Текст книги "Изобрети нежность"

По дороге к автобусу Николашка заботливо оберегал его от случайных толчков.

– Здесь, конечно, место не для прогулок!.. Любишь гулять?

– Люблю, – сказал Павлик.

– А вечерами, когда народу нет? – Николашка добавил: – Я вот люблю ночью! Чтобы ни одной души! Боишься?

– Боюсь… – сказал Павлик. И, в свою очередь, добавил: – Я только раз гулял ночью: когда провожал маму на гастроли. Проводил, а потом ждал Аню – она хотела прийти… И я не дождался.

От него не ускользнул взгляд Николашки, в котором промелькнуло удовлетворение.

– Ну, беги, вон, наверно, твой автобус! Я по своим делам тут зайду… Да! – вспомнил он. – Как себя чувствует Матвеич?

– Хорошо! – ответил уже с расстояния в несколько шагов Павлик. – Только зачем-то вас ждет!

На пределе усилий

Как он и думал, Костя и Вика были в мансарде, смотрели из окошка за баптистом. Костя немножко прозевал его в городе, так как вынужден был сесть в следующий автобус. Но Вика заметила, как постоялец прошел со стороны Жужлицы, и уже вместе они видели, как немного спустя тот выходил во двор, долго осматривался, прислушивался… Потом зашел в сарай, появился с каким-то свертком в руках, взял у дверей лопату и скрылся за домом… А через некоторое время возвратился в избу уже без свертка. И больше не показывался.

Эти, в общем-то уже второстепенные подробности Павлик выслушал, можно сказать, на ходу. Он боялся опоздать в психиатричку и боялся присесть, остановиться, постоять на одном месте, словно держался на ногах и двигался лишь по инерции – нельзя было утратить ее. И нетерпеливо прохаживался из комнаты в кухню, из кухни в комнату, пока выслушивал Костю и Вику, пока отвечал на их вопросы.

А в первую секунду, едва переступив порог, сообщил:

– Быстрее! Едем! Надо успеть к часу!

Но пришлось коротко рассказать, где он побывал за это время, с кем и о чем говорил…

Костя в ответ на его новости вздохнул, глубоко, как это делала Татьяна Владимировна.

– Надо теперь в милицию, Павка… Иначе – нагоняй нам!

– Потом, Костя! Там есть милиция, рядом! Я хочу… ну, увидеть его!

И Костя быстро согласился:

– Хорошо, хорошо, Павка! Действуем, как ты решил.

Костя опять был выставлен в кухню, а Павлик обращен спиной к кушетке, где Вика приводила в порядок свои волосы и меняла голубой спортивный костюм Павлика на свой девчоночий, белый.

– Павлик, ну почему он в тебя стрелял?! Ведь он же знал, что Анечка… (Это хорошо, что она сказала «Анечка»…) Ну, что ее…

Павлик вынужден был повторять:

– Он трусил, наверно, всего боялся… А тут еще… И он шел показать Николашке… Или передать ему деньги. Чтобы – подальше. А тут опять Аня… Привидение! На том же месте! Или почти на том же. Он же вскрикнул – это я слышал! И сразу – из пистолета… И был пьян, правда, чокнулся немного… А может, они нарочно, чтобы ему спрятаться… Раз уж он в этой больнице был, возьмет да прикинется…

– А как же твой Николашка: сразу и там, и там?! Ты их подслушивал с дядькой Андреем, а вышел – он Кузьмича тащил с другого берега!

– Значит, быстро бегает! – нетерпеливо ответил Павлик. – Бегать он умеет, везде успевал… А Кузьмич в машине валялся, пока он с баптистом…

Наконец ему разрешено было оглянуться.

– Все у меня нормально, Павлик?..

– Все… – сказал он, убежденный, что она сама это прекрасно знает. Костя принес и как-то неловко подал ему кроличью шапку.

– Надень… Эта теплее. Вика тебе зашила…

Павлику некогда было спросить, как ему удалось заставить ее. Впрочем, от Вики не знаешь, что ожидать.

– Идемте, опоздаем! – повторил он…

Вышли из дому и быстрым шагом двинулись к автобусной остановке тем же путем, каким добирался утром Костя. Он же и нес хозяйственную сумку с уложенными в нее инкассаторскими мешками.

Пока шли садами, потом через лес, по мосткам через Жужлицу, – молчали.

В небе то там, то здесь проглядывала синева, земля оттаяла, вот-вот готово было выглянуть солнце, и Павлик мог даже не надевать кроличьей шапки.

Баптиста – сразу было решено – пока не трогать: баптист никуда не денется, будет ждать. Но когда подходили к автобусной остановке, Костя с откровенным сожалением проговорил:

– Родственничка твоего, Вика, значит, только за облигации прихватят, что они спекулировали с Николашкой да Фаинкой этой…

И Павлик убавил шаг.

– Нет, Костя… Не только. Я все время думал… Не мог никак сообразить. Его еще за то, что курильщика этого, Илькиного брата, он убил, а не Кузьмич…

Вика вовсе остановилась. Испуганная, она делалась еще красивее, потому что выглядела очень беспомощной, а широко открытые, большущие глаза казались черными на бледном лице.

– Ведь тому, Илькиному брату, Николашка сказал: выйди ровно в одиннадцать… А потом требовал, чтобы баптист «минута в минуту»… А баптист боялся, отказывался… Тогда он припугнул его. И я же видел, как он нес Кузьмича: тихо-тихо, чтобы ни звука! И посадил прямо против калитки. Может, сам и ружье зарядил. И быстро ушел, чтобы люди его видели на том берегу. И я ушел, не догадался… А баптист вышел минута в минуту и нажал курок. Это они убили! У того ж пистолет! И можно было Аню… И все бандитские дела сразу на него свалить. А у них остаются деньги. И все шито-крыто! Кузьмич сам ничего не мог, я видел! Он шевельнуться не мог!

– Так ему и надо! – неожиданно сказала Вика. И в ответ на удивленный взгляд Павлика пояснила: – Дядьке Андрею! Я же знала, что он зверь!

С автобуса пересели на трамвай. И вышли в квартале от больницы.

Было уже около половины первого. А требовалось еще – хотел бы этого Павлик или не хотел – зайти в милицию…

От сознания, что его, Павлика, дело переходит в чужие руки, вдруг подступило какое-то безразличие: вернулась на время приглушенная слабость.

Поддаваться этому Павлик не имел права. Даже испугался: он обязан выдержать все до конца, как надумал, иначе ему всю жизнь будет казаться, что он сдался…

У ворот отделения милиции прогуливался в одиночестве молодой, с красными погонами милиционер.

Уже хотел обратиться к нему, когда сзади кто-то спросил:

– Куда вы, ребята?..

Они обернулись на голос.

– Не надо, – сказал мужчина в темной кожанке – черноволосый, с тоненькими ниточками усов.

Костя и Павлик заметили, что молодой милиционер отдал ему честь.

– Пойдемте в больницу, куда вы собирались… А это я помогу нести. – Он перенял у Кости хозяйственную сумку.

Тем временем со стороны трамвайной остановки подошел уже знакомый Павлику следователь. Или кто он там был – этот, в сером пальто, что появлялся у Жужлицы, потом на кладбище…

– Здравствуй, – сказал Павлику.

– Здравствуйте… – не очень приветливо ответил Павлик.

А Костя поглядывал то на одного, то на другого из подошедших. Где-то сегодня они с Павликом уже натыкались на черного, с усиками: либо в районе Буерачной, когда наблюдали за баптистом, либо около сберкассы…

– Вы что, следили за нами? – в том Павлику, сердито спросил Костя.

– Зачем? – удивился тот, что постарше, в сером пальто. – Просто сопровождали иногда! – Он показал на сумку в руках черноволосого. – С таким грузом не безопасно…

– Особенно девушке! – добавил тот, чему-то широко улыбаясь. И поглядел сначала на Вику, потом на своего напарника. – Ее теперь уже три милиции разыскивают!

– А что меня разыскивать! – фыркнула Вика, передернув плечами.

– Ничего, – сказал в сером пальто. – Такую глазастую стоит поискать… – И обратился к Павлику: – Идемте. Какие у вас планы?..

– Планы: ждать… – уже на ходу сказал Павлик.

Они прошли в тот самый больничный коридор, или холл, что был направо от входа с улицы, и о котором Павлик говорил Николашке. Присели в кресла за двумя столиками.

– Во сколько он обещал прийти? – спросил следователь.

– Я говорил: в час…

Черноволосый, с тоненькими усиками встал и постучал в дверь, через которую время от времени, тяжело щелкая замком, пробегали в обоих направлениях медсестры, врачи. Когда ему открыли, показал какую то книжечку и вошел.

Потом вернулся и сел рядом с Викой.

Следователь в сером пальто снял с руки и положил на стол часы, чтобы Павлику было видно.

Дверь с улицы хлопнула ровно в час.

Николашка, быстрый, озабоченный, влетел в коридор и прежде всего увидел Павлика. Удивленный, приостановился, хотел что-то сказать. Но глянул на остальных и автоматически шагнул дальше, к двери, из которой в этот момент выглянула медсестра.

– Мне нужно… Вернее, меня просили… – бодро начал он. Но сестра только взглянула на черноволосого с усиками и тут же скрылась.

– Вот!.. – беспомощно развел руками Николашка, отступая к Павлику и мимоходом скользнув по лицам остальных.

А щелкающая замками дверь опять распахнулась. И в коридор вышел заметно растерянный, ничего не понимающий Матвеич.

Насторожился, увидев Николашку.

О человеке, оказывается, можно все сказать по его лицу… Но, к сожалению, только тогда, когда уже знаешь человека. А раньше казались простодушными, даже чудаковатыми и эти бегающие, в красных прожилках глаза Матвеича под седыми бровями, и эти запорожские усы, и эта его манера втягивать голову в плечи…

Многое хотел ему сказать Павлик. Но шагнул навстречу и, глядя снизу вверх, негромко, потому что душили слезы, спросил:

– Ты, Гурзик, зачем Аню убил?

А того, жестокого, злого, уничтожающего, что хотел сказать, не сумел, не получилось…

И уже не слышал, как щелкали наручники…

Потом он еще отвечал на какие-то вопросы, двигался, что-то делал. Кажется, ужинал вместе с Костей и Викой…

А на следующий день не мог встать.

«Разделить пополам»…

Сознание Павлика будто выплывало из мрака, натужно, медленно продираясь сквозь податливую, серую вязкость. И наконец, вдруг ярко заблестел перед глазами свет, что лился в комнату через окна, ставни которых были распахнуты настежь.

Где он – сообразил не сразу. Утро теперь или вечер, и сколько времени утекло: может, часов, а может, суток, – не имел представления.

Потом он увидел над собой Костю и Вику. Попытался улыбнуться им.

– Живой, старик?! Живой! – обрадовался Костя. И в голове Павлика шевельнулась вялая мысль, что Вика собралась куда-то… А что она побывала дома, переоделась в белое платье, не заметил.

И Вика тоже склонилась над ним. Так что ее светлые волосы и темные, Костины, оказались рядом.

– Заболел, Павлик?! Мы утром думали, спишь!..

Он снова попытался улыбнуться им.

А Вика почему-то смотрела сквозь слезы и быстро-быстро говорила, перескакивая с одного на другое, как будто все это было самым главным:

– Ты позавтракаешь?! Может, тебе лучше станет! Я мяса принесла, мяса нажарим! У меня мама приехала! Я дома книжку нашла, тут все есть: как котлеты делать, все!.. – И провела по глазам ладошкой.

– Вика уходит от нас, – пошутил Костя.

– Врет он все, врет, Павлик! – перебила его Вика. – Наоборот! Мы теперь договоримся всегда быть вместе! Да?! Костя никуда не поедет, пойдет работать здесь и учиться будет! Я тоже пойду опять в школу! И ты, да?! Втроем будем!..

Павлик прикрыл глаза в знак согласия и наконец улыбнулся. А Вика как бы всплакнула.

– Только ты скажи ему, Павлик, чтобы он больше никогда не ругался на меня! И не колотил! Ладно?!

– Ладно, ладно! – согласился Костя. – Ты иди, смотри там!

– Я на улицу! – сообщила Вика уже от двери, на ходу натягивая пальто. – Сейчас машина должна подойти! Скорая!

Но только хлопнула наружная дверь, как Вика вбежала опять.

– Тебе письмо, Павлик! От мамы!

Павлик взял за уголок и опустил конверт на грудь.

– Спасибо…

– Это Кузьмич передал! – договорила Вика. – Жену его, тетю Фаину, увезли! И дядьку Андрея тоже! И Васильевну! Это она посылала Ильку в гараж и этого… Кузьмич аж черный весь! Бегу, бегу… – опять заспешила она, наткнувшись на просительный и скорбный взгляд Кости.

Вновь хлопнула сенная дверь.

А когда воцарилась неторопливая, мягкая тишина, в которой лишь иногда осторожно потрескивала печь, Костя сказал:

– Ты на нее не обижайся, Павка. Она еще глупая… Вот будет у тебя подружка… – Он случайно сказал об этом.

А у Павлика опять сдавило в груди, подхлынуло комком к горлу.

– У меня, Костя, больше никогда не будет подружки… – и глядя вверх, в пустоту над собой, тихо сказал он.

– Брось, Павка!.. Все еще как-нибудь… Все наладится!.. Я теперь – никуда от вас!.. И не бойся: врач уже был, сказал, все пройдет. Это не туберкулез, Павка! Грипп у тебя, ты просто немножко ослабел!

Павлик нетерпеливо пошевелился, чтобы остановить его.

– Сходите, Костя, к Аниной маме… Посидите у нее… Скажите, я поправлюсь, я все время буду ходить к ней…

– Ладно, старик, мы обязательно сходим!

Павлик протянул ему конверт.

– Почитай…

«Павлушка, дорогой! – писала Татьяна Владимировна. – Час назад закончился спектакль. А мне кажется, только сейчас… Что сказать тебе? Наверно, я счастлива! Но как мне сейчас не хватает тебя. Нам бы ехать вместе! Мы бы сегодня такой пир закатили!..

Но только я немножко солгала, когда говорила о счастье… Все находят, что сегодня у меня все было превосходно. А я вот сижу и не чувствую блаженства. Ведь это всего рубеж, всего только шаг, а впереди – целая дорога… Мысли, беспокойные, тревожные, не дают спать. Ведь еще столько надо сделать. Столько работы впереди!..

Нет, я не боюсь. Ведь счастье, Павлик, наверное, только тогда счастье, когда его с каждым, днем больше. Если оно будет всегда, как стало однажды, оно может превратиться в ту же обыденность.

Для счастья нужно работать. За счастье нужно бороться. Все время! И что бы там ни было, мы больше никогда не расстанемся с тобой. Потому что врозь, в одиночку, все, даже о чем мечтаешь, – все становится не таким. И счастье, оно несовершенное, когда его не с кем разделить пополам…»

Костя замолчал, дочитав последнюю строчку.

А Павлик долго смотрел на стенку, по которой крался к нему с дубинкой далекий, невесть когда вымерший предок.

– Это не ты, Костя… Это я питекантроп… Ничего я не изобрел… – Он говорил чуть слышно, с трудом, проглатывая звуки. – И нежности не изобрел… Не прикрыл я Аню… Она обо мне столько заботилась… А я ее не выручил…

– Павка… Старик!.. – Костя сглотнул. Наверное, у него тоже был комок в горле. – Ты не прав, Павка! Совершенно не прав! – Он оглянулся по сторонам, схватил полотенце с гвоздя у ширмочки и обеими руками, нажимая изо всей силы, стал вытирать обои. – Ты все изобрел, старик! Ты – человек! Понял?!

Павлик улыбнулся сквозь слезы.

– Сейчас Вика встретит врача, и мы твой грипп, старик, по боку!..

Прогудел со стороны Жужлицы автомобильный мотор. И Павлик заспешил:

– Ты только смотри, Костя! Ты маме не пиши. Я до нее встану! Пусть она спокойно работает! Не волнуй ее!