Текст книги "Изобрети нежность"

Дома

Костя чистил картошку на кухне, а Вика, разыскав где-то и натянув на себя голубой спортивный костюм Павлика, сидела, подобрав ноги, на кушетке, листала какой-то альбом.

– Ой, Павлик! – обрадовалась она ему.

Павлик буркнул в ответ:

– Я сейчас… – И, зачем-то показав ей бидон, шагнул в кухню.

Костя был тоже рад ему. Положив набок табурет, он сидел над кастрюлями, в одной из которых была картошка, в другой вода, между ними возвышалась горка очисток. Свои длинные, роскошные волосы он повязал ремешком, как делал это на заводе. И вид у него был мастеровой.

– Ну, как?! Чего ты долго?! – Павлик поставил бидончик на плиту, как это делала мать, и остановился против Кости, тупо глядя на большой кухонный нож в его руке. Костя насторожился. – Ты чего, Павка?.. Что-нибудь не лады, а?..

А Павлик просто не знал, что сказать ему, как сказать…

Костя заметил это. И хотя все время говорил шепотом, чтобы не услышала Вика, теперь вовсе понизил голос:

– Случилось что-нибудь, да, старик?..

– Аня… – наконец проговорил Павлик, по-прежнему бессмысленно тараща глаза на нож в Костиной руке, и запнулся. Потому что не мог сказать: «Пропала Аня, нет ее больше», хотя мысль эта сверлила мозг. Сказал: – Аня куда-то делась…

Костя оглянулся на ширмочку, привстал, чтобы включить репродуктор, штепсель которого мотался по стене рядом с ним. В уши грохнула оркестровая музыка.

– Ой, хорошо! – донеслось из комнаты. – Чего вы раньше не догадались?

– Как это – делась?.. Куда делась? – тревожно спросил Костя.

Павлик с пятого на десятое рассказал ему, как побывал за Жужлицей, об Аниной матери, о санках в полынье…

И Костя наверняка понял, что это значит. Уронив нож, обхватил голову руками, потом жестко провел по волосам от висков к затылку.

– Нет, Павка! Не может быть! Тут что-то не так! Она еще найдется, вот увидишь! Ну, чего ты?! – Костя встал, заметив недоверие в его лице. – Чего ты – совсем?! – Легонько встряхнул Павлика. – Ерундово только, что я тут… Ну, выскочить не могу! Одно у нас к одному… Самое главное – ты не волнуйся раньше времени! – Павлик слушал его как бы автоматически, потому что должен был слушать… – Ну! – приободрил его Костя. – Держишься?! – Павлик кивнул. – Это главное, старик! Нос не опускать! Все как-нибудь… – Костя оглянулся на картофельные очистки у ног и в досаде опять опустился на табурет. – Мы, Павка, еще разберемся в этом деле! Я вот сейчас…

Павлик не забыл, что Костю должно беспокоить и другое. Рассказал, как повстречался с баптистом, Викиной матерью, о чем они расспрашивали его. Теперь уехали… Здесь все шло по плану, и это немножко обрадовало Костю. А глядя на него, и Павлик почувствовал некоторое облегчение. Но про суворовца и про жену Кузьмича он говорить не стал.

– Ну, Павлик! – нетерпеливо позвала Вика, словно бы она окликала его уже битый час. Костя схватился за картошку.

– Я, Павка, быстро это соображу!.. Ты посиди с ней! И не беспокойся. Может, все обойдется. Только… – Костя замялся, подыскивая нужное слово. – Ты ей не говори… Ну, про Аню! Ничего мы еще не знаем. Вот дела… – сокрушенно вздохнул Костя и с удвоенной энергией принялся за картошку. Павлик вышел от него в комнату.

– Ну, чего ты там?! – упрекнула Вика. – Иди сюда. Откуда это у вас картинки? – Павлик подошел одетым. Вика обратила на это внимание. – Почему ты пальто не снимаешь? Гулять собрался?

И ее радостная улыбка, и гнутые пряди, которые она уложила серпами на висках, и все это легкое облако ее пушистых волос чем-то неожиданно покоробили Павлика. Только теперь он с неприязнью подумал: зачем она костюм взяла? Да еще без разрешения…

Вика перемены в его настроении не заметила.

– Садись. Погляди… – Она притянула его за рукав, усаживая рядом с собой. И листнула альбом, чтобы найти какую-то репродукцию. Но, взглянув на Павлика, неожиданно расхохоталась. И, запустив руку в его теплую шапку, сдернула ее с головы. – Где это ты, а?!

Из необходимости быть вежливым Павлик замкнулся, чтобы не выдать своей неприязни. И как безразлично слушал ее, не вникая в смысл того, о чем она говорит, так безразлично уставился теперь на шапку в ее руке. Потом взял и равнодушно осмотрел ее. Мысли его работали вяло, как одеревенелые, и тогда он еще ни о чем не догадался.

Кожа под кроличьим мехом была аккуратно разорвана поперек головы, словно бы он где-то со всего маху налетел на гвоздь или на сучок…

– Где это ты?! – радостно повторила Вика. И зачем-то взъерошила ему волосы, которые были хоть и не такие длинные, как у Кости, но такие же густые, темные.

– Я сейчас… – буркнул Павлик, вставая и направляясь к двери. Причина искать свою старую шапку давала возможность избавиться от Вики. О том, что шапка ему вообще не нужна сейчас, он даже не подумал.

– Куда же ты? Павлик! – рассердилась Вика. Он оглянулся.

– Я сейчас… Шапку найду…

И, выйдя в коридор, тщательно прикрыл за собой дверь. Его старая каракулевая шапка висела на гвозде рядом с выходом, и была чуточку маловата ему. Татьяна Владимировна долго жаловалась, пока он носил ее, что стало невозможно купить хорошую шапку. И позавидовала однажды, увидев Аню в новенькой, белой: «Вот бы Павлику такую же…» Аня сказала, что какая-то бабка продает с рук на Буерачной. Татьяна Владимировна побежала и принесла Павлику эту, кроличью…

Теперь он повесил ее на гвоздь вместо каракулевой. Помедлил, раздумывая, возвращаться ему или не возвращаться… Зачем-то еще раз придавил спиной дверь и решительно скользнул на улицу.

В пустоте

Только здесь он спохватился, что, наверное, должен рассказать Вике про свою встречу с ее матерью, про их отъезд…

Но распахнул калитку и двинулся к реке. Единственным желанием было – никого не встретить, чтобы не думать, не отвечать на вопросы…

Улица, к счастью, выглядела пустынной даже за Жужлицей.

К полынье он вышел не по тропинке, что вдоль реки, а через огороды, и сначала долго наблюдал со стороны, затаившись под укрытием сосен, потом, когда убедился, что никого из знакомых около горки нет, подошел ближе. Людей возле горки стало больше. Все терпеливо ждали чего-то и, разбившись на группы, судачили между собой.

Внизу, у самой воды, прохаживался туда-сюда милиционер.

Анины санки стояли на том же месте. А ее матери все не было… Теперь это уже обеспокоило Павлика. Может, она еще не знает?..

Когда остановился над спуском, не мог вспомнить, зачем шел. Потом спохватился: думал послушать, о чем толкуют между собой люди. И некоторое время теперь ловил обрывки чужих бесед… Но люди говорили каждый о своем.

В группе мужчин обсуждали позавчерашнее ограбление в Зареченском. Павлик слышал это еще накануне от матери.

– А чего это милиция здесь? – спросила старушка в сиреневом пальто у соседки. Та оказалась без зубов, но говорливая, звонкоголосая:

– А стережет! Мож, снежок! Мож, санки…

Как всегда в подобных случаях, между взрослыми сновали мальчишки.

Павлик двинулся назад, в сосны. И тем же путем, через огороды, вышел на улицу. Облака заволокли все небо. Оно сделалось низким, серым. И огороды, черепичные крыши, деревья в садах, даже воздух – стали серыми. Павлик не шел, а словно бы плыл в этой серости, как в пустоте. И в пустоте медленно ворочались его мысли, не наталкиваясь ни на что, ни на чем не задерживаясь.

Стиснул в кармане записную книжку. Она все время как бы поддерживала его. Но вместе с тем и немножко пугала почему-то, эта Анина книжка.

Завтрак

Костя притащил из кухни табуреты, несколько передвинул мебель, так что Вике оставалось только свесить ноги, чтобы оказаться за столом. Хлеб, чашки, сахарница, мед были уже расставлены. Не хватало сковороды с картофелем, аромат которого доносился из кухни. Ждали Павлика.

На этот раз он сразу снял пальто, шапку, повесил их у двери.

Костя, похоже, рассказал Вике о ого встрече с матерью. Сам обрадованно прикрикнул:

– Давай быстро, Павка! Сгорает все у меня!

А Вика, отложив какой-то новый альбом, упрекнула:

– Ты почему сбежал? И не сказал ничего.

– Я сейчас… – повторил Павлик, направляясь в кухню, к умывальнику, словно не знал других слов. А когда вернулся, на столе дымила большая никелированная сковорода, в которой Татьяна Владимировна обычно тушила мясо. Картофель Костя разложил по отдельным тарелочкам. В его прошлый наезд они с Павликом не утруждали себя такой богатой сервировкой, ели прямо из сковороды.

– Давай, Павка, энергичней. Не раскисай! – многозначительно добавил Костя. Вика нехотя ковыряла вилкой в своей тарелке.

– Ты почему не рассказал мне про маму?

– Я Косте рассказал… – возразил Павлик, отводя Викин упрек.

– Ну и что? А мне? Это же моя мама! – заметила Вика. И, убедившись, что с этим никто не спорит, поинтересовалась: – Какая она была, а?..

– В пальто… С чемоданом, – довольно глупо ответил Павлик.

– Я тебя не о том! Плакала она, да?

Павлик неопределенно повел плечами.

– Будем мы или не будем завтракать? – вмешался Костя. – Павка, жми свое молоко! Ну, чего ты, Вика?

Она подцепила на вилку ломтик картофеля. Губы ее припухли.

Должно быть, Костя еще не пробовал своего жарева. Павлик невольно дернулся. А Вика, едва лизнув подрумяненный ломтик, тут же вытолкнула его назад и, неожиданно всхлипнув, бросила вилку на стол.

– Не хочу я его!

Картофель имел странный, если не сказать отвратительный, привкус, так что Павлик даже не понял, в чем дело. А Костя удивился:

– Почему, Вика?

– Я не люблю картошку! – Она передернула плечами. Костя немножко растерялся, придвинул ей масло, потом предложил сварить яйца.

– Не хочу! – закапризничала Вика. – Что ты мне, каждый день яйца?

Это озадачило даже Павлика.

Наконец она взяла банку с медом и неожиданно спросила:

– А ты, Павлик, почему убегаешь от меня все время?

– Я н-не убегаю… – Он смешался.

– А я сказала тебе: посиди, а ты ушел! – Павлик не успел придумать какое-нибудь сносное оправдание, она уточнила: – Я не нравлюсь тебе, да?

Павлик невольно глянул на Костю.

– Я шапку искал. Потом вышел…

– Если я не нравлюсь тебе, ты скажи, – обиженно предупредила Вика.

Костя попробовал-таки свой картофель, даже проглотил и, вытаращив глаза, с минуту не мог произнести ни слова. Наконец выдохнул:

– Кажется, я его содой посолил… Два раза! Или три?.. Склероз! Ведь колебался: мелкая очень!

Вика сразу повеселела, так что Павлик почувствовал облегчение.

– Значит, не влюбился ни в кого! – заметила она Косте. И чуточку покраснела. Костя схватил сковородку, вывалил на нее картофель из тарелок, побежал в кухню, к помойному ведру.

– Ешьте масло пока! А уж на обед сообразим что-нибудь!

– На обед будем в карты играть! – сообщила Вика.

Наедине с Аней

Воспользовавшись минутой перемирия за столом, Павлик допил свое молоко и под этим предлогом отказался от чая. Бормотнув безадресное «спасибо», шажок за шажком удалился в мансарду.

Его все больше и больше тревожила Анина записная книжка. Еще час назад Павлик не решился бы заглянуть в нее – у Ани могли быть свои секреты. Но теперь все переменилось и многое стало можно. Даже необходимо. Пришло и не давало покоя ощущение близкой разгадки. Хотя Павлик не знал даже того, что он должен разгадать… Но чувствовал присутствие какой-то очень важной тайны за внезапностью последних событий.

В мансарде он закрылся и некоторое время стоял у двери, боясь, что кто-нибудь войдет следом. Сейчас некстати был бы и Костя…

На топчан, к самому окошку, где было светлее, он забрался довольно решительно. Но достал и раскрыл книжку все же с чувством некоторого беспокойства, вины перед Аней…

Строчки у нее ровные, бережные. Где полагается заглавная буква, где перенос – все, как положено…

Нет, для постороннего человека здесь не было каких-нибудь открытий. Для Павлика, который лучше других знал Анины планы, радости и огорчения, тем более не представляли чего-то нового эти аккуратные записи в маленьких клетках блокнотных страниц. Но как раз то, что все здесь – от строки до строки – было ему знакомо, все так или иначе напоминало всегдашнюю, живую, упрямую, очень сильную Аню, и придавало книжке в его глазах особую значимость… Хотя он так и не нашел в ней разгадки.

Здесь были помечены для памяти наиболее важные из преданий великих инков: о сыне солнца, об исчезнувшем золотом храме; заметки о природе Южной Америки. Со второй половины книжки часто упоминалось о нем: «Павлу от температуры нужен женьшень. Никто не знает, может, женьшень растет и в сельве». В записках да и вообще за глаза, например, обращаясь к Татьяне Владимировне, она всегда называла его строгим – Павел. «Летом, когда Павел выздоровеет, надо научиться у него ловить рыбу, копать червей. Рыба заменяет мясо». А там, где она писала при нем о красоте, позже маленькими буквами, потому что не хватало места, но, как всегда, аккуратно, было приписано, уже другими чернилами, наверное, дома: «Если бы я была красивой – я бы все равно не стала дурой».

Павлик опустил на колени книжку и долго смотрел в окно, где, почти невидимая за пыльными стеклами, начиналась улица Буерачная, и, медленная, струилась подо льдом Жужлица…

Четыре страницы выписок из Большой Советской Энциклопедии с характеристиками и латинскими названиями тропических деревьев. Две строчки о матери: «В детстве мама тоже не умела петь. Голоса не было». Про школу: «Если бы учить задавали только что нужно тебе, что нравится – все стали бы отличниками». И, наверное, после какого-то разговора с Татьяной Владимировной: «Я обещала никогда не волновать Павла. У него от этого температура». Потом снова: «Красивый – это, значит, красный, хороший человек». Слово «красный» было подчеркнуто.

Павлик просмотрел всю книжку, страничку за страничкой, хотя и знал, что времени у него мало. После той фразы, что она записала здесь, при нем: «Тридцать шагов от секвойи, против бури», – наверное, тогда же, вчера вечером, была сделана приписка: «Только я сама знаю, что трусиха». И больше ничего. Эта фраза выделялась небрежностью почерка и загибалась вниз по странице, как будто Аня очень спешила… Может, ей просто нелегко было сделать это признание, даже перед собой…

Павлик невольно сопоставил эту запись с другой, что была сделана раньше: «Храбрый человек – это который побарывает страх».

Но все это не внесло ясности в его навязчивые сомнения.

Павлик закрыл книжку, и в медленной тишине к нему вернулось ощущение пустоты вокруг. Страшной – оттого, что Ани больше нет… И никто не найдет страны Эльдорадо, чтобы узнать самые главные тайны инков…

Очнувшись, он торопливо соскользнул на пол, когда скрипнула лестница, и столкнулся с Викой уже у двери.

– Днем, Павлик, здесь моя комната! – напомнила ему Вика.

– Я на одну минутку, – оправдался Павлик, протискиваясь к выходу, так как боялся, что она задержит его. – Я сейчас…

Но Вика лишь предупредила вдогонку:

– Помоги Косте! Будем в карты играть. – И она показала колоду, на которой Татьяна Владимировна гадала себе и Павлику, что было, что будет, что на сердце лежит…

В кольце осложнений

В комнате был наведен прежний порядок: стол отодвинут на свое место, лишние табуреты убраны. Костя занимался посудой на кухне.

Павлик остановился посреди комнаты, сознательно удерживая себя в том не по-хорошему взвинченном состоянии, которое охватило его в мансарде, перед приходом Вики.

Осторожно приоткрыв дверь, он вышел в коридор. Снял кроличью шапку и заново внимательно осмотрел ее. Через дыру на макушке почти свободно проходила ладонь. Павлик стоял в коридоре, уставившись на эту великолепную прореху, пока не озяб.

Костя мыл посуду: в большой алюминиевой миске перед ним отмокала грязная, в другой, чуть поменьше, должна была, по замыслу, купаться чистая.

Услышав движение за спиной, он оглянулся, виновато спросил:

– Голодным ты остался, Павка? – Павлик вместо ответа протянул ему шапку. – Ого! – Костя присвистнул, ковырнув мокрым пальцем прореху. – Где это ты умудрился?

– Я не умудрялся… – возразил Павлик.

– Ну, налетел!

– И не налетал… – продолжая держать перед собой шапку, сказал Павлик.

Костя поглядел на него, потом на шапку, опять на него, и снова, уже внимательнее, на шапку. Улыбка постепенно сошла с его лица. Приткнув на угол плиты мокрую тряпку, он схватил полотенце, скомкал его, чтобы высушить ладони, и осторожно, как берут хрупкие вещи, перенял у Павлика его головной убор. Нахмурился.

– Ты чего это, Павка, а?

– Я ничего… – тихо сказал Павлик.

– А что ты думаешь?.. – Он положил шапку на табурет перед собой.

– Я, Костя, нигде не налетал… – повторил Павлик.

Наверное, Костя ждал, чтобы Павлик опроверг его догадку. Хотя уйти от нее было невозможно.

– Нет, старик, здесь что-то не так… – испуганно проговорил он.

Тогда Павлик напомнил сам:

– Но ведь мы слышали выстрел?..

Костя выглянул из-за ширмочки на лестницу, что вела в мансарду, хотел пригладить, но только еще больше перепутал обеими руками волосы.

– Об этом я, Павка, все время думаю! Но только… Зачем ему в тебя стрелять? – Павлик пожал плечами. – Нет-нет! – сам себе возразил Костя. – Я думал, в крайнем случае, он шуганул в воздух. Попугать!

Павлик невольно вздохнул. Помедлил.

– А это он стрелял, а?..

– Почему ты спрашиваешь? – насторожился Костя.

– Со двора это было?..

– Ну, ясно! Прямо за спиной у меня. Как над ухом!.. – Костя недоумевающе хмыкнул. И переспросил: – А почему ты сомневаешься?

– Я не разобрал… Ну, испугался тогда, – признался Павлик.

Костя снова взял шапку и долго, безрезультатно исследовал ее. После чего повторил, убеждая, скорее, себя, чем Павлика:

– Нет… Зачем ему в тебя стрелять?

– Может, не разглядел? – спросил Павлик. – Вы же у забора были, вас не видно… А я на огороде…

Костя сел на табурет и уставился в стенку перед собой. На лбу его впервые прорезалась между бровей вертикальная складка. Павлику стало почему-то жалко его. Он переживал сейчас и за него, Павлика, и за Аню… А вдобавок и с Викой все теперь оказалось не так просто, как это представлялось накануне.

Костя словно бы разгадал его мысли. Ободряюще улыбнулся: мол, не вешай коса!.. Павлик взял с его колен шапку. А Костя еще раз повторил:

– Нет… Нет, Павка! У меня это не умещается. Чтобы взять и вот так – в человека… шарахнуть! В тебя, значит. Или в меня.

Павлик переступил с ноги на ногу.

– Ты меня отпустишь, а?..

Костя понял его, глянул вверх, где сейчас была Вика.

– Я, Павка, вызволю тебя, как штык! Ну, немножко ты, конечно, побудь. Поиграешь там или что… – Между бровей его снова обозначилась резкая складка. – И вот еще что. Ты не выдумывай себе ничего. Не может быть, чтобы с Аней… – Костя запнулся. – Лучше скажи, о чем вы толкуете с ней, когда вдвоем?.. – И сам спохватился. – Ах, это вы про инков… Нет, с Викой насчет инков не пройдет…

Пиковый баптист и пиковая дорога

Павлик зря сказал, что плохо играет в карты, что Татьяна Владимировна, в основном, гадала на них.

Вика обрадовалась, потребовала учить ее. Перешли в нижнюю комнату, так как наверху было тесно. Вика забралась на кушетку, а Павлик и Костя расположились против нее на табуретах.

– Это дорога, я знаю, – сказала Вика, показывая крестовую шестерку. – А это? – Она показала червовую.

– Это тоже дорога, – ответил Костя. – Только червовая.

– А что это значит?

– Это значит, она не такая нудная, – объяснил Костя. – Ну, покороче и повеселей. Дорога дороге ведь рознь!

Вика посмотрела на Павлика. Тот машинально кивнул, подтверждая вольное Костино толкование, тем более, что другого он сам не знал.

Тут Вике попался на глаза пиковый король, которому Павлик пририсовал однажды боевую солдатскую амуницию: гранаты, винтовку, и два случайных штриха на лице сделали его чем-то похожим на Викиного квартиранта, ее будущего отчима.

– Ой! Дядька Андрей! – радостно воскликнула Вика. – Кто это ему подрисовал?!

– А почему он баптист? – неожиданно для себя спросил Павлик.

– Какой баптист? – удивилась Вика. – А, это Костя придумал! – Она пригляделась к пиковому королю. – Потому что он засядет у себя в комнате… Каждый вечер! Есть у него портфельчик такой, достанет его… Пошелестит чем-то и бормочет, бормочет… Все равно, что молится! Я раз вбежала случайно, думала, его нет, так он чуть не стукнул меня!

– А почему он не работает? – спросил Костя.

Вика посмотрела на него и чему-то улыбнулась.

– Работает он. Или числится! В какой-то охране, ночью. То его нет неделю, то месяц никуда не ходит. И что в нем мама нашла? Хоз-зяин! Уж лучше бульдога купить… Правда? – спросила она Павлика, который понял из ее речи только то, что баптисты молятся…

– Лучшую комнату ему! И чтобы я его еще слушалась! Домой – в семь часов! В кино – только по воскресеньям!..

Павлику все это было неинтересно. Да и Косте, наверное, тоже. Вика в конце концов заметила это.

– Ладно. Давайте погадаем.

Закусив кончик языка и чему-то улыбаясь про себя, она разбросала карты… Павлику выпали бубновый интерес и пиковая дорога.