Текст книги "Баклан Свекольный"

Глава 20. Стрелка

Четверг, 7 октября 1993 г.

Время – 09:15.

Найти Фёдора в среду Ольга не смогла: шеф загрузил работой. В четверг с утра решила поймать его на проходной.

– Что ты там наговорил на меня? – без предисловий набрасывается Ольга.

– О чём ты, дорогая? – невинно спрашивает Федя, догадываясь, что утро не обещает стать добрым.

– Не придуривайся! «О чём ты». – перекривляет его. – Сам знаешь, о чём! Что ты сказал про меня на профкоме? Зачем ты это сделал, скотина?

Она пытается взять Фёдора за грудки, но тот не даётся, сильными пальцами сжимая Ольге запястья, и слегка отталкивает её на безопасное расстояние.

– Так, давай по порядку! – призывает Фёдор. – На каком профкоме? Что ты выдумываешь?

– Ты зачем наболтал, что у меня куча мужиков, что я сплю с ними, что за деньги отдаюсь? – от волнения она с трудом подбирает слова.

– Ты только что сама это сказала, – язвит Фёдор.

– Чего? – опешила Ольга, понимая, что попалась в ловушку.

– Да ничего. Ты же сама сейчас сказала, что спишь с мужиками. Ну и какие ко мне претензии?

– Ты щас получишь! – правой рукой Ольга делает замах, но удар не наносит.

– И вообще, хе-хе-хе, мало ли что и где я говорил. Хе-хе-хе! – ехидничает Фёдор, на всякий случай отдаляясь от агрессивно настроенной любовницы.

В её замутнённых от злости глазах мелькает недобрая искра. Обдав Бакланова ненавидящим взглядом, Ольга сквозь зубы шипит:

– Ясно, – и резко поворачиваясь к нему спиной, уходит, картинно виляя бёдрами, прочь от ненавистного и… любимого?!

По пути в приёмную сталкивается с Ерышевым.

– Я уже ему высказала, – Ольга перед ним не то хвастается, не то отчитывается.

– Да ты что? Зачем? Я же предупреждал тебя!

– А пускай знает, что я знаю!

– И что он ответил?

– Крутился, подлец, как змей под вилами, но сознался.

– Сознался? – и без того круглые глаза Ерышева становятся похожими на хамелеоньи.

– Да. А что тебя удивляет? – не понимает Ольга его реакции.

– Ничего себе…

– Что – ничего себе?

– Нет-нет, всё нормально, – приходит в себя Ерышев, поспешно убегая куда подальше.

– Странно… – пожимает плечами Ольга, сама дивясь тому, что так быстро вывела Бакланова на чистую воду.

Фёдору вспоминается вчерашний разговор с Кариной. «Одна угрожает, другая наезжает. Да что они все, сговорились?» – думает он, не понимая, с какой горы свалился на него этот ком неприятностей.

Через час, когда Федя позабыл об утренней перепалке с Ольгой и успешно «делал занятость», в приёмной Саврука раздался телефонный звонок.

Карина не хотела спрашивать у матери служебный номер Бакланова, чтобы не вызывать лишних подозрений. И без того уж мать на неё косо поглядывает. По справочной узнала телефон приёмной директора, надеясь, что там подскажут, как выйти на Бакланова. Звонок принимает, конечно же, секретарша.

«Что за дела?» – думает Ольга. Молодой женский голос интересуется «служебным телефоном Фёдора Михайловича Бакланова». Как положено, Выдра спрашивает:

– А кто вы? Из какой организации?

– Знакомая.

Раздражённо, едва не криком, Ольга настойчиво допытывается:

– Но у знакомой есть имя?!

Такой перепад настроения Карине кажется неожиданным. Но тут ей приходит на память, что в ночном бреду Фёдор назвал должность обиженной им женщины. Смекнув, как вести разговор дальше, Карина отвечает вопросом на вопрос:

– А тебя Ольгой зовут?

– Откуда вы… откуда ты знаешь? – по умолчанию она соглашается перейти на «ты».

– Выдра, значит?

Услышав своё заочное прозвище, Ольга вздрагивает. От негодования у неё бесится пульс и дрожат виски.

– Это… эт чё такое… – вторично за день Выдра путается в словах.

«Видать, слишком хорошая знакомая, – думает она, – если в курсе таких подробностей. Ай-да Бакланчик! Наш пострел… где только не поспел».

– Да ладно, расслабься, Оля. – успокаивает её Карина. – Я всё знаю. И про то, что ты за Димой ухаживаешь, и про то, как тебя Федя напоил и… в кабинете на диване…

Уточнять нужды нет. Карине и так понятно, что хоть и случайно, да попала она звонком по назначению, в самую точку.

Ольга не знает, что сказать, как вести себя. От прилива крови в мозг она кипит, как «разум возмущённый».

– А вот меня Кариной зовут. Он тебе, конечно, ничего за меня не рассказывал?

– Нет, не рассказывал, – ответом она больше напоминает зомби, чем живого человека.

– Ну да, я так и думала, – вздыхает Карина.

– А ты кто? Как ты его знаешь? – приходит в себя Ольга.

– Да уж знаю, – в трубке слышится смех.

– Это что же получается, он…

– Вот именно, так и получается. Только ты, Оленька, не расстраивайся: он ко мне равнодушен.

– Ни фига себе, равнодушен! Ты от него такие подробности знаешь и, говоришь, равнодушен?!

– Слушай, подруга, нам надо встретиться и кое-что обсудить.

– Что обсудить? Что нам с тобой обсуждать?! – Ольга снова едва не переходит на крик. Сдерживает её только то, что шеф уже в кабинете.

– Давай-ка назначим стрелку. Тему надо перетереть, – Карина хоть и нечасто видится с мужем, но жаргонизмов нахвататься успела.

– Хорошо, я могу в обед выйти, тут кафешка недалеко, – внешне спокойно предлагает Ольга, хоть и колотит её по-чёрному.

– Это «Лакомка»? – уточняет Карина.

– Ну да, – удивляется Ольга тому, что Карине известно мелкое кафе в отдалённом районе города с трёхмиллионным населением.

– Знаю, слышала про такое, хотя там и не бывала.

– Тогда в час пятнадцать.

– Замётано, – соглашается Карина.

О том, что Бакланов ходит обедать в «Лакомку», Ольга забыла.

В тот день Федя обошёлся без обеда: из-за утренних передрязг у него пропал аппетит. А зайди он в этот самый день в кафе, так и застал бы мирно беседующих подружек. Своих подружек. И кто знает, как бы прошёл и чем бы закончился тот разговор.

Глава 21. В Данию!

Четверг, 7 октября 1993 г.

Время – 10:00.

Перед лабораторией международных отношений кучкуются молодые учёные. В десять начало собеседований. Ставки – выше некуда: на годичную стажировку при Минэкономики Датского Королевства отправятся двое счастливчиков, самых талантливых и перспективных. К тому же, молодых: ценз – до сорока лет.

Отбор – задача всегда непростая, а в нынешних условиях – тем более: в науку молодёжь идёт неохотно. В прежние времена попасть в НИИ считалось за честь и благо, но в годы девяностые, позднее названные «лихими», обнищавшее государство лишило институты нормальной поддержки. Не то чтоб совсем, крохи какие-то доставались, но прожить на ставку сотрудника НИИ – м-м-м… можно, только недолго. Те, кто постарше и к пенсии поближе, терпят, деваться им некуда: никому они больше не нужны. А молодёжи хочется не просто жить, а – хорошо жить. Вот и уходят лучшие молодые кадры если не в бизнес, то в проекты на западные гранты. А в НИИ остаются далеко не лучшие, хотя исключения бывают.

Институт предложил десять претендентов. В дирекции список составили так, чтобы победа непременно досталась назначенным фаворитам, надёжным и удобным. Такими считались Анатолий Ерышев и Павел Саврук. Ну, с Толиком понятно: ещё нет и тридцати двух, а уже доктор наук, да ещё и главный консультант министерства, плюс три книги, сотни полторы статей… А вот Паша Саврук, хоть и младший научный, зато по «совместительству» директорский сын. Тоже фактор.

У европейцев подходы свои. Условие конкурса – прозрачный отбор по множеству критериев. И никаких блатов! «Совок» закончился! Пора переходить на цивилизованные отношения.

Датчане попросили обязательно включить в список Елену Овчаренко и Фёдора Бакланова. Кандидатура Лены возражений не вызвала, хоть она и сильный конкурент, особенно для Саврука-младшего. А вот что касается Фёдора, в дирекции долго крутили носом. Судили-рядили, да пришлось-таки уступить.

– Иначе стажировка будет отменена, – без обиняков заявил руководитель делегации Педерсен академику Савруку.

Ровно в десять входит первый претендент. Один против шестерых. По ту сторону стола – члены комиссии: бородатый профессор Педерсен, доктор Янсен с пижонистыми косичками, юная доктор Бента Ларсен, шатенка с белозубой улыбкой, и столь же юная профессор Марефа Квист, голубоглазая блондинка. От института в комиссию включены завотделом внешних связей Виктор Шевчук, бывший посол, и Вика Медведева, сопровождающая датских гостей в качестве переводчицы.

Процесс идёт. Задаются вопросы, принимаются ответы. Прямо никому ничего не говорят: решение будет принято после заслушивания всех участников отбора.

Предпоследним заходит Фёдор Бакланов. В руках – блокнот, книга в мягком переплёте и какие-то брошюрки. Его появление радостно приветствуется датчанами, но сдержанно воспринимается Шевчуком и Медведевой. Может, причина в одёжке?

Из претендентов только Бакланов одет фривольно, в любимые джинсы с бахромой и клетчатую рубаху. На остальных – деловые костюмы и галстуки, женщины – в строгих платьях. Только ведь и по одёжке встречают по-разному: для европейцев свободный стиль вполне приемлем, иначе к нему относятся выходцы из совка. А может, разница в отношении вызвана не стилем одежды, а самим Баклановым? За три дня он успел открыться гостям с выгодной для себя стороны: блеснул языкознанием, обрывками сведений об экономике. Но ведь коллеги знают его в разных проявлениях и не всегда в лучших.

Заняв предложенный стул, Фёдор не может настроиться на серьёзный лад. Его внимание отвлекает диван, тот самый, отделанный итальянской кожей. На нём полгода назад свершилось долгожданное возмездие. Всё помнится настолько ясно, что у Фёдора возникает желание сорваться с места, сбежать – и к чёрту стажировку! Но тогда зачем приходил? Нет, раз уж назвался груздем, то и нечего из кузова дёргаться. Сиди, слушай, отвечай.

Собеседование – или, как это чаще называют, интервью – начинается с общих вопросов: кто да откуда, где учился, чем занимаешься, семья и дети.

Фёдору приходят на память слова Карины о том, что у него есть сын. «Сколько же ему? Лет семь, наверное?» – думает Фёдор, отвечая, что холост. О родителях вопросы не задаются, слава богу, а то бы он мог не удержаться и такого наговорить…

Дальше – вопросы о научных интересах. И что отвечать? Заготовки у него есть, но смущает присутствие «туземцев» – Шевчука и Медведевой.

«Вот это номер! Только её тут и не хватало», – в голове Бакланова всё путается из-за неожиданного появления Ольги. Выбитый из колеи, он старается скрыть замешательство и начинает вести себя развязно. Умея во время разговора держать руки при себе, Федя вдруг начинает широко жестикулировать. В голосе появляются надменные интонации.

Такая перемена не остаётся незамеченной. На лицах гостей удивление, пока не переходящее в разочарование. Иначе реагируют «свои»: оторвавшись от бумаг, Шевчук бросает на Фёдора возмущённый взгляд, Медведева только криво ухмыляется.

Ольга тихонько сообщает, что Шевчука срочно требуют к директору. Попутным жестом просит Медведеву выйти на минутку. Извинившись, оба покидают кабинет.

Федя не верит свалившемуся счастью: «туземцы» ушли! Спасибо Выдре! Надо не упустить момент!

Какие же у него научные интересы? Сейчас он расскажет и покажет. Из папки, дождавшейся своей очереди, на стол перед комиссией ложатся ксерокопии журнальной статьи, написанной вместе с Леной, экземпляр методических рекомендаций, давеча вычитанных всем отделом, и коллективная монография.

Датчане поочерёдно листают брошюру и восторгаются формулами, графиками, прочими научными штучками, так искусно моделирующими реальность.

Перевирает Бакланов название темы диссертации таким образом, чтобы иметь основания для сбора данных за рубежом. Приводит примеры, когда нужны материалы именно по датским фермерам. И главное – даёт развернутое обоснование, что результаты его стажировки будут невероятно полезны для украинского аграрного сектора. А ведь это один из главных вопросов, на который надо представить веский ответ грантодателю, почему он должен выделить энную сумму именно для этого кандидата.

Грант не из частных фондов, а за счёт госбюджета, то есть это деньги налогоплательщиков. От их имени и будет затребован отчёт «грантоеда»: что же ты, мил человек, за год узнал и усвоил и как ты поможешь Родине выбраться из кризиса? Об этом Фёдору известно, да только его мало волнуют последующие шаги. Хоть и шахматист, но будущие ходы он не просчитывает. Для него главное – попасть за границу, а в Данию – так совсем клёво: будет что порассказать родычам, соседям, случайным знакомым.

Поразительно умение Фёдора излагать не столько свои мысли, коих не так уж много, сколько чужие. Гостям недосуг отделять зёрна от плевел, да и надо выслушать ещё одного претендента и отправляться на встречу с министром.

Запас домашних заготовок подходит к концу. Ещё минуту-две Фёдор, может, и продержится, но дальше…

От его внимания не ускользает, что Педерсен обращается поочерёдно к коллегам, шепча им что-то на ухо и украдкой показывая пальцем на Фёдора. В ответ каждый издаёт приглушённое «м-гм» и делает одобрительный кивок. Марефа с улыбкой помигивает Фёдору, которого осеняет смутная догадка: решение по нему созрело, и такое, как надо. А пока запас фоновых знаний неумолимо подходит к концу, и Бакланов с ужасом думает, какой бред нести дальше.

Профессор Ийес Педерсен жестом останавливает его словесный поток, после чего следует общепринятое «спасибо, что нашли время для участия в конкурсе» – и неожиданное:

– Velkommen til Kobenhavn! (Добро пожаловать в Копенгаген!).

«Ура-а-а-а!!!!» – ликующий внутренний крик едва не взрывает Фёдору грудную клетку.

Крепкое рукопожатие, обмен комплиментами – СВЕРШИЛОСЬ!!!

На выходе из лаборатории Федя сталкивается лицом к лицу с Шевчуком, не понимающим причины телячьего восторга «неуча Бакланова».

Глава 22. Облом, ещё облом…

Пятница, 7 октября 1993 г.

Время – 09:00.

Слава богу, пятница. Начало дня не предвещает ничего плохого. Октябрь балуется лучезарным солнышком и лёгким южным ветерком, и невозможно понять, как одеваться – по сезону или по погоде?

Настроение прекрасно, и жизнь удивительна.

К изумлению Груздина, только что заступившего на смену, Федя пересёк проходную за пять минут до девяти! И не застукал его завхоз, пугающий опоздавших взысканиями за нарушение распорядка.

Ровно в девять Бакланов за рабочим столом, заваленным книгами, журналами, а ещё – справочниками для путешествующих по Европе.

Сотрудники не скрывают удивления: в кои-то веки «этот пижон» явился без опоздания! Но негласный бойкот остаётся в силе, и с Баклановым никто не здоровается, кроме Кацмана, строящего отношения с людьми по своим правилам.

И всё же появление Фёдора в столь ранний час не остаётся незамеченным:

– Хм-м, ты смотри…

– Как же это он так рано…

– Наверное, первый раз в жизни…

– Что-то в лесу сдохло…

Но какое ему дело до этих ёрничаний? Ведь перед ним открываются такие возможности, перспективы! Дания! Мог ли он мечтать об этом ещё вчера? Конечно, мог! Но только мечтать. А нынче то, о чём и думать боялся, стало явью.

* * *

Пятница, 7 октября 1993 г.

Время – 14:00.

Заседание отдела начинается в два часа. Как только все в сборе, Маслаченко сообщает, что приказом директора Бакланов лишён «тринадцатой зарплаты».[37]37
  Тринадцатой зарплатой по-народному называлась премия по итогам года.


[Закрыть]

– За что? – тихо возмущается Фёдор.

– За систематические опоздания на работу, – поясняет Маслаченко.

– Но я сегодня пришёл вовремя! – Фёдор возмущается громче.

Под злорадный смешок Маслаченко поясняет:

– Сегодня – да, но приказ вышел вчера.

Сквозь общий смех пробивается Валькино:

– Приходите вчера.

«Как говорит Груздин, – вспоминает Федя, – плохие новости воспринимай так, будто речь не о тебе». Но сейчас ему и стараться не надо: конечно, не о нём! Феде и в голову никогда не приходило, что очередное «китайское предупреждение» может оказаться последним.

О взыскании быстро забывают. На повестке дня вопросы поважней: работа с аспирантами, выпуск новой концепции ценовой политики, другие текущие дела, ну и результаты отбора на стажировку. Последнее – самое противное. Отдел рекомендовал Валю Зиновчук, а Бакланова здесь считают самовыдвиженцем.

Под конец заседания завотделом Шаповал объявляет, что в Данию поедут следующие сотрудники института:

– Елена Васильевна Овчаренко, аспирантка из отдела интеграции, ну и… – Шаповал делает паузу и едва ли не цедит сквозь зубы: – Фёдор Михайлович Бакланов, младший научный сотрудник нашего отдела.

Сообщение о Федином успехе встречается недовольным гулом и сомнениями в прозрачности отбора:

– А как же Валя?

– Что-то тут нечисто.

– Может, там ошибка?

– Ну, чёрт знает что…

Возмущения не стихают, когда Маслаченко, объявив заседание закрытым, поручает той же Вале раздать экземпляры концепции ценовой политики – только что из типографии, с пылу с жару.

Для защиты диссера это плюс, если ты автор не только статей, но и разных документов, имеющих как научное, так и практическое значение. Федя об этом знает, и ему радостно, что в продукт коллективной работы внесена и его лепта. Каково же его удивление, когда среди авторов он себя… не находит.

«Не понял…» – перечитывает список ещё раз и ещё раз… Бакланова нет. Зато появились какие-то «левые», кого он не только в глаза не видел, но и фамилии встречает впервые.

«Нет, зрение меня не обманывает, я не включён. Может, они забыли и ещё не поздно исправить?» – наивно думает Фёдор, продолжая тупо разглядывать список.

«Или нарочно вычеркнули?» – эту догадку он считает более логичной.

«Зав, наверное, на месте. Жаль, прозевал я, – мысленно упрекает он себя, – надо было при всех его к стенке прижать. Ну да ладно, сейчас разберёмся».

Он решительно встаёт и направляется в кабинет зава. Фёдору даже невдомёк, с каким идиотизмом он столкнётся несколько минут спустя.

С окаменелым от злости лицом Бакланов заходит к Шаповалу без стука и школярского «можно войти?» Знает, что так не положено, потому именно так и заходит. У зава как раз сидит Маслаченко, редактор концепции, что весьма кстати.

Без церемоний Федя вклинивается в разговор:

– Скажет мне кто-нибудь, что здесь происходит? Почему меня не включили в соавторы? – и показывает концепцию.

К его манерам все давно привыкли, знают, что расшаркиваться, особенно перед начальством, не его конёк. Но чтобы так беспардонно? Посреди разговора? Нет, его таки надо поставить на место!

– Ты не видишь, мы разговариваем? – еле сдерживаясь, Маслаченко опережает Шаповала. – И почему ты заходишь без стука? Тебя вообще учили какой-то культуре? Где ты воспитывался?

– Вижу, что разговариваете, да только не о том. Лучше вот сюда посмотрите, – и показывает список авторов на внутренней странице обложки.

– Федя, ты пока выйди, подожди, – на удивление спокойно говорит Шаповал, хоть и до сих пор не может простить ему случай с «квантильонами».

– Не буду я ждать! Я требую ответа на поставленный вопрос! И немедленно!

– Да ты что себе позволяешь?! – кипятится Маслаченко.

Шаповал жестом ему показывает, мол, не надо, я сам разберусь.

– Давай об этом позже, – пока ещё вежливо Шаповал норовит выставить непрошеного посетителя.

– Нет, не позже, а сейчас и только сейчас! – настаивает Фёдор.

– Слушай, ты невозможный, – ворчит Шаповал, – ладно, что там у тебя?

Зав хочет побыстрее отделаться от назойливого подчинённого. Оба – Шаповал и Маслаченко – сразу уловили, по какому поводу явился Фёдор, и поняли, что настало время отвечать на неудобные вопросы.

– Вот, полюбуйтесь! – тычет он заву эту злосчастную брошюру. – Мои страницы 123–125. Это результаты моих исследований. Почти такой же материал я подал и в рекомендации. Так там я указан среди авторов, а почему меня здесь нет?

Шаповал для виду слишком внимательно просматривает список. Вопросительно смотрит на Маслаченко – ответственного за выпуск. Последний, видя, что ему предстоит отвечать за проделки руководства и, в частности, того же Шаповала, несёт откровенный вздор:

– Понимаешь, Федя, нам нужно было включить нескольких высоких чинов из министерства. Ну и поэтому…

– Что – поэтому? – нетерпеливо перебивает Бакланов.

– Ну… надо было сократить список, – неловко оправдывается Маслаченко, не глядя на Фёдора.

Шаповал делает глаза невинного младенца и, удовлетворённо разведя руками, кивает в сторону Бакланова, мол, ну вот, всё и выяснилось.

При отправке концепции в печать Маслаченко и Шаповал понимали, что от этого разговора им не уйти. Но сейчас, когда и в самом деле пришло время отвечать, на их лицах читается: «Я украл в магазине булку, и меня поймали».

– То есть надо было кого-то взять и вычеркнуть? – Фёдор беспощадно дожимает тему. – Пожертвовать кем-то? Но почему именно мной?

– Ну, тут…понимаешь… – неуклюже начинает Маслаченко. Уверенности в его голосе не больше, чем у школьника, вызванного к доске с невыученным уроком.

– Понимаю, можете не продолжать, – Бакланов поворачивается к выходу.

– Федя! – едва не в один голос выкрикивают Маслаченко и Шаповал.

– Да шо Федя?! «Федя», – останавливаясь, он передразнивает начальство, – какой я вам Федя? Пацана, понимаешь, нашли!

– Ты успокойся, Фёдор Михайлович почти Достоевский! Ты пойми… – Маслаченко хочет перевести разговор в шутку, но Бакланов перебивает:

– Хватит ёрничать! Я Бакланов, а не Достоевский! И если обращаетесь по имени-отчеству, то, будьте добры, на «вы». А то прям как колхозники: «Иван Иваныч, иды волам хвосты крутыть!»

– Ладно, ты давай не кривляйся тут, – Шаповал пытается приструнить дерзкого подчинённого, но того безудержно несёт:

– Вот что я вам скажу. Вы все доктора и кандидаты, а у меня защита на носу. И лишняя публикация абсолютно… не лишняя, – от волнения он не может подобрать другое слово, – у меня и так печатных работ – с гулькин хрен, еле впритык! А вы у меня украли публикацию!

– Да ты полегче, Фёдор! – повышает тон заведующий, начиная краснеть в лице.

Такие выходки допускать нельзя, иначе этот пижон скоро будет их по матушке посылать.

– Ты давай полегче! – вторит ему зам. – И вообще, веди себя, как полагается!

– Что ты себе… как ты себя… что ты себе позволяешь?! – окончательно теряется Шаповал, привыкший к подобострастию и ни от кого из подчинённых не ждущий такой прыти. Даже от Бакланова, который никому в зубы не смотрит.

– Вы – воры! Неужели вам это не понятно? Вам сидеть в тюрьме, а не отделом руководить! – Бакланов разворачивается к выходу, оставляя после себя немую сцену. Дверью, конечно же, хлопает. Посыпались куски штукатурки, жалобно квакнули ни в чём не повинные дверные петли.

Сидя за рабочим столом, титаническим усилием воли Фёдор держит себя в руках, не давая взорваться праведному гневу. Ну не выливать же досаду на остальных. Они вроде тут ни при чём.

Может, маловато силы воли, а может, злости накопилось по самое некуда, но у Фёдора происходит надлом. Пальцы невольно сжимаются, и брошюра, теряя первозданный вид, превращается в бумажный комок.

– Тьфу ты, чёрт! – хрипло исторгает Фёдор, и комок летит в ближайшую корзину для мусора. Все, будто по команде, резко поворачиваются в его сторону. Свирепый вид Бакланова лишает смелости не только язвительную Зиновчук, но даже быдловатого Романченко.

Никто не понимает причины этой внезапной вспышки ярости. Да и могут ли понять? Не станет же Фёдор объяснять им, как руководство «кинуло» его с концепцией. Все они в списке авторов, и им совершенно до лампочки, есть ли там Бакланов.

* * *

Пятница, 7 октября 1993 г.

Время – 15:50.

По коридору плавно дефилирует Лена Овчаренко. В руках синяя папка с жёлтыми тесёмками. Её счастливая улыбка гальванически преображает хмурое лицо Фёдора, и он напрочь забывает о скандале в кабинете шефа.

«Вот она, единственная, кто меня понимает», – думает Бакланов.

– Хэй, Элэна! – приветствует её на датский манер. – Ну что, вместе в страну сказок?

Голос – воплощение неподдельного восторга. Возможно, впервые в жизни Федя Бакланов искренне чему-то радуется.

– А то! – не меньше торжествует Лена.

– Давай я буду Каем, а ты Гердой, хорошо?

– Ну да, щас, а потом ищи тебя у Снежной Королевы! – Лена с видимым удовольствием поддерживает шутливый тон. – И знаешь, я такая ревнивая, что все сосульки у неё на голове пообламываю. Нет уж, давай я лучше буду Танцовщицей, а ты Оловянным Солдатиком.

– Одноногим, что ли? Он же такой беспомощн… – Федя не может закончить фразу. Тень пробегает по его лицу от воспоминания о беспомощном Жердинском, хотя со дня возмездия минуло почти полгода. Внезапный перепад настроения не ускользает от внимания Лены.

– Ты чего, Федь? – тревожится она.

– Н-нет, нет, ничего, – берёт он себя в руки, продолжая тему сказок, – а тебе роль балерины подошла бы (осматривает её с ног до головы). Да и прикид у тебя классный.

Ему надо перейти именно на «прикид», а главное – на жёлтый пуловер.

– Как это у классика: Не знаю, как там белый и зелёный… – Фёдор не успевает закончить…

– Но жёлтый цвет как раза тебе к лицу, – подхватывает Лена. – Федька, ты повторяешься. Ты мне это уже говорил. Вчера.

Бакланов краснеет, вновь, как и в разговоре с Валей Зиновчук, желая перекрутить плёнку времени обратно и стереть этот эпизод из памяти.

– Да и не только мне. У нас же не одна любительница носить жёлтое. Особенно эта, – тычет ему в нос какую-то бумажку, прибавляя с укоризной: – Эх, ты!

Не понимая, о чём речь, Федя машинально берёт листик, а там…

Его передёргивает. Да это же тот самый черновик стихо про Выдру! «Так вот он где! Как же он к Ленке-то попал? Уже, наверное, весь институт в курсе». Фёдор только теперь понимает, почему многие сотрудницы при встрече так иронично ему улыбаются.

Вспомнил он и то, как Валька ехидно лыбилась позавчера, когда он вошёл в кабинет после встречи… «О-о-о, чё-ё-ёрт… я же ходил к этим кадрам, – как он мысленно назвал датчан, – чтоб они сгорели, а бумажка-то на столе осталась!» – Он же собирался переписать его на чистовик и подсунуть Выдре, а потом и вовсе о нём забыл.

«Надо же, так влипнуть! Вот идиот!» – думает о себе Фёдор, не в силах выдавить и слова. Рука по привычке тянется в карман за сигаретой.

У Лены выражение лица – воплощение сарказма вкупе с разочарованием. Она уходит, не сказав больше ни слова. Фёдор понимает, что опять облажался, да и девушка обиделась. Видать, и впрямь ревнует его к Вальке, хоть и напрасно. А может, и к Выдре. Или что-то знает об их отношениях?

– Скидэ вэрс, – ругается он по-датски.

– Что? – не понимает Лена, останавливаясь.

– Я говорю, чёртов стих! – приближаясь к ней, переводит Фёдор.

– Да нет, Федя, стих сам по себе классный, хорошо у тебя получилось. Не знала я, что ты такой талантливый. Только вот Рубцова, особенно про жёлтый цвет, лучше почитай своей подруге, – и плавными движениями рук изображает грудь и бёдра огромных размеров.

– Какой подруге? О чём ты, Лен? – деланно удивляется Фёдор.

– О ком, а не о чём. На ней сегодня жёлтый шейный платок. И не прикидывайся, будто ты не видел, – прищуривается Лена, улыбаясь одной стороной рта.

– Да я не знаю…

– Всё ты, Феденька, прекрасно знаешь, – давая понять, что разговор окончен, она делает несколько шагов прочь от Бакланова, останавливается и, не глядя в его сторону, вполголоса замечает:

– Только зачем было её с грязью смешивать? Она ведь твоя женщина.

– И ты туда же, – отрешённо произносит он.

– Низко ты поступил, мерзко! Повёл себя, как последний подонок! Эх, Федя-Федя…

В отчаянье он едва не кричит ей вдогонку:

– Лена! Не верь! Это неправда! Ничего я на Выдру не говорил!

Она останавливается, по лицу пробегает тень сомнения: «А вдруг и в самом деле это не он?» Но после такого стишка, пущенного по институту, как считает Лена, им самим, да ещё о женщине, с которой у него роман, от Бакланова можно ждать чего угодно.

– Может, и не говорил, но кляузу написал, – твёрдо и непреклонно звучит обвинение, в которое, будто сквозь поры, навязчиво втискиваются сомнения. Ведь она любит Фёдора и принимает его таким, какой он есть. Но такой ли Бакланов на самом деле? «А как же быть с этим?» – Лена вспоминает об его похабных стишатах.

Федя догоняет её.

– Лена, – надрывно, едва не переходя на крик, продолжает он, – подожди! Я ничего не говорил и не писал. И ни на каком профкоме я не был. Мне никто не верит. Поверь хоть ты!

– Как же не был, если тебя там видели?

– Да, – смущается Фёдор, – заходил, сказал Ковалёвой…

– Ну вот! – она слово торжествует. – А говоришь – не был!

– Но потом я ушёл! Честное слово! Ты что же, им, значит, веришь, а мне – нет?

– Да я уж не знаю, как тебе верить… после этого, – она указывает на черновик в его руках. Фёдор машинально переводит взгляд на злосчастные рифмы, понимая, что ничего доказать не сможет.

Лена снова оборачивается:

– И знаешь, Федя, что-то мне не хочется с тобой никуда ехать, ни на какую стажировку. Да и вообще…

– Как это – не хочется? Ты что, отказываешься от поездки? Ты не едешь в Данию? – Удивление Фёдора на грани шока.

– Да я-то еду, – загадочно отвечает Лена, после чего окончательно уходит, чтобы даже не обернуться.

– Так… а… это… – неуклюжая попытка Фёдора задать вопрос наталкивается на пустоту: Лена исчезла из вида, свернув за угол коридора.

Ничего не понимающий, стоит он, как прошитый колом от головы до пят. Проходящие мимо сотрудники с удивлением оглядываются на Бакланова. Его свирепый взор в никуда отбивает всякую охоту даже поинтересоваться – «Что с тобой?» Так все бесстрастно и проходят мимо, не проявляя к нему ни малейшего участия.

На память Фёдору приходит случай, когда он возвращался со школы с двумя «двойками». Математичка вызвала его доказывать теорему Виета. Да вот задание он перепутал, и на доске из-под его мела возникла ещё не изученная теорема Фалеса. Раз в жизни добротно что-то выучил – и не то. Получая законную «пару», Бакланов про себя произнёс: «Виёт, да не тот». Сказал, будто чертыхнулся. В классе засмеялись, а учительнице послышалось, будто он ругнулся матом. Не вдаваясь в уточнения, она снова потребовала дневник и влепила ещё одну «пару», теперь уже за поведение. Тогда Феде казалось, что «стратил» он по-крупному, а нынче пришедший на память эпизод школьных будней выглядит невинной мелочью по сравнению с провалами текущего дня.

Но к чёрту воспоминания! В какой-то книге Фёдор вычитал: «Вспоминать о прошлом – удел стариков». А ему до старости ещё – ого-го-о!

Фёдора ждут великие дела. Надо срочно решить бумажные вопросы с отделом кадров, бухгалтерией, чтобы стаж сохранить и зарплату по месту работы, ну и прочее.

Ведь он едет в Данию!

Первый раз в жизни за границу!