померещились, Фёдор едва не расплакался. Слезы сдерживает, хотя в комнате никого нет, и можно дать им выход.

Его «приключения» начались в момент, когда после ток-шоу Джея Лено пошла заставка к ночным новостям. А сейчас диктор только говорит «В сегодняшнем выпуске…»

«Значит, – размышляет Фёдор, – всё, что привиделось, там, палата, няня, утка, Ольга, мама, Жердинский… и это произошло за какие-то две-три секунды? Ну и намерещилось! Или приснилось?»

В детстве, когда он пересказывал бабуле дурной сон, та ему говорила: «Дурнэ спало, дурнэ й снылось».

Воспоминание о бабушке вызывает ностальгическую улыбку. Единственный человек, которому он мог рассказывать всё на свете. Остальные…

Федя не забыл, как в отрочестве поведал отцу «тайнейшую тайну» о том, что под утро простыня намокла.

– Но я не уписался, точно, папа! Честно! А что это такое? – допытывался он у родителя.

Папа спешил на работу и успел только сказать загадочное слово на букву «п». На слух было не разобрать: полиция, петиция…

В тот же день, по пути со школы, Федя услышал, как папа гордо рассказывал соседу, что его сын уже взрослый и «скоро будет девок топтать». Гулкое эхо в подъезде старого дома безошибочно доносило едва ли не каждое слово. Как же тогда он обиделся на отца! Ведь теперь все узнают! Все! От стыда Федя готов был не то что провалиться, а уже подумывал о верёвке. Удержал только страх от неведения, что ждёт его «там», и беспокойство за бабулю: она этого не переживёт. О родителях Федя даже не вспомнил.

Каким образом с виду интеллигентная Марта Абрамовна вышла замуж за быдлоподобного Михаила Ивановича, для всех оставалось загадкой. Лучшее, что могла породить фантазия обывателя, это версия о кознях любви, способной зародиться даже к известным двурогим. Но, как говорится – с кем поведёшься… так тебе и надо.

С годами Марта Абрамовна растеряла черты интеллигентности. Их место заняли прижимистость, тяга к сплетням, скандалам, и Федина оценка матери как жлобихи с замашками аристократки, написанная им в автобиографии, не так уж сильно отличалась от истины. А уж характеристика отца – даже думать противно.

Вспомнив об этом давнем эпизоде, прежде казавшемся постыдным, Федя рассмеялся. Слёзы накипели, готовясь брызнуть в любой момент. Всё ещё лёжа на диване, он хохотал над прошлыми обидами, над нынешним положением героя и подонка в одном лице, над самой жизнью своей, никчемной и не нужной ни единому человеку, даже самому Феде Бакланову.

Глаза дали течь. Несколько струек сбегали на виски, утопали в ушных раковинах. Его смех превратился в тупое ржание – истеричное и визгливое.

Фёдор испугался, подумав: «А не схожу ли я с ума?» Утешился только тем, что раз осознаёт потерю рассудка, значит, на самом деле – психика в порядке.

Хохот прервался так же внезапно, как начался. Угрюмая тень пробежала по лицу и заполнила поры сознания. Ощущался прилив страха, покуда непонятного и оттого ещё более гнетущего. Встав с дивана, Федя вытер ладонями слёзы.

«Где?» – пытался он вспомнить, куда дел початую бутылку коньяка. Берёг её на случай, если кто зайдёт (хотя никто и никогда в гости к нему не хаживал), для снятия стресса, да и просто так, для души.

«Антидепрессант» отыскался в тумбочке. Хлобыснув с десяток глотов из горлa, Федя, так и не раздевшись, лег обратно на диван и до утра отключился. Время от времени тело дёргалось в потоке глубоких сновидений. Он что-то мычал во сне, издавал стоны вперемежку с истерическим смехом.

Снилось, будто идёт он по длинному коридору. Темень разбавляют редкие настенные канделябры. Вдоль серых стен – двери, двери, двери… Чёрные-пречёрные… Сойдя по ступенькам в подвал, попадает в такой же коридор. В поисках выхода натыкается на женщину в синем платье до пят и чёрной накидке. В одной руке меч, поднятый над головой, в другой – весы. Точно такие он видел на изображениях Фемиды. Только у богини правосудия глаза скрыты повязкой, а эта – смотрит в упор, взгляд навыкате.

Лицо её показалось очень знакомым, только причёска странная.

Она спросила:

– Ты пришёл с повинной?

– А в чём я виноват? – удивился Фёдор.

Фемида в ответ:

– Каждый в чём-нибудь виноват! Пиши явку с повинной!

Разбудила Федю хлопнувшая входная дверь. Памятуя о вчерашних шорохах, он подумал, что галюники у него до сих пор гостят и покидать его не торопятся.

Просыпался постепенно, «частями», не сразу поняв, что сон закончился. «Фемида» растаяла в небытие. Слова «Пиши явку с повинной!» эхом отдавались в мозгу.

На будильнике шесть-тридцать. Ещё полчаса, и опять на галеры.

С утра явь показалась ещё страшнее. Федя прокрутил в памяти сон, и перед ним всплыла картина того, что он сделал с Ольгой. Среди его настольных книг видное место занимал Уголовный кодекс. Из него-то Федя и вспомнил статью о половой связи с использованием беспомощного состояния женщины. Это же до 10 лет! Понаслышке он знал, как в местах не столь отдалённых обходятся с насильниками. «Ужас!!!» – мелкой дрожью забилось его сильное тело.

Скорей бы в институт! Выяснить, что с Ольгой. Может, она ничего не помнит? А хоть бы и да! Пусть ещё попробуют доказать. Следов насилия-то нет! И быть не может! А беспомощное состояние – тоже пускай докажет. Да и кто её пить заставлял? А и в самом деле, кто?

– Ничего, – утешал себя Фёдор, – может, обойдётся.

* * *

Утром Жердинский рассказал Ольге о ночном звонке и об её вчерашних приключениях. Сидя на табуретке рядом с Диминой кроватью, она не решалась ни слово сказать, ни глаза поднять. Такого позора переживать ей никогда не доводилось. Дима утешал подругу, нежно держа её за руку:

– Ничего, солнышко, я всё понимаю. Природу не победить. А я, как ты знаешь, не в состоянии дать тебе то, что…

Дмитрий осёкся, избегая уточнения, и продолжил в том же ласковом тоне:

– Хорошая моя, родная, солнышко, я так люблю тебя.

Не меняя выражения лица и поглаживая Ольгину руку, заметил:

– А я ведь и не сосчитал, сколько у тебя там родинок, а он как-то умудрился.

– Перестань! – в приступе истерики Ольга упала ему на грудь.

В потоке рыданий можно было разобрать только «Лучше бы ты меня убил, чем так жалеть!». Не зная, как её успокоить и что говорить, Дмитрий нервно перебирал её роскошные кудри.

Вспомнился разговор с Баклановым, и Дмитрий живо представил себе унижение, которому подверглась его любимая женщина. Внезапно его охватила дрожь, на лбу выступил холодный пот. Он только успел сказать:

– Оля, мне плохо.

Уже находясь в бреду, наговорил ей гадостей, после чего отключился.

Когда ехали в скорой, Ольга начала припоминать подробности вчерашнего вечера. Как же, думала она, можно было позволить себя так одурачить! Вспомнились уговоры Фёдора выпить «за здоровье Димки, моего лучшего друга».

«Вот подонок! – в бессильной злобе Ольга скрипела зубами, нервно передёргиваясь в лице. – И вино было какое-то непонятное. Может, чего-то добавлял?»

«Точно! – пришло к ней внезапное откровение. – Так вот, значит, что! А говорил – «Каберне-шмаберне! Чем больше пьёшь, тем оно крепче». Как я могла поверить в эту фигню?»

Дальше – больше. Новые подробности позитива не добавляли.

«А почему во рту был такой хреновый привкус, когда тётя Роза тащила меня к вахте? И в комнате смрад… Уж я случайно там не…» – Ей стало стыдно от собственной догадки.

Вспомнила Ольга и то, как пыталась подняться, а Бакланов прижимал её к дивану, задирая юбку и стаскивая стринги.

На этом память дала сбой: Фёдор таки хорошо накачал её вино-водочным коктейлем.

* * *

В институте Ольга появилась часам к десяти. С шефом разминулась: того вызвали на совещание в Кабмин. И славно: не будет с утра доставать. Есть дела поважнее работы.

Даже не глянув во «Входящие», первым делом Ольга вызвонила Фёдора и потребовала объяснений. Немедленно и не по телефону.

Встретились у входа в актовый зал. Ольга наехала без прелюдий:

– Так чего ты Димке звонил? Что ты ему наплёл, а?

Бегая взглядом где угодно, лишь бы не встречаться глазами с Ольгой, Федя старался звучать как можно безразличней:

– А что? Я ничего. Только предупредил его, чтобы присматривал за тобой.

– Ты ему отомстил! Он так и сказал! За что ты его ненавидишь? Что он тебе сделал?!

– Ну, Дима-то знает, что и за что, – Федя говорил спокойно, даже полусонно. – Ты у него поспрашивай, вот он и расскажет.

– Что ты как даун? Говори по-человечески! – отрешённый тон Феди начал её раздражать.

– О, милая, ты так очаровательна… – осклабился он, глядя на Ольгу из-под полуприкрытых век.

– Хватит паясничать! – ухватившись за лацканы его пиджака, Ольга разъярённо встряхнула Фёдора.

– Тише ты, женщина! Ведёшь себя, как хамка с Подола! – его голос резко посуровел.

Федя отцепил её руки от пиджака и, отпуская Ольгины запястья, рубанул ей в лицо:

– Ты лучше расспроси его, что он мне сделал, когда мы встретились на набережной после выпускного! А если он говорить об этом не пожелает, тогда расскажу я. Усвоила?

Ольга осеклась:

– Так вот оно что.

– Что – вот оно что? – не понял Фёдор.

– Он рассказывал, – успокоившись, продолжала Ольга, – да, рассказывал, именно утро после выпускного. Только никогда не называл имени. Да и зачем? Но я даже подумать не могла, что встречу того человека, которого он тогда обидел.

– Ну вот, видишь, как мал этот мир, – засмеялся Фёдор. – И как мы удачно встретились.

– Это ты называешь удачно? – Ольгу охватило негодование. – Взял меня, споил, потом взял…

Ольга начала путаться в словах. Федя снова рассмеялся:

– Ты уж разберись, что сначала, а что потом: взял или споил. А между прочим…

Тут Фёдор сделал паузу и, убедившись, что Ольга внимательно слушает, прошептал:

– Мне очень понравилось.

– Что? – переспросила Ольга, не веря, что мужская наглость может докатиться до таких пределов. Она произнесла «что?» резко и отрывисто, на стакатто, как сказал бы музыкант.

Взгляд в упор, полуоткрытый рот и насупленные брови дали Фёдору понять, что женщина во гневе. Не желая получать затрещины и царапины, он сбивчиво и трусливо затараторил:

– Да-да, если бы ты была в нормальном состоянии, тебе бы тоже понравилось.

Договорить не успел. Его наглая физиономия приняла хлёсткую, как плеть, пощёчину.

Ольгина рука взлетела для введения повторной инъекции от наглости.

Слёта Фёдор перехватил её за локоть, заломил руку, и она, не успев даже пискнуть, попала в железные объятия-клещи. Прижав Ольгу к себе, Фёдор вцепился губами в её рот. Избавиться от насильственного поцелуя не хватало сил, и она лишь беспомощно барахталась в цепкой хватке страстного мужчины, издавая приглушённые мычащие звуки. Додумалась, правда, врезать ему каблуком аккурат в большую берцовую кость.

– Ай! – вскрикнул Фёдор, оторвавшись от спелоягодных губ. Оттолкнув её, рыкнул:

– Глупая ты!

Прихрамывая, зашагал прочь. Брошенное ему вслед истеричное «Умник нашёлся!» осталось без ответа.

На Ольгу эта встреча произвела странное впечатление. Возненавидев Бакланова вначале, а затем отчасти поняв его поступок, она не могла избавиться от приятного ощущения после телесного контакта и поцелуя, пусть и по принуждению.